Пугало исчезает в полночь

Сара Хэрроу, в девичестве Мейсон, знала: всё, что она делает, она делает во имя блага своей семьи. Так было проще и приятнее убеждать себя. Так было безопаснее жить и думать. Так она становилась снова правой: то самое чувство, которое она так любила — и существо внутри упоительно нашёптывало самые хорошие в мире слова: ты всё делаешь верно, крошка Сара. Не переживай и отпусти вожжи. А если есть трудности, мы перешагнём их… или тех, кто их создаёт. Всё, что происходит, происходит во благо. Уж во благо тебя, во всяком случае, так точно. Сара не ожидала, что с дочерью будет столько проблем. Конечно, Мередит ей звонила и рассказывала, что с Салли действительно нелегко, однако нелегко и твоя дочь связалась с живым индейским пугалом, которое для всех нас несёт смертельную опасность — это несколько разные вещи, так ведь? Сара, раздражённо взглянув на Мередит, в который раз подумала о том, как было бы славно, если бы та просто рассказала Салли историю в то время, в которое было положено это сделать, а потом умерла. Просто анагопта внутри неё, как зовут этих существ индейцы, вышло бы наружу, показалось своему носителю, унесло его жизнь — и забралось в Салли через рот, где ему было бы так тепло, сытно и славно. Оно бы посеяло в ней новые семена новых существ, которые впоследствии станут частью кого-то ещё. Саре было даже не жаль родной матери. Она знала, что ей самой не суждено умереть в тёплой постели в окружении внуков, забывшись благословленным сном. Спустя долгие годы в глубокой старости, рассказав историю новому человеку, она исторгнет из себя то, что сейчас живёт внутри, и это будет по-своему справедливо и прекрасно — так Сара думала. И, с особым удовлетворением глядя на то, как Роудс и Миллер волокут пугало к крестовине, обложенной сухими ветками, надев на руки толстые перчатки — будто это им поможет, ха! — Сара подумала, что всё же высшая справедливость существует на свете, поскольку тварь, которую она боялась столько лет, наконец-то сдохнет. Пугало был теперь похож на человека. Да что там, он и был почти что человеком. Сара даже в семи шагах от костра, стоя возле мужа, могла определить, что его спина опускается и подымается, а щёки застилает живой цвет, а не покойницкий. Тем не менее, до затмения он оставался самым опасным существом для всех Слышащих — и потому Сара со спокойной душой наблюдала, как, морщась от боли, ломающей кости судорогами, Роудс и Миллер привязали пугало к кресту и быстро отошли от него. Ближе к ночи даже прикосновение к нему не убило бы их — крепких старых чертей, которые очень много лет пробыли в симбиозе с тварями-с-поля, шептунами, как звали их сами Слышащие. Лучшего названия было не подобрать, потому что они шептали внутрь своих хозяев, прямо им в головы. Вспомнив про бедолаг Гудманов, Сара скривила губы и подумала, как измельчал их некогда могущественный род. После того, как в давние времена пугало уничтожило почти всю их семью, всех мужчин, женщин и детей, Гудманы не могли похвастаться сильной кровью. Поистратив почти все силы, данные затмением, пугало больше не стало таким же бойким, и Гудманам удалось кое-как выжить, вот только крепких лидеров среди них больше не было. Пришлось взять эту роль на себя именно что Мейсонам, второй по крепости семье в этих краях. Мысли Сары прервались, когда матушка Тима стукнула черенком от лопаты о сухую землю и тихо начала скандировать то, что вязло на языке у всех. Она с огоньком в глазах пристально смотрела на привязанного к кресту человека, чья голова, завешенная длинными чёрными волосами, упала на грудь. Каждое слово, срывавшееся с её губ, было протестом против старого врага, который противостоял ещё её дедам и прадедам, и то, что не смогли сделать те, однозначно хотела завершить она: — Сжечь, — тихо повторяла она, пристукивая в такт своим словам черенком. — Сжечь, сжечь, сжечь, сжечь, сжечь! К ней присоединился муж. Морщась от боли в рёбрах и пытаясь унять взбесившегося шептуна внутри себя, он сжал кулак и рубил им воздух, жадно глядя на пугало. Он хотел бы, чтобы Полночь очнулся перед смертью, охваченный огнём, в котором наконец-то может сгореть — и метался от страшной боли, весь объятый пламенем. Он представлял, как оранжевые и красные языки вылижут его тело до костей, и ему становилось лучше. А потому он повторял, не без удовольствия: — Сжечь! Сжечь! Сжечь! Сжечь! С их голосами в унисон зазвучали другие, и даже голос Джона Ли. Они крепли и росли, и становились больше и сильнее, и очень скоро воздух звенел от одного слова, повторяемого много раз. Молча стояла только Мередит Мейсон, неотрывно глядя на Полночь. Какие мысли бродили в её голове, знала лишь она. За её плечами костёр окружили другие Слышащие. Кругом так пусто. Только ночь была им свидетелем — и поле, вольготно раскинувшееся вдаль. Мередит улыбалась: она знала, что Полночь всё это время оставался в полном сознании и понимал, что с ним сейчас сотворят. Страшно ли ему было? Наверняка, очень. Каково это — заживо сгореть, только начав оживать? Мередит не пожелала представить: от этого по плечам пробежали мурашки. Резко воздев руки вверх, она заставила Слышащих смолкнуть одним только жестом — и обернулась к ним, сверкая узкой улыбкой. — И увидел я мертвых, — громко сказала она в воцарившейся тишине. Слова её прокатились над полем, и Слышащие внимали им со всей жадностью. — Малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни. Полночь не мог бы пошевелить даже пальцем, пока часы не пробьют двенадцать. Тело не подчинялось ему. Но ему было теперь много легче: Салли сумела сбежать. Что ещё нужно? Разве что надежда. Она выберется отсюда и уедет далеко из штата, и, быть может, это проклятие больше никогда не настигнет её, если она будет умна и удачлива. А если нет… — И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. — Продолжила Мередит Мейсон. Роберт Мейсон и Николас Роудс взяли по зажжённому факелу и обошли костёр по кругу, опустив пламя в сухие ветки. Те быстро занялись, затрещали, осветили нестерпимым жарким огнём, оранжевым, как закат, тело Полночи. — Тогда отдало море мертвых, бывших в нем… Слышащие радостно