***
Деревья были одинаковыми. Однородно затхлое чувство давило гортань и перепонки, а во рту расползся отравленный вкус желчи. Сознание Годжо рябило, как радио, только тогда, когда Гето переставал видеться где-то поблизости. Жутко было видеть мир глазами обычного человека, ладони по-человечески покрывались потом, к ним липла всякая песчинка, в носу щипало, а голова тяжелела с каждым резким поворотом. Это то, что постоянно чувствуют обычные люди? Безысходность? Сатору старался не разговаривать с Гето. Опасения все еще одолевали, он не думал ни о чем и думал обо всем одновременно. Сердце стучало быстро, и кровь летала то к рукам, то к голове. Сила внутри трепыхалась, но что-то останавливало от ее применения. — Чем ближе к океану, тем дальше от дома, — донеслось снова до Годжо. Он вытер пот со лба, стряхивая секундное остолбенение. Казалось, что они бродили часами. Пути пусть и были витиеватыми, но Гето уверенно вел вперед. «Ты плохо здесь ориентировался даже десять лет назад, когда мы здесь были», — так он сказал и, хлопнув Сатору по плечу, повел его дальше. Годжо не стал отрицать и, чтобы побороть тяжелую голову, боль и тошноту, прицельно всматривался в затылок друга. Сатору был бы полным дураком, если бы окончательно поверил в реальность происходящего, но почему-то с каждым осторожным вопросом Сугуру Сильнейший все слабее цеплялся за скептицизм. — Я не хочу много обсуждать сейчас, — вдруг неспешно заговорил Гето, переводя дыхание. — У нас еще будет на это время, когда выберемся, но... Сатору был слишком уставшим, чтобы обращать внимание на то, как Гето делает вид, что утомился ходьбой. На самом деле он давал передышку Сатору, который абсолютно не привык слабеть из-за собственного организма. Годжо снова сплюнул, ожидая, что скажет друг. Гето нервно расстегнул куртку и засунул ладони в карманы. — Я рад, что ты здесь. Сатору прикусил щеку. Пульс восстанавливал ритм, но стучал гулко и жадно, в самых висках гоняя кровь. Он зажмурился, намеренно не возвращая взгляда, полного облегчения и надежды. Гето виновато поджал губы, старательно рассматривая траву под ногами друга. Так много хотелось сказать: как сильно ему не хватало Гето, как больно было от его ухода и предательства, как колотило изнутри после его убийства, как часто хотелось просить прощения за то, что пропустил его излом, как надеялся и верил до конца, что он одумается и снова станет прежним. Но при этом слов больше не было. Это все был кошмар. Обсуждать и перемалывать его из раза в раз не было сил и желания. Это все закончилось. Все осталось далеко, там, куда Сатору больше никогда не станет возвращаться. Он, как раньше, будет идти вперед. Тем более, что сейчас его там ждут. — Ты не говорил такого никогда, — усмехнулся Годжо, отбив стрельнувшее желание обрадоваться, как ребенок. Удивительно, как легко тошнота и смута в голове пропадали от разговора с Сугуру. — Мы уже другие люди, я пытаюсь извиниться, — трудно было не услышать облегчения в его голосе. Гето подошел ближе, приняв ухмылку друга за одобрение. Бдительность Сатору ослабевала так же, как пальцы разжимались в кулаке. — Видно, что в твоих мозгах покопались, — бросил Годжо, снова продолжая идти по тропе. — Может, многое можно исправить, признав свою вину? — Тебе повезло, что я не злопамятный, — хмыкнул Сатору, радуясь внутри проходящему онемению мозгов. Спустя секунду что-то внутри дернуло, Годжо не подал виду. Мужчина перешагивал поваленные сухие деревья, во всех красках вспоминая давний разговор с Утахиме. Тогда она сказала ему то же самое. Интересно, когда он извинялся, она тоже чувствовала теплоту под грудной клеткой? Они шли, мелко переговариваясь о не слишком серьезном, чтобы не сбиваться, но и не молчали, понимая, что чересчур долгая разлука только подстегнула желание ощущать присутствие родственной души близко. С каждой минутой надежда в сердце Сильнейшего возвращалась. С Гето он мог все что угодно. Спасти всех, завершить суд, забрать с собой Утахиме и наслаждаться жизнью с людьми, которых он любил всем своим громадным сердцем. — Странных дел вы натворили с Яга, однако. Но Гакуганджи еще хуже. — Его сынок пошел в папашу. — Уверен, что не всем. — Плевать, насколько они похожи, главное — найти их и передать совету. Лес не менял степени густоты, а Сатору