Человек с гортензиями

      Он приходил в цветочный магазин каждую неделю: в четверг, ровно за час до закрытия, словно по расписанию. Каждый раз острым взглядом, как будто критикуя, обводил выставленные в высоких вазах цветы. И, сколько бы вариантов ни было, каждый раз покупал гортензии.       Лань Сичэнь заметил его на первой неделе работы. Мужчина в строгом костюме и с собранными в низкий хвост короткими волосами хмуро смотрел вокруг себя, долго искал что-то — и в почти пустом цветочном магазине сразу же бросался в глаза. Сичэнь против воли засмотрелся — и в этот же момент почувствовал за спиной пренебрежительное фырканье старшей коллеги.       — Что случилось? — он повернулся на звук, замечая, как девушка, державшая в руках вазу с розами, которые должны были заменить закончившиеся цветы в зале, немного морщится.       — Да вот, пришёл наш «человек с гортензиями», — тихим почти шипением ответила она, глядя из-за его плеча на пришедшего. — Наш постоянный клиент. Каждую неделю приходит, смотрит придирчиво, словно ревизор настоящий. А потом покупает три гортензии, отказывается от упаковки и предложений сделать полноценный букет, и уходит.       — Но это же в любом случае постоянная прибыль, — Сичэнь ответил так же тихо, чтобы посетитель случайно не услышал. Нельзя обсуждать людей за их спинами, но в этом случае разговор шёл про работу, так что можно было сделать небольшое исключение. К тому же ему правда было интересно, почему про самого обычного посетителя он вдруг слышит такие отзывы.       — Прибыль, конечно, — девушка со вздохом поставила вазу на пол за прилавком. Во взгляде её было что-то непонятное. — Но взгляд мне его не нравится. Словно недовольный всегда, что ты ему ни предложи. Вцепился в эти три цветка и ничего другого видеть не хочет. На месте его женщины, я бы…       — Я понял, — прервал её Лань Сичэнь, пока голос девушки, которая уже слишком увлеклась описанием, не стал слишком громким. Она замолчала, видно, поняв, что начала говорить лишнее. А потом ещё раз вздохнула и грустно посмотрела на розы в вазе.       — Слушай, Сичэнь, будь другом, отнести в зал? Надо будет убрать вон ту вазу, — она перегнулась через прилавок и показала на самую далёкую и пустую. — И на её место поставить эту. А то я что-то устала сегодня их таскать туда-сюда…       — Хорошо, — с оттенком иронии в посетившей губы усмешке ответил мужчина. Он же с самого начала предлагал помощь… Но нет же: все у нас сильные и независимые.       Лань Сичэнь легко поднял вазу и, обойдя прилавок, направился к нужной витрине. «Человек с гортензиями» стоял здесь же, словно рассеянно разглядывая выставленные цветы. Подошедшего он как будто сначала и не заметил, поэтому пришлось тихо кашлянуть, притягивая внимание.       — Прошу прощения, — когда на него посмотрели, Лань Сичэнь мягко улыбнулся, выглядывая из-за пышных цветов, которые прятали его лицо. — Мне нужно заменить розы. Могу я попросить вас отойти на несколько мгновений?       — Да… Да, конечно, — мужчина ответил не то чтобы дружелюбно, но слова его не звучали грубо, как описала коллега. Наоборот: во взгляде напротив была как будто… растерянность. Хотя, возможно, Сичэнь просто додумал.       — Спасибо.       Он подошёл к витрине и открыл стеклянную дверь. Пока он убирал с полки пустую вазу, ставил на её место другую, расправлял розы так, чтобы они выглядели более-менее презентабельно, «человек с гортензиями» стоял рядом и словно продолжал что-то искать на той части витрины, которая ещё была доступна его глазам. И Сичэнь, пожалуй, не обратил бы на это внимание… Но, когда взгляд против воли цеплялся за человека рядом, как будто видел, как прошлая критичность на чужом лице сглаживается, отдавая место… Грусти?       — А гортензий нет? — словно разочаровано спросил мужчина, когда он уже собирался уходить назад к прилавку. Сичэнь оглянулся: точно помнил, что в прошлый раз принёс со склада последние. И, если цветов не было на витрине, значит, их не было совсем.       — К сожалению, нет, — ответил Сичэнь, узнавая среди цветов розы, тюльпаны, астры… И про себя подумал про то, что был бы не против знать, почему отсутствие гортензий его тоже разочаровало. — Может, вы хотите посмотреть что-то другое? — с привычной улыбкой он повернулся к мужчине. Не просто же так на его бейдже написано «консультант». Может же он посоветовать что-то, да? — Розы, например, универсальный…       — Не нужно, — без большого энтузиазма прервал его мужчина. — Я… Пойду так. Спасибо.       И, бросив на него только короткий взгляд, произнося благодарность, преувеличенно твёрдым шагом вышел из магазина. Растерянно звякнул дверной колокольчик — и в помещении снова стало пусто и тихо. Только где-то далеко почти неслышно играло радио.       Лань Сичэнь стоял на месте, глядя вслед посетителю и не понимая. Его даже не дослушали. Даже не дождались ответа. Так… Должно быть? Или он был слишком назойлив со своим предложением помощи? Неужели он отпугнул постоянного клиента...       — Ну что, как тебе наш «человек с гортензиями»? Поговорили? — с явной насмешкой произнесла коллега, оказавшаяся рядом. Она словно ждала такого итога и почти радовалась чужому странному опыту. Впрочем, обидным это не было.       Сичэнь растерянно моргнул, не отводя глаз от двери. А затем, как в тумане и совсем невпопад, спросил:       — Когда он обычно приходит?       — Что, хочешь взять выходные на те дни? Какой ты нежный, оказывается, — ещё раз усмехнулась девушка, но, заметив, что её настроение не разделяют, ответила уже серьёзнее: — В четверг он приходит. Очень неудобно, на самом-то деле: у нас к этому времени уже почти всё заканчивается. Я пробовала ему намекнуть, что лучше приходить в понедельник или пятницу, когда поставки, но он словно игнорирует. Так и ходит в четверг да ищет свои гортензии. Меня уже скоро тошнить от них начнёт.       — Понятно, — растерянно произнёс Лань Сичэнь и наконец вспомнил про стоявшую на полу рядом пустую вазу.       С того дня он всегда следил за тем, чтобы в четверг в подсобке всегда оставалось три гортензии.

***

      Лань Сичэню нравились люди. Все они были такими разными, такими не похожими один на одного — и из-за этого по-своему интересными. Наблюдать за ними, слышать голоса, замечать привычки, мелочи, которые выделяют именно этого человека из толпы… Это было каким-то особенным видом удовольствия. Ведь сам он таких мелочей был лишён.       С детства всегда самый лучший ученик, исключительно вежливый, правильный, гордость рано ушедших из мира родителей и воспитывавшего его с братом дяди… Всё это было неплохо, помогало найти в глазах окружающих симпатию. Но ни в чём из этого не было самого Сичэня. Даже в занятиях музыкой, которые нравились, но никогда не были его осознанным выбором.       Он не винил дядю, консервативные взгляды которого были основой воспитания, находили отклик в каждой сфере жизни. Но иногда хотелось чего-то, что отходило от традиционного «точно, идеально, по правилам», которое преследовало с самого детства. И, возможно, именно поэтому жизнь его принесла в цветочный магазин, через который каждый день проходили самые разные люди.       