Вторая сцена после титров

      Мог ли Эйджиро, поступив в университет и переехав в кампус, подумать, что следующие несколько лет превратятся для него в самую изощренную пытку на свете? Наверное, мог. Но не подумал.       Вечер, когда он въехал в общежитие, Эйджиро помнил до мельчайших деталей. Помнил, как все не мог перестать по-дурацки широко улыбаться, как по пути радостно со всеми здоровался, как тащил вещи на третий этаж, а потом долго не мог открыть дверь, потому что тяжелая сумка все норовила сползти с плеча. В итоге он все-таки уронил ключи на пол и со вздохом присел на корточки, когда в комнате вдруг послышались шаги, ручка повернулась, и дверь открылась. За ней стоял невысокий, хорошо сложенный парень в черной майке и мешковатых штанах и хмуро пялился на Эйджиро.       — Ой, привет! — смутился Эйджиро, неловко поднимаясь и с улыбкой глядя на парня сверху вниз. — Ты мой сосед?       — Охуеть, вот это аналитические способности, — буркнул тот.       Разговорить его оказалось непросто, но в конце концов у Эйджиро получилось. Звали парня Кацуки Бакуго, и в первые минуты знакомства он показался Эйджиро самым неприятным человеком на свете. Сначала он заявил, что уже занял на их двухэтажной кровати верхнюю койку, потом долго ворчал, что Эйджиро приволок слишком много вещей и «всю комнату завалил своим дерьмом», а потом тоном, не терпящим возражений, объявил, что в их комнате не будет никаких гостей и вечеринок, не говоря уже об алкоголе и травке. Почти не пьющий Эйджиро так удивился этому неожиданному напору, что даже не успел разозлиться, но потом парень вдруг окинул его снисходительным взглядом и, как ни в чем не бывало, спросил, какие дополнительные модули он собирается посещать. Слово за слово — и сосед уже в первый вечер перестал казаться злобным мелким гоблином.       Уже в первую неделю Эйджиро узнал о нем довольно много. Бакуго неожиданно оказался отличником, в чем признался с неохотой и тут же грозно добавил, что помогать Эйджиро с учебой не собирается. Он обожал технику, хорошо в ней разбирался и больше всего на свете любил копаться в двигателях, поэтому очень сетовал на то, что любимый байк пришлось пока оставить дома, пока он не договорится с администрацией насчет парковки. Еще он любил все острое и даже в черный кофе иногда сыпал перец, отчего Эйджиро сначала пришел в ужас, но потом, попробовав, вполне оценил. И, в отличие от самого Эйджиро, Бакуго не очень любил силовые тренировки, зато любил бегать по утрам, и поэтому всегда ставил будильник на шесть. Правда, Эйджиро поначалу казалось, что это только чтобы его выбесить, потому что каждый раз, когда он со стоном просыпался под писк чужого будильника, Бакуго уже деловито натягивал спортивный костюм, а иногда даже зашнуровывал кроссовки. Потом, впрочем, Эйджиро понял, что Бакуго — человек привычки, и порой делал что-то не со зла, а просто потому что ему сложно было перестроиться. В том числе, привыкнуть, что теперь он делит комнату с другим человеком.       Кроме того, Эйджиро узнал, что Бакуго не любит прикосновения, терпеть не может своих родителей, и что у него почти нет друзей. Был некий Деку, друг детства, которого Бакуго однажды упомянул, скрипя зубами, а больше он ни о ком и не рассказывал. Да и когда началась учеба, Эйджиро сразу стало ясно, что умение заводить новые знакомства и располагать к себе людей в таланты Бакуго явно не входит. Бакуго со всеми был неприветливым и резким, иногда до откровенной грубости. Узнав его чуть лучше, Эйджиро очень удивился: странно было, что Бакуго почти во всем стремился быть первым, но при этом ненавидел, когда его успехам или ему самому уделяли повышенное внимание. Его поведение было противоречивым, и почти все на курсе называли его не иначе как «тот злобный манчкин», но к концу первого семестра сам Эйджиро к нему почему-то привязался и искренне не понимал, во-первых, зачем Бакуго так относится ко всем остальным, а во-вторых, почему с ним он ведет себя почти нормально. В конце концов Эйджиро пришел к выводу, что Бакуго, наверное, просто не хочет с самого начала портить отношения с человеком, с которым ему еще несколько лет делить комнату, и это объяснение его тогда вполне устроило.       У них с Бакуго пересекались далеко не все предметы, но почти все свободное время в кампусе Эйджиро проводил именно с ним. Они вместе обедали, иногда гуляли, пару раз Эйджиро попытался было, из лучший побуждений, поддержать дух товарищества и выйти с соседом на утреннюю пробежку, но заканчивалось это плачевно, и Бакуго махнул на него рукой. Сам Эйджиро по вечерам таскал его на турник и в тренажерный зал, где Бакуго закатывал глаза и раздраженно пыхтел, но отжиматься старался с ним наравне. Иногда они вместе играли в компьютерные игры, и Эйджиро мог поклясться, что Бакуго нравится с ним играть, только вот игру каждый раз приходилось выбирать на «камень, ножницы, бумага»: сам он предпочитал военные стратегии, а Бакуго нравились шутеры, и чем тупее, тем лучше. И, разумеется, уже перед первой сессией Бакуго сам, пылая праведным гневом, вызвался подтянуть Эйджиро по учебе, объяснив это тем, что ему «стыдно жить с таким идиотом». Эйджиро тогда знал его уже достаточно хорошо, чтобы не обижаться за эту формулировку. Ну, и благодаря стараниям Бакуго (который, впрочем, иногда старался слишком уж усердно), первую сессию Эйджиро закрыл даже лучше, чем рассчитывал. Родители от его успехов были в восторге.       На первом курсе все шло довольно неплохо. Помимо Бакуго, Эйджиро завел дружбу с Каминари, немного нелепым, но веселым и дружелюбным парнем, игравшем на гитаре в любительской рок-группе, и Тецутецу из параллели, с которым он познакомился в тренажерном зале и в котором с первой встречи признал не иначе как своего потерянного во младенчестве брата-близнеца — настолько они были похожи. Кроме того, с ним на тот же факультет поступила его школьная подруга Мина, поэтому одиноким Эйджиро себя не чувствовал.       Проблемы начались на втором курсе, осенью, когда Бакуго первым нарушил свое же собственное правило и привел к ним после пар какого-то высокого пижонистого парня, один глаз у которого был серый, а второй — ярко-голубой. Парня звали Тодороки, он извинился перед Эйджиро за неожиданный визит и вел себя вежливо и с достоинством, и при других обстоятельствах Эйджиро наверняка смог бы найти с ним общий язык, но в тот день все как-то сразу пошло не так. Тесно устроившись за небольшим столом, Бакуго и Тодороки готовили какой-то совместный доклад, а Эйджиро лежал на своей нижней койке и делал вид, что читает мангу, но сам то и дело на них поглядывал. Ему было хорошо видно, как колено Тодороки, обтянутое дорогими брюками, задевает круглое и гладкое колено сидевшего в шортах Бакуго. Эйджиро и сам не знал, почему, но его бесило, что Тодороки вечно заглядывает в испещренный жирным четким почерком чужой конспект, что его голова склоняется к бретельке майки на голом плече Бакуго, бесил его спокойный тихий голос, отпускавший сухие шуточки, на которые Бакуго громко фыркал. Когда Тодороки потянулся к подоконнику за своей сумкой, его рука почти легла Бакуго на плечи, но тот, вопреки обыкновению, не дернулся, а продолжал невозмутимо что-то печатать в ноутбуке. Эйджиро показалось, что от возмущения у него в тот момент подскочила температура. Тодороки провел у них пару часов: доклад они с Бакуго делали быстро, слаженно и не отвлекаясь. Бакуго почти не ругался и всего один раз назвал Тодороки «тупицей», отчего у Эйджиро неприятно засосало под ложечкой. Когда Бакуго помогал ему самому, то занятия затягивались до позднего вечера, а Бакуго вечно орал на него так, что иногда в дверь начинали стучать ребята из соседних комнат. Уходя, Тодороки, будто бы протискиваясь к двери, невзначай приобнял Бакуго за талию, но тот снова не рассердился. В тот вечер Эйджиро вышел прогуляться, не позвав Бакуго с собой, чему тот, кажется, был только рад. Нужно было срочно разобраться в себе.       Бродя по небольшому парку рядом с общежитием, Эйджиро все пытался понять, отчего так разозлился. Оттого ли, что Бакуго нарушил их привычные правила? Или от внезапного осознания, что у Бакуго все-таки есть и другие друзья, кроме него? От этой мысли почему-то стало тоскливо. Да, их однокурсники Бакуго недолюбливали, но не было тех, кто бы не признавал, что он один из самых талантливых и перспективных студентов. Эйджиро льстило, что именно ему Бакуго открылся, что именно с ним он общался на равных, что именно ему он позволял порой закинуть руку себе на плечо или даже обнять.       Тодороки был вроде бы славным парнем: спокойным, вежливым, умным, но то, как просто Бакуго позволял ему себя трогать, Эйджиро почему-то простить не мог. Почему-то казалось, что это право должно оставаться только у него, что никто другой не может вот так просто тереться о грозного Кацуки Бакуго своей чертовой коленкой и не получить в ответ апперкот в челюсть.       Даже самому себе признаваться в этом было стыдно, но Эйджиро пришлось принять тот факт, что он и сам еще давно начал заглядываться на соседа по комнате. Возможно, когда они с Бакуго вот так же близко сидели за столом, и тот гонял его по предстоящим тестам, изредка раздавая подзатыльники за глупые ошибки. Или когда Эйджиро увидел, как Бакуго отжимается на турнике, и как у него блестит от пота грудь в вырезе майки. Или когда его рука с неожиданно тонким мосластым запястьем впервые свесилась с верхней койки под аккомпанемент шуршащего одеяла. Эйджиро не отдавал себе в этом отчета, но Бакуго, наверное, сразу ему понравился. И дело было не только в его сильном теле и лице, которое становилось невероятно красивым, когда Бакуго забывался и на мгновение переставал кривить высокомерные, злобные или раздраженные рожи. Главное, что на поверку Бакуго оказался отличным парнем. Он быстро соображал, у него было пусть и грубоватое, но все же отличное чувство юмора, а главное — он действительно умел быть хорошим другом. Хоть Эйджиро и прилетало не меньше, чем остальным, но Бакуго, как умел, заботился о нем: поддерживал, помогал, искренне переживал за его успеваемость и здоровье, ходил за лекарствами, когда зимой Эйджиро простудился, и даже, черт возьми, говяжий бульон ему сам приготовил. Да, Эйджиро давно и тепло дружил с Миной, которая тоже была отличной девчонкой и никогда бы его не подвела, но в Бакуго Эйджиро впервые нашел настоящую родственную душу. Бакуго был для него особенным, и, наверное, Эйджиро просто в глубине души очень хотел стать таким же особенным для него. Возвращаясь в общежитие, Эйджиро, сжав кулаки, пообещал себе, что обязательно поговорит с Бакуго, но, войдя в их комнату и увидев, как Бакуго, сидя на подоконнике, смотрит в телефон и чему-то тихо улыбается, поник и смутился. Тогда ему почему-то показалось неправильным лезть ему в душу. Вряд ли бы Бакуго это понравилось.       После того случая Тодороки довольно долго у них не появлялся. Эйджиро иногда пересекался с ним на лекциях. Тодороки его запомнил и всегда вежливо здоровался, а Эйджиро махал ему в ответ, но от его отрешенного взгляда по спине почему-то каждый раз пробегали мурашки. Бакуго о нем никогда не говорил и по-прежнему уделял Эйджиро много времени: его отношение, казалось, вовсе не изменилось, но иногда он куда-то уходил вечером и возвращался поздно ночью, когда Эйджиро спал или только притворялся спящим. Бакуго тихо снимал обувь, стягивал футболку и забирался на верхнюю койку, а Эйджиро с тоской слушал, как он укладывается и тихо вздыхает, натягивая на себя одеяло. Ничего не изменилось — и одновременно изменилось все.       Когда приближалось Рождество, Эйджиро, набравшись смелости, решил пригласить Бакуго погостить на выходные. Ездить домой Бакуго не любил, даже в праздники, так что у Эйджиро была надежда, что он согласится, и тогда, вдали от университета, они, возможно, смогут поговорить. Они как раз вернулись из тренажерного зала, где Бакуго в очередной раз выпустил пар на них с Тецутецу, вместе сходили в душевую и, уже почистив зубы, возвращались в комнату. Когда Бакуго по привычке устроился с телефоном на подоконнике, скрестив ноги, Эйджиро нервно прочистил горло.       — Слушай, такое дело… Хотел узнать, у тебя есть планы на Рождество?       — М? — Бакуго приподнял бровь, сосредоточенно строча что-то в телефоне.       — Ну, просто я поеду к своим и хотел пригласить тебя, если ты не занят, — пробормотал Эйджиро, чувствуя, что неудержимо краснеет.       Бакуго наконец оторвался от телефона, посмотрел на него и тепло усмехнулся.       — Спасибо, Лохматый. Давай в другой раз. Меня уже пригласили, я согласился.       У Эйджиро упало сердце. В висках бешено застучал пульс, а в ушах будто раздался звон битого стекла. Раз Бакуго согласился, то не могло быть никаких сомнений, кто именно его пригласил. Гребаный Тодороки. Глупо было даже мечтать.       — Понятно, — промямлил он, поразившись, насколько жалко прозвучал его голос.       В итоге, чтобы не чувствовать себя одиноко, Эйджиро пригласил на Рождество Мину, но домой уезжал с тяжелым сердцем. Когда они с Бакуго собирались, к ним ненадолго зашел Тодороки, и тогда все страхи Эйджиро подтвердились. Тодороки скрупулезно проверил вещи Бакуго и заботливо посоветовал взять свитер, потому что «в традиционных домах бывает холодно». Бакуго на это развязно, по-волчьи ухмыльнулся и низким, хрипловатым голосом ответил, что глупо бояться замерзнуть, когда рядом такой горячий парень. Эйджиро, складывавший рядом толстовку, вспыхнул и отвернулся, чтобы Бакуго ничего не заметил.       — Перестань, пожалуйста, не при Киришиме же! — смущенно пробормотал Тодороки, но Бакуго только хохотнул.       Эйджиро был рядом, стоял в каких-то паре метров от них, мог видеть время на дорогих часах Тодороки и капельку пота между выпирающими ключицами Бакуго, но они говорили так, словно его в комнате не было. Словно его вообще не существовало. У него задрожали руки, и он стиснул ни в чем не повинную толстовку, яростно запихивая ее в сумку.       Бакуго собрался первым. Тодороки позвонил кому-то и смущенно сказал, что водитель его отца заедет за ними через десять минут. Зубасто ухмыляясь, Бакуго сгреб Эйджиро в объятья и неожиданно тепло пожелал счастливого Рождества. Эйджиро несмело притянул его к себе и пробубнил что-то в ответ, презирая самого себя и чувствуя себя самым жалким рохлей на свете. Бакуго несколько раз хлопнул его по спине и отстранился.       — Не задерживайся там, понял? — пригрозил он, надевая куртку и закидывая сумку на плечо. — Мы с тобой в среду идем на тот скалодром. Сольешься — убью.       — Есть, сэр, — Эйджиро слабо улыбнулся. — Счастливого Рождества, ребят.       Если бы не мысли о Бакуго, то его собственное Рождество прошло бы как обычно. Его родители были рады увидеть Мину, долго расспрашивали их обоих об учебе, а мама даже всплакнула, когда призналась, что не ожидала от сына таких высоких оценок. Мина на это прыснула и радостно заявила, что Эйджиро есть кому помочь, но, увидев его тусклый взгляд, осеклась. Когда после праздничного ужина родители ушли спать, а они вдвоем сидели на диване в гостиной, бессмысленно в сотый раз смотря «Гарри Поттера», Мина осторожно взяла его за руку и спросила, что у него стряслось. И Эйджиро ей все рассказал.       Рассказал, как первый научился видеть настоящего Бакуго за его нелепой маской высокомерия. Как подружился с ним, как искренне им восхищался, как мало-помалу проникся к нему чем-то большим. И каким был непроходимым дураком, когда думал, что, кроме него, Бакуго больше ни с кем не сойдется. Как он хотел, чтобы Бакуго всегда принадлежал только ему, и как упустил свой шанс. Обычно громкая, смешливая и разговорчивая Мина слушала его тихо и внимательно, нежно держа его руку в своих мягких маленьких ладонях. В школе она вот так же была рядом, когда Эйджиро делился с ней своими глупыми детскими обидами: только при ней, наверное, он никогда не стеснялся плакать. Но теперь горе впервые в жизни захватило его настолько сильно, что грудь сдавило, а дышать было тяжело, и слезы никак не желали пролиться, а только его душили. Но Мина по-прежнему была рядом, серьезная и печальная.       В какой-то момент она притянула его к себе и обняла, уложив его голову к себе на грудь. Эйджиро вцепился в нее, жадно вдыхая ее теплый, сладковатый запах. Ее кожа была гладкой, вздымавшаяся грудь — пышной и мягкой, а губы — горячими, когда она целовала его в лоб и виски, успокаивая. Эйджиро неловко обхватил ее талию. За ужином они пили только глинтвейн, но он почему-то чувствовал себя пьяным.       Когда глубокой ночью они, держась за руки, поднялись на второй этаж дома, Мина, слегка поколебавшись, смущенно потянула его за собой в гостевую комнату. Эйджиро застыл, но Мина прижалась к нему и влажно, ласково поцеловала в губы. Это не был первый его поцелуй, но Эйджиро почувствовал себя так, словно с него сняли кожу. Мина шептала, что утешит его и никогда не сделает ему больно. И он поддался.       Утром, лежа рядом с ней без сна в тихом, как будто замершем доме, Эйджиро думал, насколько все было бы проще, влюбись он в Мину. Они росли друга у друга на глазах и знали друг о друге все. Она подбадривала его, когда он только начинал ходить в тренажерный зал, и вместе с ним стойко держала диету, когда Эйджиро от вареной куриной грудки уже тошнило. Он помогал ей снимать видео, когда Мина решила раскрутиться в соцсетях, часами мужественно таскал за ней вещи в торговых центрах и искренне восхищался каждым нарядом, который она демонстрировала, выходя из кабинки примерочной. Мина на него за это злилась, а он просто действительно считал, что подруге идет абсолютно все. Они любили и поддерживали друг друга — но они никогда не были влюблены. И секс ничего не изменил.       Проснувшись, Мина искоса посмотрела на Эйджиро, а потом долго лежала, молча глядя в потолок.       — Мда, пиздец, — выдала она в итоге. — Я как будто с братом своим переспала.       — Не говори.       Он думал тогда, в Рождество, что хуже быть уже не может. Однако жизнь готовила ему еще один сюрприз.       Поначалу Эйджиро этого не заметил, но сразу после Рождества Бакуго почему-то стал отдаляться от Тодороки. Эйджиро был уверен, что теперь тот станет появляться у них чаще, что Бакуго начнет проводить с ним больше времени, но шли дни — и ничего не происходило. Даже наоборот, когда Эйджиро неуклюже попытался было спросить, как прошло Рождество, Бакуго вскипел, нагрубил ему и запретил говорить на эту тему. Не прошло и двух месяцев, как Эйджиро узнал, что Бакуго бросил Тодороки.       Узнал он это от самого Тодороки и даже не удивился: Бакуго крайне редко допускал его в свою личную жизнь и почти ничего ему не рассказывал.       В самом конце февраля Эйджиро встретил Тодороки в раздевалке бассейна и по привычке поздоровался. Тот молча ему кивнул, вид у него был непривычно растерянный. Он осунулся, заметно похудел и как будто спал с лица. Эйджиро знал, что это не его дело, но какое-то болезненное любопытство пересилило.       — Давно не виделись! — сказал он, старательно натягивая дружелюбную улыбку. — Ты какой-то уставший. Учебы много?       Тодороки уставился на него, глупо хлопая ресницами. Его красивое лицо почернело.       — Справляюсь, спасибо… Бакуго тебе разве не сказал?       — Что?       — Мы расстались. Он… — Тодороки сглотнул. — Он сказал, что это была ошибка.       У Эйджиро словно земля ушла из-под ног. Впервые за долгое время он как будто смог вздохнуть полной грудью. Бакуго больше не с Тодороки! От этой мысли закружилась голова. А что если поговорить с Бакуго прямо сейчас? Что если признаться ему? Вдруг, черт побери, он тоже что-то понял, раз решил, что с Тодороки ему не по пути? Вдруг он почувствовал, что дорог Эйджиро не только как друг? Ведь Эйджиро всегда был рядом, всегда поддерживал, всегда был тем, кто выслушает и поможет! Вдруг Бакуго просто стесняется завести этот разговор?       Эйджиро изо всех сил постарался не дать широченной глупой улыбке растянуться на губах. Как мог правдоподобно, он изобразил участие и несильно хлопнул Тодороки по плечу. Ему хотелось поскорее натянуть куртку и со всех ног бежать к Бакуго. Наверняка тот будет смущаться и ворчать, наверняка поначалу сделает вид, что не понимает, о чем Эйджиро говорит. Но все будет хорошо, все совершенно точно будет хорошо!       Опустив голову, Тодороки шмыгнул носом.       — Идиот, знал же, что не нужно этого делать! — неожиданно зло процедил он, глядя в пол. — Не нужно было приглашать его домой!       — Мужик, ну ты чего? — сочувственно спросил Эйджиро.       Тодороки выглядел таким потерянным и раздосадованным, что Эйджиро, несмотря на былую ревность, стало его искренне жаль. В конце концов, Тодороки действительно был неплохим парнем. Если бы не Бакуго, они точно могли бы подружиться…       — Вечно все из-за него! — яростно выплюнул Тодороки.       — Кого? — глупо спросил Эйджиро.       — Моего брата! — вскинулся Тодороки. — Вечно он все портит! Как я ему только поверил?! Говорил, что на праздники уедет, а сам!.. И Кацуки!.. Как я мог?!       Эйджиро никогда не видел Тодороки таким. Он всегда казался настолько рассудительным и сдержанным, что походил, скорее, на ледяное изваяние, чем на человека, но в тот момент его кулаки сжались, а глаза загорелись огнем. Немного отойдя от шока, Эйджиро наконец осознал смысл сказанного, но все никак не мог поверить. Так значит, решение Бакуго не имеет к нему никакого отношения? Что это еще за брат такой у Тодороки, что Бакуго, едва его увидев, бросил первого красавчика университета?! И если сам Тодороки выглядит таким разбитым, то есть ли тогда у Эйджиро хоть какие-то шансы?       