Пугало исчезает в полночь

Из чероки на этой земле остались только те, кто работал на белых. Остальные жили в резервации. Стоял тысяча девятьсот семнадцатый год, июнь месяц. Американские войска только шестого апреля вступили в Первую Мировую войну, до того удерживая нейтралитет. Тогда президент Вудро Вильсон, которого впоследствии прозвали Миротворцем за его талант погашать, а не раздувать конфликты в театрах военных действий — хотя вряд ли такое скажешь про человека, принявшего участие в крупнейшей войне того времени — неохотно согласился поддержать Великобританию и ряд дружественных стран в борьбе против Германии. В тот год все мужчины от двадцати одного до тридцати одного года, крепкие телом и способные держать оружие в руках, были призваны. Среди одного миллиона человек, ушедших на фронт, не было Нила Блэкмора. Прошлой зимой ему стукнуло тридцать пять, он трудился на ферме Миллеров с юношества и сильно хромал, потому что с десяток лет назад, когда на этой земле царили другие законы, конь здешнего богатея наскоком оттоптал ему ногу и сломал ступню. Нила, конечно, свезли в больницу, но он был индеец, и, верно, что-то там сделали неправильно, потому что ступня срослась худо, и Нил с тех пор хромал. Ходил он вразвалочку, вальяжно, неторопливо, но везде поспевал. По лесу и в поле он передвигался бесшумно. Сколько ни пытались фермерские сыновья с дружками овладеть этим удивительным навыком, но они не могли взять в толк, как хромой Нил крадётся совсем по-звериному, неслышно. Может, у него есть какое-то колдовское знание? Нил усмехался и показывал, что надо делать, но парни всё равно не могли взять в толк его науку. Мать только сердилась: — Что вы удумали, тягаться с дикарём! Нил — красный, у него это в крови, а вы? Бога ради, Ник, пожалуйста, не споткнись и не воображай себя индейцем. Поди лучше к отцу и помоги ему в сарае. Нил был не единственным помощником по хозяйству, но для Миллеров оказался человеком в своём роде незаменимым. Вопреки всем ожиданиям, он был улыбчив и услужлив, и совсем не походил на тех хмурых, гордых индейцев, которых ребята Миллеров частенько видели по дороге домой. Когда индейцы попадались детишкам на пути — идущие в свою резервацию пешком с наёмной работы — то мерили тех долгими, хладнокровными взглядами. Но Нил был не таков. В его глазах всегда горел тёмный, диковатый огонёк. Он любил резать по дереву и рассказывал много историй. Посеянный его руками подсолнечник рос высоким и крепким. Нил верил в Унетланви и говорил, что Он есть всё сущее, телесное и бестелесное, разом, — но в церковь ходил, как того требовали от каждого краснокожего в Теннесси. Тогда Нил надевал свою широкополую коричневую шляпу и костюм, в котором выглядел унылым безработным адвокатом, забирал чёрные волосы, в низкий узел вместо косы, спускавшейся между лопаток, и вместе со всеми послушно читал молитвы, пел псалмы и отмечал все католические праздники. — Разве ты не веришь в Великого Духа, Нил? — подначивали мальчишки, Ник и Фредди, а также Чак Мейсон, их дружок с соседней фермы, и ещё несколько ребятишек с других мест. Нил кротко улыбался и жал широкими плечами. — Все мы верим в одно и то же, только каждый называет это по-разному, — отвечал он. У Нила была тёмная, коричневая, как земля в поле, загорелая кожа, и белые зубы с чуть выдающимися вперёд верхними и нижними клыками, отчего улыбка его казалась чуточку нечеловеческой и самую малость хищной, так что бабушка Мейсонов всегда щурилась и говорила ему — «Не скалься, отродье». Нил на это только хохотал. В его маленьких, узких чёрных глазах жило по дьяволу, как с гордостью говаривал отец мальчишек-Миллеров. Он относился к Нилу