не обращал внимания, что видит одни и те же повороты из раза в раз. Осторожная вера в счастливый конец набирала обороты так быстро, что ноги стали легкими, внутри проходила боль, кровь больше не беспокоила. Сатору не думал о том, что вернувшегося Гето в мир магов тут же отправят на казнь. Он все еще был преступником особого уровня и никакими благородными поступками постфактум не вернул бы своего доверия. Но Годжо не думал ни о чем, лишь ярко видел перед глазами счастливую картинку дорогих людей. Все они рядом, все они живы и больше не оставят его одного. Сугуру навсегда останется лучшим другом. Утахиме навсегда останется с ним. — Да, тут с тобой согласен. Гакуганджи нужно ответить за свои деяния. — Гакуганджи не один будет осужден. — По-твоему, Эндо заслуживает наказания? — недоуменный вопрос лишь на йоту потряс Годжо. Они не замедлили шагов, но мужчина повернул голову в безмолвном вопросе. — Мне казалось, он не сделал ничего плохого, наоборот, его намерения и деяния более чем справедливы. — Он зверски убил двоих детей и нескольких магов, о какой справедливости ты говоришь? — резко отчеканил Сатору. — Это была необходимая мера во имя очищения магического мира, — напряжение лишь скользнуло в голосе Гето, но Годжо сильнее встряхнуло от предчувствия. Такое странное ощущение он поймал в прошлой иллюзии в коридоре своего нантайского дома. Такеру выглядел безумцем, говорил абсолютную ересь. И оттого Годжо начинал понимать, что не стоит верить ничему, что его окружает в моменте. Сатору остановился и обернулся на друга. Внутри снова закоротило, забилось умоляющим голубем что-то, что желало выбраться из этого места сильнее, чем оставаться с живым Гето. — Твои фашистские замашки не прошли даже после знакомства с Кендзяку? На мгновение в горле Годжо запершило, и секундная резь в глазах напомнила о себе. Крошечный миг, в котором на месте, где стоял Гето, ничего не было, встряхнул фантомно. Голову заполнила дымка, и снова стало плохо. Сатору повело в сторону, закружилась голова, энергия внутри всхлипнула. Одно лишь касание руки Гето вернуло все на место. Годжо, забыв обо всем на свете, удивленно вытаращился на руку друга. — Плохо? — Все отлично, — сдавленно ответил Сатору, хоть и чувствовал себя хорошо. Они пошли дальше. Листва шуршала под ботинками, а воздух больше не казался затхлым. — Кто знал, что мы с ней так хорошо... сработаемся... — обронил вдруг Сатору, не сдержав легкой улыбки. — Разве? — недоуменно посмотрел на него Сугуру. — Вы ведь в техникуме отлично ладили. — А? Только при тебе она несколько раз чуть глотку мне не перегрызла, — выгнул бровь Годжо и снова перешагнул упавшее дерево. Сугуру широким шагом шел рядом. — Да брось ты, не могли же вы так хорошо... сработаться, если раньше друг друга не переносили. Сатору непонимающе покачал головой. — Ты не был одержим ею, хочешь сказать? Годжо снова почувствовал резь в глазах, но до того мимолетную, что не успел и сфокусироваться. Они остановились на опушке, чтобы снова перевести дыхание. Сатору увидел Утахиме в день, когда отец впервые привез его в Токийский магический техникум в качестве студента. Яга принял отца в своем кабинете, в котором, кстати, потом никогда не появлялся, в первый и в последний раз в жизни показавшись Сатору обычным родителем. Сатору в это время, горбато согнувшись из окна второго этажа и попивая газировку из жестяной банки, лениво осматривал тренировочное поле. Студенты разных курсов толпились кучками. Кто-то прилежно делал вид, что занят разучиванием элементарных движений рукопашного боя, кто-то даже не старался выглядеть занятым. Почти все из них галдели и смеялись, шуточно боролись или рассматривали свежие журналы. Сатору чувствовал и видел силу каждого, и ему не по-детски интересно было наблюдать за энергиями любого из них. За тем, насколько малы способности всех этих старших магов по сравнению с его. Он внимательно прыгал глазами от одного к другому, пытаясь найти что-то действительно интересное. И, справедливости ради, было на что посмотреть. Каждый был уникален и силен. Годжо был уверен, что не все еще получили статусы магов, но по силам уже стоило бы. Сатору размашисто перегнулся через окно, от скуки взлетев на крышу. Банкой, не глядя, стрельнул в урну внизу. — Эй ты, — донеслось до него