***
Опочивальня утопает в свете сотен свечей, а десятки тысяч крошечных огоньков украшают ночное небо за окном, словно россыпь жемчуга на тёмном бархате. В воздухе витает аромат мёда и корицы — сладкий, обволакивающий запах, наполняющий душу столь приятным спокойствием и безмятежностью. С того самого момента, как отвратительная в своём мнимом благочестии Амбридж заявилась в Хогвартс, Гермионе ни разу не было так хорошо: её полностью восстановившееся тело лёгкое, словно пушинка, кровь впервые за долгое время не пульсирует в висках, а кошмары — извечный спутник её борьбы и скитаний — больше не преследуют её по ночам. Здесь, в поместье, затерявшемся в горах Скандинавии среди хвойных лесов и фьордов, она в полной мере осознаёт, как прекрасна гармония бытия и созидания, которой их всех лишил Воландеморт. Третья неделя её пребывания в этих мрачных, но бесспорно имеющих свой неопределённый шарм, стенах подходит к концу, и Гермиона с горечью осознаёт, что настало время уходить. Ей нужно вернуться в Британию и закончить эту разрушительную войну. Ей нужно уничтожить последний крестраж безумца, чьё имя боялись называть в течение нескольких поколений. Но Малфой рассеивает её стремления прахом иллюзий по ветру. Драко практически не бывает в их убежище — он возвращается изредка, по ночам, не желая подвергать её риску, боясь, что чёрная метка на его предплечье может привести Пожирателей в его дом. К его ведьме. Сердце трепещет подобно птичке в золочёной клетке каждый раз, как она вспоминает о словах, сказанных глухим хриплым голосом, заставляющим тело инстинктивно напрячься. Моя женщина. Моя ведьма. Малфой всё это время ведёт себя так, будто в этих словах не было ничего сверхъестественного, будто они и вовсе не были произнесены. Его чрезмерная опека, вызывающая бурю негодования в душе Грейнджер, одновременно льстит и пугает: он намерен держать её здесь до конца войны — даже против её воли. Он уверяет её, что это она нуждается в отдыхе, в долгожданной передышке, но каждый раз, видя, как его вены вздуваются, а кровь чернеет после использования Непростительных, Гермиона клянёт себя и свою беспомощность. А ещё его невозможное упрямство и самодовольство. Но едва разговор заходит о службе Тёмному Лорду, Драко намеренно переводит тему. Он и вовсе избегает откровенных разговоров. Ночь, когда Беллатриса оставила на её теле уродливую надпись «грязнокровка», а сама, будто изголодавшийся демон, выгрызла кусок её личности — табу. Его жизнь среди Пожирателей, поступки, несомненно отвратительные в своей бесчеловечности, ведь иными бы он не смог заслужить доверие Воландеморта — запретная тема. Но всё же спустя две недели заточения она узнаёт, что Драко хочет уничтожить оставшийся осколок души Реддла, и по его словам, ждать осталось недолго. Разработанный им многогранный в своей многосложности план, в существовании которого он сознался после того, как осушил добрую половину бутылки коллекционного огневиски, не включает в себя ни остатки Ордена, ни саму Грейнджер, и мужчина ясно дал ей понять, что не потерпит неповиновения. И Гермиона, терзаясь смутными догадками и сомнениями, боясь потерять его вновь, всё же подчиняется его воле, осознавая, как эгоистично её желание поддаться слабости, доверить себя и все заботы другому человеку, сбросить это тянущее на дно бремя обязательств и повинностей. Но Малфоем движет не только самонадеянное стремление собственноручно уничтожить последний крестраж, который Тёмный Лорд стережёт как зеницу ока, и не альтруистический порыв спасти девочку, над которой он глумился в детстве. Да и Гермиона не так невежественна, как в те годы, когда Виктор оказывал ей всяческие знаки внимания, а Рон удивлённо, будто бы Магеллан, совершивший великое открытие, заявил, что она, оказывается, девушка. Драко движет влечение, что разгорается подобно сухим головешкам от внезапно вспыхнувшей искры — эгоистичное, дикое, до боли откровенное, столь знакомое ей самой, ведь именно он был объектом её вожделений с того самого дня, как спас её. Именно его глаза, в которых плещется плавленая ртуть, мерещились ей во мраке ночи, когда она с затаённым страхом неумело ласкала себя. Именно его руки она