с любовью хозяина, который завёл себе хорошую собаку, хотя понимал, конечно, что было уже не то время, чтоб к индейцам так относиться — теперь их просто ненавидели. У других на фермах не было такого помощника, как Нил. Даже за деньги не было. Чёрные работали вполсилы, с ленцой, и всё больше тянулись на свободу. Других индейцев сюда было не заманить. Тоже, черти, больно свободолюбивые. А Нил ковырялся с землёй, собирал подсолнечник, ухаживал за лошадьми и коровами, чинил по дому и в сарае, неплохо водил машину и был послушен, и правда, как пёс. Глава семейства нашёл его мальчишкой на дороге, когда Нилу было только семнадцать и он жестоко болел пневмонией. Нил не говорил, откуда сбежал и как оказался в таком плачевном состоянии. Но после того, как Миллеры его приютили и выходили, стал работать на них — за еду и кров. Денег ему не платили. Он их никогда и не просил. Так повелось, что Нил Блэкмор стал жить здесь, в Теннесси, на ферме, и знал эти земли, как никто другой. Ведь они принадлежали его народу. Лето в тот год было жарким, знойным. Подсолнухи быстро вымахали в росте, выпрямили тяжёлые головы, налились чёрными семенами. Нил много работал в поле и во дворе, и был так занят, что порой забывал поесть — да есть и не хотелось на такой-то жаре. Отдыхая в сени дерева в жаркий полдень, он курил, добродушно попыхивая дымом. Джемма, дочка хозяина, обносила всех едой, и он ел, что дадут, а если не хотел есть, молча закапывал то, что принесли, под деревьями. Когда зной становился невыносимым, Нил доставал флейту и играл на ней. Он казался безразличным ко всему, но на самом деле был хитёр и хорошо видел, что белокурая Эбигейл Мейсон, средняя соседская дочка, зачастила к Миллерам на ферму и, красиво устроившись с подружкой, Джеммой, на лужайке в тени высоких сахарных клёнов, всё смотрела на него. Нил всё чаще останавливал прямой, далеко не робкий взгляд не на ней, а на её старшей сестре, Морган. Они с Эбби были неразлучны, в возрасте разница между ними составляла год или два. Она была девушкой строгой и прямой, хотела на другой год уехать в Нашвилл и учиться на акушерку. Она не хохотала с другими девушками по уголкам, и не обменивалась сплетнями, и не делилась секретами. У неё не было кавалера, хотя она любила ходить на танцы. Рыжая и вся усыпанная веснушками, она была словно исцелована солнцем. Она так хорошо знала, что будет делать по жизни — но стоило однажды приехать к Миллерам и разок услышать, как ловко играет на флейте-пимак хромой Нил, как её прекрасное будущее стало зыбким и неясным. Пимак индейцы звали флейтой любви. Флейт таких было много, все — разных тональностей, и звучали тоже по-разному: одна — хрипло и чутко, другая — нежно и ласково. Флейту Нила, его wiíkižo, вырезанную из кедра, звали Совой: она и кликала по-совиному низко, мелодично. В каждом звуке была глубина и вибрирующая дрожь. Флейта играла всегда тихо, но Морган услышала бы её откуда угодно, даже если была далеко от Нила. Влюбившись в его игру, полюбила она и его, но ответа не получила. Как всякое юное, любящее создание, она незаметно для себя сделалась несчастна и ревнива, и в ревности своей замечала, что девчушки с округи, её соседки, любили слушать пимак, если оказывались у Миллеров. Юноши обращали на него внимания не больше, чем на пастушью дудку: ну, есть и есть. Но, видимо, не зря пимак был флейтой любовной. Он что-то пробуждал в женском взгляде, заставлял дышать глубже, идти ровнее, чувствовать сильнее. Дни текли за днями, месяц сменялся месяцем. Миллеры и Мейсоны были дружными соседями и жили счастливо и хорошо, и в каждом их дне был покой, пока средний сын Миллеров, Френк, как-то раз не пропал.