снизу. Годжо сразу и не понял, кто позвал его таким надменным и раздраженным тоном. Оглянулся со всем презрением, на которое был способен. Бровь изогнулась от недоумения. Двадцать минут он изучал все проклятые энергии на поле, но одну не заметил. «И неудивительно», — противно ухмыльнулся Сатору, спрыгивая вниз. Сначала он увидел силу, если это можно было так назвать. Тухлую, худую, бледную и несуразную, такую крохотную, что любому уважающему себя магу было бы стыдно даже ставить ею печать на дверце кухонного шкафа, чтобы никто не украл перец. Годжо не сдерживался ни в одном порыве, фыркнул от смеха. Какая нелепость. И, пусть она явно была старше, по росту макушка доставала лишь ему до подбородка. Сатору с усилием выкинул смехотворное представление этой энергии и поправил очки на переносице, чтобы лучше рассмотреть девушку. Она полностью вышла на тропинку с длинной деревянной щеткой в руках. Белая растянутая майка и синие джинсовые шорты на пару размеров больше только сильнее подчеркнули маленькость и от этого в понимании Сатору никчемность этой девчонки. Точеные коленки растрескались синяками и царапинами, на тонких запястьях, как на рождественской елке, бликами играло несколько меленьких браслетов из стеклянных бусин, сбитые локти закрывал пластырь с рисунком. Густые тяжелые волосы были сцеплены на затылке в небрежный хвост, а длинную шею обвивала белая змейка наушников. Глаза, подобные стекляшкам на ее браслетах, светились солнечным светом, но не теплым, а злым и горячим. Она смотрела недовольно, в упор, ничуть не шарахаясь, как все остальные, от безумства его глаз, и осмотрела Годжо с ног до головы, ничуть не уступая в презрении. — Разуй глаза и попади уже куда надо, — выдала она небрежно. Это взбодрило и одернуло от того, что он, как болван, таращился на нее все это время с выражением лица, похожим на задницу. Сатору моргнул и посмотрел на урну, в которую слепо целился пару минут назад, и на жестянку в жалком сантиметре от нее. Азарт, смешанный с гонором, захохотал внутри, и Годжо, никак не изменившись в лице, ляпнул: — Ну так подними. Девушка в отвращении дернула щекой. — Я тебе не уборщица. — Да? — нахально изогнул он бровь и показательно глянул на щетку в ее руке. Она с высочайшим уровнем снобизма перекинула палку из одной руки в другую. — Если плохо видно, нужно обратиться к врачу. Глаза могут подводить и в таком возрасте. — Мои глаза всесильны, — зачем-то ответил он, но все с тем же видом. Она подняла брови, смотря на него, как на полудурка. — Да? Будь они всесильными, ты бы не промахивался, — бросила она и собиралась было повернуться, чтобы показательно уйти, но резкий нетерпеливый голос остановил: — Как тебя зовут? — Утахиме Иори. Ветер унес вверх звук удовлетворенного смешка, но Сатору не узнал, что она все равно его услышала. — У-та-хи-ме, — медленно прокатал он на языке и улыбнулся довольно, сверкнув ровными зубами. Утахиме дернула плечом, словно отгоняя муху. — Я старше, зови меня по фамилии! Интересно. Сатору вальяжно засунул руки в карманы брюк, слегка запрокинул голову, показывая еще большую разницу между ними, и произнес низко: — Нет. Время шло, и Годжо разбирался в своих чувствах и эмоциях все больше и больше и все чаще рассказывал о них своему другу Сугуру. Многое пришло в стенах этого места, много людей и нелюдей. Утахиме редко появлялась в его мыслях, и то на короткое время. И Гето это знал. Сатору Годжо никогда не был влюблен в Утахиме Иори. И уж тем более никогда не был одержим ею. Она просто... волновала его. Годжо наконец прислушался к внутреннему содроганию, зажмурился от боли в глазницах. И решил проверить. — Сугуру, ты помнишь, как Нанами бегал за ней? Вот это была одержимость, а меня не приплетай. — Конечно, помню, вы с ним были похожи в этом, между прочим, — усмехнулся Гето, осмотревшись. Сатору поджал губы, покачав головой. Трава показалась интереснее наблюдений. Ему не хотелось оказываться правым, но это было очевидно. Его сознание спутали так сильно, что он разрешил себе поверить в лучшее. И в итоге абсолютно все оказалось ложью. Все, что мог прокрутить в голове, было жестокой фальшью. Он засунул руки в карманы и дернулся, когда пальцы нащупали что-то холодное, а уши уловили нежный короткий всхлип колокольчиков. Живительные настоящие