***
— Простите, что? Джексон громко выдыхает, облокачивается на стойку руками и подаётся всем корпусом вперёд, ближе к медсестре, вкрадчиво повторяя свой вопрос, звучащий, правда, больше как констатация факта: — Номер палаты МакКуина. Девушка тут же выходит из себя, судя по её красноречивому взгляду. — Кем вы ему приходитесь? К тому же время на посещение уже закончилось, да и мистер МакКуин не особо жалует посетителей. — Вам должны были сообщить о том, что к нему кое-кто придёт, и этот кое-кто перед вами. — Одну минуту. Шторм особо не обращает внимание на дальнейшее развитие событий. Всё, что он знает, — это что девушка куда-то позвонила, что-то спросила, посмотрела на него немигающим взглядом и наконец сказала следовать за ней. Теперь Шторму кажется, будто он идёт на встречу с роковой судьбой. Джексон ощущает какой-то сюрреализм ситуации. Больничный коридор кажется ему до боли нескончаемым, словно не его ноги шагают в такт биению сердца, словно не он ощущает звон в ушах, когда адреналин выходит из-под контроля, и словно не он утрачивает за доли секунды чувство комфорта, когда видит холодный свет от прожекторов, совсем уж угнетающий, и улавливает специфический запах фенола. Это похоже на иллюзию видимости, по крайней мере, для Джексона всё выглядит именно таким образом. Будто он так и продолжает стоять на одном месте, а не с каждым пройденным метром приближается к злосчастной двери больничной палаты. Звонкий стук каблуков медсестры отдаётся глухим эхом в пустом коридоре. Размеренность этого звука действует на Джексона не то успокаивающе, не то слишком тревожно. Собственные движения кажутся Джексону суетливыми, ибо даже медсестра странно косится на него и то и дело открывает рот в немой попытке что-то сказать. Из-за предстоящего разговора Шторм нервничает не на шутку, несмотря на безразличный вид. Девушка начинает рассказывать ему, возможно, что-то важное, по поводу состояния МакКуина, но Джексон лишь отмахивается от девчонки, отвечает почти на грани пофигизма и произносит всем известную фразу, которая даже не нуждается в представлении. Напоследок она желает ему удачи. — Ну, «мистер Удача» здесь точно не я, — мямлит он себе под нос и, не постучав, отворяет дверь палаты, будто имеет полное право вот так врываться. — Ты чувствовал себя так же, Док? — на грани слышимости доносится до Джексона горький смешок Монтгомери, и на одну секунду Шторм медлит, останавливается в проходе и переводит дыхание. Он напрочь отказывается верить в то, что сам Молния МакКуин покинет автоспорт раз и навсегда. Этого просто не может быть! Но что-то Шторму подсказывает, что может, ведь один яркий пример уже был. К тому же Джексон может признаться самому себе, что на его месте думал бы так же. «Рэй был прав, не стоило приходить!» — эта мысль посещает Шторма в самый последний момент, когда шанса на отступление уже нет. Что конкретно он хочет сказать Монтгомери? Что он чувствует себя не в своей тарелке из-за случившегося и что ему жаль? Бред сивой кобылы, вот честное слово! Уж кто-кто, а МакКуин — последний человек на земле, кто нуждается в любых проявлениях жалости. Сейчас весь мир сузился лишь до одинокой больничной палаты, где по-прежнему витает запах озона после кварцевания. В глазах МакКуина всегда была пленительная майская теплота и жар Аризоны, но сейчас Джексон не может подобрать подходящих слов и выйти из оцепенения. — Ты что здесь забыл?! — МакКуин прожигает его одним только взглядом и холодным, как айсберг, тоном. — Знаешь, как сюда вошёл, так отсюда и выйдешь, дверь во-о-н там, — МакКуин указывает ему за спину и даже не удосуживается подождать, пока Джексон его послушается, тут же отворачивается обратно к окну и созерцает уходящее солнце. Шторму становится физически больно, когда он начинает