2

Салли с трудом открыла глаза. У неё страшно ломило все кости. Она попробовала вспомнить, что с ней случилось, но последним могла назвать только падение со стены. Понимание, что произошло до и что случилось после, пришло почти сразу. Салли, поднявшись на локтях, проморгалась и обнаружила себя в кровати, в собственной комнате. По счастью, она была одна. «Что такое я видела» — содрогнулась она и встревоженно посмотрела в окно, но поле за ним оказалось самым обычным. Разве что на него спустились сумерки, густо покрыв землю, и цветки уже закрылись, покачиваясь на ослабшем ветру на тугих, мясистых стеблях. Пугала тоже нигде не было. Но не могло же ей это пригрезиться? Она потёрла глаза кулаками и встала с кровати. Тогда же Салли ощутила давление на череп и коснулась головы, нащупав чуть выше лба повязку. Значит, она и правда упала со стены, с высоты второго этажа. Как только рук и ног себе не переломала? Салли прошлась по комнате и тихонько приблизилась к двери. Вслушавшись в тишину в коридоре, она нерешительно провернула круглую ручку, подумав, что за дверью никого нет, а затем подскочила от испуга, когда на пороге оказалась бабушка Мередит. — Слава Богу, дорогая, — произнесла та, улыбаясь. — Ты очнулась! Салли сжала плечи и тяжело сглотнула. Она вспомнила всё, что было в той комнате и от чего пыталась убежать. Не зная, что сказать, она отступила назад, к кровати. Бабушка выглядела как обычно; внешне в ней не было ничего, внушающего страх. Но память-то не обманешь: Салли хорошо знала, что произошло. И не то чтобы она теперь доверяла бабушке и дедушке. — Что случилось? — наконец, спросила она. А спросив, быстро оценила обстановку. Дверь была открыта, и она могла бы, например, оттолкнуть Мередит с дороги и броситься прочь, если та что-нибудь учудит. Правда, одна мысль об этом приводила Салли в замешательство: только вчера всё было в порядке, а теперь… — Ты была так перепугана, — покачала та головой. Тёмная седина блистала в прядях, аккуратно убранных в узел. — Бросилась вон, словно с ума сошла, и зачем-то сиганула из окна. Детка, это всё ураган. Многие люди от него сходят с ума. Магнитные бури и всё такое. Салли сглотнула и твёрдо сказала: — Я помню, что было в спальне, ба. И про Дженнис, и про мёртвых людей на карточках, и про прикосновение со спины. И ты ещё хотела рассказать мне историю. Говорила всякие странности. — Вот незадача, — сухо улыбнулась бабушка Мередит и, задумавшись, помолчала. — А может, ты вспомнишь, что пила чай с травами? — Это были простые травы и обычный чай, — возразила Салли. — Не пытайся сказать, что ты меня чем-то опоила. — Жаль, — заключила та и опустила взгляд. — Могла бы на это купиться. Между ними повисло молчание, но для Мередит оно, верно, не было неловким. О неловкости Салли тоже не думала. Её охватил страх, а потом — непонимание, что же, чёрт возьми, такое здесь происходит. — Но ведь ты по-прежнему моя бабушка, — неуверенно заключила она. Мередит только улыбнулась. Сумеречные синие тучи бросали густые тени на её застывшее лицо. — Конечно, а ты как думала? Ты знаешь меня с детства, милая. Я всегда была и буду твоей бабушкой. — И ты не притворяешься ею? Может, ты просто приняла… или приняло… её облик? Мередит улыбнулась, качая головой. — Клянусь Господом, нет. Если ты думаешь, что я на самом деле мертва, или поклоняюсь дьяволу, или, как в сказке про Красную Шапочку, только обернулась твоей бабушкой, то, наверное, ты точно не в себе. Даже я тебе это скажу. — Я так не думаю, — возразила Салли. — Но то, что я увидела, не поддаётся никакому объяснению. — Так может, ты это себе выдумала? Или выпала из окна, залюбовавшись на грозу, и тебе всё привиделось? — мило улыбнулась Мередит, сложив на животе руки. Салли упрямо помотала перевязанной головой. — Жаль. А в детстве тебя было легче одурачить. Салли потянулась к телефону, исподлобья поглядела в блёклые старческие глаза и не увидела в них ни отголоска жалости или тепла. Только пытливое, выжидающее выражение, как у затаившейся перед броском змеи. — Зачем тебе это? — спросила Мередит. — Мы же беседуем, Салли. Это было бы невежливо. — Я позвоню копам или домой, — заявила Салли. — А может, сразу и туда, и туда. Что ты на это скажешь? — Многие здесь знают историю, милая, — ответила Мередит. — Думаешь, зачем иначе тебя привезли сюда родители? — Вот в это я не верю, — отрезала Салли. — Я не верю, что они сделали это специально. — Что ж, твоё право. — Ты ведь можешь и соврать. — Могу, конечно, — согласилась Мередит и переступила с ноги на ногу. — Почему бы тебе это не проверить? Я скажу так: наверняка, твои мама и папа даже не возьмут телефона. Я уже звонила им и сообщила, что пока работаю с тобой. Вам незачем разговаривать. — Тогда вижу только один вариант. Я сбегу отсюда любым способом. — Сбежишь? Ну-ну. Даже если тебя не остановит Он Сам, это сделает полиция или кто-нибудь из местных. Как думаешь, они могут рассказать тебе историю? Вполне. Легавые закроют тебя в камере с решёткой и нашепчут на ушко то, что должна нашептать я. Если хочешь проверить и это, пожалуйста, — и она отступила в сторону, простерев руку в к двери, — я не буду останавливать. Но, если ты живёшь здесь и не знаешь истории, тогда тебя ждут большие неприятности. — Неприятности какого рода? Бабушка Мередит неприятно улыбнулась, обнажив зубы. — Узнаешь. До Пляски Солнца осталось всего ничего. Там будет видно. А потом, пятясь и не спуская с Салли глаз, вышла за дверь.