и правдивые глаза Утахиме вспомнились ему, и сердце как в первый раз перехватило. Как же хочется домой. Годжо слишком хорошо помнил глаза Утахиме. Они светили ему путеводной звездой, их желтое солнце не давало ему потеряться в собственных вопросах. Его душа онемела до того сильно, что хотела только найти ее. Суд и справедливость утратили силу. Сатору желал закончить и уйти. Гето, или то, что было им, считал эмоции Годжо так же хорошо, как если бы это было реальностью. Обман иссяк. Нынешний Сатору оказался гораздо прозорливее и хитрее, чем раньше. Как рассудил Сатору, паразит успел порыться у них в душах, раскрошив до голых нервов все, что они бережно выстраивали. Узнал все, что захотел. И явно был осведомлен о том, что Итадори ждет их на берегу. И это значит, что ему было все равно на этот факт. Но то ли время поджимало, то ли нетерпение, самых важных деталей он в Годжо не нашел. Повезло, что мозг еще не сгорел окончательно и смог отделить правду от вымысла. Видеть Гето снова походило на то, как на отрубленную руку положили мазь календулы в надежде, что она магическим образом вернет все на места. И Сатору горько усмехнулся своей надежде и осудил себя за то, что поддался ей так легко. Сугуру кивнул сам себе, приняв свой просчет. Спектакль бессмысленно пал, играть дальше больше не было резона. — Ты не веришь мне или ему? — остро услышал Годжо и наконец открыл глаза. Сугуру смотрел на него строго и печально, ждал ответа. — Никому. Гето болезненно дернул головой. Сатору не растерял сил настолько, чтобы перестать смотреть на него прямо. Боль была сильна, но Сатору никогда не боялся ее. Он знал, что нужно было продолжать все это, чтобы освободиться. Только трудно контролировать свою голову, когда в ней властвует кто-то другой. — Не желаю слушать больше никого, — выговорил он, выравнивая спину. — Ты все еще злишься на меня? Прошло уже мног... — Я не могу, — бесстрастно перебил его Сатору, — даже если бы и хотел. Годжо видел перед собой облик Гето, а сердце кричало, что перед ним другой. Но все равно Сатору говорил с Сугуру. В самый последний раз. Гето сжал зубы, наконец прямо посмотрев на него. Выпрямился, снова став равным. — Да, я бы тоже себе не поверил. — Я уже убил тебя однажды, — железо черствело в каждом звуке, выпущенном Годжо, — и переживу это снова. Все это время мысли сами в акте самозащиты обходили желание воспользоваться бесконечными силами. Потому что в душе Годжо понимал, что, чтобы разорвать один мираж и возвратиться в другой, нужно выдернуть себя из него тем же способом, который когда-то показала ему Утахиме. Хоть боль по всем признакам плохая вещь, но только она помогает чувствовать себя в реальности. Два пальца, сложенные в печати, спокойно и тонко дотронулись до груди Сугуру. — Что ж... тогда, — Гето спокойно кивнул и усмехнулся так, как и двенадцать лет назад, — я тебя никогда не забуду.***
Ветер со скрипом качал приоткрытую форточку. Сквозняк неприятно коснулся разбитой в мясо скулы, липкая кровь свернулась и стягивала кожу. Правый глаз практически ничего не видел, а в ухе звенело. Под ребрами ныло, желудок выворачивало от каждого сглатывания. Солнце сошло с зенита, длинная тень от дома погрузила комнату в серый полумрак. Итадори все это время старался вслушиваться в шум волн, игнорируя вопросы Сано Одо, чутко ждал сигнала и не говорил ни слова, чтобы вновь по глупости не попасться. Мужчина сидел в кресле напротив, задумчиво и хмуро подпирая подбородок рукой. Разочарование смешивалось с невольным уважением к мальчику. Еще немного, и он ослепнет. Но все равно ничего не расскажет. Это Сано понял уже час назад. Соваться в неизвестную завесу было рискованно даже для него. Последнее, что мог сделать разумный человек, — нестись сломя голову в место, смертельная вибрация от которого разносится даже под землей. Глава с вязким отвращением следил, как кровь с губ Итадори капля за каплей увеличивает багровую лужу у его ног. Сано видел это упрямство: дурное и мальчишеское. Такое же, абсолютно идентичное, какое видел он в Годжо Сатору много лет назад. И от этого внутри спокойной груди что-то холодело и больно копошилось. — Я ведь и никуда и не тороплюсь, Итадори Юджи, — шершавый голос то ли от усталости, то ли от неминуемо накрывающего страха слышался Юджи громким