внимательно рассматривать каждый участок тела Монтгомери. — Вы же вернётесь? — вопрос, по мнению самого Джексона, слишком наивный, будто он и вправду не желает расставаться с легендой автоспорта — не тогда, когда он только сам взошёл на эту ступень. Для Шторма всё только начинается, а для МакКуина? На языке так и вертится ответ, но произносить, а тем более слышать его он категорически отказывается. Шторму хочется схватиться за голову и вырвать клок волос, позеленеть от злости в конце концов, закатить глаза напоказ, процедить сквозь зубы: «Ну-у, вы же вернётесь, да? По-другому ведь и быть не может!» — В молчанку играть не стоит, мистер МакКуин. Ну-у, терпением Джексон никогда не славился. До Шторма доносится короткий сухой смешок МакКуина. Прежде чем Монтгомери успевает ответить, взгляд Джексона цепляется за пачку сигарет на подоконнике и Шторм без труда узнаёт эту марку. «Отец курил такие же», — Джексон непроизвольно цепляется за эту мысль. В носу начинает свербеть, запах ментола раздражает слизистую. Его начинает одолевать острая тоска, которая сжимает сердце в тиски. МакКуин роняет слова отрывисто и резко, отчего заходится удушливым кашлем: — Молодой человек, не стоит указывать, что мне делать. К тому же я тебе ничем не обязан, разве что могу поблагодарить за прекрасное времяпрепровождение в этом месте. И демонстративно обводит рукой всё помещение, по-прежнему держа в пальцах уже, кажется, третью по счёту сигарету, если судить по окуркам в пепельнице. Шторм впадает в ступор от этих слов. — Серьёзно? Вы вините меня в той треклятой аварии?! — А ты хочешь сказать, что не поспособствовал такому исходу? — наигранно драматично интересуется Монтгомери. — Язык прикусил? Шторму нечего сказать. Да и он догадывается, что любые слова, произнесённые именно от его лица, не возымеют никакого эффекта, кроме негативного. — Вы себя слышите, мистер МакКуин? Винить меня в подобном? Бросьте. Это не в вашем духе. Шторм хочет прикусить язык, когда видит вздёрнутые брови и противную усмешку. Монтгомери это не идёт. Джексону вообще непривычно видеть такого МакКуина — разбитого и собранного по частям одновременно, крепкого духом и в то же время с усталостью в кобальтовых глазах. Он по-прежнему олицетворяет собой надёжную опору, но теперь кажется, будто ему самому нужна невидимая глазу рука помощи. Конечно, МакКуин — прожжённый ветеран гонок и дамский угодник в одном лице, но сейчас все его правильные черты будто бы заострились, былой приветливый взор исчез. Если раньше Шторм мог ощутить всю ту теплоту, которую излучали выразительные глаза МакКуина, даже через объектив камеры, то сейчас взгляд не то осуждающий, не то суровый и отчуждённый, и от этого контраста Джексону не по себе. Монтгомери сдавленно смеётся, и в его хохоте чувствуется издёвка. — Не в моём духе, говоришь? — шёпотом произносит МакКуин. А через доли секунды он чересчур резко оборачивается к Шторму и, пошатываясь, встаёт со своего стула, чтобы разразиться тирадой. В голосе его сквозит столько ядовитого презрения, что Джексон может ощутить на своей коже неприятные мурашки и противный холод неизвестности. Джексону хочется встать не то что в оборонительную позицию, а сразу в нападающую. — Да что ты, собственно, знаешь обо мне, кроме общеизвестных фактов, м-м-м? — МакКуин нарочно, даже театрально делает паузу. — Правильно, ничего! — А этих самых фактов мало, по-вашему, чтобы составить какую-никакую картину? — прыскает Шторм и почти сразу отступает на шаг назад. Стальной тон МакКуина режет слух, и кажется, что он перешёл границу дозволенного. Слова застревают у Джексона в горле, ноги будто прирастают к полу: — Эти факты — лишь вершина айсберга, кому, как не тебе, об этом знать. — О-о-о, правда, что ли? — Джексон не может помалкивать в