Пугало исчезает в полночь

Салли оставила в коридоре на полу свой рюкзак и прошла следом за дедушкой. — А разуваться вы дома не приучены, юная леди? — уточнил он с усмешкой и сощурился. Глаза у него были всё ещё яркие, голубые — на сухой загорелой коже, смуглой и исчерченной морщинами, и всё в нём было похоже на землю и небо, на мир вокруг, на весь Теннесси. Дедушка прожил здесь уже семьдесят два года и был всё ещё крепок, как старый грецкий орех, растущий на самом краю его участка, возле золотого моря. Золотое море — это поле с подсолнухами, простирающееся во все стороны, куда ни брось взгляд. Салли на его замечание смутилась и быстренько сняла кроссовки. Новые белые «найки», которые она купила прямо перед поездкой, примостила возле рюкзака и прошла в гостиную. Дом был большим, старым, в два этажа. Массивная деревянная лестница вела наверх; напольные часы, отбивающие время глубоким звоном, были наполированы до блеска. Бабушка часто говорила ещё маленькой Салли, что это старинные часы, доставшиеся от прабабки. Настоящая семейная реликвия. Салли хмыкнула, глядя на них: часы всё ещё были живее всех живых и на старинные мало походили. Может, старики купили их где-нибудь на деревенской толкучке и пудрят ей мозги? С кухни доносились аппетитные запахи. Бабушка наверняка, как и каждый раз к её приезду, варила кукурузные початки и запекала индейку. Вспомнив ещё её знаменитый пирог с почками, Салли с удовольствием потёрла руки и встала в дверях. — Ба, я приехала! Бабушка Мередит действительно стояла у духовки, помогая себе полосатой прихваткой, чтобы вытащить противень с индейкой, пышущей душистым жаром. — Ты уже здесь! — она с растерянной улыбкой посмотрела на внучку и аккуратно поставила горячий противень на полотенце. — Мой руки, переодевайся… Милая, я так тебя рада видеть! Давай сначала ты немного придёшь в себя с дороги, а потом мы поговорим, да? А я пока сделаю пюре… Вот так всегда, у бабушки с дедушкой каждый год задача — откормить Салли. Она снова хмыкнула — в этом возрасте, когда тебе едва стукнуло восемнадцать, хмыкать выходит чаще, чем улыбаться. Потом закатила глаза и, покачав головой, вернулась в коридор, чтобы взять свой рюкзак и отнести его в комнату на втором этаже, которую она всегда занимала, когда гостила в этом доме. Старая лестница скрипела на все лады. Вдоль неё висели семейные портреты и фотографии. Салли знала только некоторых людей на них: до остальных ей не было дела, а бабушка с дедушкой никогда не настаивали с изучением фамильного древа и прочей ерунды. Салли толкнула дверь в комнату, и та легко поддалась. Что-то в коридоре в тот момент скрипнуло у неё за спиной, тогда-то Салли быстро обернулась — но там никого не было. Она потёрла плечо и нахмурилась. Это просто старый дом, здесь много чего скрипит и шуршит. Часы тикают внизу, половицы постанывают, даже когда по ним никто не ходит. Надо почаще повторять себе это. Салли отвернулась и осмотрела комнату. За почти два года здесь ничего не изменилось, но было заметно: пыль протёрта, на подоконнике в чистой вазе стоит букет полевых ромашек, а узенькая кровать застелена свежим бельём. Салли задумчиво прошлась вдоль стены, касаясь её кончиками пальцев. Наволочки и пододеяльник сильно пахли отбеливателем. Старомодные детские обои — все стены в плюшевых медвежатах — немного раздражали, но это ничего, по крайней мере, терпимо. Вздохнув, Салли присела на пружинящую кровать. Хотелось бы не так, конечно, конец лета провести. Она с тоской достала из кармана джинсов смартфон, разблокировала его и взглянула на непрочитанное сообщение. «Ты уже добралась?» От мамы. Поджав губы, Салли быстренько набрала ей успокаивающий ответ и отложила телефон на подушку. Что сожалеть о потерянном времени, если она уже здесь, а не во Флориде вместе с друзьями, как и хотела? Родители всё время дико боялись, когда она уезжала от них с классом, с подружками или с Мэттом, когда она с ним встречалась. Они для них были «чужими людьми», «небезопасными людьми», и очень переживали за Салли. На семейном ужине было решено, что Салли, пока родители заняты перепланировкой дома и ремонтом, отправится к бабушке с дедушкой в Теннесси, потому что в этом сентябре она уедет в колледж в Атланту и долго ещё не сможет навестить их. И вот она здесь. Скучающе, Салли поднялась с кровати, подошла к одному из двух окон во французском переплёте. Ладонями оперлась о подоконник. На нём было немного сырой земли. Интересно, откуда? Может, раньше бабушка выращивала здесь цветы? Покачиваясь на носочках, Салли смотрела на вид из окна. Совсем не изменившееся, сколько она себя помнила, скучное поле с подсолнухами. Совсем не изменившийся — разве что покрашенный свежей белой краской — амбар. И старый дедушкин голубой пикап не изменился тоже. Он стоял возле дорожки у дома, блестящий и чистенький, словно только что купленный, хотя ржавчина уже поела крылья и бампер. Взгляд, скользящий по полю и соседскому дому далеко-далеко вдали, вдруг споткнулся обо что-то тёмное. Салли прищурилась, разглядывая странный силуэт среди цветов. Это человек стоит так неподвижно? Нет… это пугало. Поставлено почти посередине поля между их домом и фермой Миллеров. Салли равнодушно перевела взгляд вбок и вдруг вспомнила, что года два назад, таким же жарким летом, как это, отлично подружилась с соседскими ребятами, братом и сестрой Миллерами, Тимом и Тамарой. Интересно, смогут ли они увидеться в этот раз? Салли задумалась и отвернулась от окошка, присев на краешек подоконника. В голове всплыло воспоминание. Загорелые руки. Каштановые волосы по плечи и задорная улыбка. Яркая, светлая, ласковая. Никто так не улыбался, как Тим. — Салли! Обед! — Это крикнула бабушка. Салли встрепенулась и встала с подоконника. Она ехала на автобусе восемь часов, чертовски устала, и съесть могла сейчас что угодно. На ферме, на свежем воздухе, у неё проснулся зверский аппетит.