Мальчик-подросток, который явно потратил на один цветок розы почти последние свои деньги, забавно переступал с ноги на ногу, пока ждал свою очередь. Девушка, покупавшая букет лилий для подруги, почему-то стыдливо розовела. Достаточно взрослый мужчина лет шестидесяти рассказал едва ли не всю историю своей любви, пока Сичэнь с мягкой улыбкой собирал праздничный букет для его жены.       Все эти люди приходили в магазин раз или два — и потом не появлялись. Они приходили, приносили с собой мелкие детали, за которые цеплялись глаз и ухо, и этим словно делали жизнь немного светлей.       А ещё был «человек с гортензиями» — и он не исчезал. Серой дымкой он незаметно вплетался в светлые истории про любовь и праздники, которые окружали магазин, небольшой тучей висел над полом, а потом так же незаметно уходил. Каждую неделю. В четверг. За час до закрытия.       Сичэнь не заметил, как начал ждать середину недели больше, чем выходные. В этих днях как будто было что-то важное — и в этом человеке тоже было это что-то, которое притягивало, заставляло наблюдать за ним внимательнее, заинтересовано.       У него был уставший вид, а в глазах словно застыла глубокая печаль. Он всегда немного морщился, когда при входе заставлял звенеть дверной колокольчик, очень долго рассматривал витрину, как будто правда что-то выбирал (или просто тянул время) — а потом снова спрашивал про гортензии. И очень удивлялся, когда вместо привычного «К сожалению, уже нет», Сичэнь ненадолго уходил, а потом возвращался с тремя красивыми и пышными цветами.       — Если вы специально для меня их прячете — бросьте, — однажды произнёс мужчина, выкладывая на прилавок несколько купюр и забирая цветы. — Оно того не стоит.       — Почему нет, если вы наш постоянный клиент? — мягко, с искренним интересом спросил Сичэнь, внимательно наблюдая за изменениями на чужом лице.       — Раньше у вас не было никаких привилегий для постоянных клиентов, — ответили с фырканьем — и тогда, кажется, на лице «человека с гортензиями» впервые появилось некое подобие усмешки. Очень красивой, пусть от неё и веяло чем-то искусственным.       — Времена меняются, — Сичэнь неопределённо пожал плечами, на мгновение отводя взгляд. И услышал, как мужчина напротив едва слышно выдохнул.       — И правда, — прозвучало задумчиво, словно мысли вслух. А потом мужчина вдруг вскинул голову и посмотрел на него. Наверное, впервые вот так прямо, глаза в глаза. — Спасибо. Это… Не то чтобы вселенски важно, но для меня… Спасибо.       И в этот момент в нём как будто что-то изменилось. Не кардинально, не очень заметно… Но на мгновение в глазах словно заиграл какой-то огонёк. Который так же, в мгновение, снова спрятался в тумане грусти, когда мужчина снова опустил голову и, не говоря больше ни слова, ушёл из магазина.       Таких разговоров больше не было. «Человек с гортензиями» приходил, как обычно, брал те же цветы, как обычно, и с коротким «Спасибо» уходил. Как обычно. Но с каждым разом Лань Сичэнь всё внимательней и внимательней всматривался в фигуру в строгом костюме — и правда ждал её появления.       Он не знал, почему так происходило. Не знал, почему в четверг вечером начинает реагировать на дверной колокольчик замиранием сердца и разочаровывается, когда входит кто-то другой. Но было что-то в этом «человеке с гортензиями», огонёк в глазах которого перекрывался непонятной ему печалью.