тряпочку. Он нервно сглатывает, лицо искажает гримаса гнева, такая же, как и у Монтгомери. — Вы в главной гоночной серии больше десяти лет, я же — каких-то два года! — Это как-то влияет, по-твоему? — перебивает МакКуин, и Шторму остаётся только кипеть, как забытый на плите чайник. — Да! До этого сезона вы меня в упор не замечали, но как только мне предоставили новую усовершенствованную машину, на которой я стал побеждать, так всё, блядь! Вы заметили меня, поздравили с победой! Знаете, я хотел высказать вам абсолютно всё… — Кажется, ты и так высказался, причём очень красочно, — замечает Монтгомери: не ткнуть Джексона носом он просто не мог. — Да, задеть вас за живое оказалось легче, чем я думал, — Джексону даже сейчас хочется сделать то же самое, но с ещё большим размахом. — Но я просто не удержался… — Желаете узнать, почему же? — подкупающим тоном спрашивает он. Монтгомери долго не раздумывает, лишь смотрит на него из-под нахмуренных бровей и прислоняется к подоконнику со скучающим видом, а затем делает жест рукой, мол, продолжай. Как и тогда, Джексон не может сейчас подобрать подходящих слов, чтобы описать свои противоречивые чувства, ядовитые слова так и стремятся сорваться с губ и навсегда впиться острыми когтями МакКуину под кожу. Шторм мечется от одной мысли к другой, хватается за одну, но через секунду она ускользает от него. Джексон тонет в чёрном мареве и чувствует себя пережёванным гудроном. Ему лестно внимание самого МакКуина, ветерана гонок и человека, который не утратил своих навыков. Даже когда машина подводила его в самый ответственный момент, он выжимал из неё всё и хватал победу с ещё большим энтузиазмом. Но Джексон понимает, что пришло его время побеждать, показать, на что он действительно способен, особенно с новой машиной, новыми настройками, которые идеально подходят под его стиль пилотирования, и упускать такую возможность Шторм не имеет права, он бы просто не простил себе этого. Несколько побед подряд сделали свое чёрное дело. — Джексон Шторм, верно? — в тот день МакКуин смотрел на него так, будто видел впервые в жизни. Это был первый звоночек, который обескуражил Джексона до предела, и даже сияющая светлая улыбка не спасла весьма щепетильную ситуацию. Монтгомери его не узнал. Ну конечно — с чего бы матёрому гонщику помнить о каждом пересечении взглядов? Но ведь это было не раз и не два! Их боксы разделяет лишь один участник! Шторм искренне не понимает, почему спустя два года в высшей лиге Монтгомери ни сном ни духом о нём. Шторму хватило лишь одного взора голубых глаз МакКуина тогда, во Флориде, чтобы понять простую истину и то, как заблуждается Монтгомери, — он не считает его серьёзным соперником, словно и вправду верит в то, что Джексон его не обойдёт, не возьмёт титул, тем более во втором сезоне высшей лиги. Не описать словами, как это бесило Джексона, глаза застилала красная пелена ярости и мозг напрочь отказывался рассуждать здраво. Шторм и правда верил, что как только взойдёт на подиум вместе с МакКуином, то Монтгомери будет смотреть на него как на равного, как на достойного соперника, с которым можно побороться за титул. — Знаете, в чём проблема? — Просвети меня. — Как раз таки вы и судите обо мне по информации из интернета, или хотите сказать, что это не так? — Джексон замечает, как в глазах МакКуина пляшут черти и взгляд становится острее и холоднее с каждым произнесённым словом. — В ваших глазах я — виновник всех бед! Появился из ниоткуда и начал мутить воду, стал катализатором для многих команд, так что они решили расторгнуть контракт со многими гонщиками без серьёзных на то оснований. — В СМИ прямо так и пишут, что я отобрал у вас восьмой, долгожданный титул, который должен был войти в историю, — Джексон невесело усмехается. Вот что значит — обесценивание труда: будто он должен был уступить место Монтгомери в этой борьбе. Джексон только открывает рот для того, чтобы продолжить, но МакКуин опережает его: — Да плевал я на этот восьмой титул с высокой колокольни. К чему ты мне всё это говоришь?! Сказать, что Монтгомери теряет терпение, — это ничего не сказать. Он раздражён, его нервы на пределе возможностей, и выслушивать несвязный бред мальчишки ему уже не хочется. Если до этого он руководствовался любопытством, то сейчас его желание прогнать этого выскочку усилилось в трёхкратном размере. — Что ты хочешь мне сказать? Что ты не тот, кем являешься? Ты правда думаешь, что мне интересно узнать, какой ты на самом деле, когда не носишь маску высокомерного придурка? Мне не нужны статьи и сплетни, чтобы понять одно — ты, парень, показал себя с худшей стороны и навряд ли сможешь произвести на меня другое впечатление и исправиться в глазах других людей, как бы ты ни старался. Каждое сказанное слово вышибает из Джексона дух. Он замечает, как желваки заходили на лице Монтгомери. — Ха-а, не думал, что вы настолько категоричны… — Шторм задумчиво отводит взгляд и кусает нижнюю губу оттого, как Монтгомери далеко не взвешенно подходит к этому вопросу. — Говорите, нет шансов, да? А сами-то в свои годы вели себя точно так же... Монтгомери обрывает его на полуслове: — Да что ты знаешь, пацан?! Ты думаешь, я таким же сопляком, как ты, не был? Все в твоём возрасте похожи, как бараны в стаде, все зубастые, говорливые и готовы горы свернуть, лишь бы финишировать первым. Но разница поколений сейчас и без лупы видна, про элементарное уважение к другим участникам и говорить нечего! МакКуин повышает голос до крика. Удивительно, что ещё не сбежались охрана или врачи. — О-о-о, — МакКуин смеётся в голос, чтобы потом плавно перейти к следующей фразе, которая выбивает у Джексона почву из-под ног. — Ответь мне, как долго ты сможешь удерживать титул действующего чемпиона? Тебя хватит на два-три года, а дальше тебя заменят таким же перспективным юнцом, каким ты сам недавно был, никто не будет долго смотреть на твою «так себе» репутацию, она так же быстро наскучит, как было у сам знаешь кого. Монтгомери прерывается всего на пару секунд, чтобы перевести дух, и всё начинается с ещё большим размахом. — Да ты даже рекорды не побьёшь, не то что мои, но и остальных тоже! Тебя хватит на лучший круг, и максимум в командном зачёте. Последующие слова Монтгомери доносятся до Джексона медленно, приглушённо, как из-под толщи воды. Половину фраз он даже не слышит, а некоторые врезаются в память настолько остро, что Джексон может рукой почувствовать открытые раны между ним и Монтгомери, и вопль почти не слышен. Бросая такие жестокие слова, МакКуин будто пытается убедить сам себя в правдивости этих утверждений. — Ты ведь даже не умеешь ценить то, что у тебя есть! Может, именно поэтому на каждой гонке тебя никто не сопровождает, только Реверхэм печётся о тебе. Под конец Джексон начинает говорить почти одновременно с МакКуином: — А ты, смотрю, очень наблюдателен, только почему-то твоя наблюдательность пиздец как избирательна! Шторм ощущает, как удушающий ком подступил к горлу. Он не замечает, как МакКуин с каждым шагом приближается всё ближе, не замечает звериный оскал на лице, как и то, что руки у Монтгомери сжаты в кулаки так сильно, что даже вены вздулись. Но почему-то кажется, что это лишь показное выступление, не имеющее ничего общего с реальными намерениями Монтгомери. — Да, блядь, меня никто не сопровождает на гонках, но чуточку пораскиньте мозгами, мистер МакКуин, почему же так происходит, если вы, конечно, ещё не разучились этого делать, ибо мне кажется, мозги вам на место во время операции положить забыли! — Шторм орёт в ответ так, что уши начинает