2

На новом месте спалось беспокойно, и бабушка Мередит это прекрасно знала. Она тихонько постучалась в дверь внучкиной спальни, подождала, пока та откроет. Салли смутилась, когда увидела в руках у неё поднос, а на нём — ну это было очень мило — большой стакан молока и кусок пирога. — Ба… — неловко улыбнулась Салли. Она уже приняла душ и запахнулась в халатик. Халатик был уже взрослым, шёлковым, бежевым. Бабушка посмотрела на него очень внимательно. Она вряд ли привыкла к тому, что внучка уже выросла. — Ну чего ты, не стоило. Проходи! — Нет-нет, — спохватилась та. — Я ненадолго, милая, просто пожелать спокойной ночи. И вот, приготовила немного молока. Как ты любишь. Но Салли не любила молоко, только в кофе его добавляла. Обижать бабушку она не хотела. Она взяла из её рук, морщинистых, крючковатых, уже очень немолодых и артритно покрытых коричневыми старческими пятнами, поднос. — Не стоило, ба. Сейчас, погоди. Она отвернулась и отнесла поднос на комод. — Спасибо, но я правда не очень… Когда она повернулась к двери, коридор был уже пуст. Дверь так и осталась чуть-чуть приоткрытой, и Салли, слегка нахмурившись, сначала открыла её и посмотрела в темноту коридора, совсем пустого. — Ба? — позвала она, но в дальнем конце коридора мелькнула узкая бабушкина спина, бросившая на стену длинную тень, и Салли поджала губы. «А как она могла так быстро…» — и она мотнула головой, отогнала эту мысль. Потом закрыла дверь до щелчка и помедлила, встав напротив. По спине пробежал холодок. За дверью что-то скрипнуло. Затем несколько половиц, будто продавленные чьим-то весом, запели на все лады. Салли потёрла щёки и нервно вздохнула. Старые воспоминания об этой ферме были не только приятными, и вот теперь все они нахлынули на неё, как морская волна. Помни, что дом старый. Он даёт усадку. Мало ли что. Лучше об этом не думать. Лучше об этом не знать. «Но всё же, как она так быстро испарилась? Она жаловалась на больные ноги весь вечер». Салли не сдержалась и подошла к двери, снова осторожно отворила её. Вышла в коридор, где не было света — совсем не было. Тогда ей стало пусто, холодно и неуютно. Тогда и почудилось, что в темноте что-то есть. Всегда и всем кажется именно так, потому что темнота — это неизвестность. Салли пыталась себя убедить: так срабатывают наши инстинкты. Те самые, родом из давнего, уже забытого прошлого, когда человек жил племенем. Когда бояться нужно было не фантомов, не призраков или что-то такое же абстрактное, а хищников, прячущихся в темноте. Всё объясняется так легко. И бояться совсем нечего. Но Салли на всякий случай поскорее заперлась и снова вслушалась в тишину. И когда она отошла к кровати, ей опять показалось, что за дверью кто-то стоит.