представляла на своём теле, отдаваясь во власть пробудившимся желаниям плоти. Это бурлящее многокомпонентное зелье из страсти, увлечённости, благодарности, тоски, симпатии, привязанности и чего-то столь тонкого, что едва ли возможно подобрать точное определение, закипает внутри бывших врагов, ставших друг для друга спасением от тьмы — первым лучом солнечного света, озаряющим мрак ночи, но страх перед прошлым и будущим всё ещё сковывает их. Гермиона не раз замечает, как тяжелеет взгляд Драко, когда она ходит в его рубашке, и он стискивает кулаки, будто пытаясь удержаться от того, чтобы не притронуться к ней — и эти едва уловимые жесты, случайные касания, смесь эмоций на дне угольно-черных зрачков распаляют нещадное пламя внутри неё, оставляя от бабочек, о которых пишут в дрянных романах, горстку пепла. Это пламя сжирает её изнутри, заставляя по ночам сжимать бёдра плотнее, в тайне желая большего. Желая Драко. А Малфой, словно древний огнедышащий ящер, стережёт свою принцессу, заточённую в самой высокой и неприступной башне сокрытого флёром тайн и легенд замка, не приближаясь к ней, боясь, что неистовое пламя войны, которую он стремится закончить, и их общего печального прошлого сожжёт обоих дотла, оставив только кружащийся в вихре пепел. Треск аппарации заставляет Гермиону обернуться. В этот же миг гроза разверзает небеса молнией. Драко, выглядящий чрезвычайно усталым, но оттого не менее самодовольным, грациозно отряхивает пылинки с ворота своей чёрной мантии, растягивая уголки губ в лукавой улыбке. Гермиона хмурится, вновь замечая то, от чего по телу бегут мурашки: настроения мужчины меняются чересчур стремительно, как водоворот картинок в калейдоскопе, что рассыпаются узорчатыми бликами. Он с некой элегантной ленцой снимает мантию и бросает её на софу, заваленную книгами — всё же, библиотека поместья была столь огромна, что Грейнджер не хватило бы и всей жизни, чтобы прочитать десятую долю фолиантов, пылящихся на бесконечно длинных стеллажах. — Здравствуй, принцесса, — вальяжно тянет он, расстёгивая запонки и закатывая рукава рубашки. Тронутый тёмной каймой взгляд Драко скользит по утончённому девичьему стану, задерживаясь на россыпи родинок на её щеке, что напоминают созвездие Дракона, спускается ниже к острым ключицам, которые будто высечены из мрамора. Белая рубаха доходит ей едва ли не до колен, скрывая своей бесформенностью округлые ягодицы и бёдра Гермионы. Шелковистые каштановые локоны, в которые так и хочется запустить пальцы, оттягивая назад, струятся по спине подобно речным потокам, а в глазах цвета густой карамели, каштанов и горького шоколада отражаются тусклые карминовые блики, что отбрасывают парящие в воздухе свечи. Драко сокращает расстояние между ними, подходя настолько близко, что Гермиона вынуждена запрокинуть голову назад, добровольно отказываясь от любой попытки вырваться из плена его бездонных очей, в которых плещется нездоровый азарт. Он успевает уловить проблеск страха и предвкушения в её глазах прежде, чем подаётся вперёд, бескомпромиссно накрывая её губы своими. Одной рукой слегка надавливая на горло, другой он сжимает талию девушки, притягивая её к себе ещё ближе. Гермиона, застигнутая врасплох подобным напором, пытается было отстраниться, но едва ли Драко собирается ей позволить подобную вольность. Он прикусывает её нижнюю губу, оттягивает её, ловя тихий всхлип, что растворяется на его устах. У неё в ушах стоит гул, сердце колотится, кислорода катастрофически не хватает, в голове лихорадочно мечутся сотни невысказанных вопросов и упрёков, но стоит Драко углубить поцелуй, проталкивая свой язык ещё глубже, она сдаётся во власть этих новых ощущений, желая познать доселе неизведанные грани чувственности и полутона сладострастия. Он подхватывает её на руки, в следующее мгновение опуская на шёлк незапятнанных пороком и красками белоснежных простыней. Наконец оторвавшись от её припухших губ, мягкость которых он хотел почувствовать все эти годы, Драко невесомо проводит носом по её щеке, вдыхая душистый аромат её волос. От Гермионы пахнет грешной непорочностью и непорочным грехом одновременно — терпкий древесный запах с нотками корицы, грейпфрута и мускуса. Гермиона блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь его близостью. Она вынуждена признать, что боится — скорее собственных желаний, чем его действий, которые в сотни раз лучше любых фантазий, что рисовало её сознание. Драко чуть наклоняет голову вбок, с удовлетворением подмечая, как податлива Грейнджер в его руках. Его колючие глаза притягивают к себе магнитом, стальная хватка на шее перекрывает кислород, заставляя её буквально задыхаться от ощущений. Он терзает её губы, вбирая в себя каждый её всхлип, кусая, оттягивая и зализывая, подавляя её своим всепоглощающим контролем. Драко спускается поцелуями ниже, оставляя свои мазки, подобно талантливому художнику, на её подбородке и шее. Прикусывает яремную вену, вырывая из груди Гермионы сдавленный стон. Сознание стремительно наполняется картинами сладострастия: жгучими, плотоядными, вакхическими, и стремясь перенести эти образы из мира иллюзий в реальность, Драко тянется к пуговицам её рубашки, которую так и хочется разорвать, чтобы получить доступ к желанному телу и обласкать каждый миллиметр её смуглой кожи. — Драко, я всё ещё… Меня не касался ни один мужчина, — смущённо произносит Гермиона, судорожно сминая ткань его чёрной рубашки. Её щёки пылают подобно утренней заре, грудь рвано вздымается, губы, истерзанные его напористыми ласками, так и манят прильнуть к ним вновь, смущённая улыбка появляется на её устах. Драко удивлённо вскидывает бровь, наклоняется ниже и, наслаждаясь смущением девушки, спрашивает: — Ни один? — бархатистый, с мрачной поволокой голос оседает на устах Гермионы. Его лицо настолько близко, что их дыхание смешивается. Одна рука Драко нарочито медленно скользит под рубашку, пальцы нежно прокладывают невесомую дорожку от коленки ко внутренней стороне бедра, пока другой рукой он перебирает её тугие кудряшки, что отливают медью в неверном свете свечей. Она несколько раз кивает, будто боясь, что Драко может ей не поверить, а на устах Малфоя, меж тем, вновь расплывается лукавая улыбка, одновременно пугающая своей таинственностью и завораживающая сотней тональностей, что скрываются в изгибах его тонких губ. Серебро его глаз становится тёплым, взгляд мерцает оттаивающим инеем. Его пальцы замирают в нескольких сантиметрах от самого сокровенного местечка, вторая рука перемещается с каштановых локонов к лицу, нежно оглаживая её щёку. Гермиона, не в силах больше сдерживаться, стонет, заставляя своей откровенностью его ухмыльнуться. — Я не сделаю ничего, что бы тебе не понравилось, принцесса, — проводя языком по мочке уха и вызывая этим незамысловатым действом лёгкую дрожь во всём её теле, заверяет Драко. — Доверься мне… — словно змей-искуситель шипит он. — Драко… пожалуйста… — дрожащим от волнения и предвкушения, что расцветает в лёгких полевыми цветами, голосом произносит Гермиона, зарываясь пальцами в его платиновые волосы и подаваясь вперёд, чтобы накрыть его губы своими. Поцелуй выходит несколько робким, скорее неумелым, но Драко не даёт ей отстраниться, позволяя ей изучать его губы — медленно, нежно, с откровенной искренностью. Ловкими движениями тонких пальцев он расстёгивает пуговицу за пуговицей, обнажая всё больше участков её медной кожи, на которой, будто на небосводе, усыпанном миллионами мерцающих звёзд, виднеются россыпи родинок, что соединяются в витиеватые узоры и причудливые формы. Её щёки пылают багрянцем, она перебирает пряди его мягких волос изящными пальцами, ласково играясь с ними, будто весенний ветерок. Драко отстраняется, стаскивает с Грейнджер ставший столь бесполезным клочок материи, обнажая притягательные изгибы её тела: тонкую талию, хрупкие плечи, словно изваянные умелой рукой скульптура ключицы и аккуратные груди. Пунцовый шрам, оставленный Долоховым, горит ярче сверхновой на её расписанной созвездиями коже. Гермиона, отрезвленная блеском холодной стали в глазах Драко, пытается прикрыться шёлком простыней, но он не позволяет ей этого сделать, убирая её руки и суровым тоном произнося: — Русский ублюдок поплатится за это. Гермиона прикусывает губу, пытаясь сдержать стон, когда ладонь Малфоя накрывает мягкое полушарие, слегка сдавливая его. Он не даёт ей и секунды на