закладывать. Монтгомери оказывается совсем рядом — достаточно протянуть руку, и кончики пальцев коснутся лёгкой щетины. Он стоит неподвижно, и это напрягает ещё сильнее, чем прежде. Складывается впечатление, будто в этот момент они связаны нитью раковой опухоли, которая с каждым произнесённым словом разрастается всё больше и больше. Омерзительное чувство раздирает Шторма изнутри, и вместо того, чтобы просто высказать свою скорбь, он открывает старые раны, и не только свои. Он бьёт по живому так точно и безжалостно, что сердце замирает в неверии. — Вспомните, как за день до финальной гонки у вашего наставника случился приступ, вспомните, как врачи не смогли ничего сделать и в тот же день ушёл из жизни близкий вам человек, — Шторм прерывается буквально на секунду, потому что знает, что если не выпалит всё на одном дыхании, то не сможет совладать с собственными воспоминаниями. — Вспомните, как вы по-прежнему ощущали его фантомное присутствие перед заездом. Вы ведь помните ту боль после победы, когда не нашли его взгляд среди толпы? То-то же… Под конец голос Джексона ломается, но он умело скрывает это за горьким смешком. МакКуин колеблется, но всё же задаёт лишь один вопрос. Перемена во взгляде едва заметна, но Джексон успевает разглядеть — взор Монтгомери стал чуточку теплее: — Кто? Тут и без лишних слов стало понятно. — Отец. Джексон говорит настолько тихо и с такой болью в голосе, что до Монтгомери не сразу доходит сказанное, а когда осознаёт, то понуро опускает голову и не произносит ни слова больше. Да и слова сейчас ни к чему. — Зачем ты вообще пришёл, вот скажи мне? — МакКуин устало проводит рукой по лицу будто в попытке унять нервное напряжение и сопутствующую сонливость. — Ответить честно? — на что получает укоризненное цоканье и сердитый взгляд, но это лишь показное, и оба знают, что ничего не кроется за этим маленьким манёвром. — Хотел убедиться, что вы остались таким же, каким я вас когда-то запомнил, и что какая-то авария — не повод опускать руки и уходить из автоспорта, — Шторм пытается произнести это так, чтобы МакКуин поверил вновь, что его ждут, в него верят несмотря ни на что. Ведь никто и никогда не заменит гонщика под девяносто пятым номером. — Много ли ты знаешь, парень? — МакКуин отшатывается от него на пару шагов назад, и Шторму отчего-то хочется последовать за ним, но только он пытается сделать шаг, как тут же одёргивает самого себя и перебарывает неясное желание. — Думаешь, дело только в аварии? Ошибаешься. У меня и правда уже не тот возраст, чтобы тягаться с молодняком, у которых и реакция во всех смыслах лучше, и амбиции хлещут через край. Джексон даже не дослушивает его, ибо слишком уж тоскливо звучат слова и не высказаться он просто не может, ему же обязательно надо вставить свои пять копеек: — Что-то вы уж совсем пессимистично мыслите. У вас есть возможность вернуться — так воспользуйтесь ею! — Или вы так и будете прокуривать свои лёгкие? — и для виду потёр нос от этого едкого дыма. — Да не язви ты! Но через пару долгих секунд Монтгомери всё-таки тушит чёртову сигарету, и даже в этом жесте можно уловить обыкновенную заботу о другом человеке, ведь пассивное курение — это тоже курение. — Тебе уже пора. Монтгомери снова надевает маску отчуждённости, хотя казалось, минуту назад его запал иссяк на острые и режущие фразы. Он прогоняет Шторма, как непрошеную дворняжку, которая прибилась к ногам в дождливый вечер. — Если я и вернусь, то точно не ради тебя, — МакКуин поворачивается вполоборота, и его взгляд именно такой — от которого дрожь гуляет по всему позвоночнику, от которого мышцы сводит судорогой и от которого слышны лишь хрипы в голосе вместо связных слов. — Главное — что вернётесь. Вы завершите свою карьеру тогда, когда сами этого захотите. МакКуин утвердительно качает головой, но не произносит ни слова больше. Когда входная дверь с грохотом закрывается, он смачно матерится и со всей силы бьёт по подоконнику.***
