***
Холодное лезвие проходится угрожающим касанием по чужой шее. Дыхание Дин Жуна сбивается, а пальцы почти что не дрожат от волнения. Он направил меч на командующего. Он направил меч на того, кого, несмотря на равнодушное, порой даже жестокое отношение в свою сторону, сам себе поклялся вечно защищать. Он направил меч на того, кем восхищался, кому порой завидовал, кого любил, кого желал. Он направил меч на того, кого без слов неустанно просил, каждый раз точно ударяясь о каменную стену непонимания: заметь меня. Заметь. Он направил меч на Ван Чжи. Глаза Ван Чжи расширяются от удивления, и он смотрит на Дин Жуна поражённо, обескураженно, загнанно. И будто бы даже не замечает острого клинка, что сейчас в такой опасной близости от жизненно важной артерии. Ван Чжи неосознанно делает крохотный шаг вперёд, и пара капелек алой крови всё-таки падает на пол. Дин Жун заставляет себя не опускать взгляд. Неземными усилиями справляется с желанием осмотреть и обработать рану. Он сглатывает противный комок в горле и слышит свой голос, словно со стороны: — Ван Чжи погиб, я видел это своими глазами. А сейчас перед нами — самозванец Ян Фу. Поймать и заключить под стражу! Ван Чжи же никак не реагирует на столь серьёзное обвинение. Ему, наверное, просто нечего Дин Жуну сказать. Или он никак не может заставить себя выдавить хоть что-то. Ведь его самый талантливый — самый верный — помощник вот так вот подло подставил его в самый неподходящий момент. Предал. И раз уж Ван Чжи молчит, лишь прожигая Дин Жуна невидящим взором, то и Дин Жун продолжает молча изучать бледное, слегка округлое лицо напротив, на котором отчего-то нет привычной тени ухмылки. Той ухмылки, которой Ван Чжи показывал всем, что он — всегда на шаг впереди. Той ухмылки, которую Дин Жун ненавидел всей душой. Той ухмылки, что он хотел бы навеки стереть, заменив на нежную улыбку, которая так красит Ван Чжи. Делает его мягче, чувствительнее и отражает его тёплое, на самом-то деле, сердце, покрывшееся инеем из-за нескончаемых дворцовых интриг и хитросплетений. Дин Жун бы хотел видеть — целовать — столь редкую улыбку на лице Ван Чжи, которой он не удостаивался, в отличие от других. В отличие от… — Прочь. Увести, — сквозь зубы цедит Дин Жун, отгоняя глупый укол ревности и отвернувшись от Ван Чжи, вот так вот проиграв их немой поединок. Быть побеждённым — это, наверное, участь Дин Жуна. И сколько ни склоняйся на полу халата, сколько ни отдавай всего себя, Ван Чжи никогда этого не оценит. Ведь Ван Чжи был безбрежной ширью всех морей и рек, а сам Дин Жун — всего лишь сизой рябью, мелкой волной, посмевшей их потревожить. Но теперь… Всё будет иначе. Служащие Западной Ограды уводят Ван Чжи в темницу. Дин Жун со всей силы сжимает в пальцах кончики рукавов своего фиолетового одеяния и направляется прочь, до боли закусив губу. Где-то позади Шан Мин радостно — омерзительно — смеётся. А Дин Жуну почему-то хочется плакать. Долго, нескончаемо и бесповоротно. После неповиновения Ван Чжи, ожидаемого облегчения не наступает. Совершенно опустошённый, Дин Жун возвращается во дворец. И каждый шаг бьёт ему по сердцу болезненным воспоминанием. Вот щека горит огнём от незаслуженного удара. Вот в ответ на вполне разумные предложения он получает от Ван Чжи лишь приказ заткнуться и не задавать лишних вопросов. А вот в их кабинете целый день царит полная тишина, и слышны лишь шорох бумаг, за которыми сидит Ван Чжи, и стук приспособлений, которыми орудует Дин Жун, исследуя очередной заряд. Тогда Ван Чжи, как обычно ухмыльнувшись, спросил: — И что, даже