закричали, стянулись к огню, желая заглянуть в лицо Полночи — не появится ли на нём печать страданий, не натянутся ли жилы на теле, не дёрнется ли он в предсмертной агонии? Они желали, чтобы он мучился. Сара и Питер Хэрроу были ближе остальных. Тварь, которая вот-вот будет корчиться в огне, принесла им столько душевного смятения! Если бы он победил, им оставалось бы только покончить с родной дочерью. — И смерть и ад отдали мертвых, которые были в них… Мередит бросала эти слова в воздух с таким упоением! Пламя уже подобралось к Полночи и охватило его ноги. Лица Слышащих восторженно потемнели, осветились улыбками… и они не сразу услышали звук двигателя. А когда он до них донёсся, успели только развернуться — и непонимающе смотреть, кто это гонит в поле на чёрном пикапе Гудманов. На минуту Джекки Миллер пришла в голову глупая мысль — что, если это Тим? Никто не подумал, что это могла быть… конечно же, нет, что за ерунда… чёртова Салли. — И судим был каждый по делам своим, — по инерции, безо всякой воли в голосе, закончила Мередит, машинально отступив в сторону, когда поняла, что машина не сбавит скорости. Слышащие бросились врассыпную. В отличие от многих из них, Питер и Сара Хэрроу никуда не побежали. Они смотрели на пикап с некоторым вызовом, зная, что Салли не навредит им — ничем не навредит, и одинаково ухмыльнулись. У Салли оставалось только две секунды, чтобы вывернуть руль. Перед глазами её была вспышка света, родительские лица и чужие, злые ухмылки, растянувшие их губы. Кто эти люди, которые беспощадно глядели на неё уже незнакомыми глазами мамы и папы? — она их не знала. Это были чужаки, натянувшие их лица, словно маски. Те две секунды показались Салли бесконечно долгими. Она взаправду могла бы свернуть в сторону, что неизменно уложило бы машину на бок. Но внутренний голос тихо спросил, могли бы её родители сжечь заживо человека, которого она любит? И она ответила честно: да. На выбор оставалось мгновение. Оно было просто прорвой времени. Но Салли, стиснув пальцы на руле до пьянящей боли, знала также, что шептуны внутри родителей испытывали её нарочно. «Я не могу так поступить с ним, не могу, иначе они убьют нас обоих» — пролетела в её голове быстрая мысль. И в следующий миг пикап подмял под себя два тела. Салли только подпрыгнула в водительском кресле, когда колёса проехались по хрустнувшим человеческим костям. Они были — их не стало. Пикап, озарив всё кругом ярким светом фар, с рыком ворвался прямо в костёр. Салли, задавив часть пламени высокими, мощными колёсами машины, не сбавляла газа. Машина разметала ветки чёрной гладкой мордой и сбила крест, упавший в кольцо огня. Тогда из пикапа выскочила Салли, на ходу убирая что-то себе под рубашку. Кашляя и стараясь не глотать дым, она заслонила лицо рукой. Стремительно подбежав к Полночи, Салли принялась развязывать верёвки на его руках. Часть из них, тронутых огнём, легко расползлись от малейшего напора, и Салли кое-как сбросила путы с его плеч и груди, за которые он был также привязан. Вытянув одну безвольную ногу за другой из узлов, она подхватила Полночь под мышки и потащила его к машине. Слышащие стянулись к пламени, и к Салли с криком побежал прямо через огонь один из мужчин. Дедушка Роб учил её стрелять: сколько часов они провели вместе на пустыре неподалёку от фермы, целясь по пустым пивным бутылкам? Тогда она, сунув руку под рубашку и отпустив Полночь, почти машинально, даже не размышляя, достала пистолет, который нашла в перчаточном ящике пикапа, пока ехала через поле. Рука её совсем не дрожала, когда она сделала два выстрела. Из дула вырвались короткие вспышки: одна пуля ушла в молоко, вторая перебила мужчине плечо, и он, опрокинувшись на землю, взревел от боли. Сбоку, совершенно бесшумно, на Салли налетел второй, здоровяк Роудс в полицейской форме. Он на бегу достал пистолет и дважды выстрелил в Салли, бросившуюся к земле, однако дым застилал ему глаза. Он замешкался на мгновение перед воздвигшимся пламенем, но, когда прицелился в третий раз, что-то камнем с неба упало ему на лицо, и Роудс закричал от боли. Стекляшка, хрипло каркая терзала его лицо когтями, метила в глаза. Этого Салли хватило, чтобы выстрелить и попасть Роудсу в ляжку. Рыкнув от боли, он отшатнулся и упал в костёр. Салли услышала его крик и увидела взмывшую в небо ворону, вслед которой Роудс пустил ещё две пули: пока он был занят спасением собственной жизни, Салли продолжила тащить Полночь. Спина страшно болела, из-за дыма слезились глаза, а руки дрожали от усталости — казалось, каждая мышца натянулась, словно тугая верёвка. Салли приволокла Полночь к пикапу так стремительно, что в дальнейшем просто не повторила бы то же самое ни при каких условиях. Кое-как запихнув его безвольное тело в машину, на водительское место, где была открыта дверь, Салли толкнула Полночь на пол и села за руль. В это время к ней подбежал Флойд Миллер, и Салли выстрелила в него из окна, однако не попала в него — но хотя бы напугала, так что Флойд остановился, не решившись приблизиться. Она резко развернула пикап: земля, брызнувшая из-под колёс, пыльной тучей заслонила собой костёр и присыпала его часть. Салли старалась ни о чём не думать, ни о чём не вспоминать. Щелчок от ломающихся костей — этого не было. Лица мамы и папы — этого не было. Вот они вдвоём стояли перед мордой пикапа, а вот, так же жутко улыбаясь, исчезли под ним — этого не было! У Салли дрогнули руки, но она заставила себя успокоиться. Не здесь и не сейчас, обожди! — строго сказал внутренний голос. Вслед пикапу раздалась череда выстрелов: это палил Роудс. Но Салли уже уехала в ночь, оставив разорённый костёр, искалеченное поле, два трупа и двух раненых, а ещё — оцепеневшую Мередит Мейсон, которая словно вросла в землю, пристально и безэмоционально глядя в темноту. Один лишь Роудс крикнул, щуря глаза от дыма: — Кажется, я попал, миссис Мейсон! Куда-то да точно угодил, так что далеко они не уедут! — Хорошо, если так, — холодно сказал Роб Мейсон, не в силах взглянуть на останки дочери и зятя. Ещё тёплые и размазанные пикапом по земле, они подрагивали, потому что шептуны в них подыхали, лишённые питательной среды.

