Пугало исчезает в полночь

Салли хорошо помнила, как маленькой любила ездить к бабушке и дедушке в гости. Это были совершенно особые счастливые дни, слагавшиеся в счастливые недели и счастливые месяцы летних каникул. Едва заканчивался очередной школьный класс и ребята высыпали из тяжелых дверей вниз по ступеням, выбрасывая контрольные и лабораторные работы, тетрадки и черновики в большие пластиковые пакеты, специально заготовленные у входа, и все заботы и тревоги оставляя позади, как Салли мгновенно вспоминала, что вечно занятые на работе родители обязательно и в этот раз посадят её на автобусный рейс до Лебанона, а там, через четыре или пять часов, она будет уже на ферме. Тогда в самых кончиках пальцев её появлялась приятная щекотка, а улыбка сама собой расползалась до ушей, пускай не всё на ферме ей нравилось, и не всё было безопасным. Но это небезопасное казалось пускай и очень настоящим, вполне себе реальным, но далёким. И она думала, что с ней по правде не произойдёт совсем ничего плохого. Детская память очень избирательна. Какие бы ужасы и страхи ни случались в то время, как ребенок растет и оформляется во взрослого, зрелого человека, именно память служит ему предохранителем; особой призмой, сквозь которую всё видится в несколько другом свете. Салли всегда чувствовала, что на ферме Мейсонов был подвох, но какой, сказать не могла. Летом у неё было много других приятных дел. Она бегала на речку, каталась на велосипедах с Тимом и Тамарой, играла с ними в карты, прятки и салки, всласть спала, ела бабушкины пироги и варёную кукурузу, гуляла по подсолнуховым полям и пряталась в старых конюшнях, которые дедушка Роб переоборудовал под хранение сельскохозяйственного инвентаря и других громоздких вещей. И даже если что-то случалось — те страшные снимки в комнате Мередит, или жуткое пугало, которое бродит по полям ночью, что другое, похуже — память подсказывала, что это были только отдельные события, так и не способные затмить то доброе, что было для Салли в поездках к людям, которые сильно любили её. Ребенок одинокий растет всегда особенным образом чутким к любви. Салли порой казалось, что бабушка понимает её больше, чем мама, да и сама Мередит была что горлица, трепещущая над едва оперившимся птенцом. Они с Салли были близки: близость эта проявлялась в доверии и понимании, какие можно встретить не у каждого родителя с чадом. Салли могла спросить у бабушки совета, стесняясь сделать то же самое с матерью. И лучшие подарки на Рождество дарила тоже с виду холодная, но такая любящая Мередит. Теперь всё в жизни Салли перевернулось с ног на голову, и она была к этому чертовски не готова. Едва дойдя с Полночью до пикапа, Салли завозилась с ключами. Улица была уже не так пуста, как прежде, и вдали какая-то женщина с бумажным пакетом, полным продуктов, резко остановилась, пристально поглядев на Салли и Полночь со странным, замершим выражением торжественности на лице. Почти сразу же мужчина с рабочим оранжевым чемоданчиком и в форме наладчика электросетей, остановился тоже и вперился в них взглядом, слишком уж внимательным. Старушка в сквере, сидевшая под деревом с книгой, оторвалась от своего чтения и подняла голову от книжки. Издали из одноэтажных магазинов и кафе из темноты витрин, как из океанской глубины всплывшие рыбы, подошли к самым стёклам люди. Много людей. — Оставь меня и открой машину, — велел Полночь и оперся о крышу пикапа, исподлобья глядя на всех, кто теперь так неотрывно следил за ними. — Живее. Салли дрожащей рукой вставила ключ в замок и завозилась с ним. Люди из кафе неподалёку потянулись наружу: открылась дверь, из темноты на неё смотрело множество глаз. И она