writober2023

      Замечая на могилах распустившиеся цветы, Чжухон иной раз задаётся вопросом: а на чьей это? Цветами боги могут благословить покой ушедшего и ознаменовать хорошее будущее, дать знак цветами, как у него дела.                     Сегодня Чжухон заметил изящные белые бутоны, раскрывшиеся над одним из простеньких надгробий. На чьей могиле распустились лилии? Ах, это его могила.       Чжухон усмехнулся. Рядом стоят четыре надгробия, двое чуть поодаль «любимой матери» и «дорогому отцу». Два других более занимательные: на одном написано «драгоценному брату» без указания имени, а на другой ничего. Пустой камень, на котором однажды будет имя Чжухона, когда настанет час. В этот же день на надгробии своего брата он сможет выгравировать имя.              Присев на траву перед надгробиями, Чжухон почувствовал насыщенный запах лилий. В этих краях они цветут не часто, мать любила эти цветы и часто покупала на рынке семена, засаживая ими всю лужайку. Правда, не приживались они, и в итоге отец приносил ей букет роскошных лилий. Они радовали всех в вазе.              Это время кажется очень далёким. Всё покрыто туманом, будто давний сон, что вот-вот испарится в чертогах разума. Смех далёкий, ускользающий в шорохе леса, запахи дома и маминых масляных духов едва уловим, когда её расплывчатый образ появляется в голове. Иногда Чжухон просыпается от того, что чувствует прикосновения, будто наяву. Знакомые руки ведут его на стрельбище, где он с отцом учился держать лук. Он чувствует, как выравнивают его плечи и ставят руки на нужный уровень. Стрела вырывается из тетивы и скользит по щеке, а широкая ладонь ерошит соломенные волосы и похлопывает по спине.              Перед сном уши щекочет мелодичный голос, шёпотом напевая старые колыбельные о приключениях солнца и луны. Ласковые пальцы выводят узоры на груди, Чжухон засыпает и выныривает из сна похолодев, когда на лбу остаётся призрачный отпечаток нежного поцелуя.               После обеда вокруг него бегают призраки прошлого в лице двух детей. С тех пор, как он приехал обратно в отчий дом, здесь всё дышит сиплыми воспоминаниями яркого детства и юности. Вечерние пикники, бои на мечах, скачки наперегонки до реки и обратно, страшные грозы от которых сотрясался весь дом и страшные истории при свечах, пока шторм бушевал за окном.              Чжухон прождал, пока сменится целое поколение жителей в деревне, чтобы вернуться назад. Он ждал, когда печальная история его семьи уляжется в головах соседей и исчезнет вместе с их уходом на тот свет. Когда дом перед озером в Тихом лесу забудут, а его обитателей перестанут поминать на общих деревенских застольях. История семьи Ли перегорела в чужих сердцах и её развеяло ветром. Только тогда Чжухон смог вернуться назад.              И вот, последние несколько лет он живёт здесь. Для жителей он полубог, что купил старый домик на Ручейной улице, работающий с канцелярией и молитвами. Люди часто просят в обход храма передать их молитву, и Чжухон вынужден объяснять: нет у него таких полномочий. Только отштампованные храмом письма с молитвами он может передать в канцелярию. Храм присваивает письму номер и это становится гарантией ответа. Да, нужно будет подождать, возможно, даже пару месяцев, но это лучше, чем совершенно не получить ответа.              Теперь Чжухон может ходить на это скромное кладбище и навещать свою семью, прокрутить в голове обветшалые воспоминания и лишний раз вспомнить, что он мёртв. Ему это особенно нужно сейчас, когда он непозволительно часто начал чувствовать себя живым.              В его жизни появился человек удивительной способностью исцелять.              Впервые гонец Им Чангюн появился на поляне его дома замызганный, с ветками в волосах и чумазый, как маленький чёрт. Он вывалился из кустарника, едва не пропахав носом землю, отвечал дерзостью на дерзость, помог справиться с заданием от Царя Небесного и… остался.              С первого взгляда Чангюн ему не понравился. Маленький заносчивый гонец, много о себе думает. А после, Чжухон осознал, что Чангюн отражает поведению людей вокруг, как зеркало. Честное и бесстрашное. Где встретит вежливость, ответит тем же, где встретит недоверие — не поверит в ответ. Когда в Чангюну проявляешь искренность, он смягчается и становится искренним тоже.              Стоило на минуту стать искренним и Чжухон понял — он встал на дорожку, ведущую вверх. Чем выше он поднимется, тем больше у него шансы безвозвратно разбиться на части.              