Тодороки, тем временем, немного пришел в себя, с силой провел ладонями по лицу и шумно вздохнул.       — Извини, пожалуйста, — хрипло сказал он. — Это было некрасиво с моей стороны. Не стоило тебе досаждать.       Эйджиро так и не придумал, что на это ответить.       Выйдя из бассейна, он прошелся по парку, а когда подошел к дверям общежития, то не решился сразу заходить и сел на ступеньки, засунув руки в карманы и задумчиво разглядывая в сумерках пыльную дорожку. Возвращаться в их с Бакуго комнату не хотелось. В душе Эйджиро ругал себя: обрадовался словам Тодороки, как идиот. Решил, что дело в нем, и что Бакуго теперь радостно раскроет ему свои объятья. Взбредет же такое в голову! Дураку ясно, что для Бакуго он был только другом, а то и того меньше — соседом, приятелем, надоедливым прилипалой, который, как слишком уж энергичный пес, вечно хотел внимания. Эйджиро и сам был бы рад не терять голову при виде Бакуго, но нельзя же просто приказать своему сердцу перестать разгоняться до второй космической, когда тот рядом. Тогда Эйджиро пришла идея пойти в администрацию и попросить переселить его в другую комнату, но он отмел ее в тот же вечер.       Началась весна. Они поступили на третий курс, а жизнь Эйджиро, как будто в научно-фантастическом фильме, застыла в криосне. Бакуго по-прежнему был рядом, смеялся его шуткам, снова, как что-то само собой разумеющееся, помог с сессией, трепал его по голове и смотрел с ним по вечерам фильмы. С наступлением тепла они даже сходили в двухдневный поход за город. Поднялись по пологому склону горы, полночи смотрели на звезды, болтая обо всем и ни о чем, а потом Эйджиро долго возился в своем спальном мешке, потея и все глядя на профиль спящего Бакуго. Во сне у того было удивительно юное и милое лицо. Эйджиро грела мысль, что лишь немногим удавалось увидеть Бакуго таким, но от того, как близко и одновременно далеко он был, сердце вновь сжимали тиски.       Уже в мае, когда начались первые по-настоящему жаркие дни, Эйджиро впервые увидел того парня, старшего брата Тодороки. Они с Бакуго после обеда шли к общежитию, когда у последнего вдруг зазвонил телефон. Он посмотрел на номер, как-то криво ухмыльнулся, сбросил звонок и быстро набрал сообщение в чате.       — Так, Лохматый, дальше сам, — хрипло сказал он, хлопнув Эйджиро по плечу. — Я пошел, когда вернусь, не знаю.       — А ты куда? — огорченно спросил Эйджиро, особо не надеясь на ответ.       — Много будешь знать — скоро откинешься!       Эйджиро понимал, что ему, наверное, было бы легче, если бы он просто сразу развернулся и ушел. Но его ноги будто приросли к дорожке, и он не мог сдвинуться с места, а потому стоял и смотрел, как Бакуго развязной походочкой школьного хулигана подошел к воротам, к которым с ревом подъехал на мотоцикле высокий парень в черном, действительно довольно сильно похожий на Тодороки. Выглядел он странно — почти все его лицо покрывал заметный пирсинг — и от этого почти казался одним целым со своим хромированным байком.       — И вот это дерьмо ты называешь прокачкой? — громко и насмешливо спросил Бакуго.       — Попизди мне, малявка, — ухмыляясь, ответил парень и, чуть подвинувшись вперед, похлопал по сиденью позади себя. — Запрыгивай давай!       В тот момент Эйджиро вдруг вспомнил, каким взрослым, сильным и смелым казался самому себе, только поступив в университет. Казалось, что вопросов больше не осталось, что вот теперь он сможет все, что угодно. Во многом благодаря Мине, он наконец поверил в себя, перестал стесняться, научился знакомиться с новыми людьми и с изумлением обнаружил, что многим он нравится. Мина все твердила, что он добрый и обаятельный парень, что к таким люди тянутся. Да и внешне, как только у него сошел детский жирок и подростковые прыщи, и проявились первые результаты дьявольских тренировок со штангой, Эйджиро себя вполне устраивал. К тому же, к третьему курсу его волосы наконец отрасли ровно так, как он давно хотел, и Эйджиро был в невероятном восторге, что теперь мог забирать их в хвост или в низкий пучок. И все же, увидев старшего брата Тодороки, он сник. Это как сравнивать себя с каким-то айдолом с кучей поклонниц. Тодороки-старший казался таким запредельно крутым, что на его фоне Эйджиро вновь почувствовал себя нелепым дохлым подростком с сыпью на лице и вечно мокрыми подмышками.       Он ведь с самого начала знал, что Бакуго абсолютно во всем нужно только самое лучшее. Как он мог хоть на секунду представить, что Бакуго выберет его? Он мог стать его приятелем, сайдкиком, шутом при короле — но ему с самого начала следовало понимать, что в конце концов Бакуго выберет взрослого парня на дорогом мотоцикле.       Летом Эйджиро заметил кое-что странное. Стояла страшная жара, но Бакуго, который никогда не стеснялся своего тела, почему-то стал носить более закрытую одежду, чем раньше. Вместо летней рубашки с коротким рукавом он носил на занятия обычную и только закатывал рукава до локтя, да и то не всегда. Зачем-то стал застегивать воротничок под горло, хотя прежде никогда этого не делал. По комнате и в тренажерный зал ходил не в майках, а как минимум в футболках. И совершенно прекратил раздеваться при Эйджиро.       Сначала Эйджиро даже испытывал облегчение: смотреть на полуобнаженного Бакуго становилось все сложнее: он постоянно смущался, краснел и отворачивался, а Бакуго, видимо, абсолютно слепой к чужим чувствам, ржал, обзывая его «целкой». Так что Эйджиро поначалу был рад, что больше не видел каждый день голую грудь, спину и бедра соседа. Но потом он обо всем этом задумался и испугался. С чего бы вдруг Бакуго становиться таким стеснительным? Жара каждый день уже к полудню переваливала за отметку в тридцать градусов, в университете все, включая преподавательский состав, носили так мало одежды, как только позволяли приличия, а кто-то уже и на них наплевал. Было странно думать, что Бакуго, любивший пощеголять мышцами рук, да и торс открывать не гнушавшийся, в отличие от всех остальных стал упаковывать себя в лишнюю одежду. Да и Эйджиро знал, что жару он переносил ничуть не лучше остальных и сильно потел, хотя неприятного запаха его тело никогда не издавало: Бакуго был абсолютно помешан на чистоте. И, наконец, было еще кое-что: особенно тщательно Бакуго стал прикрываться именно после свиданий с братом Тодороки.       Сложив два и два, Эйджиро понял, что Бакуго, видимо, отчего-то очень не хочет, чтобы на его коже заметили какие-то следы. Опыт у Эйджиро был, конечно, не то чтобы большой, но ему было сложно представить, чтобы какие-то следы, оставленные во время секса, не сходили днями, а иногда неделями. Весь июнь и половину июля он хотел поговорить об этом с Бакуго, но не решался. Помог ему, как ни странно, снова Тодороки.       Уже в конце июля Эйджиро, обливаясь по́том и еле передвигая ноги, возвращался с тренировки. Сначала они шли вместе с Тецутецу, но потом тот обнаружил, что забыл в раздевалке телефон, и побежал обратно, а Эйджиро побрел дальше к общежитию. На пересечении дорожек ему встретился Тодороки, который, судя по направлению, шел из бассейна. Не успев толком понять, что именно он хочет сделать, Эйджиро машинально вскинул руку и подозвал его.       — Привет, — тихо поздоровался Тодороки. — Как дела?       — Да вот хотел у тебя кое-что спросить, — нерешительно начал Эйджиро, на ходу подыскивая правильные слова. — Извини, если лезу не в свое дело… Твой брат… Что он за человек?       Лицо Тодороки вытянулось. За прошедшие месяцы он, кажется, пришел в себя, снова немного набрал вес и уже не выглядел таким разбитым и болезненно осунувшимся, как весной, но при упоминании брата его взгляд снова стал грустным, как тогда, в феврале.       — Тойя? Ну… мы вообще с ним не очень ладим. А что?       Эйджиро замялся, по-детски наивно теребя край футболки.       — Ну, понимаешь… Черт, как же сложно! В общем, я тут заметил странную вещь. Бакуго как будто все время скрывает какие-то следы на теле. Такая жара, а он вечно на все пуговицы! Он мой друг, я… переживаю.       Тодороки скривился.       — Он уже должен был понять, с кем связался. Я его предупреждал. А вообще, выброси ты это из головы. Я на его месте, извини уж, тоже засосы бы прятал.       — Вот что-то мне подсказывает, что там не только засосы, — Эйджиро сокрушенно покачал головой. — Знаю, это все не мое дело, я просто… хотел убедиться, что с ним все в порядке. Он мне ничего такого не рассказывает. Вот я и хотел узнать, твой брат, он, ну… нормальный?       Тодороки секунду помолчал, удивленно приподняв брови, а потом вдруг громко и как-то нервно хохотнул.       — Тойя?! Нет. Боюсь, как раз наоборот.       — А он… — Эйджиро запнулся, когда его голос позорно дрогнул, выдавая волнение. — Ну, как думаешь, он может ему навредить?       — Бакуго? — Тодороки фыркнул, и Эйджиро заметил, что в его глазах блеснула боль и обида. — Честно, поверь, не надо за них переживать. Они друг друга стоят. Я говорил Бакуго, что не надо с ним связываться. Пусть я его не устраиваю — переживу, но только не с Тойей. Думаешь, он меня послушал? Послал далеко и надолго!       К горлу Эйджиро подступила легкая тошнота, и он с усилием сглотнул.       — Киришима, ты хороший парень, — сказал вдруг Тодороки. — Не знаю, как ты вообще с Бакуго дружишь. Я, наверное, лучше всех понимаю, что ты в нем нашел, но он странный. Правда, лучше не лезь в это. Он сам так захотел.       Эйджиро помолчал, чувствуя, как по спине скатывается мерзкая, липкая капля пота, и поднял глаза на Тодороки.       — Он мне очень… дорог. Я волнуюсь, потому что… он ведь не признается, если ему нужна будет помощь.       — Не признается, — кивнул Тодороки и вдруг, зло сверкнув глазами, с нажимом повторил: — Но он сам так захотел.       Эти его слова потом еще долго отдавались у Эйджиро в голове беспрерывным эхом. Бакуго сам так захотел. Чего он захотел? Что этот Тойя с ним творит и почему Бакуго так стремится это скрыть? Что если он пострадает? Что если все зайдет слишком далеко?       И, наконец, самое страшное: что если Эйджиро действительно переживает зря, и Бакуго вовсе не нужна его помощь?       Когда лето закончилось, а на улице стало прохладнее, Бакуго стал прятаться в еще более закрытую одежду. Чаще всего он ходил в водолазках, и Эйджиро теперь почти перестал видеть еще и его шею. При этом Бакуго не казался расстроенным, уставшим или злым, и понемногу Эйджиро стал отпускать свои страхи. Ну да, Бакуго не с ним и вряд ли когда-нибудь ответит на его чувства. Но он по-прежнему его друг и не отдаляется от него. Это ведь его жизнь, и кто давал Эйджиро право решать за него? Эйджиро точно знал: настоящие друзья так не поступают. Поэтому он молчал. А потом наступил октябрь.       В тот день был выходной, но Эйджиро почти все время до обеда провел в библиотеке с Каминари и парой более смышленых однокурсников, готовясь к предстоящему тесту, а потом Каминари затащил его на репетицию своей группы.       — Чувак, у меня такая новость! — возбужденно повторял Каминари по пути к студии, и у Эйджиро самого от радости и нетерпения перехватывало дыхание, так заразительно этот дурак улыбался.       Той самой новостью, которую Каминари озвучил после репетиции, притянув к себе за плечи их смущенную вокалистку Джиро, было то, что теперь они встречаются. Эйджиро это обрадовало, но не удивило. Скорее уж, его удивило то, что нетерпеливый Каминари каким-то чудом продержался весь день и не проговорился. Сам Каминари потом объяснил это тем, что они с Джиро хотели объявить новость друзьям вместе. В душе Эйджиро одобрял выбор друга: Джиро была классной, мастерски играла на нескольких инструментах, талантливо писала песни и вообще-то именно она была основательницей, лидером и душой их группы. У ее голоса был довольно широкий диапазон, и Эйджиро, не раз бывавший на их репетициях и выступлениях, хорошо понимал, что именно голосом она, скорее всего, и зацепила Каминари окончательно. Ее красота была, скорее, мальчишеской: в отличие от фигуристой Мины, Джиро была худой и до смешного точно попадала в типаж Каминари. Еще на первом курсе тот встречался с парнем с другого факультета, которого звали Шинсо, и уже тогда Эйджиро понял, что Каминари нравятся исключительно стройные брюнеты и брюнетки с вечно прикрытыми, колдовскими, будто сонными глазами.       После репетиции Эйджиро отправился с ребятами из группы в кафе, чтобы отметить радостное событие, и в кампус вернулся уже довольно поздно, едва успев проскочить до комендантского часа. Взлетев на третий этаж своего корпуса и войдя в комнату, Эйджиро замер. Приподнятое настроение мигом улетучилось, стоило ему увидеть Бакуго.       Тот лежал на его нижней койке полностью одетый, неловко притянув колени к груди и сжимая подушку Эйджиро. На его поясницу было кое-как натянуто покрывало, будто Бакуго пытался согреться, но сил забраться под одеяло у него не было. Он тяжело дышал, будто в бреду, но, стоило Эйджиро открыть дверь, резко обернулся, сверкнув влажными, испуганными глазами, и протянул к нему руку.       — Эй! — захлопнув дверь, Эйджиро бросился к нему и осторожно ощупал лоб. — Ты как? Что случилось? Заболел?       Жа́ра вроде не было. Бакуго прерывисто вздохнул и, вцепившись в его толстовку, потянул на себя.       — Сейчас, сейчас, погоди! — затараторил Эйджиро, срываясь с места.       Он схватил со стола пустую пластиковую бутылку, молнией метнулся в коридор к кулеру, а, вернувшись, скинул кроссовки и поставил бутылку к кровати.       — Сюда иди! — приказал вдруг Бакуго таким страшным, надтреснутым голосом, что Эйджиро замер.       В темноте глаза Бакуго казались совсем темными. Он смотрел с таким отчаянием, что у Эйджиро от этого взгляда подкашивались колени. Он понимал, что у Бакуго что-то случилось, но, пока он не придет в себя. выпытывать, что именно, было бессмысленно. Как загипнотизированный, Эйджиро стащил с себя толстовку, стянул с верхней койки одеяло и вторую подушку и послушно забрался в собственную постель, осторожно обнимая Бакуго за плечи и прижимая к себе.       — Все в порядке? — тихо спросил он. — Тебе не больно?       Бакуго не ответил.       — Хочешь воды? Я…       — Заткнись.       В ту ночь они с Бакуго впервые заснули в одной постели, но совсем не так, как мечтал Эйджиро. Наутро Бакуго со стоном высвободился из его крепких объятий и перебрался на верхнюю койку, потянув за собой одеяло. От его возни Эйджиро проснулся, но не стал ничего говорить. Бакуго проспал почти до обеда. Эйджиро написал Мине и пропустил первые две лекции: сидел в комнате, пытался читать и нервно слушал, как Бакуго беспокойно, шумно дышит. Во второй половине дня у Эйджиро был тест, и он уже начал собираться, когда Бакуго наконец проснулся и медленно, со стоном сел в кровати. Его волосы были взлохмачены еще сильнее, чем обычно, а одежда помялась.       — Ты как? — Эйджиро посмотрел на него с беспокойством. — Что это было?       — В порядке все, отъебись, — буркнул Бакуго.       Эйджиро нахмурился, но решил с ним не спорить. Он уже вышел было из комнаты, как вдруг понял, что забыл на столе конспект, и резко влетел обратно. Бакуго как раз снимал толстовку и замер посреди комнаты, услышав его топот. От открывшейся перед ним картины Эйджиро потерял дар речи.       Футболка Бакуго задралась вслед за толстовкой, и на его пояснице Эйджиро увидел то ли полотно Поллока, то ли кадр из криминальной хроники. Светлая кожа была покрыта глубокими царапинами и синяками всех цветов. Крест-накрест взбухали отвратительные красные следы, как будто от плети. Прямо над поясом штанов алела россыпь мелких сигаретных ожогов. Словно чувствуя на себе его взгляд, Бакуго медленно, заторможенно стащил с головы толстовку и обернулся. Эйджиро прежде никогда не видел в его глазах такой животной, обжигающей ненависти.       — Это что? — выдавил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и не выдал ужаса, что он в тот момент испытывал.       — Это?! — взревел Бакуго и вдруг тихо, с расстановкой ответил: — Не твое. Мать твою. Дело.       — И долго ты собирался это скрывать? — так же негромко спросил Эйджиро, проигнорировав его слова.       Бакуго отвел глаза, глубоко вдохнул, словно пытался успокоиться, и тут же сделал резкий шаг вперед, замахиваясь. Рука у него была чертовски тяжелая. Эйджиро выпрямился, потирая ушибленную челюсть. Хорошо еще, язык не прикусил.       — Не буду я с тобой драться, — хмуро, но уверенно пробурчал он. — Ты мой друг, не по-мужски это.       Бакуго застыл на мгновение и вдруг как-то по-детски злобно рассмеялся ему в лицо.       — Какой же ты, блять, отстойный!       Сердце Эйджиро пропустило удар. Он призвал все свое самообладание и снова заговорил, поразившись тому, какой низкий у него вдруг стал голос.       — Хватит меня провоцировать. Я же вижу, что тебе плохо. Поговорим потом, если захочешь. И я бы на твоем месте к медсестре сходил.       Видимо, Бакуго действительно все еще был немного не в себе, потому что настала его очередь стоять с открытым ртом. Он пару раз порывался что-то сказал, но как будто останавливал себя. Эйджиро посмотрел на него с сочувствием, сокрушенно покачал головой, подхватил злосчастный конспект и вышел. Когда он уже шел по коридору, ему вслед вдруг раздался крик Бакуго.       — Не смей меня жалеть, ты! Понял?!       В его голосе звучало презрение, гнев и… стыд? Эйджиро не обернулся.       После теста он не нашел в себе сил возвращаться. Хотелось обсудить всю эту ненормальную ситуацию с кем-то из друзей, кому можно было доверять. Каминари с Джиро он отмел сразу: слишком счастливыми они были предыдущим вечером, чтобы вываливать на них свои проблемы. Тецутецу был славным парнем, но вряд ли бы он посоветовал Эйджиро что-то такое, до чего тот не додумался бы сам — слишком уж они были похожи. Оставался один, но, пожалуй, лучший вариант. Поэтому Эйджиро проверил расписание и устроился на ступеньках главного учебного корпуса — дожидаться Мину.       Та вышла из здания около пяти часов в компании миловидной рыжей девушки и долговязого черноволосого парня с кривой ухмылочкой. Заметив Эйджиро, она извинилась перед ними и с улыбкой бросилась к нему.       — Кири! Меня ждешь?       Эйджиро устало поднялся и обнял ее, крепко стиснув талию. От неожиданности Мина ойкнула, но тут же обвила его за шею и ласково потрепала по волосам.       — Это пиздец, — выдохнул Эйджиро, пряча лицо в изгибе ее шеи и чувствуя, как к глазам подступают непрошеные слезы. — Надо поговорить. Есть время? Я угощаю.       — Для тебя всегда есть, тупица.       Эйджиро сморгнул слезы и совершенно не мужественно шмыгнул носом.       Они устроились в придорожном кафе неподалеку от кампуса. Сдержав обещание, Эйджиро заказал две большие порции рамена и, когда они покончили с едой, вздохнул, собрался с мыслями и рассказал Мине о событиях последних суток. Она слушала молча, подперев щеку кулаком и мрачно уставившись в жирные разводы на дне своей тарелки. Договорив, Эйджиро с досады ударил кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули, а потом со стоном закрыл лицо руками.       — Не знаю, что делать, — глухо проговорил он. — Я уже смирился. Думал, его все устраивает. Но вчера… Он никогда так себя не вел! Просто сам не свой был. И знаешь?.. Мне показалось, что он меня ждал. Хотел, чтобы я пришел. А утром… вот это вот все.       — Бакуго твой, конечно, тот еще… — Мина осеклась и кашлянула. — Ладно. Кто я, чтобы тебя судить. Так значит, ты абсолютно уверен, что это его парень?       Эйджиро убежденно кивнул.       — То есть точно не несчастный случай? На него не напали?       — Точно, — вздохнул Эйджиро. — Ты же его видела. Кто на него нападет, от того мокрого места не останется. Он может за себя постоять. Тут явно что-то другое, он почему-то сам этого хочет. Да и Тодороки говорил, что его брат, ну, не совсем нормальный.       — Такое ощущение, что они любители БДСМ, — нервно хихикнула Мина и тут же понизила голос: — Слышал когда-нибудь про такую штуку, как сабдроп?       — А?       — Бэ, — Мина закатила глаза. — Ванилька ты моя сладкая. Ну, кто такие верхние и нижние, знаешь?       — Догадываюсь, — сконфузился Эйджиро.       — Вот после сессии нижний может попасть в сабдроп. Долго объяснять, сам почитаешь, но это, грубо говоря, такое состояние, когда нижнему больно, плохо и страшно, а верхний о нем не заботится. Вообще-то нормальные верхние должны из такого состояния выводить, но если верить Тодороки, то его братец, кажется — последний мудила. Не удивлюсь, если у него появились другие дела, и он просто выставил твоего Бакуго пинком. Вот он к тебе и полез, а потом делал вид, что ничего не было.       К своим двадцати Эйджиро, конечно, о таких практиках слышал. У него никогда не вызывало желания не то что пробовать что-то подобное, но даже порно такое смотреть, и все-таки совсем уж невинным он не был. Его мучил один вопрос: если Мина права, и все это правда, то зачем Бакуго это нужно? Зачем ему испытывать боль? Тем более, с таким странным партнером, с которым ему явно плохо. Эйджиро невольно вспомнил прошлый вечер и то, как в его руках Бакуго постепенно успокоился, задышал ровнее и вскоре провалился в сон. От пережитого стресса и одновременно чувства облегчения Эйджиро и сам засыпал, но до последнего старался задержаться на границе сна и яви, то и дело приоткрывая глаза и поглядывая на лицо Бакуго. Если бы только Бакуго его попросил, он баюкал бы его каждую ночь. Наверное, он даже пережил бы, если бы они так никогда и не занялись любовью. Просто обнимать Бакуго, когда тот засыпает, согревать и оберегать его — этого уже было бы достаточно. О большем Эйджиро и мечтать не смел.       — Как кто-то добровольно захочет испытывать боль? — тупо спросил он, поднимая на Мину растерянный взгляд.       — Мое милое летнее дитя! — рассмеялась она. — У всех свои приколы. Я, например, не понимаю, как ты почти каждый день ходишь в зал. Зато понимаю, почему. Так и в постели. У всех свои причины.       Эйджиро почесал затылок, взъерошил волосы и беспомощно пожал плечами.       — Я думал, люди встречаются, чтобы почувствовать любовь и заботу.       — Да, в общем, так оно и есть, наверное, — сказала Мина, подумав. — Просто кому-то для этого достаточно просто обняться, а кому-то надо, чтобы его сначала плетью вытянули, а потом приласкали. Плохо только, если плетью все и заканчивается.       После того разговора Эйджиро вернулся в общежитие сам не свой. Бакуго был в комнате, лежал на своей койке в наушниках и что-то читал. Эйджиро он демонстративно проигнорировал, но тот только молча поставил на стол еще теплый картонный стаканчик с супом и коробку гречневой лапши. Бакуго упрямо делал вид, что ничего не видит и не слышит, но потом Эйджиро ушел в душевую, а, когда вернулся, увидел пустые коробки в мусорном пакете у двери. Бакуго с ним по-прежнему не разговаривал, и Эйджиро, немного успокоившийся уже просто от того, что Бакуго поел, лег спать.       Спустя пару дней все как будто бы наладилось. Бакуго стал общаться с ним, как прежде, настойчиво игнорируя все попытки Эйджиро поговорить о случившемся. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Эйджиро старался больше времени проводить с друзьями. Снова помогал Мине снимать контент для блога, почти каждый день зависал с Тецутецу и иногда ходил с Каминари на репетиции. Его группа готовилась к концерту в ноябре: площадка, на которой они готовились сыграть, была ощутимо больше, чем все те клубы, где они уже выступали, и поэтому ребята нервничали, особенно Джиро. Эйджиро старался их поддерживать и помогать по мере сил.       Однажды Каминари затащил его в магазин музыкальных инструментов и показал фиолетовую электрогитару.       — Если у нас все получится, то со своей доли куплю ей! — восторженно говорил он, и его глаза блестели от предвкушения. — Дорогущая, конечно… Но у меня еще отложено! Уже месяца три говядины не ел! Джиро она так понравилась…       Эйджиро был за них счастлив. Здорово было смотреть, как они стараются друг для друга и ради общей мечты. Правда, здорово. Пусть и немного завидно. Он вспоминал, как год назад, когда осенью Бакуго только-только начал встречаться с Тодороки, он однажды вернулся в комнату и запустил в Эйджиро каким-то пакетом. В пакете оказался теплый темно-красный шарф.       — Это тебе, дубина, — проворчал тогда Бакуго. — Заебал кашлять.       С тем шарфом Эйджиро не расстался бы ни за что на свете.       Все вроде бы шло своим чередом. Бакуго продолжал носить огромные толстовки и водолазки с высоким горлом, но несколько недель инцидентов вроде того, что произошел в начале октября, не повторялось. Пока наконец он не приехал от Тойи со ссадиной на щеке и в рубашке с оторванными пуговицами.       Эйджиро сидел за столом и переписывал конспект пропущенной лекции, с трудом разбирая изощренный девичий почерк Мины с завитушками. Дверь открылась, и в комнату ввалился Бакуго. Его рот был приоткрыт, а лоб блестел, он тяжело дышал. Стянул с себя куртку, кое-как стащил тяжелые ботинки, сделал несколько шагов — и встал посреди комнаты, смотря как будто сквозь Эйджиро невидящим взглядом.       Эйджиро тут же отложил записи и вскочил.       — Иди сюда, — тихо сказал он, раскрывая Бакуго свои объятья. — Я тебя не обижу. Иди ко мне.       С тихим стоном Бакуго шагнул к нему и почти упал в его руки. Эйджиро целомудренно поцеловал его в лоб и, придерживая Бакуго за талию, дошел с ним до кровати.       — В душ хочешь? — негромко спросил он.       Бакуго в ответ только поморщился.       — Хорошо.       Эйджиро снял с него свитер, стянул с плеч испорченную рубашку и помог влезть в домашнюю футболку. Пока Бакуго переодевался, Эйджиро заметил на его запястьях и шее следы от ремней. Кожу явно натерло, и Бакуго шипел, когда по ней скользила ткань. Эйджиро взяла такая злость, что он едва сдерживался и умудрялся оставаться спокойным только ради Бакуго. Да какого черта с ним творит этот садист?! Он же его так убьет!       Стоит ли говорить, что гребаный панк на мотоцикле резко перестал казаться Эйджиро крутым. В октябре Эйджиро прочитал и просмотрел столько материалов про БДСМ, что его история поиска в браузере уже наверняка тянула, по крайней мере, на общественно полезные работы. Главное, что его интересовало — это как ухаживать за нижним после сессии. Запомнив основные правила, Эйджиро стал вчитываться в обсуждения, где нижние рассказывали, что привело их в «тему». На этом этапе он застрял: мнений и историй было столько, и все они были такие разные, что вскоре он отчаялся найти универсальный ответ. Понять, зачем это нужно Бакуго, можно было, только спросив его напрямую, а этого Эйджиро боялся больше всего. Почему-то ему казалось, что за вторжение в личную жизнь Бакуго отвернется от него окончательно. Основное Эйджиро все же понял: как Мина и предполагала, все эти люди, делившиеся своими историями, действительно, как и он сам, искали любовь и заботу. Просто их путь был чуть более извилистым и тернистым.       Эйджиро вложил Бакуго в руки бутылку воды и в этот раз проследил, чтобы он выпил хотя бы треть. Потом достал из маленького холодильника в прихожей протеиновый коктейль с бананом, который смешал для себя, и тоже протянул Бакуго.       — Сколько сможешь, — сказал он мягким, но не терпящим возражений тоном.       Бакуго послушно сделал несколько глотков и молча вернул ему кружку.       — Ложись ровно.       Бакуго вытянулся на нижней койке, и Эйджиро, не позволяя себе ни одного лишнего прикосновения, стянул с него носки и мешковатые джинсы и надел спортивные штаны. Оглянулся, придвинул бутылку воды поближе к кровати и забрался к Бакуго.       — Болит где-нибудь? — тихо спросил он, но Бакуго только слабо помотал головой. — Ладно. Тогда спи. Все будет хорошо. Ты такой хороший.       После этих слов, вырвавшихся у Эйджиро как-то по наитию, невзначай, Бакуго вдруг жалобно заскулил, вцепился в его футболку и, потянувшись, мазнул губами по шее. Эйджиро застыл, проклиная все на свете. В прошлый раз он так переволновался за Бакуго, не зная, чем ему помочь, что даже думать ни о чем таком не мог. Ему сложно было представить, кем надо быть, чтобы испытывать возбуждение, когда любимый человек страдает и мучается. В этот же раз он убедился, что Мина, кажется, поняла все правильно, и что полученные знания работали. Кажется, Бакуго действительно становилось легче. Настолько легче, что он прижался к Эйджиро и потерся об него пахом. Когда Эйджиро почувствовал сквозь двойной слой плотного хлопка его наполовину вставший член, во рту у него пересохло.       — Тише, тише, — уговаривал он, поглаживая Бакуго по голове и подбирая слова так осторожно, словно шел по минному полю. — Все закончилось. Ты молодец.       Почувствовав его волнение, Бакуго завозился и просунул холодную и влажную ладонь ему под футболку. Его пальцы прошлись по коже живота, и от неожиданности Эйджиро резко втянул носом воздух и напряг пресс. Бакуго всхлипнул, продолжая тыкаться губами ему в шею. Поняв, что до стояка осталось всего ничего, Эйджиро мягко, но крепко перехватил запястье Бакуго, положил его руку себе на грудь поверх футболки и обнял.       — Все уже закончилось, — уверенно повторил он. — Теперь можешь поспать.       Первое, что Эйджиро увидел утром, когда проснулся — это свисающую с верхней койки ногу Бакуго. Нога чуть покачивалась, и Эйджиро разглядел на тонкой щиколотке такие же следы, как те, что он видел у Бакуго на шее и запястьях, возвращаясь в едва забытый кошмар прошлой ночи. Он застонал и закрыл лицо руками. Услышав его, Бакуго пружинисто, не создавая лишнего шума, спрыгнул с верхней койки и присел у изголовья кровати на корточки, глядя на Эйджиро пристально и серьезно.       — Во-первых, спасибо, — хрипло сказал он.       Не ожидавший такого напора Эйджиро смутился и ответить не успел.       — Во-вторых, откуда, блять, такие познания?       — Не такой уж я идиот, как ты привык считать, — огрызнулся Эйджиро, подтягивая одеяло к груди.       — То есть ты понимал, что делаешь? — не отставал Бакуго.       — Сказал же тебе!       — Окей.       Бакуго задумался и наконец отвел глаза, а Эйджиро вздохнул с облегчением. Под этим тяжелым, пристальным взглядом становилось как-то неуютно. Память сразу предательски подкинула воспоминание о том, как Бакуго, обессиленный, расслабленный и нежный, прижимался к нему под одеялом.       — Что будешь делать, если такое повторится? — наконец в лоб спросил Бакуго.       Эйджиро и глазом не моргнул.       — То же, что и вчера.       — Смотрите, какой благородный! — насмешливо протянул Бакуго и сразу вновь посерьезнел. — Ты ведь понимаешь, что это ничего не значит? Я благодарен, но ты не обязан был это делать. И даже если сделаешь снова, меня это тоже ни к чему не обяжет. Ты мой друг, но это, блять, не значит, что у нас какие-то особенные… отношения.       Терпеть этот фарс становилось все сложнее. Эйджиро раздраженно вскочил с кровати и, обойдя Бакуго, подошел к окну. С деревьев в парке уже почти облетели листья, и теперь к низкому серому небу тянулись только голые черные ветки.       — Ты меня заебал. Какой я был бы мужик, если бы не помог? Мне все равно, что там у тебя происходит, и во что ты ввязался. Я уже говорил, не хочешь — не рассказывай. Но в таком состоянии я тебя не оставлю.       Эйджиро видел смутное отражение Бакуго в окне. Тот встал на ноги и приблизился на пару шагов.       — Спасибо, — повторил он.       — Всегда пожалуйста, — хмуро отозвался Эйджиро.       — Эй, Лохматый, — вдруг угрожающе позвал Бакуго, и, обернувшись, Эйджиро встретился с жутким, нечитаемым взглядом. — Хоть что-нибудь со мной сделаешь — тебе пизда. Хоть пальцем, блять, дотронься. Я тебе яйца оторву и заставлю сожрать.       По его глазам было видно, что он не шутит. Переждав, когда в груди утихнет боль от укола обиды и ревности, Эйджиро понял: признание надо не то что отложить. О нем, видимо, надо забыть навсегда.       Прошел ноябрь, на улице стал изредка выпадать снег, потихоньку приближалось очередное Рождество. Группа Джиро все-таки отыграла тот большой концерт, и Каминари, как и хотел, подарил ей гитару. Эйджиро пригласили на вечеринку первым, и Каминари, хитро сверкая глазами, велел ему привести своего «плюс один». Бакуго идти отказался, ссылаясь на то, что скоро экзамены, и ему опять придется тратить на Эйджиро все свободное время, и потому Эйджиро пошел с Миной.       Проблем не было несколько недель, а потом инцидент с Тойей опять повторился. После того, как Бакуго вернулся в общежитие с разорванным краешком рта, Эйджиро понял, что чаша его терпения переполнилась.       Отправив Бакуго в травмпункт, где тот потешался над врачом, накладывавшим швы, уверяя, что на спор жрал ананас вместе с кожурой, Эйджиро пошел искать Тодороки. Найти его было нетрудно: Эйджиро уже примерно представлял, когда Тодороки ходит в бассейн, поэтому вечером уселся перед выходом и, засунув руки в карманы, стал ждать. На шее у него был небрежно повязан темно-красный шарф.       Едва выйдя на улицу, Тодороки заметил его и подошел. Выражение лица у него было сумрачным. Прошел почти год с того памятного для них обоих Рождества, и Тодороки, очевидно, прекрасно понимал, что их с Эйджиро могла объединять лишь одна тема для разговоров. Судя по его лицу, лишний раз ее поднимать он не хотел.       — На твоего ебанутого братца пора в суд подавать.       — Отличная идея, — сухо отозвался Тодороки. — Угадай, сколько будешь в очереди стоять.       — Он у тебя вообще вменяемый? Творит какую-то дичь! — не унимался Эйджиро. — У Бакуго уже шрамы! Это ненормально!       — От меня-то ты чего хочешь? — тяжело вздохнул Тодороки. — Я уже говорил, это его выбор.       Пару мгновений Эйджиро молчал, пристально глядя в его разноцветные глаза, а потом, не отводя взгляд, резко поднялся. Они были примерно одного роста, но Эйджиро за год стал еще мощнее, и Тодороки на его фоне не выглядел таким уж атлетом.       — А я уже говорил, что он мне дорог. Как найти твоего брата? Хочу с ним по-мужски поговорить.       Тодороки невесело усмехнулся.       — Слушай, да можешь его хоть убить, мне все равно. Мать, конечно, расстроится, но всем станет легче. Но вот объясни, зачем ты все еще лезешь к Бакуго? Просто отпусти.       — Если ты его так быстро отпустил, это не значит, что все так могут, — огрызнулся Эйджиро.       Тодороки пропустил колкость мимо ушей и внезапно посмотрел на него с искренним сочувствием.       — Киришима, помнишь, я говорил, что он странный? Знаю, вы друзья, но кое-что о своих предпочтениях он тебе вряд ли рассказывал. С друзьями таким обычно не делятся.       — Ты о чем?       — Ты думаешь, что проблема в Тойе, но, боюсь, проблема в самом Бакуго. Мой брат — самый омерзительный человек из всех, кого мне приходилось знать. Он даже папашу обошел, а это о чем-то говорит. Но если ты думаешь, что он Бакуго заставляет, то нет. Бакуго сам этого хочет.       Эйджиро вздрогнул. Ну вот, еще одно косвенное подтверждение теории Мины.       — Твой брат… — голос Эйджиро дрогнул. — Не знаю, что он с ним сделал, но у него рот, блять, порван.       Тодороки устало застонал и закрыл лицо руками. Видно было, что разговор этот дается ему слишком тяжело. Но Эйджиро принял решение, и твердо вознамерился не отпускать его, пока Тодороки не расскажет, как найти его старшего брата.       — Знаешь, что? — вдруг спросил Тодороки странным голосом. — Когда мы впервые переспали, он просил бить его по лицу. Потом хотел, чтобы я его связывал и душил. Мне, если честно, это поначалу даже казалось забавным. Понятно, что я никогда так не пробовал. С ним было хорошо. Но ему всегда было мало.       Дыхание Эйджиро теплым паром растворялось в почти уже зимнем воздухе. Он стоял с открытым ртом, как дурак, и только молился про себя, чтобы этот поток откровений поскорее закончился. Слушать Тодороки было невыносимо.       — Он никогда не мог кончить, — глухо продолжал тот. — Он хотел, чтобы я все время делал ему больно, а я не мог. Так что я даже рад, что в итоге он меня бросил. И если ты думаешь, что я слепой, то нет.       — Что?       Тодороки снова поднял на него взгляд. Его левый глаз казался почти неестественно синим, а губы тронула нехорошая усмешка.       — Думаешь, не заметно, что ты по нему сохнешь? Серьезно, Киришима, повзрослей уже. Бакуго совсем не такой, каким ты его видишь. Не представляю, что у него в голове, но он конченый. Хватит уже считать его жертвой. Он сам этого хочет. Если даже ты разберешься с моим братом, он найдет себе другого такого же. Ты никогда его не вытащишь. Нельзя спасти того, кто сам хочет сдохнуть.       От слов Тодороки Эйджиро хотелось выть. Он и сам не понимал, что еще помогает ему держаться, пока вдруг не вспомнил, как Бакуго в полубреду целовал его шею. Что бы там Бакуго ни наговорил ему после, в тот момент он хотел Эйджиро и завелся от его ласковых прикосновений. Эйджиро ведь никогда не делал ему больно. Значит, все, что говорит Тодороки — полный бред. Бакуго наверняка просто не знает, что можно иначе. И если у Эйджиро будет хоть один шанс, он покажет ему, что такое нежность.       — Прекрати, — прохрипел он. — Без тебя разберусь. Просто помоги найти брата.       Тодороки вздохнул и негромко назвал адрес.       — Спасибо, — буркнул Эйджиро.       — За такое не благодарят, — равнодушно отозвался Тодороки. — Будешь его бить, навесь еще от меня пару раз. Только копам не попадись.       Когда Эйджиро уже направлялся к общежитию, Тодороки вдруг снова позвал его.       — И вот еще что, — сказал он громко и отчетливо. — Мир не крутится вокруг Кацуки Бакуго! Я больше никогда, понял, никогда не хочу слышать его имя!       Где-то за неделю до Рождества Эйджиро снова пригласил Бакуго в гости, и тот, как и год назад, отказался. И снова Эйджиро ничего не нужно было спрашивать: он знал, что на выходные Бакуго поедет к тому мудаку. Эйджиро много думал, как лучше встретиться с Тойей. Просто заявиться к нему средь бела дня было бы глупо. Что бы он ему предъявил? Да и Тойя имел полное право выставить его из своего дома и вызвать полицию. Лучше уж поехать вслед за Бакуго и забрать его, убедившись, что Тойя действительно делает с ним все эти страшные вещи. Потому что тогда Эйджиро уже сам сможет пригрозить ему полицией. У плана был только один изъян: непредсказуемость Бакуго. Вполне возможно, в такой ситуации он сам прогонит Эйджиро, и тогда их дружбе настанет конец. Подумав, Эйджиро решил, что готов и к такому. Лучше уж так, чем он даже не попытается защитить Бакуго от этого психопата. Эйджиро ни о чем не хотел жалеть, и моральный компас подсказывал ему, что о последнем Эйджиро будет жалеть несравнимо сильнее.       Так что, когда Мина спросила его, не хочет ли он в этот раз съездить на Рождество к ее семье, Эйджиро все объяснил и отказался.       — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — вздохнула Мина. — Помни только, что ты тоже не один. Я с тобой. Дай знать, если что-то пойдет не так.       В день сборов Бакуго был напряжен и непривычно молчалив, а на все вопросы Эйджиро только огрызался. Обычно, уезжая к Тойе, он был спокоен и даже если и испытывал волнение, то прятал его за маской равнодушия и грязными шуточками. В этот же раз он выглядел растерянным и встревоженным, и Эйджиро, искоса на него поглядывая, убедился, что оттягивать больше нельзя. Вероятно, Бакуго и сам уже все понял. Вероятно, ему и самому больше не нравится, что творит с ним Тойя. Вероятно, он даже испуган. Если бы только Эйджиро мог напрямую предложить ему помощь! Но ведь этот упрямый осел никогда ее не примет. Он, скорее, сам себе глотку перегрызет, чем признает, что не может с чем-то справиться. Ну, ничего. Эйджиро утешал себя тем, что Бакуго не нужно ничего ему говорить. Он все понял сам.       Собравшись, Бакуго коротко обнял его и пожелал счастливого Рождества. Когда за ним закрылась дверь, Эйджиро лег на кровать, закинул руки за голову, и стал ждать. От волнения его немного подташнивало, а взгляд то и дело сам собой падал на часы. Телефон стоял на зарядке. Нужно было чем-то себя занять, иначе бы он бросился за Бакуго сразу же.       Выждав часа три, Эйджиро переоделся, зашнуровал кроссовки и, засунув телефон в карман, спустился на улицу. Вышел за пределы кампуса, поймал такси и назвал адрес. Обратного пути не было.       Оказалось, что старший брат Тодороки живет на южном краю города, недалеко от побережья, в небольшом престижном поселке с домами в английском духе: на каждого владельца — по половине дома. Расплатившись за такси, Эйджиро какое-то время просто смотрел на нужный дом. Явно дорогой, аккуратный, чистый. Ни для кого не было секретом, что в семье Тодороки деньги водились. Одна половина дома была полностью темной, а во второй тускло светилось одно полуподвальное окно. Видимо, соседи Тойи куда-то уехали на праздники. Или же их и не существовало.       Глубоко вздохнув и собравшись с мыслями, Эйджиро подошел к нужному входу и уверенно нажал на дверной звонок. Время тянулось так медленно, что он чувствовал себя мухой, попавшей в вязкую каплю смолы. Наконец, дверь открылась, и за ней показался Тойя в одних черных спортивных штанах. Ухмыляясь, он оценивающе оглядел Эйджиро с ног до головы и лениво оперся о дверной косяк. Оказалось, что тот жуткий пирсинг у него не только на лице, а еще и на груди и руках, которые, к тому же, покрывали шрамы, сделанные как будто специально. Эйджиро слышал о таком, но своими глазами видел впервые. Тойя был высоким, сухим и довольно жилистым, но Эйджиро прикинул, что в случае драки шансы у него точно были.       — Пацан, пиццу я не заказывал, а рождественские песенки терпеть не могу. Точно адресом не ошибся?       — Точно, — отрезал Эйджиро. — У вас мой друг. Я хотел бы об этом поговорить.       Брови Тойи удивленно приподнялись, и он издал какой-то мерзкий, издевательский смешок.       — О, так ты дружок Кацуки? Точно, я же тебя видел пару раз.       Эйджиро передернуло от того, что Тойя посмел назвать Бакуго по имени, но он изо всех сил старался сохранять спокойствие.       — Я вижу, что вы с ним делаете, и меня это не устраивает. Вы заходите слишком далеко, это становится опасно. Пожалуйста, оденьтесь и выйдите ненадолго, я хотел бы с вами поговорить.       Губы Тойи, как в замедленной съемке, снова расплылись в клыкастой ухмылке, и он расхохотался. Кулаки Эйджиро, которые тот предусмотрительно держал в карманах куртки, сами собой сжались.       — Бля, какой ты милый! — сквозь смех выдавил Тойя. — Ну просто щеночек! Поговорить он хочет!       — Прекратите, пожалуйста, паясничать, — процедил Эйджиро. — Вы наносите ему травмы. Я за него волнуюсь.       — А у котенка, оказывается, есть преданный поклонник, — отсмеявшись, протянул Тойя. — Стоило ожидать. От меня-то тебе что надо? Чтобы я его не порол, а в парк аттракционов водил мороженкой кормить? А ты хоть пытался с ним самим поговорить? Что ему надо, чего он хочет? Или так, сам где-то что-то услышал, сам сделал выводы?       Эйджиро сглотнул. Тойя с неумолимой точностью попал сразу по самому больному: конечно, он никогда бы не решился поговорить об этом с Бакуго. Но ведь лучше было так, чем дожидаться, пока тот попадет в больницу или еще того хуже? Ведь лучше так?       Заметив, что Эйджиро нечего ответить, Тойя вдруг нехорошо сверкнул глазами и медленно сделал шаг в сторону, открывая темный дверной проем.       — Ох, бедняжка ты, — промурлыкал он низким, рокочущим голосом. — Так его обожаешь, а сделать первый шаг боишься. Ну, ничего. Сейчас ведь канун Рождества, а я — человек добрый. Предлагаю тебе рождественское чудо. Зайдешь? Или боишься опять штанишки обмочить?       Сердце Эйджиро колотилось так, что он пропустил все издевательства мимо ушей. Мозг никак не мог обработать одну-единственную мысль: Бакуго там. И Тойя предлагает ему войти. Чтобы… что? Эйджиро думал, что хорошенько начистит Тойе его мерзкую рожу, чтобы тот передумал соваться к Бакуго, но теперь, стоя прямо перед ним, как кролик перед удавом, он начинал понимать, что с таким человеком решать вопросы на кулаках невозможно. Голос Тойи будто гипнотизировал.       — Зачем? — хрипло спросил Эйджиро, поднимаясь по ступенькам. — Не хочу это видеть.       — Но тебе нужно! — с притворной нежностью заверил его Тойя, улыбаясь и мягко подталкивая в спину. — Ты запутался, но ты в этом не виноват. Тебе просто надо понять, как котенку это нужно. Лучше один раз увидеть, так ведь говорят?       Глубоко внутри себя Эйджиро вопил от ужаса и клялся всем богам, что не хотел этого, но ноги сами несли его по пути, что показывал Тойя. Десять шагов по темному коридору. Поворот направо. Пятнадцать шагов вниз по ступенькам лестницы. Семь шагов прямо. Поворот направо.       В подвале горела неживым лиловым светом только одна лампа в углу, а в центре царил полумрак, из которого глаза Эйджиро не сразу выхватили контуры молочно-белой, со слабыми розовыми отблесками, человеческой фигуры. Этот человек будто парил в воздухе: его хребет была болезненно выгнут, руки связаны за спиной, а стройные ноги согнуты в коленях, так что красиво изогнутые ступни оказались задраны к потолку. Светловолосая голова бессильно упала на грудь. Потемневший, тяжелый, налившийся кровью член свисал к полу, почти не раскачиваясь. Все тело человека пересекали толстые темные шнуры, то и дело соединявшиеся в плотно затянутые узлы, пережимавшие кожу до синяков. Эйджиро не сразу понял.       — Смотри на него, — раздался за плечом тихий голос Тойи, и Эйджиро на миг показалось, что с ним говорит сам дьявол. — Смотри, как он прекрасен.       Только тогда Эйджиро осознал, что тем парившим человеком был Бакуго.       Эйджиро рванулся было к нему, но неожиданно сильные руки Тойи его удержали.       — Котеночек очень стеснялся, но попросил у Санты особый подарок, — снова заговорил Тойя, несильно, но будто угрожающе сжав паучьи пальцы у Эйджиро на шее. — И, раз уж в этом году он был очень хорошим мальчиком, я решил исполнить его желание. Угадаешь, о чем он попросил?       Еле дыша от ужаса, Эйджиро помотал головой. Тойя за его спиной снова усмехнулся, свободной рукой достал из кармана штанов телефон и взглянул на время.       — Примерно… минут через сорок сюда приедет один мой приятель.       — Что?.. — выдохнул Эйджиро, не отводя взгляда от светлой макушки Бакуго.       — Меня одного котенку уже мало, — жарко прошептал Тойя ему на ухо. — Он хочет, чтобы его взяли и сзади, и спереди.       Эйджиро показалось, что он вот-вот потеряет сознание. От мерзкого пошлого прозвища, которым Тойя звал Бакуго, его уже подташнивало. Мышцы не слушались, ноги будто вросли в землю, а руки плетьми повисли вдоль тела. Он опустил было глаза, но Тойя негрубо запустил пальцы ему в волосы и поднял голову, заставляя смотреть. Зрение Эйджиро уже привыкло в полумраку, и поэтому, когда тело Бакуго снова немного развернулось, чуть раскачиваясь на крюке под потолком, он смог разглядеть расслабленные черты его лица. Бакуго было словно в трансе: его глаза были завязаны плотной черной повязкой, а рот приоткрыт, и с нижней губы то и дело падали на пол вязкие капли слюны. Рядом, у краешка рта, ярко горел красным маленький свежий рубец.       — Он самый лучший на свете, правда? — мечтательно протянул Тойя. — Особенно когда ни черта не соображает. Такой классный, мягонький, глупенький… Я вижу, что он тебе нравится. Хочешь, позвоним тому парню? Скажем, что не надо приезжать.       Забыв на мгновение, как дышать, Эйджиро позорно всхлипнул. Тойя прижался к нему теснее и положил горячие ладони ему на бедра, притираясь сзади.       — Знаешь, ты мне тоже сразу понравился. Такой сильный, смелый, мужественный… Спасать его приехал, настоящий герой, — он хихикнул, но тут же взял себя в руки. — Кто бы еще для него такое сделал? Ты ведь тоже думаешь, что котенок заслуживает только самого лучшего? Так как насчет… вместе сделать ему хорошо? С какой дырки хочешь начать? Так уж и быть, могу уступить тебе его попку. Если, конечно, не боишься.       Сердце сжалось так, что Эйджиро на мгновение решил, что у него приступ. Бакуго был прямо перед ним: обнаженный, красивый, блестящий от пота. Его лицо, ноги, задница, член были так близко, что, казалось бы, протяни руку и возьми. Эйджиро соврал бы, если бы сказал, что никогда не мастурбировал, представляя Бакуго. Бывало, что он уединялся в пустой душевой спортзала после тренировки, когда Бакуго уже выключал воду и уходил одеваться. Бывало, что в шесть утра, когда Бакуго отправлялся на пробежку, Эйджиро представлял его, пытаясь справиться с утренним стояком. Пару раз бывало, что Эйджиро дрочил ночью, когда Бакуго спал на своей койке прямо над ним. Его рука свешивалась с матраса, и Эйджиро, зажмурившись до искр перед глазами, мечтал о том, как эти тонкие влажные пальцы ласкают его член. И вот Бакуго был прямо перед ним, как рождественский подарок: связанный, беспомощный и послушный. А Тойя своим низким голосом говорил о Бакуго, как о какой-то принадлежавшей ему вещи, и предлагал…       Почти не соображая, что делает, Эйджиро протянул было руку, как вдруг сознание будто разрезала вспышка молнии.       «Хоть пальцем, блять, дотронься».       Бакуго бы этого не хотел.       Эйджиро вырвался из рук Тойи, развернулся и позорно бросился вверх по лестнице. Выбежал из дома, одним прыжком преодолев ступеньки крыльца, и побежал прочь от этого проклятого места. Тело двигалось будто само. Эйджиро казалось, что вдогонку ему несется издевательский смех Тойи. Только окончательно выбившись из сил и перейдя на шаг, Эйджиро понял, что все это время плакал: на морозе его ресницы покрылись инеем и стали холодными и жесткими.       Кое-как, дрожа и стуча зубами, он поймал попутку и тут же позвонил Мине. Та ответила сразу, будто весь вечер держала телефон при себе и ждала его звонка. Эйджиро спросил, можно ли ему приехать. Мина не отказала.       Когда он приехал к ним домой, была глубокая ночь, и ее родители уже спали. Встретив его на пороге, Мина, видимо, тут же все поняла по его лицу и, не говоря ни слова, крепко обняла. Зайдя в дом, она хотела было всучить ему полотенце, чтобы он сходил в душ и согрелся, но Эйджиро не желал ее отпускать и все притягивал к себе, тяжело дыша и пряча разгоряченное, мокрое от слез лицо в ее вьющихся волосах. Что-то для себя решив, Мина вздохнула и уверенно потянула его в свою спальню.       Там Эйджиро набросился на нее с такой страстью, какой сам от себя не ожидал. Рыча, он целовал ее шею, грудь и плечи, оставлял на ключицах не слишком сильные, но ощутимые укусы. Потом раздел ее, поднял на руки и прижал к стене, машинально отмечая про себя, что, оказывается, уже стал для этого достаточно сильным. Обхватив его голову тонкими руками, Мина скрестила ноги у него за спиной, и он, поддерживая ее под бедра, вошел одним плавным, глубоким толчком. Мина сдавленно стонала, зажимая себе рот, пока Эйджиро ритмично трахал ее, прижав спиной к гладкой стене. От нервного напряжения, что он перенес, кончить долго не получалось, но когда Мина, едва дыша, обессиленно уронила голову ему на плечо, Эйджиро вдруг вспомнил, как изо рта Бакуго безвольно стекала слюна. Почувствовав, как низ живота сводит сладкой судорогой, Эйджиро сцепил зубы, вышел из Мины и, придерживая ее за талию, чтобы не упала, додрочил себе рукой, сжав головку так сильно, что в глазах потемнело.       Когда он пришел в себя и отдышался, Мина уже соскользнула вниз и неуверенно стояла на трясущихся ногах, держа его за руку. Под ними на ковре жемчужно и омерзительно блестели полоски спермы.       — Кири, ты…       Увидев его взгляд, Мина осеклась. Эйджиро молча взял ее на руки, осторожно положил на кровать и устроился между ее мягких, полных, смуглых бедер. Закинул ее колени на плечи и склонился к раскрытой, блестящей от смазки вагине. Он никогда этого раньше не делал, но понимание пришло как будто само собой, а все движения подсказывала интуиция. Он мягко, мокро ласкал ее языком, словно извиняясь за свою прошлую необузданность, широко лизал нежные складки, иногда дразнил кончиком языка вход, а потом припадал губами и осторожно посасывал. Мина была горячей, влажной и такой сладкой, что у Эйджиро кружилась голова. Она зарылась пальцами в его волосы, но не направляла, а просто поглаживала его, словно напоминая, что она здесь, с ним, как и обещала. Почувствовав упругое и быстрое биение пульса, Эйджиро принялся ласкать ее с удвоенной нежностью, чуть приподняв над кроватью и поглаживая ягодицы. Мина жалобно всхлипнула и задрожала. Эйджиро языком ощутил, как сокращаются ее мышцы, и, подняв глаза, увидел, как по твердому, плоскому животу, словно по поверхности воды, проходит рябь.       Эйджиро немного полежал рядом, легонько гладя ее по груди и рукам и наслаждаясь выражением блаженства у нее на лице, но, стоило ей отдышаться, выгнуться и расслабленно потянуться, снова навис над ней.       — Кири?       — Еще.       Спать они так и не легли.       Утром пошел снег, и Мина задумчиво смотрела на белую завесу за окном, сидя в кровати и прикрывая грудь краешком одеяла, пока Эйджиро гладил ее кончиками пальцев вдоль спины.       — По ходу, это становится нашей традицией.       — А?       — Ебаться в Рождество, — хихикнула Мина и, подумав, добавила: — Но ощущается все равно как инцест.       Эйджиро фыркнул.       В кампус они возвращались по отдельности. Поскольку Эйджиро изначально не собирался приезжать, Мина решила, что лучше ему и не попадаться ее родителям на глаза, чтобы не вызвать лишних подозрений.       — А то начнется потом, — ворчала она, зевая, пока Эйджиро натягивал джинсы. — Что да как, да когда свадьба, да когда внуки, да мы знали, что так будет, еще когда вы пешком под стол ходили… Ну его.       Эйджиро был с ней согласен. Из дома он выбрался, как школьник, через окно. Благо, прямо напротив спальни Мины росло старое дерево. Он спустился по голым веткам, покрытым тонким слоем сухого белого снега, спрыгнул во дворик, перемахнул через ограду и направился к остановке рейсового автобуса. В общежитие вернулся к обеду.       В общем зале на первом этаже все еще никого не было. В коридорах было тихо и пустынно: обычно все возвращались с праздников под вечер, а кто и утром следующего дня, сразу к занятиям. После событий прошедшей ночи подниматься в их с Бакуго комнату не хотелось, и Эйджиро, устроившись на большом общем диване, сперва позвонил родителям. Изо всех сил стараясь заставить голос звучать бодро, поздравил их с Рождеством. Мама все расспрашивала его о несуществующей вечеринке, на которую он якобы пошел, и пришлось долго выдумывать, как же здорово он отметил с друзьями Рождество. Да уж, отметил так отметил. Просто вечеринка века, и ведущий был — огонь.       Он заварил себе на кухне чай, и, вернувшись в общий зал, включил телевизор. Лениво пощелкал пультом, посмотрел всю первую и половину второй части «Одного дома» и понял, что засыпает. Как старик, прошаркал по лестнице на третий этаж, без сил упал на кровать и забылся тяжелым, тревожным сном.       Проснулся он от щелканья поворачиваемого в замке ключа. Приподнял голову с подушки, высунулся за угол и увидел Бакуго, который, привалившись к стене, стаскивал ботинки. Его волосы были растрепаны, а на бледных щеках горел нездоровый румянец. Он угрюмо взглянул на Эйджиро, но промолчал, а потом тяжело протопал к столу за бутылкой воды и, опираясь о столешницу, жадно ее осушил.       Эйджиро похолодел от страха. В голове тут же пронеслись события последних суток, и он вдруг очень четко и ясно вспомнил, о чем подумал, когда протянул руку к Бакуго. Позже, когда он сначала бежал, потом дрожал от холода по дороге к дому Мины, а потом занимался с ней сексом, эта мысль будто растворилась среди всего заглушившего ее шума, и только теперь Эйджиро все вспомнил. Он подумал тогда, что ему абсолютно все равно, какие у Бакуго мотивы, и что заставляет его вновь и вновь возвращаться к Тойе. В тот момент, когда Тойя бесстыдно предложил Эйджиро трахнуть его, пока он был все равно что без сознания, Эйджиро понял, где именно между ними проходит разница. Ясно, что Тойя его не любил и просто использовал для получения какого-то своего извращенного удовольствия. Но Бакуго это зачем-то было нужно. И он сам мог бы уже тысячу раз это прекратить, но почему-то не стал и прямым текстом сказал Эйджиро, что не будет с ним спать. Ну а Эйджиро, в отличие от Тойи, его любил. Он вспомнил тогда слова Бакуго не потому, что боялся, что тот разорвет с ним все отношения, а потому что сам больше всего на свете боялся предать их дружбу. Предать доверие Бакуго, который, когда ему было плохо, именно к нему потянулся за помощью.       Пусть. Пусть Эйджиро не суждено быть с ним. Но он не сделает ничего, что заставило бы Бакуго в нем разочароваться.       — Чего пялишься?       Эйджиро вздрогнул.       — Я не…       — Да завались уже.       Бакуго посмотрел в окно, потянулся и с тихим стоном согнулся сначала влево, а затем вправо. Под футболкой проступили контуры его тонкой талии, и Эйджиро смущенно отвел глаза, чувствуя, как ладони начинают потеть. Помнит ли Бакуго, что он был там вчера и разговаривал с Тойей? Слышал ли он, что Тойя ему предложил?       — Как Рождество встретил? — вдруг спросил Бакуго совершенно будничным тоном, включая ноутбук и открывая вкладку с библиотекой стримингового сервиса, на который у них была одна подписка на двоих.       Эйджиро моргнул. Бакуго, мягко говоря, не очень хорошо владел собой. Если бы он помнил, что Эйджиро приходил к Тойе, то наверняка бы уже об этом заговорил. Ну, или, скорее, наорал бы на него, осыпая самыми изощренными ругательствами, и, возможно, даже ударил бы. Но Бакуго вел себя вполне непринужденно. Значит, он, и правда, в тот момент был не в себе и ничего не слышал?       — Да я… Ничего особенного, — промямлил Эйджиро, потирая глаза. — К Мине ездил.       — Это та с большой жопой?       — Да блять, Бакуго!       — Да че опять?! Заебал! Выбирай лучше, что смотреть будем.       Выбирая между первым «Рокки» и «Чужими», Эйджиро, скрепя сердце, ради Бакуго выбрал второй вариант. Пока он разгребал место на нижней койке и перестилал сбившееся под ним покрывало, Бакуго сгонял на кухню, подогрел попкорн и вернулся с двумя бутылками колы из автомата. Они погасили свет и уселись смотреть фильм.       Лучше всего с Бакуго было смотреть те фильмы, которые уже и так знаешь наизусть. Во время просмотра он оставался таким же громким, как обычно, комментировал действия персонажей, хохотал в полный голос, ругался и называл их «тупицами». Поэтому в кино Эйджиро с ним ходил неохотно, предпочитая компанию более спокойного Каминари или покладистого Тецутецу, но вот смотреть с Бакуго классику было ни с чем не сравнимым удовольствием. Уже через полчаса у них обоих от хохота болели животы. Бакуго жизнерадостно хрустел попкорном и отпускал пошлые шуточки про дизайн монстров, а Эйджиро пристроил голову у него на плече и мог уже только разве что стонать от смеха. После ужаса, что он пережил, этот вечер казался ему таким спокойным, нормальным и счастливым, что в это трудно было поверить. Может, он еще спит?       Когда на телефон Эйджиро пришло сообщение, он сначала даже не обратил на него внимания. Рипли уже сражалась с Королевой, и даже Бакуго притих, замерев с попкорном в руке и завороженно глядя на экран. Телефон Эйджиро звякнул второй, третий раз, и тогда Бакуго раздраженно поставил фильм на паузу.       — Ну что за хрень, выключи звук!       — Ага, извини!       Эйджиро потянулся к телефону, посмотрел на экран и замер.       Входящие (Неизвестный номер): Видео.mp4       Входящие (Неизвестный номер): Зря ты отказался       Входящие (Неизвестный номер): Котенок та еще давалка       Эйджиро машинально ткнул пальцем в сообщение с присланным видео и уже через миг, как только открылся экран чата, понял, что это была самая большая ошибка в его жизни. На его ладонях выступил холодный пот, он отчаянно пытался выключить экран, но телефон как назло не считывал его отпечаток. Как Тойя узнал его номер? Ну, тут-то все понятно: наверное, нашел в телефоне Бакуго, когда тот за ним не следил. Но зачем, черт возьми, зачем он ему это прислал?!       — Что там? — с подозрением в голосе спросил Бакуго.       — Н-ничего!.. Я просто…       — Дай сюда!       Бакуго потянулся к нему и одним движением выхватил телефон. Молча посмотрел на экран, потыкал куда-то, видимо, удаляя сообщения, и слабо откинул телефон на кровать. Его лицо ничего не выражало, а взгляд казался пустым и безжизненным. Эйджиро страшно было смотреть на него такого.       — Бакуго? — осторожно позвал он.       Тот не ответил, по-прежнему смотря в одну точку. Эйджиро протянул к нему руки и попытался обнять.       — Бакуго!       — Не трогай меня! — вдруг взревел Бакуго, изо всех сил ударив его по рукам.       Стиснув зубы от боли, Эйджиро отодвинулся от него и пристыженно замолчал, опустив голову.       — Это что, блять, такое? — угрожающе спросил Бакуго. — С каких это пор Даби перед тобой отчитывается?       — Все не так, — промямлил Эйджиро, все еще боясь поднять глаза. — Пожалуйста, выслушай. Я все объясню…       — А мне и так все понятно, — отрезал Бакуго, вставая с кровати, словно ему вдруг стало противно находиться рядом с Эйджиро. — Ну ладно, Даби, с ним все ясно. За что купил, блять. Но ты!       — Я все объясню, только, пожалуйста…       — Да завались, блять, тряпка!       Эйджиро зажал рот рукой, чувствуя, как начинает слишком часто дышать. Его руки дрожали, ноги снова будто отнялись, во рту стало так сухо, что язык скреб по верхнему нёбу, как наждачка. Бакуго стоял, наклонившись над столом: наверное, от увиденного ему тоже стало плохо. Он медленно выпрямился и обернулся к Эйджиро. Его глаза блестели.       — Знаешь, я во всем мире доверял только одному человеку, — проговорил он дрожащим голосом, так тихо, что Эйджиро передернуло. — Деку. А он оказался гребаным предателем. И вот появился ты. Бегал за мной, сука, хвостом вилял. Я уж и не надеялся, что смогу хоть кому-то доверять. Но подумал, ты настолько тупой, что на подлость просто мозгов не хватит. А ты вот какой на самом деле. Что, понравилось? Тоже так хотел бы?       Эйджиро охватила паника, щедро приправленная обидой. К горлу поднялся горько-соленый ком, он не мог толком вздохнуть и только отчаянно замотал головой. Он все ждал, что Бакуго его снова ударит, тогда, наверное, стало бы легче. Но Бакуго все стоял у стола, словно брезговал к нему приближаться.       — Я объясню! — просипел он.       — Ебал я твои объяснения, мразь.       Бакуго прошел мимо, всунул ноги в ботинки, не зашнуровывая, снова влез в едва остывшую куртку и вышел, хлопнув дверью.       Эйджиро будто парализовало. Перед глазами стояло бледное, с пылающими щеками, лицо Бакуго. И то чертово видео, где Тойя и еще какой-то мужик с крашеными волосами склонились над ним, сложенным пополам. Его кожа была покрыта красными следами от веревок, ноги с исполосованными плетью бедрами были закинуты за плечи, и нависавший сверху Тойя грубо вбивался в его раскрытую покрасневшую дырку. Второй мужик направлял свой член вниз и то водил им по мокрым губам Бакуго, то шлепал по щекам, то пропихивал в рот. Эйджиро был уверен, что эту картинку он не забудет уже никогда, словно ее выжгли прямо у него в мозгу, и избавиться от нее можно будет, только пустив себе пулю в висок.       Дрожащими руками Эйджиро взял телефон. Бакуго действительно удалил и те файлы, и чат, еще и номер наверняка занес в черный список. Сбросив с себя оцепенение, Эйджиро подлетел к окну, распахнул его и высунулся по пояс, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Видимо, Бакуго уже успел выйти. Где-то за углом взревел двигатель: Эйджиро сразу узнал знакомый рев его мотоцикла. Еле попадая по строчкам, он нашел в телефоне его контакт и нажал на звонок. Не дозвониться. Бакуго и его собственный номер у себя заблокировал.       Почти не соображая, Эйджиро закрыл окно, осел на пол и набрал номер Мины.       