осмысление, заставляя вновь окунуться в пучину сладостной неги, что затапливает её тело и сознание волной наслаждения. Драко откидывает непослушную прядь курчавых волос с её лба, оставляет невесомый поцелуй в уголке её губ, тут же резко слоняется к второй груди, что всё это время была лишена его внимания, и обводит бледно-розовую ореолу соска языком. Гермиона сильнее сжимает плечо Малфоя, силясь подавить стон, что застревает комом в горле, но едва Драко прикусывает нежную кожу ключиц, все её усилия сохранить хоть каплю самообладания рассыпаются битым стеклом. Она запрокидывает голову назад, открывая мужчине больше доступа к шее, судорожно проводит несколько раз по его груди, ощущая подушечками пальцев рельефность мышц, и начинает расстёгивать пуговицы его рубашки. Драко ухмыляется привычной самодовольной улыбкой, перехватывает её руку и оставляет на тыльной стороне ладони невесомый поцелуй. — Моя принцесса такая нетерпеливая, — опаляя вздёрнутые соски горячим дыханием, шепчет Драко, посылая табун мурашек по её телу. На этот раз он сжимает полушария груди сильнее, терзая вершины языком. Его руки свободно гуляют по её обнажённому телу, сминая нежную кожу, на которой, наверняка, к завтрашнему утру расцветут бутоны алых роз. Он прокладывает пальцами невесомую дорожку к низу её живота, что давно стянулся в узел сладострастного желания, очерчивает выступающие рёбра, изучает изгибы талии, замечает несколько поблекшие, но всё ещё играющие ярким контрастом буквы, что складываются в слово «грязнокровка» на её руке, подобно художнику, расписывающему холст маслом, оставляет влажные следы на её теле. Колье из его поцелуев блестит гранатами на изящной шее. Наконец он проводит ладонью по впалому животу, невесомо очерчивает тазобедренные косточки, вырывая из груди Грейнджер тихий вздох предвкушения и затаённого страха, снедаемого гриффиндорским любопытством. Гермиона, вновь желая избавить его от лишней, по её мнению, одежды, тянется к пуговкам рубахи, но Драко свободной рукой перехватывает её ладони, удерживая запястья над её головой. Она недовольно хмурится, собираясь что-то сказать, но он бесцеремонно затыкает ей рот поцелуем, вжимает её тело в матрас, другой рукой скользя под кромку нижнего белья, выполненного из тончайшего кружева. Грейнджер вздрагивает, когда чувствует, как прохладный воздух опочивальни ласкает разгорячённую плоть, более не сокрытую кружевом. Краем глаза замечает, как голодный взгляд Малфоя, мерцающий подобно звёздам в ночи, холодным мороком скользит по её бёдрам и чертовски влажным половым губам. Он приподнимает её ногу, проходясь языком по внутренней стороне бедра, и Гермиона, понимая, что Драко видит всю степень её возбуждения, прикусывает губу, стараясь подавить вздох. Его прикосновения заставляют её рассыпаться яркими стёклышками битых витражей, эмоции, переполняющие всё её естество, взрываются красочными фейерверками. Он резко отстраняется и тянет за собой Грейнджер, усаживая девушку к себе на колени. Её спина упирается в его грудь, и Драко, убирая непослушные каштановые локоны, целует её в плечо, вдыхая запах своей Амортенции. Гермиона откидывает голову назад, встречаясь с его вожделеющим взглядом, в коем бушуют грозы. Одной рукой удерживая её за талию, другой Драко накрывает живот, опускаясь всё ниже, пока его ладонь не касается влажных складок. И в этот момент её мир сужается до двух бездонных омутов глаз — тёмных, полуприкрытых, светящихся сосредоточенным желанием обладать ею. Драко как бы невзначай задевает клитор, размазывая соки её возбуждения по половым губам. Жар, что Гермиона ощущает между ног, затапливает всё её тело подобно огненной лавине, тяжесть внизу живота становится до боли невыносимой. — Поддайся своим желаниям, Грейнджер, — желая подтолкнуть её к бездне, на краю которой они вальсируют не первый год, томно, словно инкуб, шепчет Драко, прикусывая её плечо. Хрипотца в его голосе придаёт и без того порочным словам совершенный оттенок бесстыдства. Серебро его глаз переливается оттенками зависимости, решительным желанием обладать ею, нездоровой мученической одержимостью. Гермиона, нагая и беззащитная, сидит у него на коленях, истекая соками, и Драко готов