2

— Мы это сделали, Полночь! Сделали! — голос её звенел от возбуждения. Она не ожидала, что он ответит — всё же Полночь пока ещё был нем и неподвижен — и быстро сказала: — Сейчас мы отсюда уедем к чертям собачьим, куда бы там ни было. Я увезу тебя. Больше тебя никто не тронет! Отъехав на порядочное расстояние от фермы Джона Ли, Салли перегнулась через сиденье и с трудом взвалила Полночь на кресло. Это было сделать не так-то легко, и ей пришлось приложить все усилия, чтобы затащить его. — Если бы ты мне помог, — выдохнула она, — хотя бы самую… малость… — и запнулась. Салли растерянно посмотрела на свою ладонь в крови. Сперва она решила, что её ранили, и, испуганно коснувшись своего живота, в следующий миг подумала то, что напугало ещё сильнее. А что, если ранили его? Она суетливо, стараясь унять панику, ощупала его и почувствовала, как напряглись жилы на руках, когда на ладонях оказалось ещё больше крови. Отодвинув воротник его плаща, она взмолилась: только бы не в грудь, не в живот и не в шею, пожалуйста, только не туда! Выстрел пришёлся в грудину справа, ближе к ключице, и прошёл навылет. Салли осторожно посадила Полночь в угол кресла, подняла ему голову и пристегнула его ремнём безопасности. «Мамы с папой больше нет» — в ужасе подумала она, но не могла позволить себе расплакаться прямо сейчас, а потому, поцеловав Полночь в губы одним лишь коротким касанием, прошептала: — Всё будет хорошо. Она открыла перчаточный ящик и вывалила оттуда всё, что было: таблетки от кашля «Тумс», пачку сухих салфеток, пластыри от курения, брошюру «Сделай свой штат лучше!» с мэром Нашвилля на первой странице, зажигалку… Вытащив все салфетки из упаковки, Салли подняла футболку Нила и, тампонировав рану — пуля прошла удивительно ровно и аккуратно, из отверстия в теле шла кровь — залепила всю пачку, сложенную стопкой, антитабачными пластырями с двух сторон. — Вот так, — пробормотала она, снова опустив его дурацкую футболку, слишком тесную в плечах и груди, ту самую, с надписью про голые фото, которую дал ему Джон Ли. И при мысли об этом на глаза Салли едва не навернулись слёзы. — А теперь поехали… Куда им податься, она не знала: просто аккуратно ехала по полю, пристально глядя перед собой и вслушиваясь в тишину вокруг. Однозначно, нужно было покинуть Лебанон. Спустя пол-мили Салли обратила внимание на шкалу топлива и похолодела. Если прежде бензина была ровно половина, то теперь стрелка приблизилась к E. Пусто. — Вот же дьявол! — прошептала Салли и от злости стукнула кулаком по рулю. — Этот грёбаный коп, наверное, пробил нам бак. Полночь всё слышал, но был безмолвен. Он бесстрастно смотрел перед собой пустым взглядом. Салли прикинула, на сколько ещё им хватило бы бензина. Сбежать точно не удастся. — Здесь недалеко — моя ферма, — вдруг сказала она, понимая, что другого выхода нет. — Мы доберёмся до неё первее Слышащих и запрёмся до рассвета. Там я подлечу тебя. Мы придумаем, что делать дальше. Полночь всё так же безмолвствовал. Салли усмехнулась: — Буду считать, ты молчишь в знак согласия. Она на мгновение опустила ладонь на его руку, лежавшую на колене, и сжала в своей. Ей было страшно и больно, и груз, свалившийся на плечи, казался неподъёмным, но теперь она могла только действовать, чтобы они остались в живых, иначе все жертвы и страдания будут бессмысленны. Из темноты наконец выступили крыша и стены дома Мейсонов, и очертания амбара, и старая конюшня, переделанная в сарай. Дом выглядел будто призрак, и, когда Салли подъехала к нему, увидела в окнах на втором этаже бледные лица с мерцающими глазами-точками: мертвецы наблюдали за ней и Полночью, зная, что у тех нет выхода. — Что же мы делаем, — обронила Салли, — сами едем к ним в западню. Но решимости в ней это не поубавило.

3

Запасной ключ был, как всегда, на месте: среди глиняных черепков на бабушкиной клумбе. Так, они ввалились в дом; Салли, тащившая Полночь волоком, не сдержалась, поскользнувшись в коридоре на гладко начищенном паркете, и, нелепо вскрикнув, упала. Полночь безразлично глядел в потолок. — Боже, — выдохнула Салли и зажмурилась. — До чего ты тяжелый. Она кое-как поднялась и, посмотрев на лестницу, услышала лишь громкий щелчок доски на верхней ступеньке: этаж там был заткан тьмой. Салли с вызовом распрямила плечи, прошлась до входной двери и, тщательно заперев её на все замки, исподлобья посмотрела на лестницу. Та, будто издеваясь, вновь щелкнула ступенькой в ответ. — Эй, вы, — вдруг не ожидая от себя, крикнула Салли, сжала руки в кулаки и встала возле Полночи, роняя на него свою длинную тень, — я вас больше не боюсь! Можете шуметь, скрипеть, шептаться и стонать, сколько пожелаете, но я! Вас! Больше! Не! Боюсь! Столько пережитого обрушилось на неё, что места страху пока что попросту не осталось. И хотя она дрожала от одной мысли о том, что наверху их с Полночью поджидали мертвецы, однако страшнее, чем они все, вместе взятые, было то, что её любимый человек мог умереть. Поэтому, шаг за шагом втащив Полночь в гостиную и уложив на ковер возле дивана, Салли заперла по очереди все окна. Присев возле него и пригладив ему волосы, она посмотрела в ничего не выражавшие глаза — и ласково сказала: — Я скоро приду. Запру заднюю дверь и все окна — и вернусь. Мы с ними повоюем. Она стремительно вышла из гостиной и едва не бегом направилась по тёмному коридору на кухню. Там было чисто и уютно; бабушкин пирог стоял на столе, холодным и накрытым вафельным полотенцем. Сдёрнув его с блюда, Салли посмотрела на пирог, на миг снова вспомнив о родителях — но затем уловила дуновение сквозняка по влажному от пота лицу и направилась к открытому возле раковины окну. Она взялась за раму и намеревалась опустить её, когда вдруг в кухню что-то ворвалось из темноты, упало на плиту, с грохотом снесло собой кастрюлю. Салли, взвизгнув, отпрыгнула в сторону и приготовилась бежать или защищаться, однако, взглянув внимательнее на копошащееся на полу грязное нечто, нахмурилась… Это была Стекляшка. Она неловко упала на бок, пытаясь теперь встать, однако не могла этого сделать: в её маленьком черном теле, покрытом окровавленными перьями, была рана от выстрела. — Боже, Боже, — прошептала Салли, взяв полотенце, которым был накрыт пирог, и подобрала ворону с пола, — милая… Она прижала Стекляшку к груди. Затем взяла пустую бутылку из-под молока, набрала в неё воды из крана и прошла к аптечке, которую Мередит держала в кухонном шкафу на верхней полке. Салли взяла с собой весь ящик. В висках у неё пульсировало собственное бешено бьющееся сердце. Страх гнал её вперёд, к гостиной, прямо по длинному, тёмному коридору, и она ужасно хотела сжать плечи и трусливо домчаться до двери, но не стала этого делать. Она шла ровной, уверенной поступью, пусть даже ад и все его демоны дышали ей в спину. Она ненавидела их всех, поимённо, а потому не боялась так слепо, как прежде. С лестницы наползала тьма. Если прежде она сгустилась лишь на верхней площадке, то теперь накрыла ступеньки до половины. Салли яростно развернулась, пройдя мимо, и выкрикнула: — Эй, вы! Все прочь! Из темноты этой послышалось недоброе хихиканье и чужие шепотки, и Салли, поджав губы и попятившись, коснулась дверной ручки в гостиную и вошла внутрь, а затем, осмотревшись и не найдя ничего подозрительного, поставила бутылку и аптечку на журнальный стеклянный столик, где Мередит так любила хранить журналы по вязанию и каталоги в духе «Магазин на диване». Салли аккуратно уложила притихшую Стекляшку на диван, а после, подперев дверь сначала старым кожаным креслом дедушки Роба, взяла каминную кочергу из специальной железной подставки и просунула её между дверных ручек. — Всё, — сказала она вслух Полночи, — я вернулась. Теперь всё будет