до боли в перепонках. — Не сказать, что мне очень интересно, кто именно из вашей шайки замешан в этом… Но один вопрос меня все-таки волнует. Итадори собрал языком вязкую кровь с зубов и сплюнул под ноги. — В жизни не поверю, что что-то может происходить с детьми Годжо без ведома Годжо. Но куда важнее… Директор Яга знает, что здесь происходит? Юджи понимал даже уставшим мозгом, что совет до сих пор точит ножи для шеи Яга и всех его сторонников. Один раз ему уже удалось избежать казни. Итадори хотелось закатывать глаза каждый раз, когда он думал о лицемерии всего, что успело произойти. Гакуганджи, всем известный прихвостень и лизоблюд высокопоставленных чинов, по доброте душевной спас от смерти Яга, которого совет не переносит. В этом было столько молчаливых оговорок, что не хватило бы пальцев для счета, но никто и никогда не задавал лишних вопросов. Теперь стало кристально понятно, насколько совет до сих пор заинтересован в смерти токийских учителей и некоторых студентов. Случайной или нет — это уже другие вопросы. Но, тем не менее, все висело на волоске слишком давно, и хватило бы одной нужной смерти, чтобы начать. И сначала Итадори думал, что именно учитель Годжо всколыхнет болото. Эти шестеренки в часах не могли работать друг без друга. Годжо был гарантом мира и законопорядка, а Яга — тем самым фундаментом, на котором стоит этот мир. Яга был отцом для сирот и домом для неприкаянных, их опорой и предводителем, за которым все бы пошли. Но его же принципиальность и честность сыграли злую шутку. Совет руками Гакуганджи крутил ситуацию как металлические чашки в игре, нужно было найти нити и виновных. Убрать лишнее и достать подарок — абсолютную власть. Ведь бояться больше некого: Сукуна мертв. Итадори не мог знать всего, что происходит, но знал точно, что фальсификация дела — преступление не особо тяжелое, но для Яга оно было бы последним. — Откуда он может знать?.. — на выдохе спросил мальчик. Это были первые слова за долгое время, и они были сиплыми и булькающими в крови. Сано, все еще не ожидавший диалога, опустил руку на подлокотник. Юноша снова откашлялся, громко сплюнул, повел затекшими плечами и устало поднял голову. Сано вцепился водяными глазами в тигриные зрачки мальчика. Его предупреждали о нем. Такого мага и днем с огнем не сыщешь. Выражение золотистых глаз так сильно напоминало глаза племянника, что зубы сжались сами собой. Точная его копия. Точная копия Годжо. Настоящего Годжо Сатору. Которого Сано помнил и которого не удалось выкорчевать никому. — Кое-кто знает точно. Не выдаст он никого и никогда. Убить проще, чем подчинить. Это Сано Одо знал. — И это, конечно, ты? — раздражение и унылое осознание соскочили с губ легко. — Конечно, я. Думаете, чего я тут сидел? Все сделал, что хотел, чая решил выпить, — Итадори хрипло ухмыльнулся и чуть не поперхнулся зубом, когда один из охранников локтем ударил в ухо. — И смерти ты не боишься, стало быть? — Уже никто не боится. Сано улыбнулся уголком рта. — Тогда где Гакуганджи? — Мне почем знать? — Какой ты стал дерзкий, — капля ехидства все же скользнула в голосе Сано. — А по-моему, он все-таки здесь. — А может, и здесь, действительно, — улыбнулся юноша кровавыми зубами. Ни тумаками, ни угрозой расправы, как верно решил мужчина, нельзя сбить эту наигранную спесь. Итадори старательно покрывал кого-то. И ясно как день, что собственной смертью его не напугать. — Позавчера Яга и Оккоцу Юта были на собрании по поводу сбежавших из-под печати проклятий. Насколько известно, на данный момент все маги находятся на территории техникума. И Годжо отлавливал духов вместе с Оккоцу и Масамичи. Что ж, возможно, кроме тебя, и вправду никто не замешан в этих странных обстоятельствах, — буднично сказал Одо в потолок и цепко подметил, как облегченно сглотнул мальчик. Итадори не хватало опыта в допросах. Трудно было думать не так, как он привык. Еще и мозгами, от ударов похожими на суп. Юджи чуть было не улыбнулся, решив, что Сано все-таки считает его единственного причастным ко всей этой чертовщине. — Да… Что же тогда, немедленно отправляемся в Токио. Разбираться с завесой будем потом! — Сано встал так резко, что Итадори отшатнулся. Он в ужасе опухшими глазами таращился на внушительную фигуру второго главы. Казалось, волосы зашевелились на