поклясться, что это чувство гораздо приятнее, чем триумфальное наслаждение и уничижительное удовольствие, что он испытал несколькими часами ранее. Она принадлежит ему. Всегда принадлежала. Он возжелал гриффиндорку гораздо раньше, чем сам себе в этом признался. Увидев её на Святочном балу в объятьях Крама, он впервые испытал столь жгучее, дикое желание возыметь власть над кем-то. Уподобившись Францу фон Байросу, он сотни раз рисовал в сознании откровенно охальные картины, зная, что рано или поздно строптивая Грейнджер окажется в его постели. Прекрасное и возвышенное восхищение, что он испытывал, но скрывал за маской презрения в первые годы обучения в Хогвартсе, уступило свой пьедестал нездоровой одержимости, и эта кровососущая зависимость расползалась по его венам чернильными пятнами, отравляя одухотворённость того извращенного чувства, что он именовал любовью. Грейнджер кажется ему божественной в своей красоте, словно невинный ангел, падший в его объятия по собственной воле; ангел, соблазненный сладостью запретного плода и блеском дьявольских глаз, на дне которых плещутся сокрытые флёром таинственности кровожадные инстинкты. Её грудь тяжело вздымается и опадает. Его имя, слетающее с её уст тихим шелестом опавшей листвы, оседает на его коже громким стоном, стоит Драко раздвинуть нежные складки, погружая палец в жар её лона. Гермиона непроизвольно подаётся к нему навстречу, прогибается в спине. Её тело в предвкушении дрожит в его крепких объятиях. Она ощущает твёрдость налитого кровью члена, инстинктивно ведёт бёдрами, чувствуя всю степень его желания. Собственное сердцебиение эхом отдаётся в ушах Драко, безбожное влечение разливается по венам чистым экстазом, пальцы другой руки смыкаются на хрупкой шее, выжигая на ней отпечатки её принадлежности ему. Гермиона судорожно хватает ртом воздух. Кислорода катастрофически не хватает, а близость Драко, открывающего размеренными движениями своих пальцев доселе неизведанные ею грани чувственности и наслаждения, заставляет её буквально задыхаться от жгучей смеси неописуемых ощущений. Ей жарко, лёгкие горят, она чувствует, как влажно и мокро там, где его пальцы дразнят набухшую от трения плоть, но чувство стыда, что поначалу красило её щёки багрянцем, вытесняется застилающим глаза туманной пеленой наслаждением. Драко продолжает проникать в неё одним пальцем, то ускоряя, то замедляя темп. Растягивает её складки, делая Грейнджер ещё более податливой, ещё более жаждущей его. Большой палец кружит вокруг клитора, надавливая на комок нервов и возбуждения. Из-за обильного количества естественной смазки ему приходится касаться грубее, иначе пальцы то и дело соскальзывают. Капельки пота скапливаются в ложбинке меж её грудей, лоб покрыт испариной, во рту пересохло, горло, будто пронзённое безжалостной стрелой, сдавливает так, что вместо положенных двух вдохов едва удаётся сделать хоть один, внизу живота всё пылает, тяжесть становится практически невыносимой. Драко утробно рычит, добавляя второй палец. Его ладонь покрыта её соками, и Гермиона, чувствуя слегка болезненное растяжение, вцепляется тонкими пальчиками в его волосы, царапая нежную кожу головы. На краю сознания эфемерными восприятиями проскальзывает мысль о том, что Малфой всё ещё полностью одет, в то время как он сам наслаждается её наготой, однако стоит Драко коснуться какой-то недоступной ей в виду скромных познаний и навыков точки внутри неё, как она вскрикивает, сама насаживаясь на его пальцы. Он массирует круговыми движениями клитор, рука соскальзывает с шеи на грудь, сминая идеально помещающееся в его ладонь мягкое полушарие. Яркие блики мерцают под веками, тело словно рассыпается мириадами искр, узел внизу живота развязывается. Гермиона чувствует, как сокращаются стенки влагалища, сильнее сжимая пальцы Драко. Вязкая жидкость стекает по её бедру, марая плотную ткань его классических брюк. Блаженная нега затапливает каждую клеточку разгорячённого тела, приятная истома наполняет всё её естество. Происходящее кажется чем-то за гранью реальности — сном, миражом, причудой фантазии, но сильные руки, обхватывающие её талию, рассеивают эти глупые сомнения. — Ты восхитительна, принцесса, — проводя