What Fools These Mortals Be

— Гейл из Уотердипа. Идеальная, сдержанная улыбка. Сияющие глаза — словно свет звезд на далеком зимнем ночном небе. — Хорошо выглядишь. Не менее сдержанный комплимент. Гейл медленно оглядел бывшую возлюбленную богиню, почувствовав себя странно. Много раз в прошлом он представлял себе этот момент, рисовал его, как нечто значительное и поворотное в своем сознании, а потом и вовсе перестал думать о нем. Но никогда ему не приходила в голову мысль, что все будет так странно… обыденно. Несмотря на окружающую их ткань Плетения и ощущение божественного присутствия верхних планов. Его взгляд на долю секунды задержался на открытых бедрах Мистры в разрезе платья, достигавшем ее талии. На ней не было белья, со странной уверенностью подумал Гейл, вспоминая все их встречи. Богине, разумеется, можно было и вовсе не задумываться о вещах, которые были бы принципиальны для смертных, и все же облик аватара, который она приняла перед ним, его слегка озадачил. Не пытаясь дать себе самому ответы на так и возникающие в голове вопросы, он мастерски не изменился в лице, подарив ей такую же сдержанную улыбку — отражение ее собственной. — Ты сияешь, как и всегда, Мистра. Ее улыбка стала чуть шире и едва обозначила ямочки на щеках, вызывая в его памяти множество непрошеных воспоминаний. — Все такой же галантный и вежливый, рада, что этих качеств ты не растерял. Воспоминания, как Гейл не старался, все же окутали его, легко, но ощутимо уколов глубоко внутри. Любимая, когда-то говорил он, открывая подол ее платья, словно полог Плетения. Мой Избранный — выдыхала она, когда Гейл соединялся с самой сущностью магии. Он был счастлив. Волшебник до сих пор ощущал тоску по утерянному: тому, что уже никогда не вернешь, как ни желай… еще раз прикоснуться, сосчитать веснушки на щеках, накрыть ее губы своими. Но взгляд и улыбка Мистры пробуждали не только тоску и иррациональное желание: они заставляли вспоминать разбитое самолюбие, запертые в клетке стремления недопустимого, невозможного… и черную ревность. Гейл был не единственным ее Избранным. Далеко не перед всеми Мистра открывала Плетение так же охотно, как перед ним, но было большой глупостью предполагать, что он заменит ей всех остальных, станет исключительным. Гейл был наивен и самовлюблен — поэтому осознание, что она дарила свою милость не только ему, далось нелегко. Но он все равно посчитал себя умнее всех, решив, что рано или поздно завоюет себе исключительное право. Архимаг продолжал изводить собственные чувства и неистово любить ее, тонуть в ее объятиях, что в острых лезвиях, приносящих извращенное удовольствие, — пока на его душе не осталось живого места, а она сама не стала отражением тьмы нетерийской сферы. Первое время он зло смеялся с этой иронии — насколько точно проклятый артефакт отражал его суть. Сосредоточие беспросветно-черной тьмы, пожирающей свет, самая темная ненависть, с которой Гейл был готов задушить и сломать шею ее аватару… сломить саму сущность магии, уничтожить — а вместе с ней и весь остальной мир. Он неустанно искал возможность стать равным богине — с глупой надеждой, что тогда сможет завоевать ее внимание полностью, что она будет принадлежать только ему. Волшебник пытался убедить и саму Мистру даровать ему часть божественных сил: на какие только уговоры, действия и ухищрения он не шел! Когда же стал особенно настойчив, ей надоело — и так гениальный маг Гейл из Уотердипа, самый лучший, замечательный и уникальный, перестал быть ее фаворитом. В мире полно талантливых волшебников, может быть, не сильнее его, но гораздо покорнее. Тех, кто никогда не забывает, где их место. Но Гейл не сдался и тогда. Решил, что сам возьмет то, что заслуживает, чтобы потом… Нет, он был не настолько безумен, чтобы в самом деле убивать богиню магии. Мысли — это всего лишь мысли, верно? Гейл действительно надеялся, что сумеет совладать с