Вернулся Бакуго утром. Мина к тому моменту уже ушла в свой корпус, а Эйджиро лежал на кровати, отвернувшись к стене и то и дело проваливаясь в сон, где его снова и снова настигали кошмары. Его глаза были такими сухими, словно в них насыпали песка.       Не глядя на него, Бакуго прошел к кровати и забрался на верхнюю койку.       — Слышь? — негромко позвал он, и Эйджиро резко сел, окрыленный робкой надеждой, что Бакуго все-таки решил его выслушать. — Видеть твою тупую рожу не могу. Сегодня пойду подавать заявку на переселение. Все сам сделаю, даже не вспотеешь дерьмо свое таскать.       Затея Бакуго ожидаемо провалилась. В администрации кампуса ему сказали, что, во-первых, общежитие и так перенаселено, а, во-вторых, учиться им осталось чуть больше года, можно и потерпеть. Бакуго попытался было обменяться с кем-то комнатой, но во всех студенческих чатах либо отмалчивались, либо, кто посмелее, открыто писали, что с его репутацией ему надо бы помириться с соседом, потому что жить с Кацуки Бакуго может либо такой же сумасшедший, либо святой вроде Киришимы. Бакуго матерился так, что слышно было, наверное, на всех этажах. Эйджиро, у которого больше не оставалось сил на эмоции, сначала молча и равнодушно наблюдал за его истерикой, а потом собрался и ушел к Каминари, чтобы хоть немного отвлечься. Он знал, что денег на съемное жилье в городе у Бакуго нет. Его семья была довольно обеспеченной, но Бакуго даже в таких обстоятельствах из принципа никогда не стал бы просить денег у «старой карги», как он обычно называл свою мать.       Оправившись от шока, во многом благодаря Мине и ее поддержке, Эйджиро взял себя в руки и немного успокоился. В ту ночь, когда пришло злосчастное видео, они с Миной долго говорили: он рассказал ей обо всем, опустив, конечно, детали, о которых было бы неправильно рассказывать без ведома Бакуго, и она убедила его, что все не так страшно. Ему не в чем было себя упрекнуть. Он не сделал ничего плохого, даже наоборот, хотел помочь Бакуго, просто обстоятельства сложились против него. Кто же знал, что Тойя, очевидно, смеха ради, решит их рассорить? Мина убеждала его дать Бакуго время и подождать, когда он остынет.       — Ты же его лучше меня знаешь! — твердила она. — Бакуго твой — королева драмы! Пускай себе бесится. Если он и правда такой, как ты о нем говоришь, то рано или поздно он тебя выслушает. А если ему на твои чувства наплевать, то и не стоит он тебя!       — Но…       — Кири, я все сказала!       С какой-то стороны, Эйджиро даже немного наслаждался своим хладнокровием. Пока Бакуго, вместо того, чтобы просто обсудить случившееся, поднял какую-то неимоверную суету, сам Эйджиро со спокойствием даосского монаха мужественно ждал, когда он наконец снизойдет до нормального разговора.       Ждать, пока Бакуго оттает, пришлось довольно долго, и в итоге судьба вновь распорядилась совсем не так, как ожидал Эйджиро.       Приближались переводные экзамены, и призрак выпускного курса навис над всеми мрачной темной тенью. Так как Бакуго впервые за все время учебы не собирался помогать Эйджиро с подготовкой, тому пришлось взять все в свои руки. Да, Бакуго был несносным, громким и ругал его чаще, чем учителя в начальной школе, но каким-то немыслимым образом умудрялся каждый раз объяснить все так, что Эйджиро сразу понимал. Без него было тяжело, но Эйджиро не собирался вылетать из университета, не доучившись всего год. Объединившись с некоторыми другими однокурсниками, он подолгу сидел в библиотеке, штудировал чужие конспекты, ломал голову над учебниками, но подготовился сносно и был даже горд собой.       Бакуго вернулся в его жизнь в самый разгар сессии.       Эйджиро как раз сдал самый устрашающий предмет, получив вполне устроивший его результат «выше среднего», и отдыхал, устроив себе марафон классических черно-белых фильмов про самураев.       Бакуго, где бы он ни был, долго не возвращался. С того проклятого Рождества он уже разблокировал номер Эйджиро, но теперь они переписывались исключительно по соседским вопросам. В свои планы Бакуго его не посвящал. Так что Эйджиро старался по мере сил наслаждаться жизнью, когда вдруг отворилась дверь.       Сначала Эйджиро по уже приобретенной привычке не обратил на Бакуго никакого внимания, но вскоре заметил странное: тому было как будто тяжело передвигаться. Он прошаркал по комнате, едва переставляя ноги, и тяжело опустился на стул, морщась от каждого движения. Эйджиро поднял на него глаза и замер: под левым глазом у Бакуго расцветал здоровенный синяк, а губы были разбиты и будто покрыты коркой. Эйджиро резко выпрямился, не зная, что делать, но Бакуго, кажется, все решил за него. Он плотно завесил окно и неожиданно начал стягивать с себя одежду: свитер, футболку, джинсы, звякнувшие бляшкой ремня, носки. И нижнее белье. Застыв от изумления, Эйджиро просто смотрел, как Бакуго медленно приближается к кровати и опускается перед ним на пол.       — Ты что делаешь? — спросил Эйджиро, еле ворочая языком.       — Ты же ведь этого хотел, — хрипло ответил Бакуго.       Глаза у него были как будто стеклянные, словно в мыслях он по-прежнему был там, откуда вернулся, а кожа вновь напоминала те странные картины, которые владельцы международных компаний покупают за миллионы на аукционах. Он подполз к нижней койке, осторожно взял руку Эйджиро и принялся облизывать и целовать его пальцы и костяшки. Эйджиро тут же отдернул руку, и Бакуго поднял на него потерянный, разочарованный взгляд.       — Больше не хочешь? — невинно спросил он, мягко поглаживая колено Эйджиро и обтираясь об него гладкой щекой.       Ну чисто котенок. От этой мысли Эйджиро стало нехорошо.       — Я этого никогда не хотел, — ровным голосом ответил он. — Вот так — не хотел.       — А как? — выдохнул Бакуго.       Он благоговейно поцеловал колено Эйджиро через ткань штанов, чуть отвел его в сторону и принялся покрывать поцелуями бедро.       — Эй! — Эйджиро взял его за плечи и легонько встряхнул. — Что случилось? Расскажи мне. Что он с тобой сделал?       Бакуго посмотрел сквозь него бессмысленным взглядом и слегка нахмурился, словно пытался что-то припомнить. Как бы ни было тяжело смотреть на его растерянное лицо, Эйджиро прикладывал все усилия, чтобы не смотреть на обнаженное тело, и по-прежнему держал его за плечи, а, когда пальцы Бакуго тянулись к его ногам, мягко отводил их, не разрешая к себе прикасаться. Вдруг Бакуго громко, горько, невинно всхлипнул.       — Он… говорил, что я подстилка. Что я такой никому не нужен… Что я никчемный, порченный, грязный. Говорил, меня надо наказать. Я хотел… сделать ему хорошо, но он сказал, я не заслужил.       С каждым его словом Эйджиро все сильнее мутило. Какая-то его часть, маленький трусливый Кири, который очень хотел всем помогать, но слишком боялся хулиганов, мечтал просто удрать, сверкая пятками. Этому трусливому мальчику с добрым сердцем было очень жаль Бакуго, но он не верил, что может что-то исправить. Однако был внутри и еще кто-то. Сквозь плач маленького Кири слышался еще чей-то голос: низкий, глубокий, уверенный, который говорил, что все будет хорошо. Эйджиро зажмурился и попытался представить, как бы мог выглядеть обладатель этого голоса. Перед глазами, как в детстве, появился высокий и сильный молодой мужчина с широкими плечами. В воображении трусишки Кири он нависал над ним, как могучая и несокрушимая скала, но при этом совсем не казался страшным. Наоборот, от этого великана исходило тепло и нежность, словно он в любой момент готов был прикрыть собой Кири от всех бед. Кажется, стоило наконец позволить ему выйти на первый план. Если он смог защитить Кири, значит, защитит и Бакуго.       Эйджиро сгреб с кровати покрывало и одним уверенным движением накинул Бакуго на плечи, прикрывая его бесстыдно хрупкую, беззащитную наготу, а затем потянул его за руку и вместе с ним устроился на кровати, укутав будто бы не только тканью, но и своим телом.       — Он делал больно… — бормотал Бакуго, словно не замечая ничего, что с ним происходит. — Слишком больно… Я так не хотел. Он меня не слушал. А потом он…       Эйджиро прижал его к себе и стал нежно гладить по голове.       — Тише. Все уже закончилось. Ты больше не там, слышишь? Возвращайся.       Бакуго беспокойно завозился, но Эйджиро обнял его крепче, успокаивая.       — Не бойся. Я не сделаю больно. Ты ведь такой хороший мальчик. Такой хороший, сильный, смелый мальчик. Самый лучший.       От этих слов Бакуго вдруг ахнул — так тоненько и нежно, что Эйджиро сначала даже не понял, что это его голос. Привычной хрипотцы будто и не было никогда: Бакуго часто задышал, и на каждом выдохе Эйджиро прямо в шею доносилось это болезненное «Ах!», от которого в комнате стало слишком жарко. Еще несколько месяцев назад Эйджиро бы тут же остановился, но теперь страшно почему-то не было. Что же до угроз Бакуго, то тот первый отвернулся от Эйджиро, не дав ему ни одного шанса объясниться. Эйджиро и так был на самом дне, Бакуго его презирал, хуже быть уже не могло. Оставалось только оттолкнуться и понадеяться, что он не перепутал дно с нижней поверхностью льдины.       — Ты просто невероятный, — продолжал шептать Эйджиро, гладя теперь уже не только волосы, но и шею Бакуго. — Таких, как ты, больше нет. Такой хороший мальчик. Такой талантливый, такой красивый. Знал бы ты, как я тобой восхищаюсь. Я сделал бы для тебя все на свете. Я целовал бы твои ступни…       Бакуго вздрогнул и застонал. Уперся в грудь Эйджиро сильной рукой, выдернул из-под себя край покрывала и накинул на них обоих, прижимаясь под ним к Эйджиро всем телом. Одна его ладонь по-прежнему лежала у Эйджиро на груди, а второй он трепетно провел по его боку и нырнул под футболку, оглаживая спину.       — Ты не обязан, — мягко сказал Эйджиро, приподняв подбородок Бакуго и встретившись с ним глазами. — Я не стану ничего делать, если ты не хочешь. Клянусь.       Он бы, и правда, не стал продолжать, если бы Бакуго вдруг приказал ему остановиться. Даже если бы уже дошло до секса, и вдруг на полпути Бакуго велел бы ему вытащить член и валить куда подальше, Эйджиро бы послушался. Но Бакуго смотрел на него этими своими нежными, блестящими глазами, и как будто одним взглядом просил продолжать.       — Я не трону тебя там, если сам не скажешь, что хочешь, — ласково, но упрямо повторил Эйджиро.       Бакуго моргнул, прильнул к нему и обхватил его лицо руками. Его губы оказались прямо напротив губ Эйджиро, и тот почувствовал на них горячее, влажное дыхание.       — Киришима… — прошептал Бакуго. — Киришима, пожалуйста…       — Что «пожалуйста»?       Эйджиро не играл и пытался его дразнить. От близости Бакуго он казался самому себе стейком на решетке. Вокруг него будто плясал открытый огонь, и то и дело взрывались угольки, испуская искры. Он не изображал неприступность. Скорее, просто-напросто заранее искал отпущения грехов, которые уже готов был совершить.       Вместо ответа Бакуго наконец прижался к его губам своими и мокро, жадно поцеловал.       Три года. Три года Эйджиро об этом мечтал. Поначалу, наверное, неосознанно. Потом все более страстно. Потом с грустью, как о чем-то заведомо несбыточном. И все же невозможно было сосчитать, сколько раз он представлял себе этот поцелуй, сколько раз тот ему снился, сколько раз Эйджиро надеялся, что когда-нибудь он все же станет реальностью.       Бакуго отстранился, прерывисто дыша, заглянул Эйджиро прямо в душу и вдруг, резко толкнув его в плечо, заставил лечь на спину, а сам взобрался на него сверху, сжимая коленями его бедра. От вида его тела у Эйджиро перехватило дыхание. Вся шея, грудь, живот и бедра Бакуго были покрыты синяками и ссадинами, но он все равно оставался самым красивым парнем, что Эйджиро когда-либо знал. Его выступающие ключицы, длинные твердые мышцы на сухих руках, пленительный треугольник широких развитых плеч и тонкой талии, поджарый живот с аккуратным пупком, выпуклые стройные бедра бегуна — все это приковывало взгляд Эйджиро, и он не мог насмотреться, налюбоваться, насытиться агрессивной, юной, мальчишеской красотой Бакуго. Сглотнув, Эйджиро заставил себя перевести взгляд и посмотреть на его член. Бакуго был возбужден не меньше, чем тогда, в том гребаном подвале, и у Эйджиро мелькнула мысль, что для этого ему вовсе не пришлось его мучить, что бы там ни говорил гребаный Тойя.       Тяжело дыша, Бакуго стянул с Эйджиро футболку и потянулся к поясу штанов. Когда пальцы, о которых Эйджиро так мечтал, осторожно высвободили его вставший член, Эйджиро резко выдохнул. Все казалось нереальным, и он боялся вот-вот проснуться, а Бакуго, тем временем, приподнялся и, поморщившись, одной рукой направил его член в себя.       И зажмурился, замычал, всхлипывая, будто от боли.       Не в силах поверить, что все происходит на самом деле, Эйджиро вцепился в его фиолетово-зеленые от синяков бедра, не давая двигаться. Его обволакивало тесное, мягкое, чуть скользкое тепло. Это ощущалось несколько иначе, чем с Миной, но ничуть не хуже. И то, что это было тепло Бакуго, приносило Эйджиро такое наслаждение, что он тихо, счастливо рассмеялся и поднял взгляд. И вдруг осекся.       Бакуго уронил голову на грудь, но даже так Эйджиро заметил, что его черты страдальчески исказились. Брови были заломлены, глаза — зажмурены, губы дрожали, и Бакуго часто, мелко дышал через рот.       — Эй? — ласково позвал Эйджиро, протягивая к нему руку и гладя по щеке. — Что такое? Поговори со мной.       — Б-больно, — выдавил Бакуго, не открывая глаза.       Эйджиро вздохнул и, нежно придерживая Бакуго за бедра, осторожно помог ему приподняться. Его тяжелый перевозбужденный член выскользнул и со шлепком ударил по животу. Не обращая на это никакого внимания, Эйджиро уложил Бакуго на кровать и навис над ним, ласково гладя по щеке и шее.       — Как мне тебе помочь? Тебе нужно что-нибудь?       Бакуго пытался дышать ровнее, но его дыхание все равно сбивалось.       — Нет, — через силу ответил он. — Пройдет. Он просто… Слишком грубо…       Эйджиро склонился и накрыл его губы своими. Слушать это было выше его сил. Перед глазами снова встало то чертово видео, где двое ублюдков мучили обессиленного, беззащитного Бакуго. Нет, такого больше не повторится. Ни за что.       — Я, и правда, подстилка, — вдруг совершенно осмысленно и почти спокойно произнес Бакуго тихим, глухим голосом. — Ничтожество. Мусор.       — Не говори так. Ты самый лучший, — уверенно прошептал Эйджиро, покрывая его губы короткими нежными поцелуями. — Самый лучший мальчик. Мне все равно. Просто тогда будем по-другому. Спина сильно болит?       — А? — Бакуго удивленно на него посмотрел. — Нет. Зачем ты?..       Эйджиро выпрямился, подхватил его под колени и плавно подтянул к себе, заставляя закинуть ноги за голову. Бакуго издал удивленный писк, и Эйджиро, не удержавшись, прыснул, таким неожиданно смешным был этот тихий, высокий звук. Эйджиро уже почти три года регулярно тренировался вместе с Бакуго, ходил с ним в походы и пару раз даже ездил на море. Он знал, что Бакуго гибкий. Послав ему ласковую, ободряющую улыбку, Эйджиро подвигал во рту языком, набирая слюны, и склонился к его анусу. Тот выглядел покрасневшим, но ничего страшного, ранок или крови, Эйджиро не заметил и прижался к нему мокрым, трепетным поцелуем.       — Что за?.. Прекрати! — слабо выдохнул Бакуго, но тут же потрясенно ахнул и мелко, прерывисто задышал.       Эйджиро целовал его напористо, но мягко, не пытаясь пробраться языком внутрь, а просто оглаживая и облизывая края и щекоча кожу вокруг. Сначала ноги Бакуго напряглись и вытянулись, но спустя несколько секунд бессильно повисли на его руках, и весь Бакуго словно расплавился, растекся, растворился в нежности, тихо постанывая и иногда хихикая, когда Эйджиро случайно задевал носом его промежность. Как там говорил этот подонок Тойя? «Мягонький, глупенький»? Эйджиро хотелось убить его за эти слова. В какой-то момент он открыл глаза и, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Бакуго. Тот смотрел на него из-под полуопущенных век, его рот был приоткрыт, а щеки зарделись. Когда их взгляды встретились, Бакуго смущенно и испуганно прикрыл глаза рукой, и губы Эйджиро сами собой растянулись в улыбке. Бакуго был родным и теплым, он трепетал под его руками и языком, и Эйджиро не врал, когда говорил, что таких, как он, больше нет. Осмелев, он на пробу слегка толкнулся внутрь кончиком языка, и Бакуго застонал.       — Больно? — тихо спросил Эйджиро, слегка отстранившись.       Не отводя руку от лица, Бакуго молча помотал головой.       Эйджиро слегка сменил позу, притянув Бакуго еще ближе и опершись грудью о его ягодицы, а затем правой рукой стал ласкать его член: сначала медленно, а потом все более настойчиво. Убедившись, что на лице Бакуго написано лишь чистое удовольствие, он снова склонился к его анусу и уже смелее проник в него языком. Его слюна стекала Бакуго на мошонку, и Эйджиро иногда осторожно поглаживал ее пальцами, вызывая у Бакуго сдавленные стоны. К изумлению Эйджиро, доверившегося интуиции и действовавшего почти исключительно наугад, Бакуго вскоре задышал еще быстрее и свободной рукой сжал одеяло. Эйджиро прикрыл глаза, отдаваясь моменту, но почти сразу открыл их вновь, когда почувствовал знакомую пульсацию. Ему хотелось видеть лицо Бакуго в миг наивысшего удовольствия. Казалось, что только тогда он убедится, что это все не сон.       На удивление, оргазм Бакуго в целом оказался похож на оргазм Мины. Сам Эйджиро никогда не отдавал себе отчета в том, что, когда он кончает, сокращаются все мышцы его таза, но, лаская Бакуго, ощущал его дрожь и ладонью, и языком. Кончил Бакуго с удивленным, высоким стоном: так сильно, что сперма достала ему до подбородка.       Они оба тяжело дышали. Эйджиро медленно опустил его на кровать и осторожно погладил по неровно вздымающемуся и опадающему животу. Потом, поддавшись порыву, поцеловал в шею и, пока Бакуго пытался восстановить дыхание, потянулся за салфетками и обтер его. По-прежнему игнорируя свой покрасневший, каменный член, Эйджиро лег рядом, обнял Бакуго и вдруг замер.       Как там говорил Тодороки? «Он никогда не мог кончить»?       Эйджиро приподнялся на локте, с удовольствием глядя на расслабленное, безмятежное лицо Бакуго, и не смог сдержать торжествующей улыбки. Он сделал Бакуго хорошо, очень хорошо. Так, как, возможно, ему никто никогда не делал. От этой мысли ему вдруг стало горько. Зачем тогда Бакуго занимался сексом с теми другими, если не испытывал такого же яркого, жаркого, острого удовольствия?       — Как ты? — ласково спросил Эйджиро, стараясь отвлечься от тяжелых мыслей.       — Ты где такому научился, пылесос, блять?! — прохрипел Бакуго, все еще закрывая лицо руками.       Эйджиро прыснул и, не выдержав, звонко рассмеялся. Ему почему-то стало очень радостно от того, что Бакуго снова окончательно стал самим собой, но при этом все еще спокойно лежал рядом, не ругаясь и не пытаясь сбежать или ударить его.       — Тебе хорошо? — снова тихо спросил Эйджиро, отсмеявшись.       Бакуго задумчиво помолчал, глядя на нависающую над их головами верхнюю койку.       — Ну, я бы тебя сейчас поцеловал, но не буду, прости уж.       — Никаких проблем, — с улыбкой отозвался Эйджиро. — Сейчас схожу зубы почищу.       Он уже хотел было встать, как вдруг Бакуго взял его за руку и потянул обратно.       — Что такое?       Сев на кровати, Бакуго неловко придвинулся к краю и, облизав губы, взял головку его члена в рот. Эйджиро крупно вздрогнул всем телом и жалобно простонал. Еще никогда в жизни ему не было так хорошо, сладко и горячо. Едва найдя в себе силы, он стиснул зубы, обхватил подбородок Бакуго ладонью и осторожно отстранил его, с нежностью глядя на его расширившиеся глаза и удивленно вскинутые брови.       — Ты устал, — мягко сказал Эйджиро. — Если не хочешь, не надо.       — Ты че, долбоеб?       На это Эйджиро нечего было ответить.       Продержался он не больше пары минут: слишком давно он этого хотел, слишком сильно был возбужден от всего, что происходило до этого, и слишком уж хорошо Бакуго работал ртом. Кончая, Эйджиро машинально прижал его голову к своему паху и склонился над ним, сначала зажмурившись, а потом широко распахнув глаза и глядя на подрагивающую светлую макушку. Когда волны наслаждения поутихли, Эйджиро испуганно отпустил его и отстранился.       — Извини! Я не подумал, просто… Было так хорошо…       — Педик, блин, — беззлобно проворчал Бакуго и хищно облизнулся.       Только тогда до Эйджиро дошло, что он все проглотил.       Спать они легли вместе. Уже засыпая, Эйджиро прижал Бакуго к себе, вдохнул теплый запах его волос, и, не сдержавшись, пробормотал: «Люблю тебя». На секунду Бакуго напрягся, но уже спустя мгновение расслабился. Эйджиро решил, что ему просто показалось, и позволил себе наконец провалиться в счастливый, спокойный сон.       Проснулся Эйджиро в одиночестве. Сначала он испугался, но потом вспомнил, что они с Бакуго несколько месяцев толком не общались, и он даже не знал расписания его сессии. Решив, что Бакуго, которому и готовиться никогда не надо было, скорее всего, на экзамене, Эйджиро слегка успокоился. Испуг сменился легким разочарованием, но воспоминания о прошедшей ночи грели сильнее. Эйджиро еще долго валялся в постели, пытаясь ощутить на подушке запах Бакуго, и нехотя встал только к полудню. До следующего экзамена оставалось еще два дня, и он уже был не таким сложным, поэтому Эйджиро сходил пообедать, немного пробежался по парку, договорился о вечерней тренировке с Тецутецу, который долго жаловался, что на прошлой неделе исчерпал весь свой лимит на читмилы на месяц вперед, и, наконец, сидя у открытого окна, в которое задувал свежий и уже по-весеннему теплый ветерок, написал Мине: «Кажется, я самый счастливый человек на свете». Мина тут же перезвонила.       