мне не скажешь? Где находятся бомбы. Но ни одного слова похвалы за организацию столь хитроумного плана. — Если командующий не будет знать, тогда уж враги точно не смогут получить эти сведения, — чуть улыбнувшись, тихо проговорил Дин Жун. — Молчишь? Ну что ж, — хмыкнул в ответ Ван Чжи и поспешил удалиться из кабинета. — Забочусь и хочу, чтобы хоть одну ночь ты спокойно поспал, и эти мысли тебя не тревожили, — остаётся невысказанным, — а я прослежу. Проконтролирую. Хоть за бомбами, хоть за тем, достаточно ли горячий твой чай. Я всегда буду для тебя. Подле тебя, даже если… Но у любого «всегда», наверное, есть окончание. Дин Жун, облачаясь в золотые одежды с синеватыми отливами, старается подавить в себе чувство неправильности всего происходящего и выглядеть в форме руководителя достойно. Он делает шаг назад и скептически оглядывает себя в зеркало. Что-то всё равно не так. Что-то неприятно царапает в грудной клетке, точно когтями, и тянется скользкой, липкой нитью прямо к сердцу. Немудрено: он ведь пошёл на сговор с теми, кто решил совершить переворот. Он предал родную страну, предал Мин, предал императора. И в случае провала, несложно представить, какое наказание его ждёт. А провал был весьма вероятен: ведь изумрудная листва всё равно будет тянуться выше, к Небу, несмотря на любые преграды и грязь. Дин Жун сам поражается тому, что думает обо всём этом в последнюю очередь. Поражается тому, что во всей этой щекотливой ситуации, в которой он сейчас находится, его волнует лишь то, что он предал Ван Чжи. А ведь Ван Чжи, в отличие от императора, уже не вынесет ему приговор, не лишит его жизни. Ван Чжи теперь — никто, потерявший имя. Ван Чжи теперь — всё. Всё, что у него когда-то оставалось. — Не могу… — звучит почти неслышно, — не могу… Дин Жун приземляется на богато украшенный стул, закрывает глаза и хмурится от бессилия. Со злости ударяет кулаком о деревянный столик у зеркала. С его губ срывается тихое ругательство. А потом он подрывается с места и мигом вылетает за дверь. Даже сейчас: Дин Жун проигрывает внутреннюю борьбу с самим собой. Глупо уже пытаться что-то исправить, ещё глупее пытаться обмануть Ван Чжи, но Дин Жун всё равно зачем-то надеется войти в одну реку дважды. Ему прекрасно известно, что у бегущей воды нет чувств. Жаль, что у него есть, и с ними не так просто справиться. Дин Жун бежит по дворцовым коридорам, молясь всем богам, чтобы не встретиться ни с кем из своих новых союзников. Небеса сегодня на его стороне, и вот Дин Жун забегает в темницу, тут же направляясь к нужной камере. Ван Чжи сидит на твёрдой деревянной лавочке с отрешённым, потерянным видом. Таким же, какой у него был, когда Дин Жун направил на него меч. Ван Чжи не злится. Не глядит на Дин Жуна недовольно. А смотрит пусто, смиренно, сложно. И в то же время понятно и просто: так, как смотрят на призрак из прошлого. — Командующий, — Дин Жун зовёт Ван Чжи, доставая из рукава ключи и выпуская пленника наружу. Хватает Ван Чжи за руку, всё такого же молчаливого и шокированного, и заглядывает в глаза. В одну реку — дважды. Возможно ли так? — Это… Была часть плана, командующий, — шепчет Дин Жун, пытаясь убедить и уверить. Ван Чжи не отрицает и не подтверждает, лишь поджимает губы, выдыхает и повторяет сам себе несколько раз, точно пытаясь уложить в голове: — План, конечно… План… — Давайте я выведу вас отсюда, — Дин Жун спешит поскорее покинуть опасное место. Ван Чжи кивает, и Дин Жун ловит на себе его заинтересованный взгляд. У Дин Жуна тут же пробегают мурашки по коже: он сейчас выглядит совсем