вспомнила, откуда видела эти глаза. Она видела их в спальне своей бабушки Мередит, и той ночью в поле, когда смотрела в окна собственного дома. Салли почудилось, что Лебанон был не так пуст, как она думала сначала. Она совладала с замком, открыла дверь. Полночь терпеливо ждал. Салли нырнула внутрь, провернула ключ в зажигании и подумала: и какого чёрта здесь происходит? — Полночь, садись! — крикнула она и, потянувшись, открыла ему дверь. Он забрался вслед за ней, можно даже сказать — ввалился, очень уж неуклюже, вот что подумала Салли, и Стекляшка с карканьем обиженно влетела в салон, вцепившись в подголовник кожаного кресла острыми коготками. Когда Полночь с хлопком заперся, Салли увидела в боковое окно, что к пикапу с выражением решимости на лице приближается тот мужчина с оранжевым чемоданчиком. В руке он держал гаечный ключ. — Салли, — простонал Полночь. Крепко выругавшись, она вжала педаль газа в пол и стремительно выехала на дорогу, сдав с обочины задом, развернувшись на другую полосу так яростно, что шины взвизгнули, а на асфальте остались чёрные полосы. Мужчина перешёл тем временем с шага на бег, и вообще к пикапу со всех сторон начали стягиваться люди. Действительно много людей. Перед носом пикапа, футах в семидесяти, встала девушка в тонком розовом джемпере, облегавшем худые руки, и в мини-юбке, оголявший такие же тощие ноги. Салли она неприятно напомнила какое-то бледное диковинное человекоподобное насекомое, но она стояла посреди дороги, сжав под мышкой свою сумку. Возле неё встал мужчина лет сорока в деловом костюме. — Салли, езжай! Она продолжила сдавать назад и резко затормозила, чтобы не сбить мужика с гаечным ключом. Он не собирался отступать, напротив даже — когда Салли остановилась всего-то в нескольких дюймах от его поношенного ботинка, врезал по кузову пикапа железным ключом, оставив на стали едва заметную вмятину. — Больной чёртов придурок! — рявкнула Салли со смесью ужаса и ярости в голосе. Она растерялась, потому что не могла пересилить себя и поехать вперёд, потому что там стояло уже четверо. Четверо — мужчина, двое юношей, совсем молоденьких, едва ли закончили школу, и та девушка в розовом джемпере — и никто из них не двигался с места. Езжай по ним, — шепнул ей внутренний голос. — Салли… — покачал головой Полночь. — Они нас окружают. Люди подошли к машине со всех сторон, Салли порадовалась, что не стала открывать окна. Закрыв свою дверь и дверь Полночи на кнопки, она широко вытаращила глаза, когда на пикап обрушились удары кулаков. Никого из этих людей Салли не знала, никто из них был ей незнаком, но в лицах каждого из них она увидела чудовищно знакомое выражение — хищник, с недоброй усмешкой поджидающий, когда добыча сдастся и он её закогтит. На пикапе повисли, мужчина с ключом полез в открытый кузов, чтобы, вероятно, добраться до узкого окошка за головами Полночи и Салли и разбить его. Тогда до них будет легче достать. Тогда Полночь отодвинул край плаща, положив руку на серп. Салли видела, что у него дрожали пальцы, но он был готов, потому что знал: у неё не хватит духу проехаться по людям. Но она, заставив себя не думать, что делает что-то плохое — просто силой выключив любое колебание — сжала челюсти и опустила ногу на педаль газа. Она перестала волноваться о том, что старушка, вцепившаяся в старое крыло пикапа, может упасть прямо под колёса. Она возненавидела всей душой мерзавца с ключом, замахнувшегося для удара по стеклу. Они все не люди, ну или не вполне люди, если на то пошло. И к дьяволу их всех. Полночь вздрогнул, когда пикап стремительно рванулся вперёд, и люди волной схлынули с него на асфальт, не удержавшись. Человек с ключом, беспомощно