Плетением самостоятельно, и Мистра вновь обратит на него свой взор, позволит управлять хотя бы частью магии. А когда он станет равным ей, — все будет совсем по-другому. Она будет любить его совсем по-другому. Только его. Гейл понимал, насколько глупым и отчаявшимся был. Насколько сильно желал ее внимания, насколько сильно чувства к Мистре вытеснили в нем все остальное, что в нем было. Насколько он об этом забыл. Все тонкости этой истории Гейл не рассказывал даже Доан. Достаточно того, что она догадалась о его истинных намерениях. Верно догадалась, но пусть думает только о них. Что его сгубили только амбиции и собственное безрассудство. Доан так восхищалась им — Гейл иногда не мог понять, чем заслужил это восхищение. Такую яркую, обжигающую любовь со страстью, которой раньше не бывало в его жизни. Он нашел себе новую богиню — кровавую и темную, но ирония: в отличие от доброй и чуткой, светлой... эта — злая и жестокая, кажется, любила его по-настоящему. Гейл хотел, чтобы с ней все было совсем по-другому. Мысли о ней принесли другие воспоминания — горячие и жаркие, пропитанные сандалом, цитрусом и кровью, заставившие его позабыть далекий свет Мистры. Доан даже его имя произносила иначе: чувственно, с придыханием, когда обвивала руками шею перед глубоким поцелуем, прижималась обнаженным телом, и Гейла окутывал алый порок, заставлявший забывать даже о Плетении. Заставлявший помнить, благодаря кому он продолжает дышать. — Гейл, — наконец обратилась к нему богиня, и ее голос звучал словно бы отовсюду в пространстве. — Ты нашел Сердце Абсолют, но ослушался моего приказа. Почему? Он пришел к ней вовсе не предаваться тяжелым воспоминаниям, они оба это понимали. Любопытно, что это будет: предостережение, угроза, укор? Как же сильно она обеспокоилась, стоило ему едва коснуться Анналов. Мистра стояла перед ним — словно и не было целого года холодного молчания. Это ли не доказательство верности избранного им пути? Волшебник вздохнул и смиренно склонил голову — будто бы с сожалением, будто бы ему в самом деле было жаль. — Не хотел забирать с собой жизни тех, кого считаю своими друзьями, — он выдержал ощутимую паузу, еле заметно приподняв уголок рта, но так и не улыбнувшись по-настоящему. — Жизнь той, что полюбил. Повисшая тишина показалась ему почти угрожающей. Как и вспыхнувший взгляд Мистры. Но Гейл спокойно выдержал его. — Благородно, — холодно произнесла она. — Пусть твое решение — не то, чего я ожидала, но сейчас мы оставим его, зная, сколь многое поставлено на карту. Возможно, что оно сможет привести к более благоприятному исходу этой, — Мистра чуть помолчала, словно стараясь найти нужное слово, — неприятной ситуации. Гейл не удержался и вскинул бровь. В ней говорило… отчаяние? — Самое время тебе узнать о той магии, что ты так стремился «вернуть» мне. Богиня еле заметно поджала губы — и волшебник понял, как сильно и до сих пор она была зла на него за этот поступок. Ему пришла в голову мысль: если бы не обстоятельства, Мистра бы и вовсе никогда не снизошла до него, что бы он не делал. Но если раньше Гейл был готов умереть, лишь бы еще раз увидеть ее, почувствовать ее прикосновение и милость, то теперь чувствовал раздражение и иронию — с пренебрежением. — Это была не часть меня, не часть настоящей магии. Ты заключил в себе Карситское Плетение. Карситское Плетение?! Гейл чуть не повторил вслух за ней и даже приоткрыл рот от удивления. Подумал, что ему неплохо было бы держать себя в руках, сколь бы значимым не было это откровение Мистры. Моргнув, он сделал глубокий вдох, позволив ей продолжить свою речь. — Искаженная, нестабильная магия, возникшая в короткий момент бытия Карсуса богом: она обладает жаждой силы и власти своего создателя — жаждой, что никогда не насытить. Чудо, что сфера лишь поглотила твои силы и способности, лишь только угрожая поглотить все остальное Плетение. Чудо. Богиня магии