не подобающе своему статусу. — Костюм… Я сменю его, командующий, не беспокойтесь. Только вы можете… — На тебе тоже хорошо смотрится. Тебе идёт, — это, наверное, первый комплимент, который Дин Жун слышит от Ван Чжи за всё время их сотрудничества. И, каким бы искренним он ни был, Дин Жун не может не допустить ироничную мысль о том, в каких же неподходящих обстоятельствах эта похвала была произнесена. Сколько бы Дин Жун ни старался прежде, он ни разу не был удостоен подобного. А сейчас, когда Ван Чжи должен был бы его прикончить уже давно… Дин Жун слышит такие слова. О которых так долго и томительно мечтал. — Цвет… Вы имеете в виду? — уточняя, бормочет Дин Жун. — Всё. Имею в виду… Вообще. Это пояснение поражает Дин Жуна ещё больше: Ван Чжи словно намекает, что они с ним на одном уровне, что он, Дин Жун, тоже заслуживает высокого звания, что сам Ван Чжи… Наконец заметил. И как же не вовремя. Тогда, когда Дин Жуна теперь поглощает чувство вины. Ведь он сумел войти в одну реку дважды и не утонуть.***
Вскоре всё заканчивается, император возвращается на трон, и в столице наконец воцаряется столь желанное спокойствие. Бомбы и другие угрозы устранены, и их пути, по сути, расходятся. Тан Фань и Суй Чжоу остаются служить на своих местах: ведь оба не карьеристы, и, если одному достаточно просто расследовать дела, то другому — просто помогать людям. Не сказать, что Ван Чжи стремился к чему-то недостижимому, но того, что с ним случилось, вполне стоило ожидать. Его сила, знания и полномочия превысили любые возможные границы. И как бы ни было это несправедливо, за то, что он блестяще справился со своим заданием по защите двора, его теперь отправляют вроде как на повышение — инспектором по делам армии в Хэтао, а на самом деле — в ссылку. И что удивляет Дин Жуна, так это то, что Ван Чжи просит за него перед императором, желая видеть Дин Жуна своей правой рукой и взять с собой на новое место. Теперь они едут в повозке, и Дин Жун не может избавиться от мысли, что он, как предатель, вряд ли должен быть здесь. Да, пусть его предательство и не вскрылось, пусть он удачно сгладил все острые углы, очень вовремя вырвавшись из омута лжи, сердце Дин Жуна всё равно напоминало ему об ошибке, что чуть было не стала роковой. Сердце всё равно напоминало ему об обмане самого важного человека. — Тебе нехорошо? — из мыслей Дин Жуна вырывает вопрос, так непривычно окутанный теплотой и заботой. — Нет, что вы, всё в порядке, командующий, не волнуйтесь, — Дин Жун склоняет голову в лёгком поклоне. — Скоро уже будем на месте, — Ван Чжи выглядывает из повозки, отодвигая серо-коричневую ткань, отгораживающую их от дороги, — места здесь… Отличаются от столицы. — Бесспорно, командующий, — соглашается Дин Жун. Ван Чжи кашляет, протирает глаза и нос, спеша поскорее задвинуть шторку: — Похоже, песчаная буря, — поясняет он. — Подобные явления нередки в этой местности. Вы в порядке, командующий? Ван Чжи кивает, а потом вдруг улыбается: — Но работать нам придётся в любую погоду, не так ли? Я хотел рассказать тебе… И он с упоением посвящает Дин Жуна в их планы по общей работе, начиная с организации войск и заканчивая обустройством их нового кабинета. Дин Жун слушает с интересом, но всё ещё недоумевает, почему Ван Чжи ведёт себя так, словно остаётся в неведении. Неужели правда… Поверил? Ведь если бы знал Ван Чжи, что Дин Жун позволил себе момент слабости и сомнения, то… Всё было бы иначе.***