взмахнув им, завалился на спину и вывалился через голову — очень нехорошо — прямо на дорогу, так и оставшись лежать. Шея у него была уж очень нехорошо вывернута, но Полночь хорошо видел в пыльное боковое зеркало, что конечности его подрагивали в коротких конвульсиях. Никто из собравшихся даже не подошёл ему помочь. Все столпились, провожая машину Джона Ли глазами. Салли Хэрроу не сбавила скорости, даже когда до четвёрки из «живой цепочки» на дороге оставалось футов двадцать, не больше. Только в последний момент девчонка и юноша кое-как упали в стороны, но Салли больше не сомневалась, вцепившись в руль: она сбила бы их. Сбила бы и плакала потом, но не сейчас. Пикап стремительно подался прочь из Лебанона на такой скорости, с которой по улицам города было ездить нельзя. Салли не предполагала, что вообще способна так здорово гонять. Отец бы ей башку открутил за это. Но адреналин бил в крови, на шее пульсировала артерия, в глазах то темнело, то светлело. Полночь рядом прерывисто дышал, обливаясь потом. — Всё в порядке, — поделилась она с Полночью дрожащим голосом, — я думала, это будет тяжелее. — Всё самое тяжёлое нам оставили на сладкое, — ответил он, устало обмякнув в кресле. — Они почуяли нас, Салли. Они теперь знают, что мы были в городе. Все они. Салли открыла у себя окошко настежь, чтобы свежий ветер немного овеял измученного Мистера Полночь. — Держись, — уверенно сказала она, — мы скоро приедем. Всё в порядке? — Да, — слабо ответил он, но она видела, что это не так. Его мышцы ломило, он был весь мокрым от пробившего пота; ёжился и жался в угол кресла, заслоняя лицо от солнца. Дыхание его напоминало дыхание человека, болевшего астмой. Салли гнала по трассе, стараясь не отвлекаться от дороги, но постоянно косясь на Полночь. Он молчал. Иногда вздрагивал, словно его пронзала острая боль, и снова замирал, совсем как неживой. Салли добавила скорости, беспокойно поглядывая на него и не решаясь что-либо сказать. Они проехали то большое ранчо, где они с Тимом видели семью Слышащих, и девушка невольно проводила его долгим, хмурым взглядом. Ранчо проплыло в зеркале заднего вида и осталось позади, а Салли увидела, что с запада и по всему горизонту на Лебанон стягивались серые тучи, заслоняя собой ослепительную белизну солнца. Наконец, она заприметила поворот к ферме Джона Ли с высаженными вдоль дороги дубами и встрепенулась: — Полночь! — она потрепала его по колену. — Очнись, мы почти дома! Дотянешь? — Выдержу, — прошептал он, и его лицо блёкло на глазах, теряя всякий цвет, а взгляд обретал неживую неподвижность. Салли, беспокойно закусив нижнюю губу, подняла козырёк от солнца и поехала к дому, уже видя вдали тёмно-серую крышу, осенённую густыми кронами вязов и каштанов вокруг. Пыль из-под колёс стояла столбом, и Салли очень торопилась. Она заметила глубокие ямы под некоторыми дубами и несколько массивных валунов возле них. Нахмурившись, Салли ничего не сказала: ей было не до того. Очень скоро она въехала в пустой двор и, остановив машину возле крыльца, взяла Полночь за руку — та была что плеть — и жарко произнесла: — Подожди, мы перенесём тебя в дом с Джоном. — Не надо, — слабо возразил он, но Салли его не слушала. Никогда прежде не видела она его таким бледным и измученным, и теперь очень испугалась. Выбежав из машины и оставив её открытой, она стремглав промчалась по ступенькам на террасу и рванула дверь в дом на себя… но тут же с криком отпрянула и упала на покрытый досками пол, в страхе глядя на тьму, из которой выступили плотские и осязаемые, и такие настоящие, что от этого бросало в дрожь, покойники с тускло светящимися глазами. Тотчас за спиной Салли грянул выстрел. Вздрогнув