***

      Через несколько месяцев в четверг вечером снова зазвенел колокольчик — и сразу же за ним таким же звоном пронёсся под потолком детский голос.       — Ух ты… Как тут красиво!       Лань Сичэнь поднял глаза от тетради, в которую записывал результаты продаж за день, и посмотрел на мальчика лет пяти, который увлечённо рассматривал магазин, едва успев переступить порог.       Сичэнь любил, когда в магазин приходили дети. Они приносили с собой радость и эту детскую наивность, им хотелось улыбаться, даже когда всего мгновение назад не было никакого желания.       Этот мальчик, в яркой жёлтой курточке, с горящими восторгом глазами, и сам походил на солнечны лучик. Он с любопытством осматривался, нетерпеливо подпрыгивал на месте, притягивал к себе всё внимание — и Сичэнь далеко не сразу заметил, кого этот жёлтый вихрь, маленькое личико которого казалось почему-то немного знакомым, держит за руку.       — А-Лин, тише. Не мешай людям.       Лань Сичэнь проморгался и наконец поднял голову. Сердце упало куда-то вниз.       Голос «человека с гортензиями» можно было бы принять за иллюзию. Но глаза точно говорили, что это была не она. Вот же он: с коротким хвостом, строгим костюмом, хмурым взглядом. И с ребёнком, чьи черты лица невозможно похожи на его, рядом.       Сичэнь почувствовал себя так, словно его окатили холодной водой. А потом медленно опустил голову и усмехнулся почти нервно. Да… Он должен был догадаться. Ведь для кого ещё покупать цветы, если не для любимой, так?       То, что на встречи с любимыми не идут с такой грустью в глазах, почему-то осталось проигнорированным.       — Добрый вечер, — только когда мужчина наконец подошёл к прилавку, Сичэнь поднял голову. Что ж… Как бы то ни было, он должен был продолжать работу.       — Добрый вечер, — на губах замерла привычная рабочая улыбка. Совсем не та, которой он встречал его обычно. Хотя «человек с гортензиями», кажется, и не заметил никаких перемен — ему в глаза он так и не посмотрел. Как обычно. — Три гортензии, без изменений?       — Да, пожалуйста.       Лань Сичэнь неслышно выдохнул и наклонился, доставая из-под прилавка цветы (он уже давно начал их выносить из подсобки примерно в шесть, чтобы постоянному клиенту не приходилось ждать). Пока он поправлял лепестки и связывал цветы лентой, как и всегда, мужчина достал из кармана несколько купюр и положил их на прилавок. Как обычно, ровно столько, сколько нужно. Где-то на фоне мелькала жёлтая курточка мальчика, который ходил от витрины к витрине, рассматривая цветы.       Лань Сичэнь закончил и, спрятав деньги в кассу, протянул клиенту получившийся букет. Тот принял его с благодарным кивком — и на этом разговор должен был бы закончиться. Но сегодня решило пойти не так решительно всё.       — Ваша жена, видно, очень любит эти цветы, — почти с горечью сорвалось с языка. — Вы покупаете только их.       Сичэнь сказал это — и только после подумал. Тогда, когда мужчина вскинул на него глаза слишком резко для самого себя. Это был второй раз, когда «человек с гортензиями» смотрел на него так прямо. И почти болезненно.       — Сестра, — поправил он. А потом добавил так, что от одного тихого слова сердце словно с размаху бросили на пол. — Любила.       Лань Сичэнь замер, смотря прямо в серые глаза, которые тут же спрятались под вдруг опущенными ресницами. Он понял — только сейчас. И, кажется, слишком поздно.       Прежде он много думал про то, почему гортензии. Вспоминал язык цветов — и молча соглашался с тем, что «сдержанность и искренность» вполне подходят их посетителю. Но он так схватился за эту мысль, что совсем забыл про ещё одно из значений.       