Уже в Хэтао они решают проблемы местной администрации, и дело стремительно идёт в гору. Вечерами они пьют чай или вино, едят фрукты и сладости, и всё чаще проводят время за разговорами. А если и наступает тишина в их кабинете, то больше не такая, какая была ранее. Отнюдь не тяжёлая, а словно бы укутывающая и магическая. Но всё подлее Дин Жун кажется сам себе, и всё светлее и чудеснее Ван Чжи. Вдали от столицы он расцветает: уходят постоянные круги усталости под глазами, черты лица сглаживаются, а кожа становится свежее. Он вновь кажется юным, сбросив с себя моральный груз, что неизбежно прибавлял ему несколько лет возраста. Наблюдать издалека, помогать во всём, как и прежде, уже, по правде говоря, было бы достаточно, но однажды что-то неуловимо меняется: когда поднос с закусками и стопки бумаг отложены в сторону, когда аромат благовоний из курильницы успокаивает разум, а тёмные глаза Ван Чжи кажутся особенно глубокими в свете тускло горящей свечи. Он слегка наклоняется, и две непослушные прядки выпадают из его домашнего небрежного пучка. Щекочут Дин Жуну щёки, как щекочет и тёплое дыхание Ван Чжи по коже, и когда губы тянутся к губам, Дин Жун останавливает Ван Чжи, не в силах откликнуться на такой трепетный жест: — Командующий… Подождите, не стоит, я должен… Вам признаться, — пусть лучше Ван Чжи убьёт на месте, пусть лучше снова пробудится его беспощадность, чем Дин Жун, воспользовавшись ситуацией, позволит себе зайти дальше положенного. — Я и так знаю. Я и так давно понял, — шепчет Ван Чжи почти в губы. Дин Жун немеет: — Когда? — только одно короткое слово и получается вымолвить. — Сразу. Мне было ясно, что… Не существовало никакого плана. Дин Жун тут же падает на колени. — Я достоин смерти, — больше ему нечего добавить. Он действительно достоин умереть. И то, что Ван Чжи позволил Дин Жуну пожить чуть дольше, чем ему отведено, можно считать непозволительным чудом. Или способом проучить, отомстить за неверность? Но Ван Чжи отчего-то тянет Дин Жуна за руки выше, призывая подняться, и мотает головой в разные стороны: то ли раздосадованно и опечаленно, то ли сдержанно и сочувствующе. — Встань, — командует он, — не нужно. Скажи мне, стал бы я брать тебя с собой, если бы держал на тебя зло? — Я… — Дин Жун даже не знает, что ответить на такой неожиданно каверзный вопрос. Но Ван Чжи всё равно не даёт ему задуматься, продолжая свою мысль: — Тогда… Твой поступок… Очень ранил меня, — честно сознаётся Ван Чжи, — но почему-то именно в тот момент я понял, сколько боли причинил тебе. Столько много, что вся эта боль вылилась в то, что произошло. Для тебя это была первая ошибка, для меня же… — Всё не так, командующий, — спешит заверить его Дин Жун, — вашей вины в этом нет. Ван Чжи усмехается: — Как рассудить, — он пожимает плечами, ненадолго прерываясь, а потом вдруг выдаёт, — в тот день, когда бордель Хуаньи окружили… Я видел, как ты смотрел на «моё» тело. Дин Жун сглатывает: да, он тоже очень хорошо помнит тот день, когда, казалось, внутри него все ниточки оборвались. Ему не позволили не то что отнести тело в подобающее место, — просто взглянуть и проститься не дали. Ведь на месте преступления ничего трогать нельзя. И Дин Жуну тогда пришлось сделать вид, что он поверил, будто причина в этом, а не в повсеместной ненависти к Ван Чжи других обитателей дворца. Ему оставалось только смотреть на покрытое белой тканью тело, стараясь не замечать кричащий огонь отчаяния внутри. — Твой взгляд тогда… Говорил громче любых слов, — вполголоса произнёс Ван Чжи, вырывая Дин Жуна из воспоминаний, — я бы и не подумал никогда… Что кто-то будет так горевать обо мне. — На самом деле я… Когда потом оказалось, что вы