и резко обернувшись, она увидела, что к машине и к ней бесшумно стягивались Слышащие. Среди них она заметила мистера и миссис Миллер, и бабушку с дедушкой. Было там и много других людей: тех, кого она не знала, полицейский, и та семья с фермы по дороге из Лебанона, и ей стало страшнее прежнего. Салли взлетела на ноги. Не помня себя от ужаса, бросилась в сторону по террасе, хотя раненую ногу и терзала ноющая боль. Салли забыла обо всех своих физических страданиях: в крови её был адреналин, она чувствовала, как вены и артерии наполняются кипучей энергией, и легко перепрыгнула через перила, но в пыль упасть не успела, хотя и сгруппировалась: кто-то подхватил её на руки и сжал так крепко, что она поняла — теперь ей не вырваться. Салли пронзительно закричала и забилась в чужой хватке. Волосы беспорядочно упали ей на лицо. Она брыкалась и сопротивлялась, и пыталась пнуть Слышащего… Но он встряхнул её, и, подняв глаза, она поняла, что это был Тим Миллер. — Салли, перестань! — воскликнул он и сцепил руки в кольцо на её груди, так крепко, что она не могла теперь даже драться. — Посмотри, все мы приехали за тобой! И я, и мои родители, и твоя семья! — Салли! — услышала она позади. Тим развернулся, и сердце у неё упало в пятки. — Мы приехали, как только смогли, Салли! Это были её мать и отец. Когда они подбежали к ней, весь мир сузился до крошечного пятнышка, до малюсенькой точки. Она только и чувствовала что их прикосновения, и объятия, и то, как они взяли её у Тима, обвив руками. Салли хотела бы сопротивляться, но словно оцепенела. Родители здесь, они приехали к ней — и они с ними всеми заодно, действительно заодно! — Салли, — жарко шепнула мама ей в ухо. Её тонкие длинные пальцы были похожи теперь на птичьи когти. Салли подумала, что от неё пахнет чем-то затхлым — как прежде она этого не замечала? — Что же ты натворила… сколько шума… — Это было совсем не нужно, — покачал головой отец и стиснул её плечо. — Но мы так или иначе обязаны приехать. Салли только поняла, что щёки её стали мокрыми от слёз, а люди, которых она так любила целую жизнь, люди, ради которых рвалось её сердце, которых она называла своей семьёй, отныне показались ей такими бесконечно далёкими и чужими, что стало страшно самой. Как же так? В одно мгновение — разве такое возможно? Возможно… Возможно, они никогда не любили её, возможно, они хотели сломить её, возможно, они делали это ради её блага — но было ли это благом в самом деле? Вместо них она видела Каролину Браун и покойников из дома Джона Ли — недобро ухмыляющихся, выжидающих свою добычу, как пауки в засаде, сидящие до поры до времени тихо в пустом тёмном углу. Вдруг она вспомнила про Джона Ли и выкрикнула: — Сонука! Сонука! — Он жив, — усмехнулся Тим. — Но прячется в своём сарае. Не беспокойся, Салли. Очень скоро и он к нам присоединится. Новая волна гнева и страха поднялась в ней с этими словами, и, прежде слабо замершая в родительских руках, она внезапно закричала «нет!» и вырвалась из них. Отец лишь крепче вцепился в её плечо, но она выскользнула из-под его руки, и он только порвал ей рубашку. Бросившись от Тима вбок, Салли услышала, что он погнался за ней, в то время как другие молча обступали и сужали круг, наблюдая за тем, как мечется девушка, которую им только предстояло подчинить себе и сделать такой, как они. — Джон Ли! — задыхаясь, выкрикнула Салли, и вдруг из сарая грянул новый выстрел. Один из Слышащих, который подошёл к ней справа слишком близко и хотел схватить, упал, держась за горло и обливаясь кровью. Тотчас полная женщина с тёмными волосами, стоявшая возле него, издала полный гнева стон и грозно надвинулась на Салли. Но новый выстрел