3

Салли звонила домой столько, что сбилась со счёта. Телефоны родителей взаправду не отвечали, и она позвонила в девять-один-один, но ей вежливо сказали подождать. А потом холодный, вежливый женский голос в трубке поинтересовался: рассказали ли тебе историю, Салли Хэрроу? Салли отключилась. Просидев у себя в комнате до темноты, она решилась выглянуть наружу, тем более, была уже ночь, и часы показывали почти что двенадцать. Она даже не помышляла о том, чтобы спуститься на кухню за едой: голод и жажду можно было перетерпеть. Она вышла затем, чтобы разведать обстановку и в случае чего дать дёру из дома. Если бабушка права, она должна быть очень осторожна. Лучше не попадаться никому на глаза. А убраться отсюда можно и пешком, особенно если скрыться в лесу. Но Салли посмотрела в окно на поле и съёжилась. То, что пугало оживало по ночам, она уже прекрасно знала и ничему не удивлялась. «Допустим, это правда, — сказала она себе. — Тогда бесполезно сомневаться в этом, потому что иначе можно угодить в беду. О том, что именно здесь происходит и как это возможно, я подумаю, когда сбегу». Так она поняла, что человек может привыкнуть и принять, как данность, всё, что угодно. Даже то, что раньше казалось нереальным и невозможным. Салли прошла по тёмному коридору до самой лестницы и поглядела вниз. Ей показалось, что на стенах пляшут блики горячего пламени — будто в гостиной кто-то развёл живой костёр. Салли даже почувствовала дуновение жаркого воздуха у себя на лице и притаилась за лестничными перилами, присев на ступеньках. Уже там она хорошо слышала голоса бабушки и дедушки, раздававшиеся внизу: — Как ты думаешь, она услышала хотя бы какую-то часть? — это был дедушка. — Думаю, что нет, — а это бабушка. — Она была совершенно без сознания, и я не знаю, что же там случилось, когда она упала со стены. И главное, ни одного ушиба, ни одного перелома. — Он к ней благосклонен, — проскрипел дедушка. Его голос ночью был странно не похож на его же голос днём. Он был будто бы просыпан песком. — Мне это не то чтобы нравится. — Мне тоже. Они говорили, он кровью вороны написал у нас на пороге айо-ху-хис-ди. Что это значит? — Это язык тсалаги. Почём мне знать. Но знак недобрый. — Очень недобрый. Нам надо с ним разобраться. Из-за девчонки он бродит теперь не только в поле, и это пора остановить. Оба помолчали. — Мы обязаны сделать так, чтобы она стала одной из нас. Салли пробрала дрожь. Сжав плечи, она обдумала последние слова. «Одной из нас» — что они означают? Одной из нас — это кем же? Вдруг Мередит резко сказала: — Тихо. Дженнис говорит, что кто-то подслушивает нас там, на лестнице. Роберт помолчал. Затем неуверенно прошамкал: — Думаешь, это она? — Думаешь, думаешь, думаешь, — бабушка вздохнула. — Я ничего не думаю: я слушаю голоса мёртвых. Вряд ли это она. Ах, жалко, что Дженнис слепа: но это не страшно, у покойников тонкий слух. Салли тут же встала и, запнувшись на ступеньке, быстро, но тихо поднялась обратно в тёмный коридор. Ей начало казаться, что каждая запертая дверь прятала за собой кого-то неживого и жуткого, и Салли неуверенно замерла наверху площадки. Единственное, чего она боялась так же сильно — что бабушка и дедушка поднимутся к ней. Вдруг она услышала тихий вздох прямо себе в ухо, и чья-то ледяная рука обхватила её за плечо, а другая легла ей на губы. От руки пахло прелым сеном, жирной чёрной землёй, краской, дёгтем, соломой и металлом. — Не бойся, — вздохнули опять, но только откуда-то сверху. — И не кричи, иначе их разбудишь. Салли хотела поглядеть себе за спину, чувствуя лопатками прикосновение к чему-то несопоставимо более большому, чем она сама, и в то же время предпочла бы остаться в неведении. Справившись с дрожью от испуга, она