хорошо. Она опустилась возле него на колени, кое-как сняла плащ, оставив Полночь лежать на нём, затем подложила ему под голову подушку. Найдя в корзинке с рукоделием Мередит ножницы, она разрезала на нём окровавленную футболку и сняла с груди алый скользкий сгусток: то, во что превратились салфетки. Салли открыла аптечку, взяла бутылочку с перекисью и со знанием дела пролила её себе на руки. Затем, обработав ею и рану Полночи, по-прежнему неподвижного, она коснулась его лба ладонью и прошептала: — Потерпи. Знаю, это больно. Что-то снаружи, из коридора, осторожно коснулось дверной ручки и мягко опустило её. Салли встревожено поглядела на дверь, сжав плечи. В стеклянной вставке в полотне мелькнул и пропал человеческий силуэт, похожий на размытое пятно чёрной краски. — Пусть ломятся, — с вызовом сказала Салли и громче добавила. — Всё равно вам нас не достать, ублюдки! Снова воцарилась тишина, и Салли, взяв из аптечки бинт, сложила его в несколько слоёв, тампонировав рану Полночи на груди и лопатке. Затем она размотала ещё бинта и, с трудом обернув его под грудью, перекинула повязку на рану, наискосок. Сделав несколько таких оборотов и старательно перебинтовав Полночь, Салли выдохнула, устало стерев со лба пот. Она с удовольствием узнала бы время, однако единственные на первом этаже напольные часы в тяжёлом деревянном футляре остались в коридоре, напротив входной двери. Теперь всё, что им оставалось — ждать. Салли потянулась за Стекляшкой и взяла её на руки. Ворона, скорчившись в полотенце, слабо затрепыхалась. Её маленькие чёрные глаза, блестящие, как пуговки, внимательно и по-человечески понимающе глядели на Салли. — Тише, малышка, — ласково прошептала ей девушка, — тише. Ты среди друзей, Стекляшка. Тебя больше никто не тронет и не обидит. — Её голос дрогнул. Стекляшка вновь дёрнулась, тряхнула крылом и завозилась. Полотенце было уже мокрым от её крови. Салли, скривив губы, выдавила. — И никто не сделает тебе больно. — Салли, — выдохнул знакомый голос из чёрного клюва, печальный и нежный одновременно. И, прижавшись к девушке, ворона притихла и перестала шевелиться. Только в её чёрном теле быстро и надрывно билось маленькое сердечко. А потом смолкло и оно. Салли расплакалась. Беспомощно стиснув в руках мёртвую Стекляшку, она слышала поскрипывания и шорохи за дверью, в коридоре. Мертвецы снаружи хотели войти в гостиную и добраться до неё и Полночи, но пока что не могли этого сделать. Салли, осторожно положив Стекляшку на ковёр, поджала к груди колени и уткнулась в них лицом. Хотя она изо всех сил старалась сдержаться и казаться сильной и бесстрашной, но что-то внутри неё надломилось — и она почувствовала, какой хрупкой может быть. Она потеряла родителей. Она потеряла всю свою семью. Она потеряла Джона Ли и Стекляшку. Она потеряла даже своих друзей. И Нила она почти что потеряла тоже… Обернувшись к Полночи, Салли всхлипнула, достала пистолет из-за пояса шорт и, проверив магазин, обнаружила, что тот был пуст. Не так уж и метко она стреляла, как бахвалилась когда-то перед дедушкой Робом. На душе стало совсем тошно, когда она вспомнила о нём. Салли вытерла щёки. Полночь лежал как неживой и усталым, безразличным взглядом смотрел в пустоту. Покойники из дома Мейсонов тихонько зашептались там, за дверью, и голоса их наполнили стены тихим, тревожным гулом. Всхлипнув ещё раз, как маленькая, Салли заозиралась. Темнота давила на неё и казалась живой, злой и плотской: в ней было невозможно дышать, сквозь неё было больно смотреть. Подняв безвольную, тяжёлую руку Полночи, Салли нырнула под неё и, свернувшись клубком, легла ему на смуглую грудь. Она искала защиты и утешения, и, съёжившись вот так, маленькая и жалкая перед лицом обступившей тьмы, вспомнила лица отца и матери в слепящем свете фар. Они стояли перед ней, совсем как живые, прямо сейчас, в тёмном углу гостиной, и улыбались точно так же, как при жизни. Салли качнула головой. — Вы умерли, — прошептала она, — и вас больше нет. Голоса не смолкали. Они говорили всякое, и Салли, стараясь не вслушиваться в монолит звуков, всё же улавливала отдельные слова. Если выстрелить в голову, он быстро умрёт. Не говори ничего; она может нас услышать. Мы убиваем его во сне. Он смотрит за нами, пока спит. Иди в темноту. В темноте никто не поймет, жива ты или нет. Ты сама в нас поверила. Видим! Видим! Видим тебя! Единственно хороший индеец, которого я видел, был мёртв. Мы знаем больше, чем ты думаешь. Это дела, которые я не довёл до конца. Не убегай! Ночь только начинается. Ты нас слышишь?.. — Хватит! — выкрикнула Салли, зажав ладонями уши, и крепко зажмурилась. — Перестаньте! Они не остановились. Зашептали, кажется, вдвое яростнее и глумливее, заполнили своими голосами всё вокруг. — Сыграем в прятки? — Ты водишь, Салли. — Выходи; пусть он тоже выйдет. — Мы давно ждём вас здесь. — Это не твой дом. — Не твой и не тот. — Куда ты пришла? Ты не уйдешь отсюда. — Мы ждём. Мы видим. Мы смотрим. — Мы смотрим отовсюду. — Ты сама заперла себя здесь. И Салли, открыв глаза и окинув ими комнату, покрылась холодным потом. Ведь повсюду со стен в ночной мгле с многочисленных фотокарточек, размещенных в рамах, смотрели горящие глаза-точки со снимков постмортем. Их было так много, что казалось — они повсюду! Салли, окружённая этими взглядами, посмотрела назад и вперёд, и по бокам, и сжалась в комочек у бока Полночи, когда в дверь и стены забарабанили десятки мёртвых рук. Спрятав лицо у пугала на плече, Салли дрожала и ждала, когда всё кончится. Вот-вот, думала она, покойники Мейсонов ворвутся к ним. Вот-вот всё свершится… а если так, она не хочет трепетать от страха. Есть ли среди них Морган Мейсон? Салли вспомнила порванный снимок, который нашла в фоторамке возле лестницы, и подняла голову. Девушку, чьими глазами она смотрела столько снов подряд, Салли горячо ненавидела — за то, что она сделала с Полночью. За то, что так долго владела его сердцем. Морган, у которой было всё, чего так страстно желала Салли, сама отшвырнула это прочь, отказавшись от мужчины, который любил её, светлой, полной простых радостей жизни, надежды на будущее! Всего Салли была лишена, а потому, испытав снедающую зависть пополам с острой ревностью, под град ударов, гремевших по стенам дома Мейсонов, обхватила лицо обездвиженного Полночи руками и, словно в отместку Морган, всем несчастьям, печалям и смертям, всем потерям прошлым и будущим поцеловала его. Морган пришла к дубу с удобной садовой лопатой после того разговора с Нилом, убедившись, что за ней никто не наблюдает. Она хорошо знала Нила Блэкмора и знала также: он мог спрятать что-либо только там. Ей пришлось потрудиться, чтобы выкопать это из-под дубовых мощных корней. Сперва она разрыла землю в трёх разных местах, только лишь в четвертый раз наткнувшись на свёрток, переложенный тканью. Он был тяжелым, под холстиной чувствовался холод. Морган положила сверток на землю и развязала кожаный шнурок. Салли впилась своими губами в его, приласкала их языком и прикусила, радуясь тому, что чувствует его ровное дыхание и тёплое тело. Она подалась навстречу нему, скользнув руками ниже по длинной широкой шее, по массивной линии плеч и выступающим ключицам. Теперь она знала, что Морган Мейсон была от неё, Салли Хэрроу, чертовски далека — и безумно радовалась этому. Салли не хотела даже отдаленно быть похожей на Морган. Перед ней на земле, бликуя посеребрёной сталью, лежали индейские серпы для снятия урожая. Рукоятки обмотаны кожаными лоскутами. По краю лезвий шла чеканка символами, незнакомыми Морган. Она представила, как ими Нил распорол живот Френку Миллеру, и её обуял страх. Он убийца. Он сучий ублюдок. Бессердечный нечеловек. Салли подвинулась ближе и села поверх