Вечером, когда пробило девять, Эйджиро заволновался и написал Бакуго.       Исходящие: Ты где?       Ответ пришел почти сразу.       Входящие (Бакубро): Все ок, скоро буду       Эйджиро широко улыбнулся и растянулся на кровати, как огромный рыжий кот.       Когда спустя полчаса в замке повернулся ключ, Эйджиро вскочил с кровати и бросился к двери. Не успел Бакуго ее закрыть, как Эйджиро, словно буйная псина, налетел на него, радостно сгреб в объятья и поцеловал. До него не сразу дошло, что Бакуго отвечает как-то заторможенно, как будто неохотно. Только когда Бакуго уперся ему в плечи и несильно, но решительно оттолкнул, Эйджиро наконец взглянул ему в лицо.       Он еще никогда не видел Бакуго таким. На его лице не было той же радости, что у Эйджиро, но и разозленным, как это часто бывало, Бакуго тоже не выглядел. Скорее, его лицо было расстроенным и сосредоточенным, будто он готовился сказать что-то, что до этого долго обдумывал. Сердце Эйджиро испуганно сжалось.       — Надо поговорить, — серьезно сказал Бакуго.       Он прошел в комнату и тяжело опустился на кровать. Эйджиро хотел было сесть рядом, но Бакуго взглядом указал ему на стоявший напротив стул. Чувствуя, как у него холодеет в груди, Эйджиро медленно сел.       — Что случилось? — спросил он упавшим голосом, хотя интуиция уже подсказывала ему ответ, знать который он не хотел.       Бакуго потер лицо руками. Свежий синяк под его левым глазом налился фиолетовым, а сам глаз немного оплыл.       — Я ездил к Даби, — сказал Бакуго и, прежде чем Эйджиро успел что-либо сказать, добавил: — Поговорил с ним. Как ты любишь, по-мужски.       Только после этих слов Эйджиро заметил, что костяшки на его правой руке были сбиты. Бакуго заметил направление его взгляда и криво усмехнулся.       — Так вот, он рассказал, что тогда произошло. В Рождество. Я знаю, что ты больше всего ценишь честность. Я, в общем, тоже. Поэтому прости меня. Ты, конечно, тот еще кретин, но я был к тебе несправедлив.       В груди Эйджиро затеплилась надежда. Так вот, в чем дело? Поэтому Бакуго такой хмурый? Ему просто… стыдно?       — Не бери в голову, — Эйджиро солнечно улыбнулся и потянулся к нему. — Все в прошлом.       Бакуго жестом остановил его, и улыбка Эйджиро погасла, а сам он снова послушно опустился на место.       — Сказал ему, если еще хоть раз к тебе полезет, я ему и остальные зубы выбью, — мрачно продолжал Бакуго. — У него денег, конечно, хоть жопой жуй — хоть золотые может вставить — но все равно неприятно, да и папаша его психованный потом полгода по мозгам будет ездить. Так что он тебя больше не тронет. Он, конечно, конченый, но вообще ему своих проблем хватает. А ту хуйню он тебе тогда отправил просто по приколу. Чувство юмора у него, блять, такое.       От ярости Эйджиро чуть не задохнулся. По приколу? Чувство юмора? Да он что, издевается?! По взгляду Бакуго Эйджиро понял, что лучше его не перебивать, и сдержался. В глубине души он надеялся, что Бакуго вот-вот скажет что-то вроде: «Я с ним порвал».       Бакуго помолчал, будто собирался с мыслями перед самым сложным этапом.       — То, что было вчера… — пробормотал он, и Эйджиро посмотрел на него с тревогой. — Ты мой единственный настоящий друг, я обещаю, что буду говорить честно. Вчера было… охуенно. Я, наверное, ни разу в жизни такого не испытывал. Блять, да я вообще не знал, что такое возможно!       Эйджиро не понимал, к чему он клонит, но от того, какие красные и сухие были у Бакуго глаза, как нервно он хрустел суставами пальцев, не в силах успокоиться, ему становилось страшно и тоскливо.       — Но то, что ты сказал… Я так не могу. Прости, не могу. Черт, если бы ты только вовремя заткнулся!       Эйджиро потрясенно молчал, лихорадочно соображая, что же такого он мог сказать, что Бакуго только из-за этого…       — А что?.. — спросил он наконец надтреснутым, жалким голосом. — Что я сказал?       Бакуго вскинул на него злой и отчаянный взгляд и нервно хохотнул.       — Какой же ты придурок, — выдавил он, и в его интонации Эйджиро послышалась подавленная, затаенная нежность. — Перед сном.       Эйджиро застыл, как громом пораженный. Перед сном.       «Люблю тебя».       — Да ты серьезно?! — взревел он, вскочив так резко, что стул с грохотом опрокинулся. — Что с тобой не так?! Что я, по-твоему, должен был сказать?!       Бакуго с болью во взгляде посмотрел на него исподлобья и угрюмо процедил:       — Ничего.       Эйджиро потребовалась пара секунд, чтобы осознать смысл сказанного, а потом его взяла такая злость, что он схватил со стола кружку и так яростно запустил ей в стену, что осколки рассыпались по всему полу.       — Ничего?! — прорычал он, делая шаг к Бакуго и нависая над ним, словно впервые со дня знакомства заметив разницу в их росте и сложении. — Ничего, значит?! Я ждал этого три гребаных года! А теперь оказывается, я не должен был ничего говорить, потому что что?! По-пидорски?! Или потому что для тебя это ничего не значит? Может, ты с каждым так можешь? Тогда почему со своих блядских сессий приходишь, как зомби?! И почему с ебаным Тодороки никогда не кончал?!       В глазах Бакуго промелькнул страх, и Эйджиро машинально отступил. Он не собирался бить Бакуго. Он бы и пальцем его не тронул, даже и без его угроз. После того, что между ними произошло, Эйджиро меньше всего на свете хотелось делать ему больно. Ему просто хотелось понять, что такого в его словах, что Бакуго из-за них его отталкивал. Опустив голову и прочистив горло, Бакуго снова заговорил.       — Ты даже не представляешь, как много это для меня значит. И я не только про секс. Ты всегда оставался рядом, никогда не обижался, прощал мне мое блядское поведение, поехал к Даби, блять! Ты всегда был таким… добрым, — его голос дрогнул. — Как будто тебе не все равно.       — Так мне и не все равно! — заорал Эйджиро, окончательно забыв про соседей. — Ты совсем идиот?! Стал бы я такое просто так говорить! Думаешь, я прикалываюсь?! Да кто вообще в здравом уме станет так шутить?! Ты меня со своим мудаком, блять, не спутал?! Я три года ждал, Кацуки!       В глубине души Эйджиро ожидал, что Бакуго вскочит и тоже начнет кричать на него в ответ, но тот по-прежнему тихо сидел, опустив голову, и от этого все с каждой секундой становилось еще хуже. Эйджиро чувствовал, что между ними выросла какая-то стена, и он, скорее, разобьет себе голову, чем сможет через нее пробиться. Тем больнее было от того, что он впервые решился назвать Бакуго по имени, а тот на него даже не взглянул.       — Прости меня, — снова повторил Бакуго, когда у Эйджиро кончилось дыхание, и он замолчал, еле переводя дух. — Если честно, я, наверное, тоже это чувствую. Всегда чувствовал. Но я так не могу. Второй раз я этого не вынесу.       После этих слов гнев Эйджиро улегся так же внезапно, как и вспыхнул. Он упал перед Бакуго на колени и отчаянно сжал его ладони.       — О чем ты? — спросил он сорванным голосом. — Умоляю, скажи! Поговори со мной! Как мне тебе помочь, если ты ничего не рассказываешь?       Отвернувшись и пряча лицо, Бакуго помотал головой.       — Нечего там рассказывать. Прости, я действительно не могу, — хрипло сказал он. — Да, и завтра я съеду. Договорился с Даби, поживу пока у него, а там посмотрим. В конце концов, этот мудила мне должен. Оттуда, конечно, ехать заебешься, но на байке должно быть нормально… Прости меня. Я, правда, порченный. Тебе без меня будет лучше.       Эйджиро сгорбился у его ног и еле дышал. Ему казалось, что за эти несколько минут он поседел и состарился. Все его тело болело, голова раскалывалась, из глаз наконец потекли слезы, а сердце ныло так, что хотелось вырвать его из груди. Он мучительно искал слова, чтобы убедить Бакуго остаться, но все они были какими-то детскими, пресными и пошлыми. А хуже всего было то, что самому Бакуго явно было ничуть не легче, чем ему. Ведь он же сказал, что чувствует то же самое! Разве в фильмах на этом моменте влюбленные не сливаются в поцелуе? Какого черта тогда у них после его признания все пошло под откос?! Почему его никто не предупредил, что скрывается там, за финальными титрами?       Бакуго мягко высвободил руки, занес было ладонь над головой Эйджиро, словно хотел его погладить, но передумал и тяжело поднялся. Эйджиро громко шмыгнул, некрасиво утер рукавом слезы и посмотрел на него. У двери Бакуго остановился.       — Я завтра заеду около трех, — глухо сказал он, не оборачиваясь. — Будет лучше, если ты уйдешь на пару часов.       Весь следующий день Эйджиро провел на студии у Каминари. Джиро и остальные ребята из группы сдавали экзамен, поэтому часов до пяти они вдвоем заливали в себя пиво, а Каминари изредка бренчал что-то на гитаре. Потом он вспомнил, что на следующий день экзамен уже у них, но Эйджиро, со вчерашнего дня ничего не евший, все-таки провел весь вечер в служебном туалете, мучительно выблевывая выпитое пиво. На экзамен он пришел помятый и в несвежей рубашке, на что преподаватель одарил его брезгливым взглядом, но ничего не сказал.       По результатам сессии Эйджиро набрал гораздо более низкие баллы, чем обычно, но на выпускной курс все-таки прошел, хотя староста вызвал его на долгую воспитательную беседу в студсовете, где добрых два часа полоскал ему мозги, яростно жестикулируя и распинаясь о важности учебы и долге перед родителями и товарищами. Вечером того же дня позвонила взволнованная мама, и все повторилось. Эйджиро только кивал и бездумно соглашался со всем, что ему говорили.       В его комнате в общежитии стало до отвращения пусто. Если бы у Эйджиро оставались силы удивляться, он бы изумился тому, как сильно Бакуго менял любое пространство просто своим присутствием, хотя вещей у него действительно всегда было мало. В мае администрация радостно подселила к Эйджиро нового соседа: им неожиданно оказался тот самый Шинсо, с которым когда-то встречался Каминари. Эйджиро, в любом случае, было все равно, но, справедливости ради, соседом Шинсо оказался отличным: аккуратным, спокойным и тихим. Даже в своем разбитом состоянии Эйджиро не мог не отметить, что он будто мысли читает — настолько тот был внимательным, тактичным и предупредительным. Он сразу понял, что место в комнате освободилось не просто так, и что это как-то связано с подавленным состоянием Эйджиро, и поэтому вел себя очень деликатно и первое время старался к нему вообще не лезть.       Поначалу, как всегда и случалось, когда ему было тяжело, Эйджиро почти все свободное время проводил с Миной. Она здорово помогла ему пережить первый шок, но, когда Эйджиро справился с изначальной истерикой, а острая боль поутихла и затупилась, помочь ему Мина уже ничем не могла. Эйджиро чувствовал себя так, словно тонет в болоте. Он даже как-то приехал домой и долго и откровенно говорил с мамой. Он не упоминал детали, которые могли бы ее испугать, и не решился признаться, что влюблен в парня, но его боль мама с ним разделила и поняла главное: ему было плохо, тошно, одиноко, и он боялся, что это чувство не пройдет никогда.       — Мой бедный сынок, — ласково говорила мама, гладя Эйджиро по голове. — Все обязательно наладится. Какое-то время будет больно, но потом все наладится. Обещаю.       Около месяца Эйджиро не делал почти ничего, даже зал забросил, отчего Тецутецу каждую неделю написывал ему душещипательные сообщения на весь экран с мольбами не оставлять его одного. Немного оправившись, Эйджиро начал потихоньку возвращаться к нормальной жизни. Возобновил тренировки, стал больше общаться с Шинсо, который, и правда, оказался отличным парнем, и наконец, впервые за долгое время появился в студии, где Каминари и Джиро, заговорщицки переглядываясь, объявили, что решили оказать ему особую честь. В итоге, он стал первым, кто услышал их новую песню. Она оказалась довольно пронзительной, и Эйджиро даже пришлось незаметно смаргивать слезы, но в конце от уныния его спас Каминари, который с гордостью заявил, что партию для гитары впервые полностью написал сам. От того, как светились их с Джиро лица, Эйджиро и самому стало легче.       Каминари, кстати, когда узнал, что к Эйджиро подселили его бывшего, хохотал, как безумный, а, отсмеявшись и переглянувшись с Джиро, предложил Эйджиро как-нибудь позвать его с собой. Оказалось, что они с Каминари расстались без обид и довольно тепло, да и времени с тех пор прошло много, так что Шинсо вскоре влился в их компанию так, словно давно был ее частью.       Мина же в начале выпускного курса начала встречаться с тем долговязым, постоянно ухмыляющимся парнем, с которым Эйджиро ее часто видел. Его звали Серо, и Мина была без ума от его чувства юмора и, очевидно, всего остального, потому что каждый раз, когда Эйджиро видел их вместе, Мина буквально висла на нем, обтираясь грудью. Смотреть на это было забавно, и за нее Эйджиро был рад, наверное, больше всех.       Жизнь постепенно налаживалась, но Эйджиро часто думал, что, конечно, было бы гораздо проще, если бы с Бакуго он больше никогда не встречался. На территории кампуса тот больше не появлялся: в конце концов, близких друзей, кроме Эйджиро, у него так и не появилось, а с приятелями он мог общаться и за его пределами. Эйджиро иногда пересекался с ним в университете: в коридорах они обычно проходили мимо друг друга молча, словно и не были никогда знакомы. Пару раз случалось, что Эйджиро по привычке здоровался или махал ему, но Бакуго тут же отводил взгляд и делал вид, будто ничего не заметил. Чувствовать себя дураком Эйджиро не нравилось, поэтому он быстро приучил себя не реагировать на знакомые светлые волосы.       Странно и больно было думать, что Бакуго теперь живет с Тойей. Впрочем, летом Эйджиро с удивлением заметил, что Бакуго снова начал носить на занятия рубашки с коротким рукавом, и никаких следов на его руках не было. Эйджиро был рад уже хотя бы тому, что Бакуго, видимо, действительно каким-то образом держал ситуацию под контролем и мог поставить Тойю на место. С одной стороны, горько было понимать, что оба брата Тодороки были правы, и Бакуго действительно все это время сам хотел, чтобы Тойя его мучил, но с другой — так Эйджиро было спокойнее. Он находил утешение в том, что Бакуго, по крайней мере, в безопасности.       Неприятным открытием для Эйджиро стало то, что он снова стал замечать рядом с Бакуго младшего Тодороки. Это не выглядело так, будто они встречались, но гребаный пижон постоянно ошивался где-то поблизости. Про себя Эйджиро посмеивался: вот уж кто буквально громче всех орал, что больше не хочет иметь с Кацуки Бакуго никаких дел! А теперь, спустя столько времени, снова трется рядом. В глубине души Эйджиро его, конечно, понимал. Узнав Бакуго получше, отказаться от него было почти невозможно.       К осени, когда позади осталась почти половина выпускного курса, а впереди замаячила практика, Эйджиро почти свыкся с мыслью, что из его собственной жизни Бакуго все же исчез окончательно — потому что сам так захотел. И Эйджиро был бы почти в порядке, но единственное, что его никак не отпускало, это слова, сказанные Бакуго в их последнем разговоре: «Второй раз я этого не вынесу». Порой, когда Эйджиро без сна лежал в кровати, ему казалось, что он что-то упускает. Он точно чего-то не понимал, точно не знал о Бакуго чего-то очень важного, что, возможно, помогло бы отдельным деталькам сложиться в пазл. И если днем смириться было проще, то после захода солнца это ощущение его изводило, не давая спать.       Как-то ночью Эйджиро в очередной раз бездумно листал страницу Бакуго на Фейсбуке. Соцсети Бакуго не любил и почти ничего там не выкладывал, и все же в этот раз Эйджиро почему-то решил просмотреть его профиль до конца. В какой-то момент он вдруг замер, осознав, что до определенного времени Бакуго выкладывал фотографии довольно часто. И почему только он этого никогда не замечал? На многих фотографиях Бакуго был с каким-то кудрявым парнем с ярко-зелеными глазами. Эйджиро даже попалась пара фотографий, где они по-детски невинно обнимались. И тут его снова осенило: это же наверняка тот самый Деку, про которого Бакуго так не любил говорить!       От своего неожиданного открытия Эйджиро даже рассмеялся, но затих, услышав, как Шинсо на верхней койке завозился и что-то промычал. Просто это было настолько в духе Бакуго! Понятное дело, что он бы никогда не стал заниматься такой глупостью, как чистка соцсетей, даже если Деку в какой-то момент стал его так бесить.       На одной фотографии Эйджиро даже нашел отметку и с замиранием сердца нажал на нее. К счастью, страница Деку оказалась открытой. Эйджиро быстро пролистал его профиль. Оказалось, что его настоящее имя — Изуку Мидория. Жил он, судя по всему, по-прежнему в том же городе, а учился в медицинском университете, главный кампус которого располагался на небольшом отдалении от города, в горах. Когда Эйджиро начал просматривать его фотографии, то изумился, насколько сильно этот парень изменился. Если на старых снимках в профиле Бакуго это был улыбчивый конопатый мальчишка с горящими глазами, то с фотографий последних лет на Эйджиро смотрел вытянувшийся и сильно похудевший молодой мужчина. Его улыбка на всех кадрах казалась уставшей и вымученной, под глазами пролегали тени, а взгляд как будто потух. Он казался изможденным, словно почти никогда нормально не спал.       Немного подумав, Эйджиро решительно открыл чат. Терять ему, во всяком случае, было нечего.       Исходящие: Доброй ночи. Извини за беспокойство. Меня зовут Эйджиро Киришима, мы не знакомы, но я хороший друг Кацуки Бакуго. У Бакуго сейчас проблемы, и я хочу ему помочь, но не понимаю, что с ним происходит. Мне кажется, я чего-то о нем не знаю, а сам он не хочет рассказывать. Он говорил, что вы были друзьями. Ты не мог бы мне помочь?       Ответил Мидория почти сразу же, как будто, и правда, никогда не спал.       Входящие (Изуку Мидория): Привет, Киришима. Не уверен, что смогу, но попробую. Я ему, в каком-то смысле, очень задолжал. Тебе удобно будет встретиться в эту субботу в 13:00?       Входящие (Изуку Мидория): Локация       Широко улыбнувшись, Эйджиро подтвердил время и место, поблагодарил Мидорию, который в тот момент представлялся ему не иначе как ангелом, и отложил телефон. Казалось, что теперь до субботы заснуть он не сможет вообще.       Дни тянулись мучительно долго, но, проснувшись в субботу, Эйджиро вдруг ощутил прилив сил. Ему почему-то снова казалось, что все обязательно будет хорошо. Мидория наверняка поможет ему лучше понять Бакуго, и тогда он найдет те самые недостающие детальки пазла. В то утро Эйджиро понял, что слишком легко сдался. Он не готов отпустить Бакуго. Если бы он перед ним в чем-то провинился, было бы легче. Но в памяти Эйджиро навсегда отпечатался нежный, преданный взгляд, с которым Бакуго смотрел на него в ту их единственную ночь. Все, что произошло, казалось каким-то неправильным и нелогичным. Если это все была одна большая ошибка, то Эйджиро не готов был опускать руки, пока хотя бы не попытается ее исправить.       Крошечное семейное кафе, в котором предложил встретиться Мидория, стояло у подножия гор, на развилке, где одна автомобильная дорога обводила город, раскинувшийся на побережье, а вторая серпантином уходила вверх. Опасаясь пропустить нужный автобус, Эйджиро вышел заранее и приехал чуть раньше, поэтому уселся за дальний столик у окна, заказал кофе и стал ждать. Посетителей в кафе было немного.       Мидория вошел в кафе ровно в 12:59. Эйджиро сидел лицом к двери и сразу его узнал: ростом слегка повыше Бакуго, очень стройный, сухощавый, с большими усталыми глазами и бледным лицом, на котором ярко горела россыпь веснушек. Войдя, Мидория повертел головой. Эйджиро ему помахал, тот подошел, со стоном облегчения снял с плеча тяжелую сумку и сел напротив.       Эйджиро сразу отметил, какая у этого парня хорошая улыбка. Мидория улыбался скованно, будто чего-то стеснялся, но все равно так тепло, что казалось, в зимний день его улыбкой можно согреться. Он отключил звук на телефоне, убрал его в карман и вдруг тихонько хихикнул, увидев что-то на столе. Эйджиро проследил за его взглядом и понял, что Мидория заметил передвинутую перечницу, стоявшую рядом с его чашкой кофе.       — Он однажды так сделал на спор, еще в средней школе, — смущенно пояснил Мидория. — А оказалось, что это вкусно… Прости, я отвлекся. Зато теперь я точно уверен, что ты действительно его друг.       Его голос тоже оказался приятным. Довольно низким, но не грубым, и говорил он негромко, но отчетливо, иногда слегка запинаясь, что его совсем не портило и даже придавало обаяния.       — Большое спасибо, что приехал, — искренне сказал Эйджиро. — Да и вообще, что ответил.       Мидория пожал плечами.       — Я сразу понял, что это не розыгрыш. Сейчас уже, наверное, нужно быть очень близким его другом, чтобы вообще про меня узнать. Так что я тебе сразу поверил, — он немного помолчал и тихо, осторожно спросил: — Как он? С ним все в порядке?       — В целом, да, — сказал Эйджиро. — Мы с ним учимся вместе, он… Мы с ним долго были соседями.       — Ясно, — взгляд Мидории стал нежным и печальным. — Прости, у меня не так много времени… Что у него случилось? И что ты хотел узнать?       Эйджиро замялся. Мидория, конечно, производил хорошее впечатление, да и много лет был близок с Бакуго, но все же тот наверняка не просто так не любил говорить о школьном друге. Кроме того, Эйджиро по-прежнему даже в общих чертах не представлял, что же такого между ними произошло, что Бакуго оборвал с ним все связи, поэтому решил подбирать слова с осторожностью, чтобы не рассказать о Бакуго ничего лишнего, ничего такого, что он сам бы не захотел выставлять на всеобщее обозрение.       — Сложно вот так объяснить. Он просто в последнее время очень подавленный и как будто неуверенный. Общается со странными людьми, увлекается странными вещами… На него это не похоже. Я пытался с ним поговорить, но он почти ничего о себе не рассказывает, даже про тебя толком не говорил, упомянул только пару раз.       Мидория шмыгнул носом, сверля глазами поцарапанную столешницу.       — Вообще ничего? — спросил он сдавленным голосом.       Эйджиро помедлил, но решил, что отвечать надо честно.       — Прости, это, наверное, ужасно прозвучало! Ну, он говорил, что ты был его лучшим другом. Я видел ваши фотографии… Он, наверное, тебе нравился? Прости, прости, это не мое дело! Он сказал, что очень доверял тебе, но потом вдруг больше не смог доверять, вот и все. Подробностей не знаю.       Закрыв лицо руками, Мидория тяжело вздохнул. Видно было, что этот разговор давался ему непросто. Посидев так несколько секунд, он запустил пальцы в темные кудри и взъерошил их. На лоб ему упала упругая прядь, выкрашенная в ярко-зеленый.       — Ни добавить, ни отнять, — мрачно выдал он.       Эйджиро задумчиво покусал губы и посмотрел на него исподлобья. Ответ на вопрос, чего Бакуго во второй раз не вынесет, напрашивался сам собой.       — Извини, что спрашиваю, но почему вы прекратили общаться?       Мидория побледнел еще сильнее, а на его щеках проступил лихорадочный румянец, на фоне которого веснушки стали чуть менее заметными. Он поскреб подбородок, покрытый мелкой сыпью, как от неаккуратного бритья, и упрямо покачал головой.       — Как раз это я не хотел бы рассказывать. Слишком личное.       — Понимаю, — кивнул Эйджиро. — Ну, в общем, я подумал, раз ты знаешь его с детства, то вдруг ты в курсе, почему у него такие проблемы с общением? Он как будто боится подпускать к себе людей. Я думал об этом, но ничего не сходится. Он, конечно, не любит родителей, но я их видел пару раз, они вроде нормальные. А чтобы над ним в школе издевались, не верю, не такой он парень…       Мидория слушал его очень внимательно, а потом вдруг откинулся на стуле и невесело рассмеялся.       — Да уж, кажется, никуда я не денусь.       — Ты о чем?       — О том, что придется тебе все-таки рассказать, — с грустной улыбкой ответил он. — Потому что, ну… История о том, почему Каччан никого к себе не подпускает, и история о том, как он перестал мне доверять — это одна и та же история.       — Одна? — растерянно переспросил Эйджиро.       Прежде чем до него дошел смысл слов, произнесенных Мидорией, он почувствовал в груди легкий укол ревности: это детское «Каччан» звучало нелепо, трогательно и одновременно с этим очень ласково. Эйджиро сомневался, чтобы Бакуго называл так еще хоть один человек на всем белом свете. Значит, что бы там между ними ни произошло, Мидория наверняка остался в памяти Бакуго как тот, кто когда-то называл его этим нежным прозвищем, «Каччан». А каким тогда в его памяти останется Эйджиро?..       Мидория принялся нервно теребить заусенец на большом пальце левой руки. Чтобы собраться с мыслями, он тоже заказал себе кофе, и Эйджиро терпеливо ждал, пока тот сварится, и пока Мидория отопьет пару скромных глотков. Отставив кружку, Мидория задумчиво посмотрел в окно, будто что-то припоминал, а потом взглянул на часы и сокрушенно вздохнул. Эйджиро чувствовал, что ему очень тяжело говорить об этом, поэтому он, как может, тянет время, но продолжаться бесконечно это не могло, и Мидория, кажется, тоже это понимал.       — Мы с ним действительно с самого детства дружили, — начал он. — И в детском саду, и в школе… Он был мне не просто лучшим другом. Я им восхищался. Он во всем был моим примером для подражания. Я, когда мелкий был, даже не понимал, как у него все так хорошо получается. А потом понял, что это просто потому, что он… ну, Каччан. Понимаешь?       Закусив нижнюю губу, Эйджиро невесело усмехнулся и кивнул.       — Ну вот, и я… в какой-то момент понял, что он мне очень нравится. В смысле, не только как друг, — Мидория с опаской посмотрел было на Эйджиро, проверяя его реакцию, но тут же успокоился, наверное, почувствовав себя в безопасности. — Нам было лет по тринадцать… Смешно, он тогда одним из первых вытянулся, сразу очень сильно, знаешь? И потом так расстроился, когда его все обогнали. Но мне всегда казалось, что ему идет. Он просто всегда был красивым, всю жизнь… Прости, отвлекся. В общем, в средней школе я понял, что он мне нравится. Боялся признаться. В итоге, признался, когда мне пятнадцать исполнилось. Я очень боялся, что он меня пошлет! Не хотел его потерять. В общем, оказалось, что это взаимно. Глупо, конечно, мы детьми были… Но я был так счастлив, что… Ладно, это неважно.       Рассказывая об их детстве, Мидория слегка приободрился: его тусклые глаза засияли, а на губах заиграла улыбка. Но в какой-то момент он снова поник и, видимо, чтобы дать себе передышку и подготовиться к чему-то важному, снова потянулся за кофе. Эйджиро его не торопил и не перебивал. Ему нужно было узнать все, и он всем своим видом старался дать Мидории понять, что слушает и не собирается ни за что осуждать, чем бы тот ни решил с ним поделиться.       — В общем, в пятнадцать мы начали встречаться. Ну как… Гуляли вместе, в кино ходили, на великах катались… По большому счету, и не изменилось ничего. Просто я знал, что он мой, а я — его. Мы даже за руки почти не держались, я уже не говорю, чтобы… У него, если честно, с самого детства с самооценкой были проблемы. Его мама… Она хорошая, да. В смысле, она желает ему добра. Но она с детства ему твердила, что он недостаточно старается. Хотя у него все получалось! Он и в музыкальную школу ходил, и легкой атлетикой занимался, и учился всегда лучше всех. Ему все хорошо давалось. Но она считала, что он всегда и во всем должен быть первым. Он делал вид, что ему все равно, но я знаю, ему было тяжело. Не потому что он чего-то не мог, а потому что дома на него вечно возлагали какие-то ожидания. Он же еще совсем пацан был!.. В общем, он из-за этого нервничал. Я пытался его поддержать, как мог. Но он, видимо, и сам как-то научился справляться. Другие ребята думали, что он высокомерный, но он просто был очень погружен в себя, все искал в себе какие-то недостатки, которых не было… Да что я тебе рассказываю. Ты, наверное, и сам это понял, раз так за него переживаешь.       Эйджиро смущенно пожал плечами. Так глубоко он обо всем этом не задумывался, но, слушая Мидорию, ощущал, что тот, скорее, не заполняет пробелы в его понимании Бакуго, а счищает налет. Эйджиро ведь, и правда, в глубине души все это знал. Он просто не умел и никогда не пытался выразить все это словами. Мидория словно рассказывал ему какую-то детскую сказку, которую он любил когда-то в детстве, зачитал до дыр и знал наизусть, но со временем неизбежно забыл — и вот теперь она постепенно всплывала в его памяти.       — Ладно, это все не то… В смысле, не главное, — вздохнул Мидория. — Короче, мы перешли в старшую школу. Мне иногда так хотелось его обнять, прямо при всех, но он жутко стеснялся. Делал вид, что злится, но я знал, что ему просто страшно. Уж не знаю, чего он боялся. Я ведь тоже был неопытный совсем. Мы даже не целовались ни разу. Но я тогда страшно этого всего захотел, понимаешь? Мне шестнадцать было… В общем, я… однажды позвал его в кино…       Голос Мидории сорвался. Он резко зажал себе рот и несколько раз сильно вздрогнул. Выглядело это так, словно ему действительно было очень плохо, словно он панически боялся говорить дальше. Недолго думая, Эйджиро вскочил, сбегал к барной стойке за водой и буквально вложил стакан Мидории в руку. Тот благодарно кивнул, мелкими глотками отпил половину и немного успокоился.       — Прости, я… Мне тяжело об этом говорить. Если честно, с тех пор я никому и не рассказывал, — хрипло признался он. — Хотя стоило, наверное. Так что это, считай, исповедь. Я думал, нужно это сделать хотя бы ради Каччана, но, кажется, и ради себя тоже.       — Если тяжело, может, в другой раз? — сочувственно предложил Эйджиро, но Мидория упрямо помотал головой.       — Нет уж. Сейчас. Надо сразу, а то потом и струсить могу.       Спорить Эйджиро не стал.       — В общем, мы тогда пошли в кино. Я даже фильм толком не помню. Все на него смотрел. Такой он был красивый, славный… Мне очень хотелось, чтобы он действительно стал моим. После кино он хотел пойти по улице, но мне так хотелось уже хоть чего-нибудь… Я его затащил в тот переулок за кинотеатром. Я не хотел ничего плохого, просто хотел уже поцеловать наконец! Я же не знал, что там будут эти…       Услышав это, Эйджиро замер.       — Кто?       — Туда за нами зашли какие-то мужики. Не знаю, кто это был, обычные хулиганы. Здоровые. Стали до нас докапываться. Увидели, как я его целую, и пристали. Ну, знаешь, как обычно… Мол, вас, педиков, сюда никто не звал. Каччан стал их задирать, я пробовал его утихомирить, но… В общем, ты его знаешь. Они нас обоих побили. Мне руку сломали, я какое-то время вообще почти не соображал. Ну, и потом их главный… — Мидория с трудом сглотнул. — Сказал нам выбирать.       Эйджиро не мог поверить в то, что слышал. Ему хотелось, как в детстве, закрыть уши руками и притвориться, что ничего этого не происходит. Как будто, если он отвернется от зла, то зло исчезнет, и он будет в безопасности. Он бы, может, так и сделал, если бы не Бакуго. Он должен был понять, что с ним происходит, почему он такой, почему его отверг, хотя ему самому было от этого больно. В тот момент Эйджиро понял, что если не прекратит от всего бежать, то никогда не будет достоин Бакуго.       — Что выбирать? — глухо спросил он, хотя в глубине души уже знал ответ.       Мидория молча взглянул на него сухими, воспаленными глазами, и Эйджиро со стоном уронил голову на руки. Все это звучало так, словно Мидория пересказывал какую-то дораму с трагическим концом, но единственный ужас был в том, что он явно говорил правду. Эйджиро видел это в его серьезном, полном боли взгляде, слышал в его прерывающемся голосе. Теперь он Бакуго понимал: такую историю он тоже вряд ли бы кому-то рассказал.       — Я крикнул, помню, чтобы его оставили в покое, — продолжал Мидория. — Но он специально стал их провоцировать. Ругался, дразнил… Я понимал, что он хочет меня спасти. Я должен был встать. Но мне было так больно, что я все равно не смог бы ничего сделать.       — Не вини себя, — тихо сказал Эйджиро, поднимая на него взгляд. — Это просто какой-то пиздец.       Мидория криво усмехнулся и прочистил горло.       — Их главный, в общем… Пожалуйста, можно, я не буду этого говорить?       Эта звонкая, отчаянная, наивная просьба Мидории раздалась будто прямо из его детства, сорвалась с губ мальчишки, которому раньше времени пришлось повзрослеть, за миг до того, как его детская невинность прямо у него на глазах рассыпалась в прах.       — Конечно, — мягко сказал Эйджиро, глядя в его блестящие от непролитых слез глаза. — Не надо.       — Мы ведь до того дня даже не целовались никогда, — горько повторил Мидория. — А они его обзывали по-всякому… Когда они ушли, я вызвал скорую. Несколько дней его не видел. Меня-то подлатали, наложили гипс и отпустили. Я все рвался, но его мама меня не пускала. Мы встретились, только когда его выписали. Он был… Не хочу вспоминать! Таким… пустым. Безжизненным. Это было невыносимо. Я чувствовал себя таким никчемным. Все время, вот каждую минуту твердил себе, что все из-за меня. Если бы я не потащил его в тот переулок, все было бы хорошо. Если бы я к нему не полез, может, те ублюдки бы не пристали. Если бы я первый сделал то же, что и он, может, они выбрали бы меня…       — Ты в этом не виноват, — пробормотал Эйджиро, растерянно потирая маленький шрамик над правым глазом.       — Ага, мой психолог то же самое говорит, — невесело усмехнулся Мидория. — В общем, после этого все пошло под откос. Я пытался его поддержать, но постоянно как будто слышал тех ублюдков. Словно они все время стояли за спиной и ржали, ржали… Не знаю, что тогда должен был чувствовать он. Мне было так паршиво, я не знал, куда деться от этой вины. Я думал, что разрушил его жизнь, все испортил… Не смог его защитить! Ну, и в какой-то момент решил, что, может, ему будет лучше без меня.       Пару лет назад Эйджиро бы, наверное, накричал на Мидорию, упрекая в том, как тот посмел после такого бросить Бакуго одного. Но какой-то едва слышный, печальный, мудрый внутренний голос твердил одно: Мидории самому было шестнадцать. Как можно было требовать от него быть героем, когда он сам был всего лишь испуганным ребенком? Никто не был виноват в том, что случилось. Им обоим просто не повезло. Что это был за голос? Неужели то самое его доброе сердце, о котором ему столько говорила Мина? Может, в университете Эйджиро звезд с неба и не хватал, но в этот момент, в этом маленьком придорожном кафе, он твердо знал: Бакуго никогда не был распущенным, избалованным хулиганом. Мидория никогда не был предателем и подлецом. Оба они были просто запутавшимися, до смерти перепуганными детьми, которых вовремя не поддержали, не обняли и не сказали им, что они ни в чем не виноваты. Эта мысль казалась ему такой простой… Почему же она не пришла в голову самому Бакуго?       — А сам ты как это пережил? — мягко спросил Эйджиро. — Я имею в виду, потом.       Мидория удивленно взглянул на него, будто ожидал чего угодно, но только не обычного человеческого сострадания.       — Да я, если честно… Сначала вообще старался об этом не думать, — смущенно признался он. — Перевелся в другую школу, поступил в университет. Вот, наверное, я тогда сразу решил, что хочу спасать людей. Поэтому и в медицинский пошел… Уже только в университете понял, что я не в порядке. У меня с тех пор часто бессонница, и еще я очень заикался. Год назад наконец пошел к психологу. Она мне очень помогает, даже заикание почти прошло.       — А ты не думал поговорить с Бакуго? — осторожно начал Эйджиро. — В смысле, мне кажется, вам бы обоим не помешало.       Мидория кивнул с таким видом, словно эта мысль была с ним уже давно.       — Ну да, психолог тоже так считает. Я бы, наверное, хотел… Но пока не готов. Я только каждый день молюсь, чтобы у него все было хорошо. Ну, по крайней мере, кое-что я теперь точно знаю, — он слабо улыбнулся. — У Каччана есть хороший друг. Он не один. Я очень, очень этому рад.       Его голос звучал так искренне, что сердце Эйджиро сжалось от тоски. Он не знал, как признаться Мидории, что Бакуго, может, сам того не осознавая, повторил сценарий того, что когда-то сделал Мидория: оставил его, когда стало слишком страшно. Когда, видимо, так боялся его потерять, что решил и не вовсе не сближаться. Наверное, Эйджиро и не хотел, чтобы Мидория знал.       — Надеюсь, тебе это как-то поможет. Ты, главное, будь с ним добрее. Это он только притворяется злюкой. И, если подвернется момент, передай ему от меня привет, пожалуйста, — смущенно попросил Мидория. — И извинения. Может, я, и правда, когда-нибудь решусь с ним поговорить.       — Конечно! — пообещал Эйджиро и, скрепя сердце, выдал полуправду: — Если он перестанет на меня дуться и простит.       — Это же Каччан, — нежно рассмеялся Мидория. — Тебя он обязательно простит.       Чтобы обдумать разговор с Мидорией, Эйджиро потребовалось какое-то время. Первые несколько дней он провел в прострации, мало что соображая и существуя практически на автопилоте. В голове постоянно крутились слова Мидории, а перед глазами вставало то его бледное, измученное учебой и бессонницей лицо, то смутные, неясные тени того, что произошло с ним и Бакуго несколько лет назад. Эйджиро не мог поверить, что Бакуго пришлось пережить такой ужас, и он ни разу, ни единым словом, ни единым намеком не обмолвился об этом за все три года, что Эйджиро его знал. Наверное, рассказывать о таком было непросто. И все же Бакуго ведь доверял ему достаточно, чтобы пустить в свое сердце (Эйджиро все еще верил, что для него там осталось место), так почему не доверился и в этом?       Несколько дней Эйджиро провел, непрерывно пытаясь найти ответ на этот вопрос, и однажды, когда он снова лежал в кровати без сна, а Шинсо над ним уже мирно посапывал, ответ вдруг пришел сам собой. Эйджиро вспомнил, как Бакуго поносил сам себя в тот единственный раз, когда они переспали, как, не отойдя еще окончательно от шока, называл себя подстилкой и ничтожеством. В тот момент Эйджиро не думал, что Бакуго сам в это верит. Ему казалось, что это часть какой-то сложной и извращенной игры, в которую Бакуго играет с Тойей, не понимая, что играет с огнем. Но теперь, когда Мидория рассказал о том страшном дне, в сознании Эйджиро все встало на свои места. И слова Бакуго, и его связь с Тойей, и необъяснимая прежде привязанность к странным практикам, и рассказы нижних о том, зачем им нужна «тема». Вывод напрашивался безрадостный, но вполне логичный: да, все это время Бакуго, видимо, действительно в глубине души считал, что после того, что с ним случилось, он никому не нужен. Эйджиро с тоской в сердце вспоминал слова Мидории о том, что те ублюдки смеялись, когда их главарь надругался над Бакуго, и с ужасом понимал, что поступок Мидории тот, наверное, тоже принял за отвращение и брезгливость. Эйджиро вспоминал, как дрожал голос Мидории, и понимал, что в свои шестнадцать тот ненавидел себя за все, что случилось, как он считал, по его вине, и попросту испугался, что, если останется с Бакуго, то сделает все еще хуже. Что Мидория просто не разобрался в их с Бакуго чувствах и не сумел правильно выразить все словами. А Бакуго, разумеется, сделал неправильный вывод, что теперь, поруганный и порченный, он Мидории противен. Эйджиро не мог поверить, как всего один плохой день мог испоганить Бакуго всю жизнь и заставить ненавидеть и презирать самого себя настолько, что он все эти годы был уверен, будто заслуживает наказания.       Тяжелее всего было то, что Эйджиро, полностью погруженный в эти тяжелые раздумья, даже не мог ими ни с кем поделиться. Он подумал было поговорить обо всем с Миной, но потом отмел эту мысль: она наверняка бы помогла ему разобраться, но тогда пришлось бы рассказывать все, а он не мог предать доверие Бакуго. Даже если тот больше не хотел с ним общаться, Эйджиро все равно не стал бы раскрывать самый страшный его секрет, то, что Бакуго скрывал годами, изо всех сил делая вид, что этого не произошло, а если и произошло, то точно не с ним. Так что, как бы Эйджиро ни доверял Мине, он чувствовал, что будет неправильно обсуждать с кем-то еще то, что ранило Бакуго так сильно. Хорош он будет, если Бакуго все же вернется, а потом обнаружит, что о его прошлом знает добрая половина университета.       Так что думать приходилось самому. Смирившись с мыслью, что Бакуго ценит себя гораздо меньше, чем следует, Эйджиро попытался понять, как же так получилось, что он открылся ему, а потом пошел на попятную. В этом ему неожиданно помог разобраться Каминари.       Как-то раз они впервые за долгое время обедали втроем с Джиро, выкроив время между учебой, начавшейся практикой и репетициями группы. Джиро потащила их в любимую забегаловку, где, по ее словам, готовили лучший в городе гюдон. Они заказали по большой порции и болтали обо всем на свете. В какой-то момент Каминари к слову пришлась история о том, как он все-таки решился признаться Джиро в своих чувствах, и тогда девушка вдруг шутливо пихнула его локтем под ребра.       — Я бы не удивилась, если бы ты еще год соображал, тормоз!       — Я не соображал! — возмущенно огрызнулся Каминари, что вызвало у Джиро приступ неконтролируемого смеха. — В смысле, понял-то я сразу! Ну вот чего ты ржешь, как гиена? Я боялся, неужели не ясно?       — Чего боялся? — вдруг спросил Эйджиро с набитым ртом, толком не прожевав кусок мяса.       — Чего-чего, что она меня отвергнет, — мрачно ответил Каминари, искоса взглянув на девушку.       Та сидела, слегка покачивая палочками в руке, и смотрела на него в ответ с интересом, ожидая, что он скажет. Издевательские огоньки в ее глазах больше не плясали: вместо этого Джиро смотрела с нежностью и любопытством, своим выражением лица будто подбадривая Каминари.       — Ну, или что согласится со мной встречаться, а потом решит, что я лох и неудачник, — неохотно признался Каминари, отводя взгляд. — Я тогда думал, где я, а где Джиро!       — Знаешь… — протянула Джиро. — Конечно, не то чтобы я с тобой совсем не согласна, но я тебе сейчас двину.       Вечером того дня Эйджиро пытался писать реферат, но то и дело отвлекался, вспоминая слова Каминари. Что если Бакуго чувствовал то же самое? Что если он думал, что не достоин Эйджиро? Еще пару недель назад представить такое было бы тяжело: перефразируя Каминари, Эйджиро тоже думал, где он, а где Бакуго. Но если хотя бы на мгновение принять за точку отсчета то, что Бакуго в глубине души считал себя ничтожеством, то все вставало на свои места. Если Эйджиро, и правда, ему нравился, то, может, он испугался, когда Эйджиро признался в своих чувствах? Решил, что если всплывет правда о том случае, то Эйджиро начнет его презирать и бросит? Как, в понимании Бакуго, это сделал Мидория.       