языком по мочке уха, низким, с мрачной поволокой голосом, бормочет Драко, с характерным хлюпающим звуком доставая пальцы. Он разворачивает её к себе лицом, руки скользят по ягодицам, оставляя на них грубые мазки прикосновений. Влажные губы Гермионы призывно приоткрыты, твёрдые горошины сосков невольно притягивают взор, заставляя внутреннего демона зажечь огонёк мании на дне его зрачков. Драко лукаво ухмыляется, поднимает руку, покрытую соками её желания, её признания в том, что она принадлежит ему и никому более, нарочито медленно слизывает солоноватую влагу с фаланг пальцев, наблюдая за тем, как глаза Грейнджер расширяются. Девушка, видимо набравшись отваги, что так свойственна гриффиндорцам, скользит руками по его торсу, обхватывает ладошкой твёрдый член через ткань брюк, призывно шепча ему прямо в губы: — Я хочу большего, Драко. Я хочу почувствовать всего тебя… Драко накрывает её губы своими, позволяя Гермионе попробовать себя на вкус. Их языки сплетаются в диком танце, она вжимается грудью в его грудь, трётся затвердевшими сосками о тонкую материю его рубашки. Он оттягивает слипшиеся от пота каштановые локоны, зарываясь в них пальцами. Целует жадно, остервенело, наслаждаясь тем, что она млеет от его касаний, а тихие стоны, оседающие на его губах, громче любых признаний, преисполненных возвышенного пафоса. Ему хочется стянуть с себя эту чёртову рубашку, но Гермионе не следует видеть того, что скрывает чёрная ткань. Ещё не время. Им всегда было суждено гореть вместе, и это неистовое пламя сожжёт мир и всех, кто посмеет не подчиниться его воле. Но пока первые лучи солнца не окрасили небосвод амарантовым и рубиновым сиянием, они могут ещё недолго насладиться той сказкой, что окутала этот замок чарующим флёром волшебства, превратив бывших врагов — змея-искусителя и львицу — в дракона и принцессу, которую дикий ящер оберегает как самое ценное своё сокровище. — Иди сюда, Грейнджер… — перекатывая на языке её фамилию, понимая, что вскоре он не сможет её так называть, тянет Драко, невербальным заклинанием избавляясь от брюк. Из груди Гермионы вырывается тихий вскрик, когда Драко раздвигает нежные складки пальцами, собирает её влагу и, проведя несколько раз вдоль всего основания, входит в неё одним резким движением. Он заполняет её до упора, не спеша двигаться, давая ей возможность привыкнуть. Гермиона утыкается носом в его грудь, тяжело дыша. Будь он полностью обнажён, на его молочно-белой коже остались бы следы-полумесяцы от её острых ноготков, но даже так Грейнджер умудряется оставить свои отметины на его шее. Она больно оттягивает белоснежные пряди его волос, прикусывая его губу. Неистовый поцелуй, инициатором которого стала вмиг осмелевшая гриффиндорка, доводит желание, граничащее с маниакальной увлечённостью, до предела. Он толкается в неё с гортанным стоном, а когда Грейнджер, ведомая возбуждением, двигает бёдрами, насаживаясь на него ещё сильнее, Драко с громким шлепком опускает руку на её ягодицу. Она чувствует онемение в конечностях, секундная вспышка боли от проникновения быстро сходит на нет, уступая место ощущению, которое она едва ли может описать словами. Приятная наполненность, целостность, зависимость, потребность на грани одержимости. Её мысли рассыпаются жемчужинами порванного ожерелья, жар расползается по всему телу. Гермиона отвечает ему со всей пылкостью, сгорая и возрождаясь из пепла подобно фениксу. Стоны и звуки соприкасающихся разгорячённых тел разрезают тишину ночи. Он входит глубоко, растягивая её складки, полностью заполняя её. Из-за обилия смазки она легко скользит по члену, двигаясь в такт его фрикциям. Драко наматывает её волосы на кулак, чувствуя как тонкое тело в предвкушении дрожит в его крепких объятиях. Её аккуратные упругие груди подпрыгивают, и он, грубо вбиваясь в её податливое тело, всасывает ртом один сосок, играя с набухшей горошиной, затем второй. Удовольствие на грани помешательства затягивает его в стремительный водоворот блаженства. Гермиона трепещет в его объятиях, вновь ловит его губы своими, увлекая в умопомрачительный поцелуй, стирающий всякие границы. Уверенность в том, что Грейнджер осталась бы с ним после этой ночи