его бёдер, проведя ладонями по груди. Она задержалась на рёбрах, огладила живот и коснулась предплечий, перевитых венами. В каждом её движении было много из безмолвного языка любви. Шум не прекращался; голоса не замолкали, но Салли стало всё равно. Она не знала, поступает ли правильно, и даже не знала, последняя ли это ночь в её жизни. Ей было неизвестно, успеет ли Полночь очнуться прежде, чем мертвецы ворвутся к ним, и она боялась, что он может не прийти в себя вовсе. Всё посыпалось прахом; она не желала ждать рассвета своей жизни — рассвет мог не настать. Слёзы застилали её глаза, но она, расстегнув язычок на ремне, которым Полночь подпоясал джинсы, быстро утёрла щёки и нос тыльной стороной ладони, а затем опустилась с поцелуями к его шее. Она не торопилась, будто у них было всё время мира, и он не был ранен, а она не была окружена мертвецами Мейсонами. Она делала всё так обстоятельно, что ей самой казалось, будто возрастом она стала куда старше, и прожила сотню жизней за эти несколько дней. Обычная жизнь была такой далёкой и нереальной, что Салли вспоминала о ней так спокойно, будто видела её в кино — фильм такой, или сериал типа ромкома, про рыжую девчонку, которая поступила в колледж с отличными баллами, встречалась в школе с парнем из актёрского кружка, а после бала разошлась, но они остались друзьями, что значило — больше они совершенно друг друга не интересуют и не побеспокоят. Та девушка по имени Салливан Хэрроу — полное имя просто-напросто стёрлось даже из памяти её родных — была не похожа на эту Салли. Они были одинаковыми. Они были разными. Их отделяло друг от друга одно лето — и несколько жизней, которые Салли пропустила сквозь себя. В борьбе человек взрослеет быстрее. Полночь под ней оставался неподвижным, и Салли казалось — она ласкает самое настоящее пугало. Малкольм говорил Морган, что семья превыше всего. Отец повторял то же самое. Малкольм обещал, что всё будет в порядке, если они найдут человека, который повинен в стольких бедах. Морган поняла. Он не давал им покойной жизни, из-за него происходило всё то дерьмо, что свалилось на её семью: но теперь всё будет по-другому. Малкольм обещал также ещё кое-что: он расскажет Морган, что за секрет они скрывают в клубе, потому что он доверяет ей и считает её невероятно умной и сообразительной. Он уже рассказал, что поджигатель хотел уничтожить «Цвет нации» за то, что они наказывали чёрных и других цветных ублюдков. Сказав это, Малкольм продолжил: ты умная девочка, милая, и ты знаешь, что, если дать им волю, они устоят здесь сущий ад. Везде, где этим людям дают свободу, страдают такие семьи, как наша. Ты чертовски рассудительная. Ты всё понимаешь. Морган знала за собой эти качества. Поэтому, завладев страшной находкой, она приняла единственно правильное решение — индеец должен за всё ответить. Спокойно и хладнокровно она ответила себе на новый вопрос: что с ним будет после? Она вспомнила множество имён в газетных некрологах. Коснувшись губ подушечками пальцев, подумала о том, что Нил всегда нравился ей. Но он сам избрал свой путь, да и она выросла. Ее было уже не заворожить игрой на флейте и разговором по душам. Шёпот пронзал её со всех сторон, и она была перед ним беззащитна, но останавливаться не хотела. Несколько раз глубоко вздохнув, Салли попыталась оправиться от румянца, прилившего к щекам, когда с волнением коснулась молнии на джинсах. Губы защипало. Салли было стыдно, но недостаточно, чтобы она перестала делать то, что делает. Только тогда она подумала: интересно, слышит ли он её? Видит ли? Прежде слышал и видел. Салли оперлась на его живот и склонилась к самому лицу, а потом коснулась губами щеки. Поцелуй вышел интимным, тёплым и любящим — куда более любящим, чем до этого. Прижавшись губами к уху Полночи, она прошептала: — У нас больше не осталось времени. Поэтому сейчас я буду твоей. Она была права и знала это. По спине и бёдрам пробежали мурашки; дробные удары в дверь и стены — такие, что звенели даже стёкла в оконных рамах и шкафах — Салли слышала, но больше они ее не волновали, как не волнуют такие мелочи, как дождь или надвигающаяся гроза человека, ведомого на эшафот. Немного подумав, она сняла с себя рубашку и бросила её в кресло; затем, поёрзав, привстала и изящно стянула шорты и бельё. Оказаться в тёмной гостиной на ферме своей семьи, в такую ночь, как эта, в окружении жутких существ, жаждущих их смерти — и поверх человека, которому Салли желала принадлежать, было слишком странно: прежняя-Салли, скорее ребенок по натуре своей, чем взрослая девушка, оробела бы, даже представив это. Новая хотела только одного. Чтобы времени у них было больше, чем это сегодня. Он видел и слышал её: теперь она знала точно, когда коснулась его ниже пояса и ощутила, что он возбуждён. Жадно опустившись ему на грудь и прижавшись всем телом, она покрыла поцелуями его лицо: подбородок с ямочкой, небольшие тёмные глаза, большой чувственный рот и складки в его уголках, и крылья длинного, с горбинкой, носа, и мягкие скулы, и щёки. Оторвавшись, Салли оперлась ладонью о его живот, чувствуя под пальцами короткие тёмные волоски, тянущиеся от пупка до паха, и опустилась поверх бёдер. Она убрала рыжие волосы назад, пытаясь выровнять дыхание и не слушать омерзительный вой мертвецов и все их страшные проклятия. Прежде, чем впустить его в себя, она приподнялась и помогла вынуть плотный, венистый член из джинсов. Свой первый и единственный секс с бывшим парнем Салли не вспоминала не потому, что это было плохо — а потому, что она не понимала, что именно получила после, кроме того, что потеряла. Позже подружки сказали ей: так бывает со всяким первым разом. Теперь же Салли даже обрадовалась: ей показалось, сейчас должно быть легче. И она не ошиблась. Морган просто сделала свой выбор. Она всегда была разумной девушкой. Она умела выстраивать приоритеты. Сначала — учеба, затем — удачное замужество, если она того захочет. Однако в её уме никогда не было никаких долгих планов касаемо такого человека, как Нил. Она понимала, что им не быть вместе, и нести бремя изгоя не хотела. Он это бремя нес по происхождению. Морган провела пальцами по серпам и задумалась: она многое слышала и читала про индейцев. Что они нечистоплотны, как звери; что они совокупляются, словно животные; что они грубы и хитры, что они не похожи на белых, как бы ни притворялись в обратном. Они ленивы и необразованны, учиться не желают и будут пьянствовать — дай им волю. Своих женщин они меняют на огненную воду. Нил жил у Миллеров, и неудивительно, что он был такой паинька столько лет. Но даже в нем проявилась эта хитрая звериная натура. Она слышала, они поклоняются древним языческим богам и приносят жертвы. Она слышала, ради мести они готовы убить кого угодно — женщину, мужчину, старика или ребенка, неважно, они никого не пощадят. Она слышала, что хороший индеец — мертвый индеец. И если Нил действительно такой, значит, она просто плохо знала его. Салли осторожно опустилась на него и застонала, услышав в боках отголоски тянущей пустоты. Это была не боль, а странный зов тела заполнить чем-то новым эту пустоту. Стон был не из-за плотского удовольствия: пока что она ничего похожего не испытала. Но, даже будучи еще такой неопытной и молодой, она чувствовала, что в любовном союзе не это приносит счастье и довольство — а знание, что ты принадлежишь тому, кто тебе дорог, а он принадлежит тебе. Сжав бёдра, Салли почувствовала внутри себя слабую пульсацию, будто биение ещё одного сердца. Полночь был все так же неподвижен; тогда Салли, плавно изгибаясь, заскользила на нём сама. И ведь она обманывала себя: он для неё слишком взрослый, слишком бедный, слишком отличающийся от того образа, к которому она