живы… С того момента всё и началось, — откровенно говорит Дин Жун, — как же глупо я всё-таки поступил… Да, так и было: когда он был сломлен и сбит с толку, когда он был в обиде на Ван Чжи за то, что тот не сообщил ему сразу, Шан Мин и его компания смогли надавить на больные точки, склонив к переговорам и двойной игре. — Я понимаю, — Ван Чжи аккуратно касается плеча Дин Жуна, — я должен был поступить иначе. Должен был сказать тебе сразу. Первым делом отыскать тебя, а не скитаться вместе с Тан Фанем. Просто я… Ван Чжи вдруг запинается, и Дин Жун переспрашивает: — Что? — Уже неважно, — Ван Чжи машет рукой, — что сделано, то сделано. Я просто хочу сказать… Прости, что был слишком равнодушным по отношению к тебе. Дело в том, что для меня всегда было одно правило: во дворце могут быть лишь только враги. И никого к себе близко подпускать нельзя. Поэтому… — Но Тан Фань и Суй Чжоу… — сказав это, Дин Жун прикусывает язык. — Они — совсем другое, — пожимает плечами Ван Чжи, — я ценю дружбу с ними, но ты… «А с тобой мы всегда вместе», — точно говорят внимательные глаза напротив. — В общем, когда ты стал моим помощником, — продолжает Ван Чжи, — я, признаться, не ожидал такой ревностной службы и качественно выполненной работы с твоей стороны. И я чувствовал… Думаешь, не чувствовал, что за простым выполнением обязанностей стоит нечто большее? Дин Жун пристыженно опускает глаза. — И чем больше чувствовал, тем сильнее отталкивал. А ты терпел и грубые слова, и пощёчины. Ты не заслуживал всего этого, Дин Жун, — Ван Чжи сокрушается о прошлом. — Это мелочи, командующий, по сравнению с тем, что я… — Дин Жун же не может так просто отпустить мысль о своём предательстве. — То, что ты сделал тогда, открыло мне глаза, — Ван Чжи вдруг подсаживается ближе, прижимаясь почти вплотную, — на то, что ты можешь уйти. На то, что ты, вообще-то, тоже человек со своими чувствами. И на то, что я… Не хочу тебя потерять. От такого признания все слова застревают у Дин Жуна в горле. — Теперь понимаешь? — тем временем ласково улыбается Ван Чжи, — мы, вроде как, получается, квиты. — Я более никогда не посмею, — лишь только и может произнести Дин Жун. — Я знаю, — эхом подтверждает Ван Чжи и, точно чтобы увековечить недавно произнесённые слова, невесомо целует Дин Жуна в уголок губ. А потом слегка надавливает на затылок и целует всё более самоотверженно и увлечённо. Дин Жун обхватывает Ван Чжи за шею и дарит ласку в ответ. Где-то на подкорке сознания Дин Жун думает о том, как раньше ему отчего-то казалось, что, если они с Ван Чжи всё-таки пересекут черту отношений руководителя и подчинённого, то прикосновения будут напоминать пламя, а сердце — стучать в бешеном ритме. Но на деле всё оказалось совсем по-другому. В тот момент Дин Жун ощущал безбрежное спокойствие и тихую радость. Никакого пожара. Лишь только длинная, бесшумная, укутывающая своими мерными потоками река. Та река, в которую они оба сумели войти дважды.***
— Командующий, вы закончили с документами? Позволите проверить? — Дин Жун склоняется над рабочим столом Ван Чжи. Ван Чжи недовольно вскидывает голову: — Мы же договорились без титулов, когда мы наедине, — и в этом голосе звучит почти что детская обида. Так это забавляет Дин Жуна, что он, несмотря на то, что вообще редко смеётся, не сдерживает тихий смешок. — Что? — недоумевает Ван Чжи. — Ничего, ничего… Прости, — на автомате исправляется Дин Жун, — ну так что? Всё готово? — Кажется, да, — удовлетворённо кивает Ван Чжи, — можешь посмотреть. Дин Жун согласно хмыкает и пробегает глазами по иероглифам. — Здесь