по своей воле, даже узнав правду, укрепляется в нём, стоит только взглянуть в глаза его принцессы, в коих плещется неподдельная искренность. Она доверилась ему. Вновь. Её разум, жизнь, тело, душа. Малфой никогда не умел довольствоваться малым, предпочитая забирать всё, без остатка. Каждый её вдох, тихий всхлип, протяжный стон, каждая искра, что зажигалась в её бездонных очах — он жаждал заполучить всё, отпечатать свой образ на сетчатке её глаз, выжечь свои прикосновения на её коже клеймом всепоглощающей одержимости, в омут которой с каждым толчком всё глубже затягивал и её. Прохладный воздух помещения ласкает вздёрнутые соски, покрытые его слюной. Он скользит губами выше — к подбородку. Прикусывает бьющуюся жилку на шее, ласкает медовую кожу языком, оставляя свои отметины. Гермиона тяжело дышит, обвивает его шею руками, протяжно стонет, двигая бёдрами. Чистый экстаз разливается по её венам, пальцы ног поджимаются, когда Драко выходит, резко насаживая её на член вновь. Они утоляют дикую жажду, балансируя где-то на грани сна и реальности — потребность друг в друге кроется в каждом прикосновении, в каждом слове, что срывается с уст, в каждом нежном жесте и порывистом движении. Эйфория от близости захватывает их, разливается дофамином по венам, заполняет всё естество. Они оба загнанно дышат, Гермиона, ведомая возбуждением, желая подарить Драко больше наслаждения, покачивает бёдрами, вновь пытаясь стянуть с него рубашку. На этот раз Драко позволяет ей это сделать, и уже в следующее мгновение она откидывает её в сторону. Грейнджер покрывает его шею поцелуями, обвивает крепче его торс ногами. Хлюпают смазка и пот. Она нежно проводит по блеклым полоскам шрама от Сектумсемпры на его груди, и тут же, выжимая контрасты на максимум, впивается ногтями в его спину, оставляя на мраморной коже карминовые полоски. Мышцы влагалища плотным кольцом сжимают его член. В ней чертовски узко и горячо. Нервные окончания искрятся подобно оголенным проводам, боль и наслаждение — два основных компонента взрывоопасной смеси — смешиваются, грани стираются, обнажая истину. Драко уже на пределе. Организм требует желанной разрядки, а эта дикая фурия, растерявшая остатки былой скованности, продолжает сжиматься вокруг него. Её разгорячённая сладострастным порывом кожа обжигает противоестественным, древним огнём — тем первородным огнём, что добыли люди на заре человечества. Драко опускает руку и массирует клитор круговыми движениями, вбиваясь в податливое тело резче. Плавными касаниями он ласкает чувствительную точку, пальцами другой руки обвивает её шею, чувствуя пульсацию крови под подушечками пальцев. Гермиона широко распахивает глаза, её ресницы трепещут, щёки алеют багрянцем. Приятная нега разливается по всему телу — ей хочется умолять Драко прекратить эту мучительную пытку, и в то же время как можно дольше оставаться в этом мгновении. Она откидывает голову назад, сжимая его плечи. Сладостная истома проникает в каждую клеточку её тела, ноги начинают подрагивать. Цепкие пальцы усиливают хватку на её шее. Девичье тело начинает дрожать в подступающем экстазе. Сердце Гермионы загнано стучит в висках, грудь рвано вздымается, с уст срываются стоны, больше походящие на задушенное мычание. Несколько размашистых касаний и она вскрикивает, обмякая в его объятиях. Драко убирает руку с её шеи, невесомо очерчивая изгибы талии и острые ключицы, на которых расцветают бутоны роз. Головокружительное чувство необъяснимой совместимости лишает его последних крупиц самообладания и выдержки. Он толкается ещё несколько раз, чувствуя, как пульсирующие стенки влагалища ещё крепче сжимают его член, и изливается в неё с гортанным стоном, наполняя девичье лоно своим семенем. Он ловит громкий вскрик Гермионы своими губами, целуя её мягко, почти целомудренно. Отстраняясь, приподнимает уголки рта в триумфальной улыбке и произносит: — Теперь ты принадлежишь мне! Гермиона, чьё сознание затуманено пеленой наслаждения, сбивчивым голосом шепчет: — Да, Драко… Я принадлежу тебе… Она не замечает, как тяжелеет его взгляд, не замечает свечения золотых нитей, что обвивают их запястья, а вздох облегчения, что срывается с его уст, относит к