затылке. Если его сейчас заберут, сигнал услышать будет некому. Не успел Итадори в протесте заговорить, задержать их, сморозить еще что-то похожее на Хакари, головорезы сняли его со стула и поволокли из дома под мышки, держа за шею. Холодный ветер и хмурое серое небо за секунду опустили оставшиеся крохи уверенности в пятки. Охрана спешно тащила юношу к вертолету, Сано Одо прогулочным шагом шел следом, непроницаемо глядя на лес. — Стойте… — хрипло крикнул Юджи. — Пустите, твою мать! — Как это «пустите»? — ровно спросил сзади мужчина. — Больше незачем оставаться здесь. Ты ведь один виновен, допрашивать тебя здесь нет смысла. Нужен протокол… Остальная бюрократия, сам знаешь. — Нет! Нужно остаться здесь! — крикнул Итадори, пытаясь отпихнуть амбалов. Он в страхе оглядывался на лес, в дурной надежде ожидая знака, сигнала, чего угодно. Учитель Годжо сказал ждать сигнала! Учитель Иори надеется на него! Учитель Годжо верит ему! — Зачем? — скучающе спросил Сано. Юджи дернул головой, пытаясь попасть по кому-нибудь, от этого охранник еще резче схватил его за шею. Брыкающегося Юджи запихивали в вертолет, как бешеного в мягкую камеру. — Я должен быть здесь! Пусти меня, ублюдок! Под ноль бритые головорезы едва не дернулись сами, когда массивная рука Сано Одо схватила парня за шиворот сзади и с тихой злобой дернула вниз. Мужчины уже были в салоне и недоуменно смотрели вниз на чиновника. Итадори упал вниз на песок прямо к ногам Сано, больно ударившись ребрами о редкие камни. Второй глава не сказал ничего, но посмотрел на подчиненных так, как не понял бы никто другой. Дверь вертолета закрылась, а пять охранников внутри спешно расселись по местам, и Итадори ярко ощутил, как их проклятые энергии затихли, словно впав в транс. — Почему энергию гасишь, щенок? — прошипел сверху он. Юджи сглотнул туго, жадно вдыхая то ли от крови, то ли от моря соленый воздух. Мальчик лежал у самых ног мужчины на спине, как побитая собака, и не смел шелохнуться, внезапно пригвожденный к мокрому песку водяными сверкающими глазами. Маленькая нить догадки замаячила в голове. Возможно, когда-то, много лет назад, эти глаза были ярче и так сильно напоминали… учителя Годжо? Сано Одо ждал ответа. Загораживал дневной свет могучими плечами, темной тенью падал на скукоженного Юджи. Он поджал разбитые губы и сжал зубы, на миг подумал, что мог бы откусить себе язык, чтобы не предать всех. Пальцами сжал песок, песчинки попали под ногти и стали неприятно жечь. — Я не первый день живу на свете. Эта завеса состоит из энергии Гакуганджи на девяносто процентов, — голос его жестоко молотил по ушам, не прерываемый даже ветром. Итадори понял, что игры закончились и раздражение этого человека сильно утомило. «Он ее видит? — удивленно пронеслось в голове. — Если видит, может ли быть так, что у Сано Одо такие же способности, как и у учителя Годжо?.. Поэтому их энергии и глаза так похожи?» — Энергию Сатору, — медленно продолжил он, мельком глянув на лес, — почувствовала бы любая собака. Итадори попытался приподняться на локтях, но руки разъехались на песке. Сано, не опуская головы, снова посмотрел на мальчика. Жуть и тяжесть осели на органах металлической пыльцой. Все сжалось от страха, и он еле-еле поборол ответную защитную реакцию. Сила хотела вспыхнуть и влиться в кулак, но Юджи зажмурился и резко дернул головой, возвращая контроль. Сано в странном спокойствии глубоко выдохнул. Мальчик не просто скрывает Гакуганджи, он скрывает Годжо и ждет чего-то. Завеса была до того едкой, что даже не видящий ее Сано заметил искажение пространства. Происходило что-то крайне странное и, видимо, не совсем вписывающееся в планы Годжо. Он осмотрел напряженного юношу, сцепил руки в замок и наконец позволил настоящим чувствам вынырнуть из глубин. Итадори чуть ли не дернулся от той усталости, которая налетела на плечи от его вопроса: — Что здесь происходит? Юджи не хотел и не успел бы ответить. Завеса всколыхнулась таким грохотом, будто в ней взорвали бомбу. — Отпусти меня! Что хочешь, сделай потом, но сейчас пусти! Мне нужно туда! — испуганным воплем орал Итадори, широкими глазами таращась на лес. Остаточная волна, все равно пробившаяся сквозь барьер, долетала до берега. Сано напрягся всем телом, ничего не стал более спрашивать, за шкирку схватился за мальчика и перенес их к самой границе завесы.***