Искренность страшная черта. Это значит признать, где ты слаб, осознать, где бессилен, и принять, что ничего не можешь поделать. Искренность заставляет посмотреть на свои чувства и жизнь, осмыслить их и идти дальше. Больше всего Чжухон боится идти дальше. До дрожи в руках, до тупого спазма под рёбрами, ему страшно, что он начнёт жить дальше. Он не заслуживает этого.              Ему нельзя жить дальше. Нельзя быть исцелённым. Нельзя быть искренним. Он должен нести своё наказание, должен быть наказан. Нельзя. Ни в коем случае.              — Вот ты где. А я пришёл — тебя нет. Думаю, дай спрошу у кого, и мне сказали, что ты тут иногда бываешь.              Чжухону не нужно оборачиваться, чтобы узнать его голос. Чангюн усаживается на траву рядом с ним и с любопытством смотрит на надгробия.              — Чья это могила?              Всё внутри кричит и рвётся — нужно прогнать его. Этот день только для разрушения, для напоминания, что Чжухон забывает бить себя воображаемой плетью уже некоторое время. Этот день, чтобы проглотить свой эгоизм и вспомнить, что он привёл свою семью в могилу и не заслуживает греться в лучах второго солнца земли. Чангюн тратит свой свет на того, кто не достоин.              Но Чангюн смотрит на него простым и невинным взглядом, ждёт, подперев щёку ладонью и Чжухон снова чувствует себя слабым. Он не может ему врать, не может. Он трясётся от ужаса правды, но и соврать не поворачивается язык.              — Моя.              Чангюн удивлённо моргает и смотрит на надгробия. Он поочерёдно указывает на оба:              — Какая из?              Чжухон показывает пальцем на пустой камень и сжимает зубы почти до скрежета в ожидании. Сейчас он вывернет себя наизнанку, покажет своё уродство и, быть может, это будет самым лучшим способом отпугнуть от себя Чангюна.              «Давай», — подначивает себя Чжухон, — «расскажи ему, какой-ты, позволь ему растоптать тебя и бросить».              — Интересно, — говорит Чангюн и более не произносит ни слова.              Он просто сидит, подёргивая ногами, и смотрит вдаль, поглядывая иногда на надгробия.              Чжухон молчит в ожидании, словно над его головой занесли топор и никак не пустят его голову катиться по площади.              — Не спросишь? — тихо уточняет он.              — А зачем? Ты сам расскажешь, когда захочешь.              — А если не захочу?              — Ну, тогда, получается, не расскажешь.              — И тебе не хочется знать?              — Конечно, мне хочется, — Чангюн складывает ноги в лотос и поворачивается к Чжухону, внимательно глядя в глаза. — Но я не хочу заставлять тебя. Когда ты будешь готов, ты сам расскажешь.              — Я никогда не буду готов, — бормочет Чжухон.              Внутри него крошатся остатки его самоуважения, и он возводит глаза к небу. Возможно, это последний раз, когда Чангюн смотрит на него с радостью от встречи, когда ждёт от него чего-то. Возможно, сегодня последний раз, когда он чувствует так ярко боль в груди, которая тоже заставляет чувствовать себя живым.              — Сегодня годовщина смерти моего брата, — говорит он, устремив взгляд на собственные руки. — Ли Дохён. И моей смерти. Ли Чжухон. Когда мне было двадцать пять, я пошёл рекрутом в армию и должен был там погибнуть. Дохён воспользовался своей силой полубога и вытащил меня назад, но, ты и сам знаешь правила. Жизнь за жизнь. После этого отец тоже погиб, его забрали вместо меня на войну. От горя мама вскоре заболела и умерла. Иссохла буквально за год. Я похоронил их и теперь выполняю за Дохёна его работу, потому что его силы перешли ко мне с его жизнью. Это, наверное, лучшее, что я могу после того, что с ними случилось по моей вине.              — Подожди, — хмурится Чангюн, -Дохён, в теории, сын Царя Небесного, а это могло случиться, когда его Величество ещё не имел титула и был рядовым богом. Как давно это было? О какой войне речь?              — Ругаллия воевала с Призрачными землями.              Чангюн поражённо выдыхает:              — Это же… это же очень давно. Около тысячи лет назад? Нет, больше… ты всё это время делаешь его работу? Ты кому-то рассказывал?              — Нет. Ты первый.              Чжухон ждёт удара, но поднимает глаза, так и не дождавшись. Чангюн удивлён, глаза его широко распахнуты, а рот приоткрыт. Он втягивает воздух, будто намереваясь что-то сказать, но выдыхает, так и не проронив ни слово. Но в Чангюне нет ожидаемого разочарования, нет ненависти, нет осуждения за ложь. Только смятение и… грусть?              — Ты, — начинает Чангюн, после долгой паузы. — Ты сказал, это по твоей вине, но почему?              — А кто тащил меня силком в эти войска? Я думал, что мы должны разгромить Призрачные земли до того, как они разрушат мой дом. Как и многие я пошёл за тогдашним королём, я думал, что мы делаем всё правильно, что у нас нет другого выхода. Либо мы их, либо они нас. Я убеждал в этом свою семью, когда собирался идти защищать своё королевство, а они отговаривали меня. Дохён просил подождать, пока не закончатся переговоры, но я не послушал и пошёл туда. В итоге он мёртв, все мертвы, потому что я в один день решил, что знаю больше других. Я должен был умереть за свою правду, а в итоге я единственный, кто остался жив. Кто ещё в этом виноват, если не я?              — Чжухон, — в голосе Чангюна дрожит такое колючее сожаление, — но… ты ведь не заставлял их делать то, что они делали? Даже если… если в этом есть часть твоей вины, зачем наказывать себя так долго? От этого ведь никому не лучше.              — Мне не должно быть лучше, я никогда не должен забывать, таково моё наказание, — Чжухон отворачивается от него, кривясь от собственной никчёмности, будто она приклеена ему на лицо. — Ты лучше всех знаешь, что Боги не слепы. Всё это не могло случиться просто так, ради драмы. Это знак, и я пропустил их слишком много в то время, чтобы пропустить этот.              — Ты знаешь, что означают белые лилии?              Вопрос застаёт Чжухона врасплох. Злость к себе приглушается непониманием, он поворачивается к Чангюну снова, выгибая бровь. Чангюн показывает на белые цветы, распустившиеся на могиле.              — Это глупые суеверия, — начинает Чжухон, но Чангюн обрывает его.              — Если ты веришь в знаки богов, то верь во все, не будь лицемерен. Так ты знаешь?              Чжухон раздражённо вздыхает.              — Нет. На моей могиле прежде не цвели цветы.              — Правосудие, сострадание, доброту, — Чангюн нервно сглатывает, — милосердие. Чжухон, достаточно. Если это послание богов, то они говорят, что с тебя хватит. Они простили тебя, и тебе пора простить себя.              Нельзя быть прощённым. Это что-то запредельное, недоступное, прощение нужно заслужить, нужно быть достойным. Уже привычно изводиться, закрывать себя дома и быть виноватым. Вина стала частью Чжухона, проросла в нём корнями глубоко, въелась в мысли и цепко держится. Столетия, проведённые с голосом вины в голове заставляют Чжухона стиснуть зубы и проглотить ком в горле. Она шепчет, щекочет изнутри, колется. Нельзя быть прощённым. Такое не прощают.              Чужая рука гладит Чжухона по спине, и он обнаруживает, что Чангюн наклонился вперёд, подглядывая за тем, что происходит у Чжухона на лице. Снова это чувство, волнующее естество, будоражащее мысли. Чангюн смотрит по-доброму, с сочувствием, в котором нет жалости, мягко улыбается уголками губ, но его плечи напряжены от волнения.              Где-то с год назад Чжухон познакомился с человеком, умеющим исцелять. С которым вышел встретить рассвет на озере, который толкнул Чжухона в ледяную, пронизывающую до костей, утреннюю воду, и которого Чжухон потом, перекинув через плечо, окунал в это озеро с головой, до визга и стучащих зубов. С этим человеком, Чжухон иногда сидел на переднем дворе на старом льняном покрывале, и тоска не могла овладеть этим место, пока они вместе сидели и сворачивали молебельные свитки, запечатывали конверты. Чжухон познакомился с человеком, живущим бессмертие с огоньком, иногда крайне неуклюже, но активно настолько, будто жизнь перегорит уже завтра. Такой человек скачет по всем мирам, успевает поговорить с каждым и везде завести знакомых, а после возвращается в уныние Чжухона и приносит новости, свет и покой.              Совсем немного, но жизнь снова начала казаться Чжухону важной. Он не помнит, когда это случилось, был ли он с Чангюном или без него, но прогуливаясь по лесу в один день осознал, что наслаждается ласковыми солнечными лучами и запахом леса.              Где-то внутри распустилась мысль, что, может быть, совсем немного, но он заслуживает прощения?              — Это дело не быстрое, — тише добавляет Чангюн. — Прощать сложно. Себя ещё сложнее. Но, прошу, сделай первый шаг. Потом будет легче. Ты заслуживаешь этого. Гонец Царя Небесного не может ошибаться, ты же помнишь, я только истину глаголю.              Чжухон громко фыркает, пихает его локтем и на душе становится легче. Чангюн достаёт из сумки очередное ЛЗ и протягивает.              — Сегодня день хандры или идём в приключение?              Развернув свиток, Чжухон кивает ему:              — Идём в приключение.