Something in the orange tells me we're not done.

Иногда Багги казалось, что его эмоции слишком сильны для его тела, потому что все его чувства всегда были немного интенсивными — немного во всех неправильных, удручающих смыслах. Особенно когда что-то выходило за рамки его ожиданий. Он всегда был строителем планов, мыслителем. О, как же его ломает, когда ему не удается что-то предсказать. Контроль над ситуацией пьянит, ведь раньше ему его не хватало, и теперь он ищет его повсюду. Строит планы, старается быть строго логичным — у него нет времени на чувства, ведь чувства отнимают контроль. Он не собственность, не вещь, которой можно командовать, которой можно кичиться… Но он не был создан для управления, скорее, он был создан для следования. Если быть честным с самим собой, то контроль был… не тем, чего он жаждал. Это была только потребность, но не желание: возможность контролировать означала, что он может защитить себя, подготовиться, среагировать, но это также подразумевало огромную ответственность. Он поражался, когда видел людей, способных делать подобное без усилий, нести всё это без напряжения, пока в большинстве случаев Багги просто уставал от подобного. Контроль не был для него силой, по крайней мере, не в долгосрочной перспективе. — Шанкс, — его дрожащие руки не облегчали задачу, но он кое как смог придать своему голосу достаточную устойчивость. Маленькие радости. Шанкс нашел его глаза: он был пьян- навеселе, с расфокусированным взглядом и кривой улыбкой. Все были пьяны, если честно. Вспоминать, как в детстве он фантазировал о том, как отравляет весь алкоголь в мире, было не очень приятно. Шанкс был настолько неуправляем, что это было… отвратно. Багги всегда ненавидел это: что-то в том, как он раскачивался и спотыкался, что-то в том, как он смеялся и не о чем не думал, что-то в том, что он смотрел на него так, будто не мог узнать. Что-то во всем этом было… Самым страшным страхом и самым желанным желанием Багги было оказаться забытым, но, когда Шанкс справлялся с этой задачей, это не приносило ему того удовлетворения, на которое он рассчитывал. Багги хотел, чтобы он по крайней мере это отложил в памяти, но, когда вообще кто-то волновался о его истинных желаниях? Уж точно не Вселенная, и не Шанкс. Такой настолько опустошенный Шанкс оставлял во рту у Багги кислый привкус, похожий на горькое послевкусие крепкого алкоголя, хотя сам он даже не притронулся ни к одной бутылке спиртного. — Ты понимаешь, что они говорят? — не надеясь на ответ спросил Багги. Шанкс наклонил голову в сторону, он не выглядел при этом мило или невинно — этот жест лишь давал понять, что он не совсем осознает свое тело, как должен. Руки Багги снова начали болеть от того, как сильно он их сжал. — Понимаю кого? Он усмехнулся: да, это его вина — он понадеялся, что пьяный ребенок сможет уловить подсказки. Роджер, их отец во всем, кроме крови, выглядел взволнованным как полный пиз- он был будто в одном шаге от бойни или срыва. А Шанкс был пьян в стельку; команда, конечно, была начеку, но недостаточно. Никогда недостаточно. Всё было проще, когда у него действительно были люди, с которыми он- — Я уверен, что они не говорят о чем-то шокирующем, малыш. Успокойся, йой. Багги почувствовал его приближение, но это не помешало шоку, вызванному его голосом, проявиться снова. Серьезно, он слишком отличался от голоса, который был у его прежнего «я». Марко стоял там с нехарактерной для него улыбкой на лице — ещё одним отличием: старший он больше любил ухмыляться, как хищник, довольный своей добычей и заявляющий об этом всем (или как беззащитная, ранимая дикая собака, прячущаяся за яростными глазами и самодовольными ухмылками). Зачем, зачем он подошел так близко-… зачем он заговорил, зачем он здесь? (почему он думал, что кто-то вроде Белоуса захочет взять Багги в свою команду?) Он провел свое детство в глубоком страхе и неуверенности, никто не мог винить его за то, что он вырос и возненавидел его потом. (Иногда он был шокирован тем, что у него вообще хватило времени выжить, чтобы научиться это ненавидеть). Он начал распространять свою «душу» повсюду, сытый всем этим по горло. Тонко обернуть её вокруг Марко — хитрый трюк, которому он научился, когда снова оказался на улице, после смерти его… отца. Это было опасно, поскольку давало ему точное представление о чувствах, которые испытывал человек, но делало их слишком близким к его собственным. Чуткая воля наблюдения уже дала ему способность ощущать людей, но то, что он делал прямо сейчас, было чем-то даже большим. Дистанцироваться от эмоций становилось намного сложнее — когда он такое проворачивал, ему всегда приходилось пытаться рационализировать их, чтобы иметь возможность распознать, кому они вообще принадлежат. Багги на самом деле ненавидел использовать этот трюк, вот