Скорбь.       — Дядя, а для кого эти цветы? — неловкую паузу разрезал звонкий детский голос. Лань Сичэнь медленно опустил взгляд.       Уже насмотревшись на цветы, мальчик в жёлтой курточке стоял рядом с прилавком и с детским любопытством всматривался в букет в руках дяди. Тот немного повернул голову в его сторону. Приоткрыл рот, словил воздух, собираясь ответить — и вдруг снова сомкнул губы, словно передумав.       — Мы… — только после долгой паузы мужчина ответил. Неловко, с запинкой. — Идём навестить твою маму.       — Ты врёшь! — и сразу же получил в ответ нахмуренные брови и возмущённое топанье ногой. — У меня нет мамы, она умерла!       — А-Лин!       Голос «человека с гортензиями» впервые на памяти Сичэня сорвался почти на крик. Глаза его вдруг загорелись — но не так, как тогда, когда он благодарил за припрятанные для него цветы. Сейчас в этом огоньке было что-то вроде отчаяния. Как у человека, который услышал то, во что изо всех сил не хотел верить.       Детям сложно объяснить, что такое смерть. Но ещё сложнее рассказать, почему это может быть больно — и почему те, кто остаётся жить, не могут просто забыть тех, кого уже нет. Лань Сичэнь медленно опустил веки. Ему уже приходилось проходить через это. Много лет назад, но…       Младший брат тоже далеко не сразу понял, почему маме нельзя больше даже позвонить.       С губ сорвался короткий выдох, и Лань Сичэнь вышел из-за прилавка. Пройдя мимо дяди и племянника, он взял с витрины цветок лилии. Осторожно обломал стебель, чтобы было удобней держать маленькими ручками. А потом подошёл назад и опустился на колено перед мальчиком. Тот повернулся к нему и посмотрел как будто настороженно, ступил на полшага ближе к дяде.       — А-Лин, да? Держи, — Лань Сичэнь заставил себя мягко улыбнуться и протянул ему лилию. Глаза мальчика сразу же загорелись, он протянул было руку, но сразу же остановился, когда услышал напряжённый голос дяди:       — Что вы делаете? — «человек с гортензиями» спохватился, даже немного наклонился, словно желая помочь встать. — Они же…       — Это подарок, — прервал Лань Сичэнь, даже не поднимая голову на него, продолжая смотреть на мальчика перед собой. — Бери, не бойся, — он придвинул цветок немного ближе, и мальчик наконец взял его в руки. — Уверен, твоей маме понравится.       — Ей не может ничего понравиться, — несмотря на мягкий тон собеседника, мальчик снова нахмурился. И добавил так серьёзно-серьёзно, совсем по-взрослому: — Её нет.       — А-Лин! — снова послышался окрик дяди, растерянный, встревоженный. Он дышал сейчас непривычно рвано, словно пытаясь подобрать какие-то другие слова, желая объяснить — но не имея возможности сказать ничего, кроме имени.       Лань Сичэнь снисходительно улыбнулся. У его дяди тоже не получилось когда-то что-либо объяснить младшему племяннику. Что ж… Кажется, эту обязанность снова придётся брать на себя.       — Ну как же не может, — он снова посмотрел на мальчика и осторожно взял его за руку. Немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом наконец продолжил: — Она всегда рядом. Прячется за облаками и всегда наблюдает за своим мальчиком. И даже если не сможет показаться тебе и поблагодарить, уверен, она будет рада там, если получит подарок от тебя.       Что-то такое он тогда сказал брату — и тот даже если не понял до конца, посмотрел на произошедшее иначе. И сейчас тоже в больших карих глазах напротив проскользнуло что-то вроде понимания. Где-то наверху послышался выдох облегчения.       Ещё никогда Лань Сичэнь не уходил с работы с такими спутанными чувствами.