3

Она поставила тарелку с пирогом на одеяло, прислонила к стене пышную перьевую подушку и удобно устроилась на кровати, прикрыв ноги пледом. Стояла свежая августовская ночь. Здесь был не город, это чувствовалось в воздухе, в небе за окном, но особенно — в звуках. Когда жизнь в доме замирала, а ночные тени пробирались в комнаты и коридоры, кому хочешь становится не по себе. Даже Салли. Особенно Салли. Она включила на планшете фильм: выбрала из всего, что было в планах посмотреть, «Дети кукурузы». Книгу она читала. Салли ждала, что фильму тоже удастся её напугать. Прошли титры, заиграла вступительная музыка. Задумчиво забрав тёмно-рыжие прямые волосы в конский хвост, Салли углубилась в просмотр, откусывая пирог по кусочку. На часах было три минуты первого. Миновала полночь. Салли тихонько кемарила в тёплой кровати. Сначала фильм увлекал, но, когда перевалил за половину, стал затянутым и неинтересным. Салли потёрла глаза кулаками: пора ложиться, вот только она как можно дольше отодвигала необходимость отключиться от сети, отложить фильм с понятными и привычными звуками в сторону и попытаться уснуть в тишине, прерываемой поскрипыванием сверчков за окном да шелестом кукурузных стеблей, которыми поигрывал ночной ветер. На экране Бертон Стентон серьёзно сказал: — Любая религия без любви и сострадания — это ложь. Перед сном Салли предстояло сделать ещё кое-что, но она не могла заставить себя. Физически. Не могла открыть снова дверь и пройти в туалет: в большом доме, ночью, словно маленькая, она побоялась бродить одна, совсем как в детстве, когда папа ждал её под дверью ванной комнаты — пока она ходит по-маленькому, краснея и смущаясь. Это был такой силы страх, что он подавлял даже стыд. Салли сейчас была как в свои четыре года, десять лет и четырнадцать лет. Как каждый раз, когда оказывалась здесь, на ферме Мейсонов. «Мне страшно, папочка. Там, в шкафу, живёт страшила, можно мне поспать с тобой и мамочкой? Можно, ты отведёшь меня в туалет?» И родители никогда ей не отказывали. Она приоткрыла окошко, подняв раму вверх, и вылила молоко прямо на землю, очень надеясь, что за ночь оно впитается и улик на месте преступления не будет. Салли оценивающе посмотрела вниз — пятно на земле не слишком заметное, утром от него и следа не останется. Наверное. — Ну, вот, — пробормотала она себе под нос и посмотрела на экран, словно говоря с персонажами «Детей кукурузы». — А я нашла выход. Как вам? Она положила руки на раму, собираясь захлопнуть её, как вдруг взгляд — на самой периферии — уловил движение в поле. Салли тревожно подняла глаза, вгляделась, замерла. Странное дело. Кажется, будто кто-то прокладывает дорожки вдоль поникших стеблей высоких подсолнухов, шевелит их, бередит. А может, это ветер? Или собака? Есть ли у бабушки и дедушки собака? Салли задумалась, попыталась вспомнить. Когда приезжала, не видела… Да и никогда не было. Вдруг нечто, шевелящее цветы, остановилось. Дорожка, змеящаяся по стеблям, оборвалась. Оно встало — практически напротив окна. Салли ощутила на себе чей-то взгляд и обмерла; это было ни с чем не сравнимое чувство, очень знакомое каждому с самого рождения, как священное знание, как недобрый дар — это понимание, когда кто-то сверлит тебя глазами в упор. Салли поёжилась, но сама оторваться от поля смогла не сразу. Высокие подсолнухи шелестели и вздыхали, но между их крупных голов невозможно было хоть что-то разглядеть. Посмотрев ещё немного, Салли закрыла окно. Но, едва рама опустилась на подоконник, позади послышался тихий скрип. Дверь, открывшаяся от невидимого толчка, мягко стукнулась бронзовой ручкой о стену и распахнулась настежь. В комнату, освещённую одним лишь огоньком тусклого ночника, смотрела густая чернота из коридора. Сердце у Салли громко заколотилось. Она, совладав с собой, быстро прошла к двери и как можно тише закрыла её, а после отпрянула назад, словно ожидая, когда та снова издевательски откроется. И что ты тогда будешь делать? Но больше ничего не происходило. Выждав минуту-другую, Салли беспокойно нырнула под одеяло, поджав к животу колени и согревая озябшие ноги. Сон ещё долго не шёл. Салли смотрела в потолок, перебирая в уме всё случившееся за долгий день и стараясь думать о чём-то простом и понятном, и в какую-то минуту всё же прикрыла глаза на секунду-другую. Комната поплыла перед глазами, как полотно со смазанными красками. Сон сомкнул веки. Салли уже задремала, когда угасающий взгляд уловил лишь на миг высокую длинную тень, брошенную от окна. Салли была в точке невозврата. Она уснула, сунув руки под подушку и не зная, что перед ней замерло дышащее землёй и соломой, холодом и кровью нечто.