Эндо молчал все это время и наблюдал одним глазом, как Иори, сбившись в угол, плачет и по его велению из раза в раз вгоняет тупой нож в раскидистую рану бедра. Лужа крови вокруг нее разрасталась, мысли почти закончились. Паразит больше не разговаривал с ней, все еще шил что-то на туше Гакуганджи. Утахиме подумала, что хотела бы, чтобы он уже умер и не чувствовал этого всего. Пусть все они уже умрут и перестанут чувствовать. Эндо внушил мозгу отца поддерживать работу сердца. Все, что ему было нужно, — кромсать куски его тела, а потом сшивать их в чудовищное нечто. — Вот к чему приводит упрямство, — бормотал он сбивчиво. — Ты должна быть благодарна, что я не трогаю мальчишку. Он нервно перебирал инструменты на железном столе, старался держать голос спокойным. — Ты очень... очень-очень-очень-очень сильно меня разозлила, Утахиме! — громкость увеличилась до истеричного крика, а мелкая пила с грохотом полетела в угол. Будь Утахиме так же страшно, как было до этого, она бы сжалась. Но более она не могла бояться, только желала, чтобы это все кончилось. Рука оставляла нож внутри бедра и доставала его, боль уже приелась и почти не замечалась. — Разве я не достоин отмщения?! — заорал он, взяв в руки испачканный молоток. — Справедливости не существует, а?! Говори! Утахиме не желала разговаривать, но техника вынудила ее открыть рот. Бесстрастный голос донесся до него так, словно бы он ступал похоронным маршем. — Ничто... ничто не дает тебе права... распоряжаться чужими жизнями... Несносная несносная упрямая дрянь что еще нужно заставить ее сделать чтобы она поняла его — Твой Сильнейший перережет тебе глотку, а пока ты будешь захлебываться, убьется сам, чтобы ты видела это и ничего не могла сделать, — ядовитый громкий шепот пополз по всему помещению, и сила завесы возросла в несколько раз. Движения ее рук стали резче, и рукоять глубже уходила в мясо, слезы потекли быстрее, она тяжело глотала их и еле-еле могла переводить дыхание. Но не кричала. Тупая сука просто скажи что согласна просто поверь в то что это правильно — Ты такой же, как он... — задыхаясь от боли и слез, хрипела она. Давно умершие глазницы Эндо наполнил живой красный гнев, ярость такой силы, что дымка стала липнуть к поверхностям и вязкостью захватывать воздух. Нельзя было даже вздохнуть. В мгновение он широким шагом пошел к ней, взяв длинный корабельный шуруп. На ходу он замахнулся молотком и прицелился шурупом в затылок девушки. Вдруг послышался взрыв, и ударная волна затрясла дом. Она дернулась всем телом и всхлипнула, прикрыв ладонью глаза. Всплеск энергии Годжо едва не снес крышу с хижины. И это означало только одно: Утахиме видела его живым в последний раз. Эндо остановился, недоверчиво осматривая потолок. Ясность возвращалась на его лицо, а спокойствие восковой маской оседало вокруг. — Я же говорил: лучше было не истерить, — мрачно хмыкнул он вверх. Утахиме не сдержала рыданий. — Я согласна... согласна... — слабо взмолилась она, полными воды глазами смотря вверх. — Дай мне посмотреть на него... — Ты сильно обидела меня, Нора, — строго выговорил Эндо. — Ты обещал... обещал себе, что все сделаешь как полагается... Или твое слово ничего не стоит?.. Паразит задумчиво молчал, но техника слегка ослабла. — Я согласна, делай что хочешь. Это ведь справедливо, да? Автоматическая рука замерла и ослабла. Нож выскользнул, и сдавленный выдох вылетел с хрипом. — Умоляю... умоляю, дай мне посмотреть на него... — плач возобновился с новой силой. Эндо повел плечами и улыбнулся, присел на корточки и заманчиво помахал молотком перед ее лицом. — Ну и стоило до такого доводить? Ты сама виновата, дорогая. Что ж, это будет тебе уроком. Он протянул ей молоток, душно всматриваясь чернотой в сумасшедшие от горя глаза. — Держи. Я все-таки не изверг. Содрогающаяся рука приняла инструмент, и боль мгновенно снизилась до допустимой нормы так, чтобы она смогла передвигаться. Эндо встал и, словно бы забыв обо всем, отошел к столу. Утахиме лихорадочно со всех сил ударила по одному из цепных звеньев. Никакого эффекта, она била и била, плакала и торопилась. Наплевала на идею снова накинуться на Эндо и сломать трахею, закончить все это. Но это было глупо, ведь Эндо с расстояния мог контролировать