стремилась, и слишком… другой. Она не смогла бы связать с ним свою жизнь, да и не хотела: что он себе придумал? Морган знала ответ. То, что она разрешила ему придумать, когда подпустила его ближе. Для неё это была игра в любовь, закончившаяся, как летний приятный сезон, стылыми сырыми ветрами, леденящими сердце. Под дубом теперь зябко; пора возвращаться домой. Она надеялась, что её сердце не выдержит и лопнет в груди. Если этой ночью ей суждено умереть, то лучше бы от этого. С новым толчком Салли ощутила, как внутри стало скользко; волосы налипли на шею, губы пересохли. Она была что человек, который безудержно хочет пить, а напиться не может. Ад вокруг больше не мешал; ей было слишком хорошо. «Пусть они смотрят, — подумала она и подняла тяжелую руку Полночи, прижав к своей груди. — Пусть ненавидят нас ещё больше за то, что мы живые, а они — нет. За то, что мы любим, а не ненавидим. Я устала. Боже. Как же я устала». Вдруг под ладонью своей, лежавшей на его животе, Салли ощутила движение мышц. Бом! Это ударили старые фамильные часы Мейсонов. Салли едва не оглушил страшный вопль множества голосов, слившихся воедино в одном негодующем послании. Бом! Она видела, как, скованное оцепенением, его тело под ней оживает. Бом! На стены обрушился град ударов. Дверь дрожала от них; Салли, обернувшись, взмолилась: пусть она выдержит. Часы всё били; с кожи Полночи сошёл восковой цвет. Черты лица его утратили безразличную холодность. Бом, бом, бом! Он дрогнул, медленно моргнул, сфокусировал взгляд на Салли. Затем опустил руки ей на икры, скользя выше к бёдрам и талии, и после — прижав ладони к ягодицам. Он глубоко втянул воздух грудью. Для Полночи он был полон ночного холода, и запаха воска, которым натёрли паркет, и пыли, кружившей в лунном свете микроскопическими точками. Всё, что он видел, слышал и чувствовал, затмевала Салли. Она была прекрасна: румяная и испуганная, полная печалей и тревог, усыпанная веснушками, огненноволосая, такая милая, такая простая — совсем обычная, совершенно необыкновенная. Полночь улыбнулся, расправил плечи, сжал пальцы, толкнул Салли себе на грудь. Рану тянуло; она болела и нарывала, но ему было не до этого. Он слишком долго не мог коснуться Салли, пока она касалась его. Полночь разрывало на части от волнующего, нового чувства, которое он не мог обозначить никак иначе, кроме как асчу — это слово значило больше, чем любовь, больше, чем влечение. Это было единство душ, мистическая встреча, принадлежание другому до рождения и после смерти: нечто, отчего Полночь пробрало до дрожи в руках. Впервые он, преданный когда-то человеком, которого любил, познал всю суть слов о высшей справедливости, предполагаемой богом чероки, Унетланви, Создателем всего: во время долгого или короткого жизненного пути, который каждый проходит по своей тропе, не случается неважных для мироздания вещей. Великое зло уравновешивает великое добро. Его предала Морган; не сделай она этого — его не полюбила бы Салли. Полночь прогнулся в пояснице, подавшись в девушку глубже — и не издал ни звука, хотя готов был исторгнуть низкий стон. Его грудь распирало от восторга обладания той, кого он всем сердцем полюбил. Когда-то давно он привязался к Салли потому, что маленькой она напомнила ему Морган и те дни, когда он был жив и счастлив. В нём было много боли и гнева; в нём оставалось мало сил. Но Салли росла, и росла его привязанность и сила. Он наблюдал за ней, ожидая, что начнет ненавидеть, когда она повзрослеет. Но вот она повзрослела — и стала совершенно не такой, как Морган. Возненавидеть её он не смог. Теперь они были для него людьми слишком разными, звездами дневной и вечерней, солнцем и луной: Полночь не понимал, как мог быть так слеп. Перевернув Салли под себя, он быстро стряхнул джинсы и вжал её в ковёр, расстеленный на полу. Он только сейчас понял, как было холодно в этом доме: ни он, ни она этого не замечали. Теперь же, когда он входил в неё короткими, быстрыми движениями, заблестевшему от пота телу становилось зябко. Полночь, опустившись низко к шее Салли, поцеловал её, затем прикусил. Она позвала его по имени и потянулась назад, чтобы обнять за бедро; тогда Полночь поднялся и увлёк её за собой. Он сделал два длинных шага, толкнул Салли к окну и вжал в стекло, едва ли помня, что делает. Всё казалось сном и безумием: до последней косточки в теле его тело наполнилось жаром, и он сгорал в этом огне, легко подняв Салли и удерживая под коленями. Она вскрикнула, когда он вошёл снова — так глубоко, что ощутила тупую боль, отдающую в животе и распиравшую бока. Боль эта была похожа на вздох, и если бы Салли лишилась её, то расплакалась бы. Она ждала этого и ждала тяжести его тела поверх своего. Впечатав её в стекло, Полночь накрыл её собой и заслонил от темноты старого дома, оставив перед глазами только поле, залитое лунным ровным светом. Салли, прижавшись ладонями и грудью к холодному стеклу, покрылась мурашками и зашептала имя, которое заставило Полночь испуганно вздрогнуть. Потому что он не произносил его при ней. Никто не произносил. — Нил, — шепот этот не могли даже перекрыть голоса мертвецов, слившиеся в один яростный глас, — Нил, Нил! Он сгрёб ее в объятия и сжал так крепко, что она забыла сделать вздох. Что-то обожгло её до самого горла, прошло огненной волной по животу, опалило рёбра, вспыхнуло и расцвело в груди — а следом вышло с её жалким, почти нечеловеческим полустоном-полукриком, нарастающим с каждым толчком. Их было ровно три: потом Полночь остановился и замер, положил ладонь поверх руки Салли, чтобы сплести свои пальцы с её. Он не хотел расставаться, хотя горячечный жар прошел, и тело, покрытое потом, стало быстро остывать. Поцеловав Салли в плечо, он опустил её возле себя, вышел и обнял со спины, мягко баюкая в руках. Теперь, когда всё кончилось, Салли была благодарна за эти объятия. Внезапно, в доме воцарилась тишина. Салли и Полночь непонимающе посмотрели друг на друга. — Что это они притихли, — пробормотала она, — шоу окончилось, старички разошлись по постелькам? Полночь хмыкнул, поцеловал её в лоб. Но улыбка сама сошла с его лица, когда он обернулся и увидел мертвую ворону. Салли тихо прислонилась к его груди. — Они подстрелили её, — сказала она. — Когда Стекляшка бросилась на одного из них. Прямо ему в лицо. Чёрт возьми, мне жаль, Нил. Он вздрогнул, когда она назвала его по имени снова, и тревожно нахмурился. Он не понимал, откуда она узнала это имя — его настоящее имя. Мягко подведя Салли к креслу, он поднял свой плащ и набросил ей на плечи. Затем, подойдя к Стекляшке, взял птицу и, болезненно скривившись, отвернулся прежде, чем стиснуть её в руках. В его сильной хватке хрустнули её кости, Стекляшка запрокинула назад сломанную голову — и из ее чёрного клюва лентами потянулся серебристый дым. Замерев и сжавшись под плащом, Салли наблюдала за тем, как Нил втянул этот дым в себя; в глазах его появилось новое выражение, возле узких зрачков зажёгся седой древний свет, который тут же погас. С сожалением опустив Стекляшку на журнальный стол и в последний раз проведя ладонью по её телу, Нил вынул из больших вороньих крыльев два больших чёрных пера — и убрал их в волосы, так, чтобы они низко ложились вдоль смоляных прядей. Затем он взглянул на Салли. — Пойдем, — сказал он, и девушка улыбнулась, потому что впервые услышала голос из его уст. — Нам пора покончить с ними. Со всеми теми, кто сейчас подслушивает нас. Они не боялись пугать тебя. Рвались, чтобы подчинить себе, убить, страшным образом разорвать и уничтожить. Что же. Теперь мы поступим совсем иначе. Сыграем в прятки, Салли. Ты и я, и они все, как в старые добрые времена. Но чур мы не прячемся. И он помолчал, недобро добавив: — Мы будем искать.