почему он до сих пор не применял его, хотя и мог, на Роджере, или на Шанксе, или на Рейли… Но все всё равно были пьяны, и этот Марко был той его версией, что ещё не так хорошо знала Багги. Фокус требовал напряженного контроля — одно неверное движение, и его «голос души» столкнулся бы с голосом Марко. Это был бы ужасный опыт для них обоих, Багги мог бы за это поручиться. (Этапы освоения его были ни хрена не веселыми). Большинству людей это было не под силу, Багги знал, что он особый случай — воля наблюдения у него появилась сама собой, как дополнительная конечность. Осваивать с ней новые приемы было… легко. Веселье и любопытство танцевали вокруг, извиваясь и кружась, пока не вернулось странное стремление защитить. Что ж, это был Марко. Любая эмоция всегда заканчивалась этим; Багги предположил, что это было то, чему он научился за годы работы первым помощником капитана на корабле кровоточащих сердец, но, возможно, это просто всегда было присуще Марко. Честно говоря, он бы не удивился. Марко… Багги не мог сказать, что знал его так уж хорошо, но он знал кое-что: например, горе, которое он перенес, например, какую выпивку он любил больше всего, например, как он справлялся с грустью, например, каким он мог быть громким и опасным. Ни больше, ни меньше. Но Марко действительно проявлял склонность к защите: острая потребность защищать всегда была рядом с ним, будь то бармен, или дети на том острове, который он выбрал для покровительства, или… кто угодно. Он не был добряком, но он был защитником. Только когда хотел этого. Как казалось сейчас. Марко наклонился, подхватывая шаткие ноги — как Шанкс умудрился чуть не упасть, пока сидел, Багги никогда не сможет понять. Он рассмеялся, очевидно, привыкший иметь дело с пьяницами. Даже если они и дети. Шанкс некоторое время непонимающе смотрел на него; он был слишком не в себе, чтобы что-то понимать, а если бы и очнулся, то уже проклинал бы Марко. Рассеянный взгляд и кривая улыбка создавали впечатление, будто он и вовсе не осознавал, что улыбается. Затем его смех смешался со смехом Марко, похожим на хрип. Багги обнаружил, что у него нет сил на это злиться. Завтра Шанкс будет достаточно зол на себя, когда он расскажет ему, с кем именно тот смеялся. Сладкая, маленькая месть. Половина мыслей Баги была заполнена бесконечными вопросами о том, о чем говорили его капитан и Белоус. Думая о начале всего произошедшего, они должны были говорить о нем. Но что? И как? Он должен был знать. Его капитан выглядел разбитым. — И почему ты так уверен? — проигнорировал их смех Багги — засудите его, но он должен был знать. Марко вздрогнул, внешне, конечно, этого не показав, но его «голос души» дрогнул на полсекунды, и Багги этого хватило, чтобы заметить. Марко был слишком сосредоточен на Шанксе, что на самом деле неудивительно. Улыбка Феникса не сходила с его лица: — Хммм… Мне интересно, младший братишка. А почему бы тебе не спросить их самих? Я уверен, что Отец ответил бы. Глаза Багги расширились, он издал звук, смущающе похожий на вдох: какой ещё младший брат! Он не был ничьим братишкой. Вслед за его смущающим, непреднамеренным и неподходящим вдохом, последовало сбивчивое, но от этого не менее сердитое бормотание пьяного Шанкса. Похоже, ему тоже не нравилось, когда Багги так называли. Улыбка Марко превратилась в знакомую ухмылку, он наслаждался их реакцией — сопляк, любящий хаос. Багги хотелось расквасить его надоедливую физиономию. Но прежде, чем он успел хотя бы попытаться это сделать (не то, чтобы он правда пошел на это, он не самоубийца), чья-то рука обвилась вокруг горла Марко, и старый инстинкт заставил Багги протянуть руку — верность была опасной эмоцией. Шея была уязвимостью, и это не то, что ты должен позволять кому бы то ни было обхватывать руками. Багги был преданным существом, и все его уловки и туманная мораль не могли этого изменить. Поэтому, когда некто поднял руку на кого-то, кого он знал, даже из другого времени, его первым побуждением было протянуть свою собственную и убрать эту гребаную граблю любой ценой. Но… Марко не встревожился- Марко даже не вздрогнул. Почему? Добродушный юмор, ласка, равнодушие, доверие– Как? Доверие было чем-то, что Багги всегда было трудно понять, даже с пиратами Роджера… Доверие было чем-то, что он использовал экономно, он никогда не ощущал его всем сердцем, как Марко. Но даже когда он мог его чувствовать, он всё равно не понимал… Ранимые мысли, уязвимые позиции — всё это, всё, что могло привести к тому, что он стал бы полностью открыт перед кем-то было… недостижимо. Это казалось слишком рискованным, а зачем ему рисковать? Для него это не имело смысла, но жгучие чувства Феникса продолжали мешать ему смотреть на это с другой стороны. На самом деле, он ненавидел свой трюк. — Не мог бы ты убрать свою волю подальше от Марко, это