Шторм проигрывает гонку в самом начале нового сезона, но это не так сильно ударяет по самолюбию. Перед заездом он чувствует себя на седьмом небе и приходит в восхищение оттого, что МакКуин вновь покоряет высоты, как прежде, а после заезда — он опустошён полностью. Монтгомери ведь самолично отдаёт своё место какой-то девке. Все его надежды обратились в пепел, и он ещё не до конца осознает все это. Это обидно, чертовски обидно. Проиграть одну гонку из более чем тридцати — пустяк. Потерять своего самого лучшего соперника и кумира детства в одно мгновение — слов подходящих нет, чтобы описать весь спектр эмоций. Но как режиссёр нередко оставляет после титров сцену, так же происходит и в жизни. Джексон задерживается в этот раз после брифинга, и это забавно, потому что МакКуин поступает так же. Шторм даже не знает, благодарить ли судьбу за такую возможность или выть от бессилия. Джексон уже начинает собирать потихоньку вещи, когда замечает приближающуюся фигуру Монтгомери. Шторм начинает разговор первым — чего уж мелочиться, к тому же в мотохроуме уже почти никого не осталось, поэтому навряд ли кто-то услышит их диалог: — Вы и правда вернулись, но так… ненадолго. — Тут ты ошибаешься, парень! — МакКуин смеётся и неловко тянет слова, а улыбка не хочет сползать с его лица. — Слушай, ты прости, что вспылил тогда, — Шторм лишь неопределённо ведёт плечом, мол, да ладно, проехали. А последующие события происходят как во сне, и в них не верится до сих пор. Тяжёлая ладонь МакКуина ложится на затылок, и Джексону кажется, что это незатейливое прикосновение отдаёт самым настоящим жаром, перебирает короткие пряди меж пальцев, тем самым вызывая щекотку, и лёгкий смех выходит из самых недр. — Спасибо, Джеки, — и в этих словах столько искренности, что Джексон не может устоять, он просто-напросто идет на попятную и наконец расслабляется. В голове становится пусто — и от этого настолько прекрасно, что Джексон готов простоять так вечность. Шторм прикрывает глаза и невольно поддаётся такой ненавязчивой ласке, и теперь между ними осталась всего пара сантиметров. Монтгомери тепло смеётся, и лёгкая хрипотца ощущается так по-родному, что Джексон готов раствориться полностью в этом моменте. Он вновь убеждается, что МакКуин — пример для многих, на него и правда хочется равняться, и у него хочется учиться, ведь его твёрдость характера, несгибаемая воля и сердечная доброта воодушевляют каждого. Джексон может ощутить тёплое дыхание Монтгомери на своей коже, и это настолько близко, что шум в голове всё нарастает. МакКуин в один миг отстраняется от него, и наваждение будто бы спадает, но у Джексона иррациональное желание притянуть Монтгомери обратно, ещё ближе, кожа к коже, и впиться в эти губы. Шторм не понимает своего порыва: он никогда не думал о Монтгомери в таком ключе. Максимум, на что он мог надеяться, — это чисто человеческая поддержка, приветственное рукопожатие и короткие объятия. — Увидимся на следующей гонке, — он хлопает Шторма по плечу в ободряющем жесте и одаривает мягкой иронией в голосе. — Подготовься как следует, иначе Круз тебя в два счёта сделает. Мы ведь не хотим лёгкой победы, так ведь? — Да кто тут кого сделает?! Я тебе обещаю, в следующий раз я финиширую первым! Монтгомери лишь насмешливо поднимает брови и что-то говорит себе под нос, а затем разворачивается и уходит к своей команде, не забыв при этом попрощаться со Штормом. Джексон ощущает лёгкость на душе, ведь собственные мечты воплотились в жизнь, пусть и немного иначе. Но факт остаётся фактом — МакКуин с ним рядом, и этого вполне достаточно, чтобы вновь ощутить радость жизни.