действительно была жива только чудом — после того, что он сделал. Значит, Халастер обманул его? Нет, ловко утаил правду, зная, к чему именно все приведет с самого начала, зная, что это не потерянная часть обычного Плетения, с которой Гейл надеялся совладать. Впрочем, знал ли? Знал ли старик, что Плетение Карсуса, вместо того, чтобы убить Мистру, останется в теле его ученика? Если он не планировал это с самого начала, Гейлу… повезло? Но теперь все это было неважно, ведь то, что он узнал… Меняло все. — Значит, вот чего ты боялась. Магии внутри меня, что ты не можешь контролировать. Теперь он без всякого стеснения дерзко усмехнулся. Черты лица Мистры резко заострились. — Осторожнее, Гейл, не самое лучшее для тебя время снова испытывать границы дозволенного. — Разумеется, Мистра, — он чуть склонил голову, ненадолго, не переставая самодовольно улыбаться. — Я бы и не подумал их переходить. Но теперь я понимаю, почему ты утаила правду о Короне Карсуса. — Гейл сделал паузу, взглянув ей прямо в сияющие глаза. — Из чувства самосохранения. — Мой долг — сохранение всего сущего. — она держалась равнодушно и свысока, как и подобало богине, но он все равно видел испепеляющую ярость ее взгляда, еще больше питающую его самодовольство. — И ты здесь именно поэтому: потому что твой долг — уничтожить мерзость, рискующую стать новым богом бездушных иллитидов. Если не желаешь использовать Карситское Плетение для столь подходящей ему цели — хорошо. Твое право. Тогда ты должен найти способ разъединить Корону и ее нынешнего «владельца». После этого ты отдашь Корону мне. Не просьба. Приказ. Гейл еле удержался, чтобы не фыркнуть презрительно. Вместо этого произнес с легкой насмешкой. — Разве мать всей магии и воплощение самого Плетения не смогла бы уничтожить Абсолют самостоятельно? Ответ был известен, разумеется, но Гейлу хотелось посмотреть, как сильно он сумеет ее разозлить. Находил в этом странное удовольствие. — Ты отлично знаешь, что я не могу уничтожить творение другого бога, Гейл, сколько ничтожным и недолговечным бы он ни был. Глядя на чуть скривившиеся точеные, будто у мраморной статуи, губы, Гейл с холодным осознанием понимал, что именно поэтому она не уничтожила его самого. Мистра не ждала его искупления и прощения. Она просто не могла его убить. Сфера была его проклятием — и одновременно защитой от гнева богини. Что бы он ни делал, она не стала бы вмешиваться. Теперь Мистра не могла ни контролировать, ни управлять им, ни даже убить его. Великолепно. Это чуть не заставило его захохотать от злорадства, согнувшись пополам в приступе почти безумного веселья. Его осенило следом другой яркой мыслью, будто молнией, — Доан была создана Баалом! В буквальном была смысле творением другого бога, а значит, Мистра не могла коснуться и ее тоже. Отсюда были те жалкие намеки Эльминстера — что это только его, Гейла, решение. Девять адов, они же оба неприкосновенны! Были все это время и будут в будущем. Стремясь скрыть свою радость и воодушевление, Гейл снова глубоко и сдержанно вздохнул. — Я понимаю твои желания и страхи, Мистра. Спасибо, что поделилась ими со мной. Но мне нужно подумать — о том, как лучше поступить. Над твоими словами: как и всегда, они полны мудрости и глубокой проницательности. Он даже не постарался скрыть насмешку в своих словах. Но все же чуть поклонился. — Пока мне довольно и этого. Но насчет… — она почти скривилась от отвращения, словно что-то отвлекло ее внимание. — Твоей... новой знакомой. Ты сам хозяин своей судьбы, конечно же, и я понимаю, что к отродьям Баала глас разума вряд ли применим… но постарайся, прошу, хотя бы попытаться объяснить ей, что грозить мне — не самая лучшая идея. Радость и счастье мгновенно сменились в волшебнике чувством беспокойства и тревоги. Проклятье, Доан. Не став дожидаться ответа, Мистра разорвала их связь в Плетении, оставив Гейла озадаченно смотреть на ее статую.