покорно сделала первый шаг и пробормотала в чужую руку: — Кого? — Усопших, разумеется, — отвечал голос, и кто-то повёл её вперёд. — Иди и не оглядывайся. Салли было нечего делать. Она себя чувствовала, как в капкане. Кругом враги: кому доверять? Поднимет шум — и прибегут её родственники, которым больше она верить тоже не могла. А тот, кто был позади, пока не делал ей ничего плохого. Салли опустила глаза вниз и едва различила, что руки у него были покрыты перчатками, а цвета она разобрать в кромешной тьме не могла. Она прошла одну дверь, и рука на её плече окрепла. За дверью что-то заскреблось, зашуршало. — Дальше, дальше, — выдохнул голос, и Салли почудилось, что его обладатель пошёл быстрее, а значит, быстрее пошла и она. — Не слушай, что они тебе говорят. Это опасно. — Откуда мне знать, что ты не опасен? — хотя голос был тих и бесцветен, она чувствовала, что он принадлежал мужчине. — Ниоткуда, — моментально ответил он, и теперь Салли казалось, что голос звучал откуда-то сбоку, из темноты. — Но ты же не хочешь, чтобы они нагрянули к тебе в комнату прямо сейчас? — Нет. — А они нагрянут. Но мы их обхитрим. Вдруг из-под одной двери скользнула тень, и что-то схватило Салли за ногу. Она коротко пискнула. — Пни её ногой! Салли что есть сил пнула и увидела, что это была тонкая, чёрная лента, попытавшаяся обвить её лодыжку. Тот, кто шёл сзади, убрал ладонь с губ и крепко обхватил её талию. — Берегись. Другая дверь, слева, резко открылась, и полотно хлопнуло о стену. Салли бросила беглый взгляд в проём, и на затылке её зашевелились волосы. Там стоял целый сонм мертвецов, бледных, покрытых вуалями и саванами, в траурных одеждах, видневшихся в прорехи. Глаза их горели белыми тусклыми точками. Салли вжалась спиной в грудь того, кто был позади, но не услышала его сердцебиения. Однако было не до того: отворилась дверь справа, и там было столько же усопших. — Что происходит?! — Они нас нашли, потому что ты не послушала старую калошу Мередит. Держись! И её ступни оторвались от пола. Салли вскрикнула, тут же от испуга зажав себе рот рукой. Кто-то подхватил её на руки и стремглав помчался по коридору, так быстро, что стены по обе стороны превратились в размытые пятна. Коридор же был гораздо короче, лихорадочно подумала Салли, и откуда здесь столько дверей? А они всё открывались, и за ними стояли мертвецы. Они не тянули руки и не произносили ни звука, но Салли обмирала от ужаса. У неё заполошно билось сердце. Казалось, вот-вот оно выпрыгнет из горла. Она вжалась лбом в плечо того, кто нёс её. Во тьме его лица не было видно, но Салли почему-то чувствовала — он не сделает ей ничего дурного. Двери открывались всё быстрее и быстрее, обгоняя незнакомца, но и тот был стремителен, и Салли, боясь, что он выронит её, крепко обняла его за плечо и шею, ощутив на пальцах грубую, колючую ткань. А затем он всё же вырвался вперёд, оставив двери за спиной, и Салли увидела где-то в разомкнувшейся тьме узкую полоску света из-под двери. Тогда-то она и поняла: это была дверь её собственной комнаты. Незнакомец простёр руку и повёл ею. Салли только теснее прижалась к нему, не желая упасть, но он легко держал её и одной рукой. По велению его воли, дверь с тихим скрипом приотворилась, и незнакомец влетел в неё. Тогда-то Салли и увидела, что сонм мертвецов всё это время бесшумно преследовал их, надвигаясь из темноты плотной стеной, хотя казалось, что они даже не двигались. — Быстрее! — взмолилась она. — Они нас догоняют! — Не догонят, — шепнул голос. Дверь с грохотом захлопнулась, Салли услышала щелчок проворачиваемого замка. Стоило им ступить на порог, как свет моргнул и погас, окно распахнулось настежь, громыхнув обеими створками, и незнакомец бесстрашно прыгнул в ночь.