все. Она не смогла бы к нему даже подойти, упала бы в агонии. Поэтому мечтала лишь о том, что скоро увидит Сатору. Она била и била звено, и наконец оно соскочило. Девушка шатко поднялась, роняя инструменты, ее повело в сторону, металлическая этажерка поехала вбок и с грохотом ударилась о стену. Эндо вскинул брови, наблюдая за тем, как она, словно новорожденный олененок, пытается стоять и даже бежать. Иори хваталась за стены, с трудом передвигала ноги. Эндо отложил иглу и опустил обратно в таз кусок скальпа. Дошел до двери, открыл ее, любезно пропуская девушку. Утахиме сощурилась и жадно глотнула воздуха. После полумрака глаза медленно возвращали видимость. Она ошалело думала, в какую сторону пойти и где может быть Сатору, но, когда смогла проморгаться и, чуть не упав, спустилась с крыльца, окаменела на месте. Казалось, почва утягивает ее вниз. Как болото или зыбучий песок, клещами втягивала и не давала спастись. — Надо же, он дошел аж сюда, — присвистнул за спиной Эндо и вышел на крыльцо. Годжо лежал в нескольких метрах от дома прямо на тропе. В моменте, где он смог расколоть собственную иллюзию, там, где убийственная мощь настигла его. Светящиеся глаза бесстрастно глазели в красное небо, изо рта и носа выливалась багровая кровь, бледная ладонь покоилась на груди. Утахиме еле передвигала ноги, тихо рыдала на ходу. Внутри все перехватило ржавой колючей проволокой и затянуло, разрезая все живое. — Нет... нет... пожалуйста... нет... — шептала она и упала на колени рядом с помятым телом. Окоченение выбило изнутри слова. Она почти ничего не видела из-за пелены слез. В ужасе и боли коснулась его груди. — Умер, — с воздушным глотком слетело с подрагивающих губ. Смерть никогда еще не трогала ее так аккуратно. Невесомо дотронулась до плеч, сняла дрожь с рук и с каждым касанием все увереннее обнимала. И душила горло рыданием. Утахиме завыла в голос, пальцами сильно сжимая майку на бездыханной груди. — Чего так убиваться из-за него? — искренне недоумевая, подал голос Эндо с крыльца. — Ты знала, что он все равно не хотел оставлять тебе силы? Он выбрал бы мир, а не тебя. Ну и чего реветь? Она ничего не слышала и не видела. Давилась слезами и горечью внезапно разбушевавшегося нечто под ребрами. — Я пришел... тебя спасти, У... та... химе... — еле слышный хрип врезался в ее перепонки и с плеча ударил под дых. Она сглотнула, спина выпрямилась как струна, она смахнула слезы и наконец всмотрелась в мертвенное лицо. Все силы, оставшиеся и теплящиеся в его груди, он бросил на это. Хрусталики бесцветных глаз слепо смотрели в заплаканное, измазанное кровью и пылью лицо Утахиме. Она не могла говорить, лишь как в бреду качала головой и впечатывала каждый миллиметр его образа. — Чего... ревешь? — полетел в нее хрустящий свист. Годжо улыбнулся ей кровавыми зубами и, собрав все крупицы сил, указательным пальцем коснулся тонкой руки. Утахиме сжала его руку, наклонилась и прижалась лбом к его лбу. Она улыбалась и плакала, а слезы бежали по его щекам, словно бы разделенные горем на них двоих. — Даже жалко как-то. Родиться всесильным, а умереть слабаком, — цыкнул Эндо. Ее новая техника не подчинялась проклятой энергии. И не поддавалась контролю: то потухала до углей, то скакала галопом. Это злило и пугало, и Утахиме не знала, что больше. Привыкшая жить в контроле теперь могла лишь подчиняться. Но только до этой минуты. В эту секунду она поняла, что окончательно сошла с ума. Потому что перестала ощущать что-либо, кроме невиданной силы, которая только что победила старую. Дальше Сатору видел все как в замедленной съемке. Глаза Утахиме остекленели. Он уже не слышал ничего. Но чувствовал всем телом, как от слов, которые она произносила, земля затряслась и Эндо опасливо сощурился. Он с интересом и недоумением посмотрел на Утахиме. Сатору не понимал, что она говорит, чувствовал только земляную пульсацию, видел, как постепенно лицо сумасшедшего Эндо застилает пелена оторопи и страха. Сатору не видел энергии, но, когда все земля вокруг начала трястись так, что двери хижины снесло с петель, багровое небо завесы стало трескаться, как стекло, голубыми прожилками открывая путь к свободе. Сил не было, его собственная техника вымотала настолько, что глаза закрылись сами собой. А щек коснулся настоящий морской ветер.