сладостному порыву мужчины, что разделил ложе с любимой женщиной. Драко выскальзывает из неё, откидывается на мягкие, как облако, подушки, притягивая Грейнджер к себе. От неё пахнет мускусом, похотью и мечтой. Мечтой, ставшей реальностью. Гермиона прижимается к нему всем телом, утыкаясь носом в его грудь, испещрённую шрамами. Она выглядит такой хрупкой и беззащитной — едва ли в ней можно различить ту колдунью, что ожесточённо сражалась на поле боя за право не только владеть магией, но и увидеть рассвет, знаменующий начало следующего дня. Драко был готов забрать сотни жизней, чтобы этого не пришлось делать ей. И сейчас, слыша мирное сопение Грейнджер, которая, утомлённая, уснула в его объятьях, он понял, что пусть все сегодняшние поступки и были продиктованы его порочной алчностью и эгоизмом, даже будь у него маховик времени, он бы не пожелал им воспользоваться, чтобы изменить какую-нибудь деталь.***
Первые опаловые лучи восходящего солнца окрашивают молочно-белую кожу Драко, который прижимал Гермиону к себе во сне, будто боясь, что она испарится подобно призраку, рапсово-жёлтыми бликами. Её взгляд скользит по утончённому изгибу губ мужчины, спускается ниже, очерчивая линию подбородка, замечая пунцовые следы на его шее — плод её собственных усилий, пока не спотыкается о мускулистое предплечье, на котором должна расползаться чернильным пятном чёрная метка. Должна. Но не расползается. Кожа цвета слоновой кости чиста, будто бы клейма, что ставил Воландеморт своим последователям, вовсе и не было. Гермиона поднимает глаза, встречаясь с голодным взглядом Драко, который, коварно прищурившись, изучает её реакцию. Его рука нежно поглаживает её бедро, выводя на нём какие-то замысловатые узоры, значение которых ведомо только ему. Гермиона сглатывает ком, что внезапно сдавил горло болезненным спазмом, облизывает пересохшие губы, всё ещё ощущая на них вкус Малфоя, и задаёт терзающий её разум догадками и воспоминаниями минувшей ночи вопрос: — Как ты смог избавиться от чёрной метки, Драко? Мужчина снисходительно улыбается, тая в уголках губ уступчивую улыбку, и, вжимая Гермиону в поверхность кровати, наклоняется к пылающему красками утренней зари лицу девушки. Он опаляет её губы горячим дыханием, каждое его слово оседает на её устах, сковывая тело ужасом осознания. Принятия. Что ещё хуже — совершенные им деяния находят отклик в её истерзанной долгой борьбой душе. Мстительное чувство воздаяния расцветает внутри, когда Драко вкрадчивым тоном повествует ей о том, в каком мире ей суждено встретить рассвет нового дня. И даже задетая гордость забивается в самый тёмный угол спектра её эмоций, являя наружу то, что она всегда силилась скрыть не только от других, но и от себя — желание почувствовать чью-то защиту, любовь и поддержку. Нездоровую потребность в близости человека, который ради тебя готов сжечь мир дотла. А Драко, меж тем, словно Дьявол, искушающий Еву, продолжает с маниакальным увлечением яркими красками расписывать всю сладость греховного падения: — Вы так жестоки, миссис Малфой, — замечая её недоуменный взгляд, он указывает на отливающую золотом в лучах восходящего солнца тонкую полоску на её запястье, свидетельствующую о том, что магический брак был консумирован. — Я-то ожидал пылкий поцелуй и нежные заверения в любви. Но, каюсь, мне есть в чём сознаться, ведь между мужем и женой не должно быть никаких тайн, — глаза Грейнджер расширяются, она судорожно хватает ртом воздух, силясь что-то сказать, но Драко не позволяет ей этого сделать, проводя большим пальцем по её верхней губе, истерзанной его ласками. — Метка исчезла после падения Воландеморта. Хочется верить, что я оправил его в Преисподнюю, но едва ли черти пустят в свои владения этого фанатичного в своём изуверстве безумца, — Драко ухмыляется, оставляя невесомый поцелуй в уголке её рта. Она вкушает трепетную нежность его ласк, что смешаны с ядом аспидов, коим сочатся его уста. — Ты дрожишь, принцесса. Больше нечего бояться, ведь сегодня, как первые лучи рассвета заливают бренную землю багрянцем, так я залью мраморные ступени Министерства Магии кровью тех, кто причинил тебе боль. Ибо никто не в праве оскорблять жену их нового Лорда.