***

      Когда на следующий день «человек с гортензиями» пришёл незадолго до закрытия, Лань Сичэнь растерялся — и даже не сразу узнал его. В обычной футболке и джинсах он как будто совсем не был похож на себя. Исчезла строгая отстранённость, исчез вид «ревизора». И только взгляд оставался таким же: острым, но за этой остротой прятавший грусть.       Мужчина дождался, когда уйдёт последний клиент, а после подошёл к прилавку. На этот раз не рассматривая витрины, не делая вид, что что-то выбирает. Лань Сичэнь хотел поздороваться и спросить про цветы, но его опередили.       — Спасибо, — без приветствия и каких-либо вступлений. И, как всегда, почти не поднимая глаз. — А-Лин… Мы первый раз ходили с ним на кладбище вместе. Вчера... было пять лет. Я не знал, как правильно ему объяснить, зачем это. Спасибо.       — Не за что, — улыбка с губ медленно пропала, и Сичэнь тоже опустил голову. — Мне… Приходилось уже объяснять детям такие вещи.       И пусть сам он тогда тоже ещё был ребёнком, воспоминания остались. И навык, видно, тоже.       Больше никто ничего не говорил. Они молчали и не смотрели друг на друга — и, словно специально, эту тишину не прерывал ни один посетитель, который звякнул бы дверным колокольчиком. А может, в полседьмого в пятницу цветы просто никому не нужны.       Лань Сичэнь не понимал, почему мужчина не уходит, — и сам себя ловил на мысли, что не хочет, чтобы он это делал. Непонятно, почему. Просто так. Из любопытства. Хотелось узнать его лучше — и не так, как это было вчера, внезапно, с нотками отчаяния. Наоборот: хотелось спокойствия, разговора, без догадок и попыток понять без слов. Хотелось просто спросить — но о чём?       — Я одинок.       — Простите? — Лань Сичэнь вскинул голову, внезапно услышав чужой голос. Сначала показалось, что ему послышалось: к чему вообще могли быть эти слова? Но мужчина напротив коротко выдохнул, поднял руку, чтобы в нервном жесте тронуть переносицу, — и объяснил:       — Вы спрашивали про жену, — он опустил руку и посмотрел на него устало, но спокойно. — У меня её нет. И больше никого.       — А… Понятно.       Лань Сичэнь коротко усмехнулся, но сам не понял, получилось это автоматически или искренне. Было неловко. Разговор не клеился — и из-за этого почему-то было обидно. Кажется, все его разговорные способности закончились вчера. Он же ждал следующую встречу в четверг, был бы подготовлен… Если она вообще могла бы произойти после его вчерашних вольностей, о которых никто не просил.       — Могу ли я угостить вас кофе? — вопрос прозвучал громом среди ясного неба. Хотя, учитывая обстоятельства, среди тумана. — После работы, конечно.       «Человек-сегодня-уже-без-гортензий» смотрел на него, как подросток, который впервые предлагает понравившейся девочке пойти на свидание. Не краснел — но глаза бегали стыдливо, а уголки губ нервно дёргались. И это было так странно, так расходилось с тем образом, который в первые дни рисовали коллеги, который приходилось видеть почти каждую неделю… Что вдруг заставило скинуть всю неловкость, как груз с плеч.       Лань Сичэнь повернул голову направо — там, над дверью в комнату персонала висели большие часы. Мужчина тоже повторил это движение и посмотрел на стрелки, беззвучно двигавшиеся в тишине комнаты. Шесть сорок пять. Что ж…       — Мы закрываемся в семь, — проговорил наконец Лань Сичэнь и снова повернулся к посетителю. Тот решительно кивнул. Это было согласием, и оба это понимали.       — Я подожду.       Мужчина неторопливо повернулся, готовясь уйти, чтобы ждать снаружи, даже сделал несколько шагов — и потом вдруг снова повернулся к прилавку и протянул вперёд правую руку с каким-то замысловатым кольцом на пальце.       — Цзян Ваньинь, — серьёзно произнёс он, глядя прямо в глаза (слишком часто он начал это делать в сравнении с прошлыми их встречами). Лань Сичэнь коротко улыбнулся и протянул руку в ответ, смыкая их пальцы. Чужие руки оказались удивительно тёплыми.       — Лань Сичэнь.       — Я знаю, — быстро, явно механически ответил Ваньинь. И сразу же поправился, почти нервно начав тараторить, показывая на бейдж: — В смысле… У вас написано, и…       — Я понял, — улыбка на губах стала ещё более широкой.       «Человек с гортензиями» наконец получил имя. А ещё несколько новых черт характера, которые прежде прятались за строгим костюмом и острым взглядом. И эти открытия, пожалуй, Лань Сичэню нравились.