прошёл сквозь её грудь навылет, и она повалилась на колени, а затем упала на пыльную землю. Джон вышел из сарая, и Салли тотчас резко остановилась, почти не замечая, как её схватил Тим. Они с Джоном неотрывно смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что случилось непоправимое. Взгляд его был больным, белки покраснели, губы покрылись сухой коростой. Вся его рубашка оказалась залита кровью, стекавшей из большой раны на шее, и выглядел Джон так скверно, что Салли не нужно было ничего объяснять — его достали эти ублюдки, и всё для него было закончено. Однако он сжимал в руках винчестер, и, хотя пальцы его дрожали, но расставаться с ним Джон не желал. Роб Мейсон направился к нему лёгким, быстрым шагом. Сонука вскинул ружейное дуло, едва слышно прошептав: — Назад! — но тот без единого сопротивления выбил винчестер из рук. И тогда Салли стало по-настоящему жутко. Поглядев на дедушку, она больше не видела в нём уставшего старика, разменявшего восьмой десяток. Вовсе нет. Это был энергичный мужчина, скинувший всю свою немощь, как ненужную мишуру. Он казался ей почти что не похожим на человека. Так, чем-то, что надело человеческое лицо, как маску. — Джон Ли, — громко сказал Роб и хлопнул его по плечу. — Теперь смотрит на всё нашими глазами, как мы здесь любим говорить. Но, правда, немного упорствует. — Это ничего, — успокоила Мередит. — Теперь он один из нас, а это никогда не помешает, особенно в последнюю ночь, в самую важную ночь, когда мы наконец-то сожжём это чёртово пугало. Тим не позволил Салли смотреть, когда Полночь выволокли из машины, хотя она слышала, как хлопнула дверь пикапа, и как Слышащие начали роптать и перешёптываться друг с другом. Пока был день и было его время, Слышащие боялись Полночи, даже растерявшего часть своих сил. Они не могли причинить ему вреда и не могли убить — однако Салли пронзила боль, сквозь самое сердце, будто игла, когда Тим позволил ей посмотреть, как пугало выволокли наружу под руки. Он совсем не мог ходить и совершенно не шевелился. Неживой, обмякший, словно кукла, уронивший голову на грудь, он не мог даже взглянуть на Салли в ответ, хотя был в сознании и слышал всё, что происходило. Сонука проводил его долгим взглядом. Последняя человечность вышла сквозь него двумя выстрелами в Слышащих. Смутно, уголком сознания, в обход затаившейся твари, которая подселилась в него, он понимал, что обязан помочь, но его не тронул даже истошный вопль Салли Хэрроу, которая начала сопротивляться Тиму так яростно, что тот едва смог совладать с ней один, и к нему подбежал еще мужчина. — Джон! Джон, помоги ему, Джон! Нет! Оставьте его, я вас ненавижу! Пугало протащили мимо хозяина этой земли, и ноги его волоклись по пыли. Его грубо бросили в сарай, хорошо зная, что до ночи он не очнётся, и потребовали у Джона Ли ключ. Салли дёрнулась из рук, которые удерживали её с такой силой, что драться было почти бессмысленно, но даже преодолев свою брезгливость и омерзение от слышащих и анагопта, что жили в них, она извернулась и укусила дюжего мужчину в полицейской форме — со всей свирепостью. Из его руки пошла кровь. Врезав Тиму коленом ниже пояса так, что он только захрипел, она рванула к сараю, однако её ловко перехватили новые руки, и Салли разрыдалась, потому что это был Джон Ли. Полночь лежал на боку, и она могла видеть, как солнечный свет падал на него наискосок, освещая только часть застывшего в бесконечно усталом выражении лица и длинного, крепкого тела. Он был недвижим и почти что мёртв, как самое настоящее пугало, которое Салли всю свою жизнь видела из окна спальни висящим на крестовине. И поняв, что всё теперь кончилось, Салли повисла в руках