4

Когда Салли была маленькой, она любила прятки больше других игр. В доме было очень много мест, где она пряталась лучше всего: и теперь, идя с Полночью плечом к плечу по тёмному коридору в прихожую, она посмотрела прямо в его потусторонние, жуткие глаза. — Ты уверен, что мы не можем просто уйти? — Они не дадут этого сделать, — спокойно сказал он. — И я устал убегать. Столько времени бежал. Пора встретиться со своими врагами лицом к лицу. — И больше не станешь просить меня, чтоб я уехала? — улыбнулась она. Он улыбнулся в ответ и покачал головой. — Вместе так вместе. — То-то же, — шутливо пригрозила она. Полночь сжимал в руке железную кочергу. За неимением лучшего и это сойдет, рассудил он. Салли же, пройдя мимо кладовки, дернула Полночь за рукав плаща и жестом дала знать, что хочет открыть дверь. Он кивнул. Тогда Салли, резко распахнув её, не обнаружила там ничего, кроме пыльных коробок, старого пылесоса и кучи хлама. Однако спустя несколько секунд лицо её просияло: — Вот это когда-то забыл у меня Тим…. И достала из угла серебристую стальную биту. Полночь понимающе усмехнулся, когда Салли захлопнула дверь кладовки. — Помню тот день, — сказала она. — Нам было по двенадцать, мы играли во дворе в бейсбол. Он с битой, я с перчаткой, а Тамара болела тогда — ангиной, вроде бы… внезапно налетел сильный дождь, мы забежали в дом. Тим сунул биту в угол прихожей, а когда отец приехал за ним, просто забыл забрать. Хорошее было время. — Да, — согласился Полночь. — Хорошее. Они поднялись на второй этаж; туда, где тьма казалась живой и настолько плотной, что Салли с трудом вздохнула. Но Полночь взял ее за руку и ободрил: — Они мёртвые, а ты живая. Ты сильнее них, омаште. Ты сильнее даже меня. Несколько дней назад Салли проделывала тот же путь глубокой ночью, убегая от бабушки и дедушки, и Полночь тоже был рядом. Тогда за каждой дверью её поджидали мертвецы. Будет ли сейчас также? — Нам обязательно делать это? — спросила она, прижавшись к Полночи. — Да. Иначе завтра мы с ними не совладаем. Я слишком слаб, а их много. Когда они выйдут в поле, всё будет кончено. То, что подняло их из могил, оживило, не дало умереть, воссоединившись с ними, стало бы непобедимым. — Проклятье Сегойи? Полночь изумленно вскинул брови, глядя на Салли. Она вздохнула и остановилась, положив руку ему на грудь. — Я знаю, что должна была сразу сказать это, но… уже несколько дней я вижу сны о том, что происходило за некоторое время до твоей смерти. — Сны о проклятье? — нахмурился Полночь. — Сны о тебе, — терпеливо сказала Салли. — Нил Блэкмор. И о Морган Мейсон. Сны о том, что случилось много лет назад. Полночь задумался. — Хотел бы я знать, кто их посылает, — сказал он неохотно. — Это же безопасно? Он лишь покачал головой и направился к первой комнате. Остановившись у двери, спросил: — Что здесь? — Кабинет дедушки, — Салли нервно сглотнула, вспомнив его голубые насмешливые глаза и неожиданно помолодевшую походку. — Он всегда запирал его на ключ. — Вот как? — вскинул брови Полночь: взявшись за дверные косяки, он с размаху впечатал подошву ботинка немного ниже замка. Что-то в двери жалобно хрустнуло, издало протяжное «крэк», и она со скрипом медленно отворилась. — Давай устроим тебе новый осмотр дома, Салли. Они вошли в кабинет: там было два окна, несколько книжных шкафов с дверцами, письменный стол у стены и обыкновенный старый деревянный стул. Стены были завешаны портретами и фотоснимками, и у каждого из них жутко мерцали глаза. Воздух был спёртым и кислым; Салли сделала шаг вперёд и тут же отскочила назад, потому что ковёр под ногами издал омерзительное сырое чавканье, как болотная трясина. Из-него на паркет к тому же что-то сочилось. — Дедушкино загнивающее болото, значит, — сказал Полночь. Шкафы одновременно открылись, и оттуда, один за другим повалили мертвецы. Одетые в старые истлевшие костюмы и платья, а некоторые — в грязные, покрытые землей саваны, они бросились на Полночь и Салли. Однако он, хорошенько размахнувшись каминной кочергой, внезапно обрушил ее вовсе не на мертвецов, а на постмортем на стенах. Из треснутых стёкол в воздух потянулись кровавые нити; вопреки всем физическим законам, с каждым ударом они — а их становилось всё больше и больше — медленно плыли и скапливались в общую переливающуюся массу там, у потолка, словно ртуть. Несколько мертвецов обратились в пыль и прах, вмиг развеявшись. Только их пустая одежда упала на пол. Салли, поняв, что делает Полночь, тоже замахнулась битой и с большим удовольствием впечатала её в стену, заметив, как после удара по снимкам скорчилось двое других покойников. Продвигаясь так, шаг за шагом, они наконец остались в совсем пустой комнате. Салли, устало опустив биту, беспокойно заметила, что бинт на груди Полночи закровил. — Ерунда, — поморщился сам Полночь и положил себе на плечо кочергу. — Давненько я так, в самом деле, не развлекался. — Мне тоже понравилось, — криво улыбнулась Салли. — Ты знал о том, что нужно уничтожить постмортем? — Знал, — кивнул он, — но прежде мне не хватало сил. Сейчас, перед затмением, я был на их пике, как и сразу после смерти. — А почему вообще ожили мертвецы? И сколько их в каждом доме здесь, в Лебаноне? Полночь неохотно посмотрел на неё: — Полагаю, очень много, Салли. И думаю, я тоже повинен в этом. Что-то в анагопта изменилось с тех пор, как я убил Френка Миллера. Как защитная реакция на противодействие. Как механизм… понимаешь? Они сообразили, что я могу это повторить с другим Слышащим, и проклятье, что продолжало жить во Френке после смерти, просто оживило его тело. — Господи… Они вышли из разгромленного кабинета и направились к следующей двери. — Эти твари постоянно меняются, приспосабливаются к жизненной среде. Берегись! Одна из дверей — дверь в дедушкину спальню — открылась настежь, и мертвецы повалили оттуда в коридор. Полночь задвинул Салли себе за спину. Их было так много, что сперва ему пришлось продираться сквозь них, орудуя кочергой и обездвиживая их короткими, точными и сильными ударами в головы, шеи, под колени: он бил на поражение, и, улучив момент, втолкнул Салли в спальню и