должны быть все те, кто пересекал границу. Как с монгольской стороны, так и со стороны Мин. За последние… Полгода, наверное, — Ван Чжи направляет Дин Жуна при чтении. — Вижу. Что-то подозрительное получилось заметить? — Есть у меня пару теорий, — Ван Чжи в раздумье почесал затылок, — видишь, вот тут. Во второй половине месяца часто проходят караваны с грузом. — Шкуры, стрелы… Вполне ожидаемый товар, — делает вывод Дин Жун. — И прекрасная возможность провезти что-то незаконное. Или кого-то опасного, — предполагает Ван Чжи. — Думаю, так и есть. Звучит здраво, — кивает Дин Жун, — да уж, как только мы оказались здесь… — О, нет, — не соглашается Ван Чжи, — это продолжается уже давно, просто предыдущий инспектор мало обращал внимания. А сейчас, когда ситуация вышла из-под контроля… — Его Величество даже написал тебе письмо с просьбой заняться вопросом, хоть мы и не ожидали больше от него услышать, — заканчивает за Ван Чжи Дин Жун. — Наверное, я просто незаменим, — Ван Чжи заливисто смеётся: у него явно хорошее настроение, и это не может не радовать Дин Жуна. Не сдержав в себе нежный порыв, Дин Жун мягко касается ладони Ван Чжи, поглаживая пальцы. Ван Чжи не вырывает руку: наоборот, хватается крепче и тянет Дин Жуна вниз, чтобы тот тоже подсел рядом. Закончив с вычиткой документов, Дин Жун спрашивает: — Должен ли я что-то ещё проверить перед приездом гостей? Ван Чжи отрицательно мотает головой: — Думаю, всё готово. Переживать стоит только за то, понравится ли наш скромный провинциальный стол столичным чиновникам, — он подмигивает, иронизируя, — хотя, вряд ли они голодные. По пути наверняка останавливались в любом возможном ресторанчике. — Чтобы попробовать местную еду? — Чтобы Тан Фань не был голодным. Ван Чжи смеётся своей же шутке, и Дин Жун тоже улыбается подобному замечанию: что-что, а голодать Суй Чжоу Тан Фаню точно не позволит. Не бросит в беде, позаботится. Ведь даже сейчас Суй Чжоу вызвался поехать вместе с ним, чтобы сопровождать в дороге и защищать от возможных опасностей. Хотя расследование, конечно, в первую очередь было заданием для Тан Фаня. — Вот они едут к нам… Интересно, а мы вернёмся в столицу? — вслух задумывается Дин Жун. — Не исключено… Если дело того потребует. А ты хотел бы? Здесь тухло? — Ни в коем случае, — Дин Жун спешит объясниться, — мне здесь нравится. Вдали от всего столичного шума даже дышится легче. А вообще, единственное, чего я хочу, — это остаться с тобой. Ван Чжи вместо ответа проводит Дин Жуну носом по щеке и оставляет на коже благодарный поцелуй: — Спасибо, — он аккуратно спускается к шее, отодвигая воротник. — Чжи-эр… — Дин Жуну всё ещё в новинку так обращаться к Ван Чжи, но в бесценные моменты единения получается само собой. — У нас есть ещё немного времени, — Ван Чжи, резко поднявшись выше, сверкает глазами и довольно уверенно запечатывает на губах Дин Жуна сладкий поцелуй. Дин Жун охотно отвечает, притягивая Ван Чжи к себе в объятия. Развязывает пояс на его ханьфу и медленно проводит пальцами по спине и пояснице. Ван Чжи ахает, зажмуривает глаза, одними губами шепча что-то неразличимое. «Можно», — это Дин Жун считывает, чувствует и осязает, когда вновь тянется за поцелуем. Руки Ван Чжи следуют за пальцами Дин Жуна, в тех же осторожных и стройных движениях. И мир как будто бы замирает, пока они дарят друг другу всё возможное, искомое и драгоценное.***