От этих размышлений у Эйджиро голова шла кругом. Все, что он узнал от Мидории, никак не изменило его отношение к Бакуго. Ничто не могло изменить тот факт, что Бакуго по-прежнему оставался самым невероятным, умным, талантливым и красивым человеком, которого Эйджиро знал за всю жизнь. Но как только он делал над собой усилие и пытался посмотреть на всю эту ситуацию глазами Бакуго, то его решение становилось Эйджиро понятно. Что ж, если Бакуго действительно считал, что Эйджиро был способен на такую подлость, то плохо же он разбирался в людях.       Пройдя практику и получив неплохое рекомендательное письмо, Эйджиро стал размышлять, как ему лучше вывести Бакуго на честный разговор. Пару раз он ему писал, но Бакуго не отвечал, оставляя сообщения прочитанными. Эйджиро бесился и нервничал. Он даже стал задумываться о том, что зря все это затеял: и поиски правды, и разговор с Мидорией, и последнюю отчаянную попытку вернуть Бакуго. Может, было бы лучше отпустить его? Проявить уважение к его решению и не пытаться заставить его передумать? Эйджиро, может, и смог бы на это пойти, если бы не помнил, как при нем Бакуго из угрюмого и злобного гремлина превращался в обычного человека, как он сначала начал ухмыляться его шуткам, потом научился расслабляться рядом с ним, а в конце и вовсе подпустил к себе так близко, как, возможно, не подпускал никого. Если бы Эйджиро мог забыть безмятежное и счастливое лицо Бакуго, когда они после душа укладывались в одну постель, он бы, наверное, оставил надежду. Но мысль о том, что Бакуго просто совершил глупую ошибку, его не оставляла. Да и неизменно хмурое лицо Бакуго, которое Эйджиро уже полгода наблюдал в коридорах университета, заставляло сомневаться, что тому без него действительно легче.       Было, правда, еще кое-что, что отравляло Эйджиро жизнь. Он вспоминал, как год назад Тойя спросил его, пытался ли он выяснить, чего хочет Бакуго, или просто сделал выводы сам. Эйджиро тогда не знал, что ответить, но теперь решительно отметал эту мысль каждый раз, как она гребаной уховерткой закрадывалась ему в голову. Да, год назад он толком не поговорил с Бакуго. Но ведь именно это он теперь и пытался сделать, чтобы окончательно расставить все точки над «i».       Когда до Эйджиро дошло, что близится Рождество, он долго истерически хохотал, так что даже невозмутимый Шинсо спросил, все ли в порядке. И почему только в Рождество каждый раз что-то случается? Хорошо еще, что Эйджиро не был суеверным и верил, что в этот раз рождественское чудо все-таки произойдет. Прошло уже достаточно времени — пора было запускать сцену после титров.       Когда он вновь, как и год назад, ехал к дому Тойи, то мысленно ругал себя, что не нашел лучшего места. Но где еще ему было застать Бакуго, если тот почти никуда не ходил, а в университете после занятий сразу запрыгивал на свой байк и уезжал? Лучше так, чем вообще никак. Эйджиро только надеялся, что ему удастся убедить Бакуго вместо поужинать или хотя бы прогуляться: не хотелось бы, чтобы гребаный старший Тодороки влез в их разговор. И хотя Эйджиро его уже не боялся, снова видеть его поганую ухмыляющуюся рожу хотелось меньше всего.       Добравшись до дома Тойи, Эйджиро с облегчением увидел в окнах свет. Встав неподалеку, за оградой соседнего дома, Эйджиро отправил Бакуго сообщение: локация, даже без текста. Спустя пару минут статус сообщения изменился на «прочитано». Эйджиро собрался с мыслями и стал ждать.       Ему повезло, и спустя еще несколько минут он услышал, как в доме открылась и тут же закрылась дверь, и по свежему снегу заскрипели быстрые шаги. Из-за ограды показался Бакуго в куртке нараспашку, повертел головой и, заметив Эйджиро, застыл. Эйджиро показалось, что в его глазах мелькнула надежда, но на улице было темно, и, возможно, это лишь разыгралось его собственное воображение. Бакуго оглянулся на дом, тоже зашел за ограду, грубо схватил Эйджиро за руку и потащил по улице. Только пройдя целый квартал, он остановился и обернулся.       — Чего приперся, идиот?! — грубо спросил он. — Не хватало тебе сопли вытирать!       — И тебя с наступающим, — вздохнул Эйджиро, не ведясь на провокацию. — Надо поговорить.       — О чем?! — рявкнул Бакуго. — Я тебе уже все сказал. Ты что, настолько тупой? Полгода думал и так и не понял?!       — Вот именно, — спокойно ответил Эйджиро. — Полгода думал. И нам надо поговорить. Меня не устраивают твои объяснения. Я хочу, чтобы ты здесь и сейчас назвал хоть одну убедительную причину, по которой ушел. Потому что я отказываюсь верить в тот бред, который ты наплел.       — Ох, как мы заговорили! — издевательски протянул Бакуго, машинально потирая кулаки. — Так ты сам себе сопли подтер, да? Мужиком без меня стал?       — Не усложняй, пожалуйста. Просто ответь на вопрос. Или нечего ответить?       — Да пошел ты! — прошипел Бакуго. — Я тебе уже сказал, чтобы ты отвалил. Чего ты ко мне все лезешь? Шел бы дальше ебаться с той девкой!       — Ее зовут Мина, и не приплетай ее, — огрызнулся Эйджиро. — Отвечай на вопрос. Какого черта ты ушел?       — Да какая тебе разница?!       — Потому что мне без тебя плохо, идиот!       Бакуго осекся, и его плечи обессиленно опустились, а лицо потемнело. Он вдруг показался Эйджиро смертельно уставшим, прямо как Мидория тогда, осенью. За спиной Бакуго желтым светом горел фонарь, в свете которого его волосы казались золотыми.       — Ну вот зачем ты это сказал? — тихо спросил он.       — Потому что это правда. Мне плохо. Чертовски плохо. Даже когда ты творил какую-то дичь, было легче, потому что ты был рядом. Я скучаю, придурок. Я все еще…       — Нет! — вскинулся Бакуго. — Не смей это говорить!       — Я все еще люблю тебя, — упрямо сказал Эйджиро. — Раз не хочешь мне отвечать, просто скажи, что это не взаимно. Только честно, по-мужски, без пиздежа. Давай. Это я приму.       Бакуго посмотрел на него с такой тоской, что Эйджиро дернулся было, чтобы его обнять, но вовремя сдержался. Бакуго сжал губы в упрямую тонкую линию, чтобы те не задрожали, и тяжело, шумно дышал носом. Казалось, внутри него борются противоречивые чувства, но он молчал. Шли секунды, и с каждой из них Эйджиро все сильнее уверялся, что был прав. Тягостное молчание Бакуго было самым красноречивым ответом.       — Спасибо за честность, — мягко сказал Эйджиро. — Позволишь тогда мне тоже честно кое в чем признаться?       Бакуго ничего не ответил, только продолжал на него смотреть, кусая губы, и Эйджиро принял его молчание за согласие.       — Я говорил с Мидорией.       Лицо Бакуго вытянулось и за мгновение сменило сразу несколько выражений: от смятения и испуга до гнева.       — Что, блять?!       — Я встретился с Мидорией, и он мне все рассказал, — уверенно продолжал Эйджиро. — И, пока ты не начал орать, я никому ничего не говорил и никогда не скажу. Так что давай честно. Почему ты ушел?       — Ты!.. — Бакуго задохнулся от ярости и сделал шаг к Эйджиро. — Какого хрена?! Как ты вообще… Что он там тебе напиздел?!       — Я только спросил, почему вы расстались, — у Эйджиро на лице не дрогнул ни один мускул. — Он рассказал. Мне кажется, я все понял, но хотел услышать это от тебя.       — Понял он, блять, — взревел Бакуго. — Раз понял, то какого хрена ты здесь?! Сказал бы спасибо, что избавил тебя от этого позора! Что, пришел поиздеваться? Деку, небось, тоже поржал?       — Вообще-то нет, — негромко ответил Эйджиро. — Ему самому тяжело. Он ходит к психологу. Если честно, тебе тоже…       — Завались! Нехуй мне заливать, как он там страдает! Сам же меня бросил!       — Думаешь, он это сделал, потому что ему было противно?       — Да у него на роже было написано!       — Он думал, что это он во всем виноват.       Когда Эйджиро в лицо прилетел кулак, он даже не удивился, потому что ожидал этого с самого начала. Чего он не ожидал, так это того, что на одном ударе Бакуго не остановится. Эйджиро стоически вытерпел еще два, а потом перехватил обе его руки и навис над ним, глядя сверху вниз. Бакуго попытался вырваться, но Эйджиро не просто так тягал штангу и жал гребаные эспандеры. Видимо, осознав, что Эйджиро его просто так не отпустит, Бакуго затих.       — Какого черта вообще? — растерянно выдохнул он. — Раз ты знаешь… Какого черта приперся? Я больше всего, блять, боялся, что ты узнаешь. Особенно после того гребаного видео… Да какая теперь нахуй разница. Хорош уже, пусти!       Эйджиро ослабил хватку, но вместо того, чтобы отпустить его, привлек к себе и обнял. Бакуго трепыхнулся пару раз, со всей силы ударил его кулаком в грудь, и вдруг всхлипнул и обмяк в его руках.       — Я приперся, потому что это ничего не меняет, придурок, — тихо сказал Эйджиро. — Даже если бы я знал с самого начала. Потому что это ты. И Мидория тоже так думал. Раз ты ему не поверил, поверь хотя бы мне. Или уж скажи, что тебе плевать.       — Да хватит! — звонко воскликнул Бакуго, и тут Эйджиро почувствовал, как его руки обвились вокруг его шеи, а холодный вздернутый нос уперся ему в щеку.       Стоило признать: Бакуго неплохо умел прятать свои истинные чувства, но вот играть роль и врать он не умел, по крайней мере, с Эйджиро. В тот момент Эйджиро готов был поклясться, что еще одна минута — и Бакуго заведет байк и уедет с ним, но тут прямо у него за спиной послышался низкий, мурлычущий голос.       — Пацан, хорош уже его мучить.       Эйджиро похолодел от страха. Ну разумеется, этот ублюдок все понял и пришел. Он медленно обернулся и увидел Тойю. Тот, как и год назад, стоял на улице почти раздетый — в одной футболке и штанах — и ухмылялся. Эйджиро почувствовал, как Бакуго в его руках напрягся и вцепился в его куртку, и Эйджиро инстинктивно обнял его крепче, прижимая к себе, словно пытаясь защитить от насмешливого взгляда его ненормального парня. В тот момент Эйджиро уже понял: Бакуго боялся не самого Тойю. Если бы он захотел, то вполне мог бы уложить его на лопатки и выбить пару зубов, как уже однажды доказал. Дело было не в этом. Даже если Тойя ничего не знал о его прошлом, он, видимо, мастерски умел играть на чужих чувствах. Эйджиро даже не хотел знать, что там Тойя говорил Бакуго во время их чертовых сессий, но от его голоса Бакуго становился вялым и до странного послушным, словно тот вводил его в гипноз.       — Отпусти его, — добродушно сказал Тойя, но его глаза нехорошо блеснули. — Котенку пора спать. Папочка уже даже расстелил ему кроватку. Понимаешь, о чем я?       Эйджиро только сжал зубы и прикрыл голову Бакуго ладонью, словно пытался уберечь его от грязи, что лилась изо рта Тойи. Бакуго постоял так немного, а потом вдруг тяжело вздохнул и решительно отстранился.       — Ты хотел честно, да? — тихо спросил он, глядя Эйджиро в глаза и не обращая на Тойю никакого внимания. — Я тебя не заслуживаю. Я до последнего надеялся, что ты просто, как все, хочешь поразвлечься. Тогда я, наверное, смог бы. Но когда ты это сказал… понял, что не смогу. Действительно не смогу, прости. Нам обоим так будет легче.       — Ты чего?!       Не в силах поверить в происходящее, Эйджиро, будто со стороны, смотрел, как Бакуго медленно отстранился, засунул руки в карманы, шмыгнул носом и, ссутулившись, направился к дому, по пути грубо толкнув самодовольно улыбавшегося Тойю плечом. Проводив Бакуго липким, блудливым взглядом, тот развязно облизнул губы и послал Эйджиро снисходительную усмешку.       — Вот веришь, нет, пацан, мне тебя даже жалко. Оставь ты его уже в покое. Я на таких истеричек насмотрелся. Поверь, этого парня уже ничего не спасет. Ты что, думал, будешь водить его на свидания и поить тыквенным латте? Ну серьезно, блять?       — Да, — тихо ответил Эйджиро, почти равнодушно осознавая, что внутри у него умирает что-то очень важное. — Если честно, да, так и думал. Забавно, скажи?       В кампус Эйджиро вернулся в странном спокойствии, от которого ему самому становилось жутковато. Сердце не болело, легкие не сдавливало, только глухо стучал в висках пульс, и в груди расползалась сосущая пустота. Все было кончено, теперь он знал наверняка. И все же от осознания, что он сделал все, что мог, было легче. К тому моменту Эйджиро уже почти год жил, задыхаясь, словно утопающий, из последних сил барахтающийся на поверхности воды, отгоняя мысль о неизбежной скорой гибели. Но после их с Бакуго последнего разговора все встало на свои места. Тодороки с самого начала был прав: «Нельзя спасти того, кто сам хочет сдохнуть». Эйджиро попытался. По крайне мере, теперь он мог жить без сожалений.       Остаток четвертого курса прошел, будто в мареве. В не характерной для себя манере Эйджиро почти все время посвятил учебе, чтобы после окончания университета устроиться в хорошее место и сразу начать жить отдельно от родителей. После занятий и обеда он шел в библиотеку, вечером выбирался на короткую пробежку или в зал с Тецутецу и рано ложился спать, мысленно благодаря небеса, что в соседи ему достался именно тихий и понимающий Шинсо. Мина и Каминари иногда пеняли ему на недостаток общения, но он только отшучивался, оправдываясь тем, что сам он экзамены не вывезет, если не подготовится, как следует. Отчасти это было правдой.       Он почти не заметил, как наступила весна. Экзамены прошли на удивление спокойно: то ли Эйджиро действительно проделал неплохую работу, то ли после всего, что он пережил с Бакуго, у него просто не оставалось сил тревожиться по другим поводам. Каждый раз, узнавая результаты, он испытывал только слабое удивление: он что, все это время так мог? Получив диплом, он почти сразу устроился на стажировку в ту же компанию, где проходил практику. На его счастье, его там запомнили, как толкового и исполнительного парня. Стажировка пролетела незаметно, и уже скоро Эйджиро приняли в штат. До этого он жил в родительском доме, но, получив первую же зарплату, снял небольшую однокомнатную квартиру на окраине города. Провожая, отец крепко хлопнул его по плечу, а мама обняла. Эйджиро знал, что они им гордились.       Очередной год подходил к концу, становилось прохладнее, а Эйджиро постепенно привыкал к новой жизни. К нему часто приезжала Мина: она тоже устроилась на работу сразу же после выпуска, и часто жаловалась, что времени на блог совсем не остается. Они с Серо сняли одну квартиру на двоих и решили попробовать пожить вместе, чтобы понять, смогут ли сосуществовать в быту. С Тецутецу Эйджиро тоже продолжал общаться. Хоть и жили они теперь довольно далеко друг от друга, но в выходные иногда вместе выбирались за город размять ноги. Раз в пару месяцев ему писал и Шинсо: по доброй памяти приглашал пообедать вместе. А вот с Каминари и Джиро Эйджиро виделся реже: те уверенно решили продолжать музыкальную карьеру и теперь с утра до ночи работали над первым настоящим альбомом. Впрочем, на концерты, которые они иногда давали в клубах, чтобы подзаработать, Эйджиро звали каждый раз, и он поражался, насколько изменилась их музыка, насколько объемнее, полнее и выразительнее стало ее звучание. Голос Джиро пробирал до мурашек, а игра Каминари на гитаре стала настолько профессиональной, что Эйджиро только теперь понял, как его друг вырос по сравнению с первым курсом, когда они только познакомились.       На работе у Эйджиро тоже появился товарищ, Амаджики. Он был старше Эйджиро на пару лет и уже успел перейти на позицию миддла. Это был необычайно умный и одаренный, но очень уж стеснительный парень: лучше всего ему работалось в одиночестве, а в окружении других людей он тушевался, поэтому в отделе над ним беззлобно посмеивались, но Эйджиро он сразу понравился. Со временем, Амаджики ему открылся и часто подсказывал что-то по работе, а Эйджиро в ответ помогал ему поверить в себя.       В своего начальника же Эйджиро был только что не влюблен. Господин Тойомицу напоминал ему его самого, только старше и круче: каждое утро он оптимистичным ураганом влетал в отдел, без лишних разговоров раздавал указания и всегда готов был помочь. На фоне большинства коллег господин Тойомицу выделялся ростом под потолок и могучим телосложением. Руководителем он был строгим, но понимающим, и к самому Эйджиро тоже по-отечески проникся. Однажды даже для укрепления командного духа пригласил его и пару других стажеров на обед. Там он, между делом, похвалил физическую форму Эйджиро и, хитро улыбаясь, показал ему на телефоне фотографию какого-то огромного мужика, килограммов под двести, а потом долго хохотал, глядя на вытянувшееся лицо Эйджиро, когда до того все-таки дошло, что тем мужиком был сам господин Тойомицу до того, как сбросил лишний вес.       Наступил декабрь. Работы было невпроворот, в офисе приходилось задерживаться допоздна, и у Эйджиро почти не оставалось ни времени, ни сил ни на что другое. Он думал только о том, как бы дожить до Рождества, когда хотя бы пару дней можно будет отдохнуть, возможно, даже съездить в горы. Впервые в жизни ему хотелось выбраться куда-нибудь на природу в одиночестве: побыть наедине с самим собой, помедитировать, полюбоваться заснеженными пейзажами, выдохнуть наконец.       Двадцать третьего декабря он уже заканчивал отчет, когда его личный телефон, стоявший на беззвучном режиме, вдруг завибрировал. Эйджиро поморщился и мужественно проигнорировал его, боясь ослабить концентрацию. Телефон завибрировал еще пару раз, но Эйджиро держался молодцом. Перепроверив таблицу и сохранив файл, он отправил отчет господину Тойомицу и шумно выдохнул, откидываясь в не слишком удобном кресле. На часах было 17:58. Протаращившись пару минут в потолок, он лениво взял телефон, активировал экран и замер, не веря своим глазам.       Да уж. Следовало ожидать, что от этого человека ему под Рождество всегда прилетают сюрпризы.       Входящие (Бакубро): Привет. Даби на Рождество решил поехать на Хоккайдо, тащит с собой, но я так больше не могу. Мы на вокзале, поезд уходит в 19:35. Кроме тебя, мне больше некому написать. Я пойму, если ты не приедешь. Кажется, я проебался       Входящие (Бакубро): Локация       Входящие (Бакубро): Я тоже скучал, Эйджиро       Эйджиро потрясенно пялился на свое собственное имя, подсвеченное холодным мерцанием экрана. Как будто ничего и не изменилось за этот год. Как будто не было этой пустоты в груди, смирения с неизбежным, чувства бессмысленности всего происходящего. Бакуго впервые назвал его по имени. Бакуго просил его о помощи. Кажется, теперь он действительно больше не хочет быть с Даби. Неужели он что-то понял? Неужели он, и правда, думал об Эйджиро все это время? И неужели в их истории, как в настоящем супергеройском кино, все-таки было две сцены после титров?       — Амаджики! — Эйджиро вскочил из-за стола, чуть не опрокинув кресло, и сломя голову бросился к старшему товарищу.       Тот сидел за компьютером с бледным, почти уже синеватым лицом, и бездумно пялился в экран. Казалось, от напряжения и постоянного недосыпа последних дней у него уже дергался глаз. Эйджиро знал, что Амаджики тоже устал, но в тот момент вся надежда была только на него.       — Чего тебе? — смущенно спросил Амаджики. — Не ори, пожалуйста, на нас все смотрят.       — Амаджики, выручай! — взмолился Эйджиро. — Мне надо бежать. Некогда объяснять, прости, вопрос жизни и смерти! Я закончил отчет, там все в порядке, я уверен, прикрой перед боссом, пожалуйста!       — Мне что, делать больше нечего? — буркнул Амаджики, отворачиваясь. — Я и так зашиваюсь. И вообще, ты его любимчик, сам и разбирайся.       — Умоляю, один раз! Я для тебя что угодно сделаю! И в отпуске подстрахую, и в выходные выйду, если что, и презентации для тебя буду верстать, только помоги! Мне, правда, надо бежать!       Амаджики задумчиво на него покосился, будто пытаясь что-то прочитать по его лицу, а потом отмахнулся.       — Делай, что хочешь. Мне все равно тут до полуночи сидеть. Одной головной болью больше, одной меньше, уже без разницы.       — Амаджики, ты!.. — задохнулся Эйджиро от нахлынувшей благодарности и в порыве чувств хотел уже обнять приятеля, но вовремя сдержался. — Я твой должник! Пришли мне свой адрес, слышишь? Я тебе завтра целую коробку такояки закажу!       — Да с чего вы все взяли, что я люблю такояки?! — неожиданно громко возмутился Амаджики.       Но Эйджиро его уже не слушал. Он схватил сумку, кое-как влез в куртку, накинул на шею темно-красный шарф и выбежал из офиса. Перед лифтом выстроилась очередь, и Эйджиро, плюнув на все, рванул вниз по лестнице. Выбежав из здания на площадь, заполненную спешащими куда-то людьми, как муравьями, он на мгновение замер. На следующий день канун Рождества. Все завершают дела на работе, в последний момент покупают подарки, навещают родных, встречаются с друзьями. В городе царил предпраздничный хаос. В вечерней темноте улицы горели разноцветными огнями, машины стояли в таких страшных пробках, что между ними даже пешеходу было не протиснуться, водители раздраженно сигналили.       Эйджиро нервно отдернул левый рукав и взглянул на часы: 18:07. До вокзала примерно два часа пешком. На наземном транспорте он точно не доберется, в метро коллапс. Чтобы прожить этот день без сожалений, ему оставалось только одно.       Эйджиро потуже подтянул ремень сумки, ослабил галстук, глубоко и решительно вздохнул — и побежал.