крикнул: — Снимки! Она все поняла: на старой прикроватной тумбочке и стенах их было несколько, притом на одном большом снимке стояло сразу несколько человек. Салли, яростно расколотив их битой, услышала, как в стенах дома что-то заворчало и издало стон, нарастающий в злой крик. Полночь, тяжело дыша, остановился, когда вокруг него мертвецов не стало: — Боюсь, просто уничтожить посмертные фотографии будет слишком мало. — Что ты хочешь этим сказать? Кровавые нити плыли в воздухе теперь и здесь. Когда Салли и Полночь, держась за руки, вышли в коридор, она вздрогнула и остановилась: по стенам, словно водопад, только наоборот, не вниз, а вверх, скатывались багровые потоки. Полночь быстро увлёк Салли по коридору обратно к лестнице. — Весь дом, — сказал он, — их так много и они так прочно проросли сквозь это место, что постмортем им стало мало: нужно уничтожить весь дом! С его словами оставшиеся двери распахнулись, и навстречу им устремилось множество мертвецов. Салли, попятившись, смотрела на них, расширив глаза от ужаса; они надвигались из конца коридора стремительными, ломаными движениями; стены наполнил их шёпот. Полночь дёрнул Салли за руку: тогда они бегом устремились прочь — но, выскочив на лестничную площадку, замерли. Теперь они окружены! Ещё больше мертвецов ждало их впереди, в прихожей, застыв в своём жутком ожидании. Их было так много, что Салли не могла даже разобрать лица каждого — взгляд метался от одного к другому. От часов в воздух плыл кровавый след, от каждого предмета мебели, от каждой доски на полу по капле тянулось вверх, точно где-то был огромный магнит, притягивавший их. Тогда Полночь сделал то, чего Салли не ожидала. Подхватив её на руки, как когда-то в их самое первое знакомство, он бросился назад и простёр ладонь. По лицу его пробежала судорога, оно покрылось испариной, на нём залегла густая тень. Что-то вспыхнуло в его глазах, у самых зрачков, и Салли, прижавшись к его груди, увидела, как покойников перед ними словно раздвинуло незримыми мощными руками, прижав к стенам. Стоило промчаться мимо, и мертвецы бросились вдогонку. Салли знала: их растерзают заживо, если они попадутся в эти страшные руки. Полночь дёрнул кистью вбок: одна из дверей справа открылась, и они с Салли вбежали туда. Он толкнул плечом мертвеца, устремившегося к нему; другого, дрогнув рукой, с силой впечатал в платяной шкаф. Оконные ставни отворились навстречу ночи. Салли, обернувшись за спину Полночи, оцепенела от ужаса: мёртвые, истлевшие руки едва не схватили его плащ, его волосы. Они тянулись за беглецами, они хотели, чтобы Салли и Полночь остались здесь навсегда. — Держись! — воскликнул он и выпрыгнул в окно. Как и в прошлые разы, когда он был пугалом, Полночь заскользил прямо по воздуху, в поле с раскрытыми подсолнухами, с пристальным вниманием следившими за ним, но теперь ему это давалось явно нелегко. Он делал это без прежнего изящества. Футах в пяти над землёй он словно оступился и ухнул вниз; кое-как оттолкнувшись носком ботинка от одного из цветков, он не удержался и, сжав Салли крепче, тяжело упал в поле. Салли, сжавшись в комочек и закрыв голову руками, открыла глаза. Полночь лежал рядом. Прерывисто дыша, он лежал ничком на земле и слушал, как вопит и стенает дом Мейсонов, полный покойников: теперь от коньков его крыши, от окон и стен в небо тянулись те самые кровавые сгустки проклятья. Зла стало так много, что его было видно. — Что же нам теперь делать? — обронила Салли. Полночь поднял голову и устало промолвил: — До утра осталось не так много времени. Мы уже вряд ли вернёмся туда. Разве что… — он задумался и встал на локте. — Как думаешь, у твоего дедушки в сарае есть немного бензина? Топливо было. Полночь быстро нашёл две полных канистры и, пошарив по ящикам столярного стола, отыскал зажигалку «Зиппо». — Это уже хорошо, — хмыкнул он и, взяв бензин, направился вместе с Салли к дому. Он разлил бензин там, на крыльце, и щедро плеснул им на дверь и стены. Затем, оставив небольшую дорожку со ступенек, посмотрел на Салли, которая задумчиво смотрела в темные окна, где их ждали желавшие выйти наружу мертвецы. И они вышли бы завтра, в полдень, в час затмения. — Хочешь поджечь ты? — прямо спросил Полночь. — Или это сделаю я? — Смотри, — вместо ответа произнесла Салли и указала на окно первого этажа. Так близко к ним, что Салли могла различить черты её истлевшего лица, и платье, и наполовину седой череп, постаревшая, но всё равно узнаваемая, стояла Морган Мейсон. Часть её десны оголилась, и Морган ухмылялась им в лица жутким оскалом. Она методично стучала кулаком в стекло. Тук. Тук. Тук. Взгляд её неотрывно следовал за Полночью. Он с вызовом поднял подбородок, когда увидел её. На лице его застыло мрачное, холодное выражение. — Она ведь сделала это, когда ещё не была Слышащей? — вдруг неожиданно для себя спросила Салли, и Полночь кивнул. — Моя судьба просто была ей безразлична, — сказал он. — Хотя, видит Бог, я её любил и хотел оградить от такого конца. От вот этого конца. Салли Мейсон и Мистер Полночь, взявшись за руки, смотрели на Морган, оставшуюся там, в доме, как она того и желала — вместе со всей своей семьёй. Салли уверенно произнесла: — Давай сделаем это. Он чиркнул зажигалкой и занёс руку для броска. Огонёк метался в его руке под слабым ночным ветром. Помедлив, Полночь посмотрел перед собой, а потом на Морган. Он знал, что сейчас всё будет кончено, и, глядя в её покрытые бельмами, мёртвые глаза, вспоминал то, что было между ними. То, что могло бы быть. А потом, повернувшись к Салли, улыбнулся ей и бросил пламя в бензиновую лужу под дверью. Дом сотрясся от воя. Салли смотрела на ферму, где провела столько счастливых дней лета. На ферму, которая скрывала в себе столько тайн. Это было место, где она считала себя действительно дома — и вот теперь его не было. Огонь занялся быстро, пожирая стены и переползая под навес крыши. Мертвецы за окнами даже не шелохнулись, когда занялись пламенем. И Морган, продолжив стучать в стекло, проводила Салли и Полночь недобрым взглядом, когда те, заметив вдали, на дороге, тусклый свет фар, убежали в поле.