— Всем приятного аппетита! — глаза у Тан Фаня сияют при виде местных блюд: конечно, вряд ли в столице он сможет попробовать монгольские деликатесы. На столе расположились блюда из баранины, а по чаркам разлит молочный чай. И пусть эта еда довольно проста, она отличается сытностью и запоминающимся вкусом. Пока Суй Чжоу усиленно подкладывает палочками кусочки баранины в плошку Тан Фаню, Дин Жун тихонько наблюдает за Ван Чжи. Тот кажется расслабленным, но в то же время задумчивым. Водит изящным пальцем по фарфоровой поверхности чарки и смотрит на гостей с лёгким прищуром. — Как ваша дорога? — наконец интересуется он. — Вполне хорошо, командующий Ван, не беспокойтесь, — отвечает за активно жующего Тан Фаня Суй Чжоу. — А как дела в столице? Что-то новое происходит? — Ван Чжи продолжает свой расспрос. Суй Чжоу на пару секунд задумывается. — В целом, всё было спокойно те несколько месяцев, что прошли после решения дела Ли Цзылуна. Его Величество продолжал активно обновлять чиновничий состав, как вы ему когда-то и посоветовали. Пока не случилось то самое покушение, и все зацепки не привели к границе с монголами. — Что ж… Тишина редко воцаряется надолго, — пожимает плечами Ван Чжи, — а дело, кажется, серьёзное. И снова затрагивает интересы императора. Хорошо, что в землях Хэтао у него есть проверенные люди, которым можно довериться. Так ещё и вкупе с вашей помощью, я точно уверен, мы справимся. — К сожалению, не всё так просто, командующий Ван… — Суй Чжоу поджимает губы и грозно нахмуривает брови, — даже не знаю, с чего начать. А-Фань? Тан Фань смотрит на Суй Чжоу умоляюще: — Мы так устали с дороги, Гуанчуань, — жалостливо тянет он, наконец прекратив жевать, — сил нет думать. Вообще. Может… Доедим сначала? Суй Чжоу, ожидаемо, не отговаривает Тан Фаня и не препятствует ему в наслаждении яствами. Лишь молча кладёт «лучшему сыщику столицы» ещё немного еды в миску, за что получает полный любви и обожания взгляд. Ван Чжи, немного подумав, выносит решение: — Тан Фань в чём-то прав. Уже поздний вечер. Давайте закончим нашу трапезу, а завтра с новыми силами приступим к обсуждению дела. У нас с Дин Жуном есть некоторые документы и наработки по этому поводу. Будет интересно узнать ваше мнение. Тан Фань с любопытством смотрит на Ван Чжи, явно удивлённый подобной формулировке. Но Суй Чжоу тут же посылает Тан Фаню строгий взгляд, явно намекая не продолжать тему. Потому Тан Фань снова начинает свои излюбленные рассуждения, касающиеся, конечно же, еды: — Командующий Ван, вы правильно сделали, что прислушались. Сегодня такой прекрасный вечер, и такие вкусные блюда! Я без сомнения могу сказать, что местная кухня действительно заслуживает внимания, — Тан Фань поднимает указательный палец вверх, — и мне ещё так много нужно вам рассказать! Не о деле, я имею в виду. Ведь в письмах-то всего не напишешь! Когда мы прощались, я, если честно, надеялся, что мы больше никогда с вами не встретимся, раз уж наши встречи обычно несут лишь проблемы и тревоги. Но я на самом деле рад вас видеть! Дин Жун еле слышно вздыхает, сразу же вспоминая, сколько сил требовалось Ван Чжи, чтобы упросить Тан Фаня участвовать в очередном расследовании. Особенно в самом начале их знакомства. И как Дин Жуна раздражало такое повышенное внимание к персоне Тан Фаня со стороны Ван Чжи. Время прошло, дружба Ван Чжи и Тан Фаня стала крепче, а вот манера общения, наполненная подколами, видимо, осталась, превратившись уже во что-то вроде ритуала. Ван Чжи, усмехнувшись, делает небольшой глоток молочного чая: — И что же вы хотите мне рассказать? Я весь внимание. На пару секунд Тан Фань замолкает, будто бы собираясь с мыслями, а потом вдруг начинает говорить, не скрывая рвения и эмоций: — Представляете, недавно наша Дун-эр попросила братца Суй обучить её боевым искусствам… Теперь весь двор завален всякими снарядами и прочим барахлом! Пройти нормально нельзя! — Всё это нужно для обучения, — постарался оправдаться Суй Чжоу, — не наговаривай! Тем более, ей очень нравится. Она делает большие успехи. — Про успехи ты прав! Такие успехи, что никуда от них не денешься! — возмущённо восклицает Тан Фань, — постоянно только и слышу: «братец Тан, можно мне на тебе опробовать новый приём? Я обещаю, не сильно!». У меня уже все руки в синяках, вообще-то! Для пущей наглядности Тан Фань вытягивает ладони перед Ван Чжи. Но Суй Чжоу перекрывает обзор, взволнованно склоняясь над руками Тан Фаня: — Где-то ещё болит? Мы вроде бы всё обработали… — Да… Нет, всё в порядке, я так… Просто… — Тан Фань явно смущается такому чуткому отношению и не может скрыть робкой улыбки. Ван Чжи решает спросить: — Кстати, а где Дун-эр? Почему не взяли с собой? Мы бы могли с ней сыграть в вэйци! — Чтобы она снова вас обыграла, командующий Ван? — хитро прищуривается Тан Фань. Ван Чжи тут же надевает на лицо серьёзную маску: — Вы же знаете, я поддавался. — Не стесняйтесь, командующий Ван. Я тоже не могу её победить, — Тан Фань разводит руками, — а почему она не здесь? Конечно, Дун-эр просилась поехать с нами и не хотела нас отпускать. Но мы решили оставить её с сестрой и Пэй Хуаем. Дорога слишком изматывающая. Если понадобится её помощь, мы всегда сможем связаться с ней с помощью переписки. — Тут вы правы. Пока мы только начинаем расследовать дело, трудно судить о том, что нас ждёт. Да и такая даль. Дун-эр должна быть в безопасности. Они говорят о чём-то ещё, пока небо совсем не темнеет, и вечер не переходит в ночь. Тан Фань и Суй Чжоу, поблагодарив за еду, уходят в заранее приготовленные для них покои. Дин Жун же тем временем замечает, что Ван Чжи, подперев щёку рукой, дремлет прямо здесь, за столом. — Командующий, давайте я провожу вас в комнату, — Дин Жун пока не перестраивается с официального стиля общения. Но в полудрёме это, видимо, проходит мимо Ван Чжи. Он позволяет взять себя под руку и увести к постели. — А ты? — сквозь сон бормочет Ван Чжи. — Я ещё должен дать некоторые распоряжения слугам и охране, — говорит Дин Жун. — Я буду тебя ждать, — отвечает Ван Чжи, всеми силами стараясь разлепить глаза, — а вообще… Давай я лучше тебе помогу! Он уже хочет подняться, но Дин Жун останавливает его, возвращая на кровать. — Просто спите, командующий. Завтра вас ждёт тяжёлый день. — Да уж, нас… Нас ждёт трудный день, — зевает Ван Чжи, — а знаешь… Давай завтра вечером сыграем с тобой в вэйци. Мы ведь раньше… В них, кажется, никогда не играли. Сколько знакомы, а я даже не знаю твоего стиля игры. Хочу узнать. — Как скажете, командующий. — Чжи-эр… Мне нравится, когда ты называешь меня так… — перед тем, как снова заснуть, успевает сказать Ван Чжи. — Хорошо… Хорошо, Чжи-эр, — Дин Жун присаживается на краешек кровати и гладит Ван Чжи по вискам, помогая погрузиться в более глубокий и спокойный сон. Разделив несколько мгновений тишины с Ван Чжи, Дин Жун ещё раз улыбается ему вслед, прикрывает дверь и выходит наружу. Дин Жун вспоминает, как Ван Чжи сказал: «нас ждёт трудный день». Это приятное слово «нас» всё ещё ласкает где-то в глубине сердца, пока чувства разливаются протяжной, умиротворённой рекой. И река эта не разделила их по две разные стороны. Она соединила их до такой близости, о которой ранее нельзя было и помыслить. Очищается сердце моё Здесь, на Чистой реке. Цвет воды её дивной Иной, чем у тысячи рек.