правда раздражает, — это был тот же самый человек, похожий на… белого медведя — тот, который вел себя… немного необычно. Заявивший, что он их спаситель. Этот пацан* странным образом излучал флюиды человека, который может быть всем сразу: он мог быть обманщиком, мог быть бойцом, мог быть наблюдателем, мог быть кем угодно. Получить представление о нем казалось невыполнимой миссией, потому что при одном взгляде на него сразу становилось ясно, что всё может быть правильным и неправильным. Просто… как? Как он завоевал это доверие? Когда Багги видел непредсказуемого человека, первое, что приходило ему в голову, это бежать. Потому что непредсказуемость означала опасность, а Багги просто… слишком боялся всего этого. Пират Белоуса, которого он не помнил. Тот, кто, по-видимому, может слышать голос его души. Опасность, опасность, опасность- — Оооо~! Блю, Блю, разве это не белый медведь! Хотя я вроде как откуда-то его помню… откуда? Багги, откуда? — расплылся голос Шанкса в тишине; он до сих пор пил… пил всё больше и больше. Багги захотелось стукнуться головой обо что-нибудь очень твердое и получить сильное сотрясение мозга. Правда очень захотелось. Было ли это своего рода проверкой его терпения? Будто ему и так не хватает испытывать подобное дерьмо, спасибо большое. Лицо паренька повернулось к Шанксу, оно… было пустым — что-то в его глазах вызвало у Багги озноб: слишком оценивающие, чтобы чувствовать себя комфортно. Багги подошел ближе к Шанксу, он не стал снова садиться рядом с ним, потому что он не был глупцом, каким, очевидно, был его друг. Затем юноша улыбнулся, и его белые веснушки стали ещё заметнее. Багги это показалось немного саркастичным: — Ну разве они просто не синий и рыжий котята, Марко? Феникс рассмеялся, он не протянул руку, чтобы прекратить захват его шеи, которую тот мог сломать, которую тот мог сломать, которую тот мог-… — он просто рассмеялся. Как? — Они правда выглядят соответствующе, но про это в другой раз. А что там насчет воли? Непринужденная манера, с которой Марко спросил об этом, застала его врасплох. Затем эмоции, которые, казалось, обжигают вены, отвергая его — потому что он не Феникс, он не создан для огня — сказали ему громко и ясно, что единственная причина, по которой Марко был спокоен, заключалась в этом парнишке, и только в нем. Багги представил, что вот так доверяет Шанксу — он посмотрел на него пьяного и даже не смог заставить себя продолжать думать об этом. И, может… может, это было нормально. Ему и так было хорошо, ему не нужно было доверять кому-то всем сердцем. В любом случае, это было опасно, а опасность не была тем, что Багги любил. (это не остановило любопытство, это не остановило вопрос «Что, если?») Глаза Марко встретились с его, от прямого зрительного контакта Багги стало невыносимо неуютно. Он был не из тех, кто любит скрещивать взгляды — он верил в то, что глаза всегда раскрывают гораздо больше, чем следовало бы. — Ничего важного, — не говоря уже о том, что зеленые зрачки другого мальчика тоже пугали его. Багги неохотно вернул голос своей души обратно, это не стоило борьбы. И он уже получил понимание, в котором нуждался. Может, ему следовало бы чувствовать себя виноватым по этому поводу, особенно учитывая, что его поймали, но он не чувствовал. Ну а сейчас, если бы он смог узнать больше о самом важном, это было бы прекрасно. Ещё один бесцветный смех вернул Багги в настоящий момент — этот человек выбил его из колеи. И если пацан мог чувствовать его «голос души», даже когда тот был скрыт, он справедливо тревожился. Интеллект был чем-то, что Багги ценил, но с годами быстро понял, что нет ничего более пугающего, чем умный человек, анализирующий тебя. А тем более неизвестный умный человек? Вот это была действительно катастрофа. Интеллект был подобен обоюдоострому мечу: он дарил покой, когда был на виду, но в противном случае, даже крупицы сообразительности стоило опасаться. — Скажи, — ох, Багги не понравился этот тон, — я их вроде бы слышу, так хочешь узнать? Мальчик наклонил голову и убрал руку от шеи Марко, приближаясь к Багги, словно проверяя границы дозволенного. Его вопрос звучал слишком похоже на способ оценить реакцию, как будто он сказал это просто для того, чтобы посмотреть, как он отреагирует на небольшой толчок — это было интересно, такой способ Багги иногда использовал и сам, когда был ещё капитаном. Но теперь он увидел, как это по-настоящему действует на нервы, когда ты находишься по другую сторону баррикады. И, обычно, он знал, что не нужно отвечать, когда дело доходит до подобного: реакция дала бы информацию, лучший способ справиться с этой игрой — игнорировать её вовсе. Игнорировать вопрос, игнорировать человека, если возможно, игнорировать и отрицать всё. Но. Голос души Роджера вспыхнул, и Багги почувствовал искушение. — Да.