Джона, отчаянно брыкаясь, но зная, что им не спастись, даже если она снова вырвется — Слышащих слишком много, и помощи им теперь ждать неоткуда. Вцепившись в рубашку Джона, она зажмурилась, затем снова открыла глаза. Слёзы застилали их, ресницы слиплись, она не могла нормально вздохнуть. Она не верила, что столько всего пережила только затем, чтобы проиграть. Когда её руки коснулась Мередит Мейсон, она даже не противилась, потому что всё было и без того ясно. — Твои печали кончились, родная, — грустно сказала та, пригладив растрепавшиеся рыжие волосы Салли. — Иногда, кажется мне, печали все сопутствуют нам потому, что мы имеем выбор: я в своё время выбора не имела и прожила жизнь счастливую. — Бабушка, — прошептала Салли. — Ну пожалуйста, не нужно. — Не мы определяем, что нужно, а что нет, милая, — возразила Мередит. — Полно плакать. Всё устроится очень славно. Когда ты с нами соединишься, всё будет в порядке, и боли больше не останется. — Бабушка… Мередит с искренним участием и любовью обвила её плечи руками, словно желая защитить от любых невзгод, от любых страданий. На её изрезанном глубокими морщинами, но по-прежнему благородном лице отразилась печать тех горестей, которые испытывала Салли, и она поджала тонкие губы, склонившись ближе к внучке. — Если ты правда хочешь мне добра, умоляю — отпусти нас… Слышащие стояли вокруг них и улавливали каждое брошенное слово. Они выжидали, что ответит женщина, которая была их негласным лидером, как и её супруг — и лица их стали сытыми и довольными, когда Мередит сказала то, что они хотели услышать: — Но он наш враг, милая, и покуда будет жив он, мы не сможем жить спокойно. Всё будет хорошо, просто поверь мне. Твои чувства сотрутся и забудутся. Ты станешь другой. Ты переменишься. — Но я не хочу его забывать, — горько сказала Салли, — я не хочу меняться. Я люблю его, бабушка. Мередит Мейсон вдруг печально улыбнулась, и в уголках глаз её Салли уловила странный блеск. Коснувшись покрасневшей веснушчатой щеки внучки, она была ласкова, когда сказала: — Все мы теряем тех, кого любим. Это теперь никак не изменить, родная. Ты хотела идти с ним против ветра, но сделать это было невозможно с самого начала. А теперь давай перестанем спорить… ты и так натворила много бед. Я не смогу больше рассказать тебе историю: ведь ты почти знаешь её, верно? Но дождёмся ночи. Когда его не станет, то, чем одарила тебя Каролина, вновь оживёт из малюсенького семечка, посеянного в твоей плоти. — Нет, — задохнулась Салли. — Я не хочу. Я не стану такой же! — Это не тебе решать, — отрезала Мередит и кивнула кому-то за спиной Тима. Тим схватил Салли и, крепко прижав затылком к своему плечу, заставил замереть. Мередит навалилась справа, Роб — слева. Хотя Салли и сопротивлялась, всё было бесполезно. Её мать спокойно подошла сбоку и осторожно ввела иглу заранее заготовленного шприца в шею. — Это надо было сделать с самого начала, мама, — с упрёком сказала Сара Хэрроу Мередит Мейсон. — И рассказать ей историю уже давно. — Все мы порой ошибаемся, — холодно ответила та. — Или ты хочешь в чём-то меня обвинить? Сара покачала головой и обратила взор к дочери — неласковый, почти что безразличный. Салли, тяжело дыша, чувствовала, как коченеют её руки, как перестаёт она ощущать пальцы ног, и как холодок пробежал до самых икр, медленно, постепенно отключая одну мышцу в теле за другой. Тим теперь держал её спокойно и легко: она едва не валилась с ног. Но, уронив голову ему на грудь, продолжала неотрывно смотреть на Полночь, который лежал в сарае и был не в силах ей ничем помочь. И прежде, чем уснуть, Салли заметила, что из его правого глаза по пыльной, смуглой щеке прокатилась слеза.