только сценарий, что им заранее прописали

      Хэнк смотрит на него. Прямо в глаза. Отрешённые, будто мёртвые. Взгляд Кисы неподвижен, он больше не скользит по его лицу, не мечется в растерянности из стороны в сторону. Он больше не наивно-выжидательный. Боря застыл на месте, как изваяние, провалился куда-то глубоко внутрь его тёмной радужки. Глупое сердце едва стучит в груди. Трепыхается в осознании произошедшего, как полудохлая птичка.       Силы воли на долго не хватит, он сразу это знал, потому когда становится совсем невыносимо, отворачивается. Смотрит в сторону, взглядом откатываясь далеко-далеко, вслед за пенистыми волнами. Хэнк чувствует себя настоящим предателем, и уже не впервые. Позорным стукачом, лживым другом, библейским иудой... Всеми ими сразу, и одновременно никем. Погода полностью соответствует той буре, внутренней катастрофе, что набухает внутри с каждой новой секундой молчания. Внутри всё движется, мнётся, бурлит, дрожит на грани обморока из дешёвых ситкомов, но внешне он стоит спокойный, окаменевший. Словно совсем ничего не чувствует. Ваня всё ещё смотрит. Боря замечает это краем глаза, но повернуться в его сторону не находит сил. Кажется, что воздух сейчас полыхнёт огнём и весь привычный мир укатится в пасть чёрной дыры. Бухта шумит, обдавая свежестью, белые чайки кружатся над их головами, но всё это выглядит нереальным. Всё это произошло где-то в другом измерении, в другой галактике. Они с Кисой словно застряли в стеклянном кубе, стены которого постепенно сжимаются, стискивая их тела. В эту самую секунду он просто ненавидит этот взгляд. Внутри, от безвыходности, медленно разрастается желание заговорить. Сказать что-то совсем другое, отомотать ситуацию назад и не дать ему услышать тех слов, что порезали их дружбу на до и после. Пытается, но не может. Почему просто нельзя вернуть всё назад? Боря, наконец, не выдерживает тяжести потускневшего взгляда напротив. Дёргается, как заведённый солдатик, трясёт головой, ладонями впивается в края излюбленной синей толстовки. Поворачивается и... чувствует, как их стеклянный куб с хрустом и звоном битого стекла в ушах, разлетается на осколки. В его больном воображении, они сыплются с неба, словно белый дождь, когда порыв ветра выхватывает злые слова и подкидывает их в воздух: — Я тебя, блять, ненавижу, — цедит Кислов сквозь зубы, сплёвывает на мокрый песок и уходит прочь.