Желая Артемиду

Переезд в Англию прошелся катком по обоим братьям. Майкла вырвали из-за парты, как растение из земли – жестоко и с корнем, и он еще долго бормотал во сне и даже лунатил, все пытался выбраться и лечь в «мою настоящую постель». Эдмунд перенес новости с присущей ему стойкостью, безмолвно вычеркнул целую жизнь и, стиснув зубы, окунулся в мир странных людей, говорящих на том же языке, да не на том, выглядящих так же, да не так, ненавидящих больше американцев разве что французов. От твида и старой роскоши щипало в носу – вся она была покрыта пылью. Туманный Альбион не поддавался пониманию Эда, собственно, как и пониманию Джейсона, который настоял на переезде, чтобы занять пост в главном филиале табачной компании (детище семьи) в Лондоне – официальная версия для прессы. На самом деле Джейсон бежал из Америки сверкая пятками из-за разногласий с собственным отцом, подобно Кроносу, поедавшему своих детей. Джейсон, пережеванный и выплюнутый, сломленный и разорванный в клочья, все же выжил и, в попытке окончательно не потерять расположение отца и его деньги – предпочел переплыть океан. Будучи взрослым мужчиной, он всеми силами отрицал собственное незнание, бессилие и поражение, пренебрегал неудачами, пользуясь главным американским принципом: «Притворяйся, пока это не станет правдой». Стоит отметить, в притворстве он преуспел. Все началось с классического английского особняка, окруженного дикой природой, которую с удовольствием изучали дети, впрочем, гулять по лесу и купаться в озере без присмотра им запретили. Имение старший Парсонс приобрел у разорившегося графа, готового продать землю практически за бесценок. Джейсон перекроил все по собственному вкусу – наичуднейший дом, этакий архитектурный Франкенштейн – отделанный кирпичом, с эркерными окнами и вальмовой крышей (стандартно английский снаружи) и современным и технологичным (стандартно американский внутри) – таким же, как и хозяин: полным противоречий и несостыковок. Со временем игра в роскошь, собственная значимость вдали от могущественного отца и принадлежность к высшему английскому обществу так увлекли Джейсона, что он уже не мыслил себя вне этой роли. Монумент американской вычурности утонул в неотступном озере английских традиций и правил, породив не очень удачную, но старательную карикатуру на англичанина. Джейсон постепенно перенял английские интонации, семейные правила, манеру одеваться и обустраивать дом. Именно поэтому – на зло отцу – Майкл с упорством и стойкостью культивировал и приумножал в себе все американское, увлекаясь настолько, что порой становился похожим на безграмотного жителя американской глубинки. Пририсовав своей карикатуре забавный усики, Майкл повернул блокнот и показал ее Эду, вызвав у него одобрительный смешок. В попытке получить еще больше внимания Майкл вскочил с кровати, засунул подушку под футболку и для пущего эффекта заковылял по комнате, тяжело переминаясь с ноги на ногу, изображая их экономку Дорис. – Овсянка, сэр, – заговорил Майкл, пародируя ее британский акцент. – Только благодаря овсянке можно продуктивно начать день. Полезность доказана британскими учеными. – У тебя хорошо получается, – признал брат, еще раз взглянув на рисунок. В детстве Майкл рисовал так же, как и все дети в стиле палка, палка, огуречик, но перемена произошла резкая и разительная: рисунки непоседы Майкла стали осмысленными и взрослыми, но отец упорно отвергал его талант. Майкл продолжал шествие, рассказывая о полезности чая, и так увлекся, что не заметил мать, остановившуюся в проеме двери. – Что это ты делаешь? – спросила она, сведя брови к переносице, и скрестила руки на груди. – Изображаю Дорис. – Вот как? – Морщины сильнее залегли у нее на лбу, и Майкл понял, что его выступление не пришлось ей по душе – вытащил подушку и, обняв ее, плюхнулся на кровать. – А если бы кто-то решил изобразить тебя и твой акцент, тебе было бы приятно? Майкл будто безразлично пожал плечами, но лицо побелело в пристыженности. Кэтрин прошла в комнату, стуча каблуками в тишине, и изучила карикатуру: плотная дама, какой и была Дорис, в переднике, верхом на метле, а в кружочке, как в комиксах, написано: «Овсянка, сээээр». Уголки рта Кэтрин опустились, губы дрогнули. – Я знаю, вам трудно привыкнуть к этому месту, – сказала она, кинув блокнот на кровать, – но теперь это наш дом. Эта страна – моя родина, высмеивая этих людей и их привычки, вы высмеиваете и меня. – Он высмеивал Дорис, а не англичан, – со взрослой холодностью заметил Эд. – Ты считаешь правильным высмеивать людей? – Считаю, что в моей комнате он в праве делать все, что не обижает ее хозяина. – Тебя это не обижает? – Ни капли. У Майкла талант. Ты бы тоже это заметила, не будь так сосредоточена на самой себе. Кэтрин покинула комнату в презрительном безмолвии – стук каблуков затихал в глубине коридора, звуча как маленькие пощечины, но Эд как ни в чем не бывало уставился в «Повелителя мух», глаза забегали по строчкам. Майкл толком не понял, что случилось, Эд и мама никогда не переходили на крик, но в их беседах всегда было что-то неприятное, что-то тревожное. – Можешь нарисовать еще кого-нибудь? Садовника. – Что-то не хочется. – Майкл вырвал рисунок, смял в комок и кинул в угол комнаты, а после притянул к себе вторую подушку и схватился за них как за спасательные круги. – С каждым днем ненавижу ее все больше, – процедил он. Это было неправдой – он любил мать, но стремился поддержать брата, который всегда заступался за него. – Маму или Англию? – Обеих. И пока в доме царило молчаливое военное положение, Кэти вступила в тот возраст, когда интерес вызывало все на свете, и в их новом доме и за его пределами было на что посмотреть, в отличие от шума мегаполиса с его одинаковыми зеркальными коробками. С тех пор как Кэти научилась ходить, ее любимой игрушкой стал сачок, она хваталась за ручку и носилась по заднему двору, крича, визжа и заливисто смеясь. Бабочки приводили ее в неописуемый восторг, и когда они попадались в сачок, Кэти внимательно рассматривала их крылышки и просила Эда сфотографировать, а потом они торжественно отпускали пленницу на волю. В конце лета Кэти так же беззаботно бегала за бабочками, в то время как Майкл совершенно потерял покой: в горло не лезли даже сладости, ночью он не смыкал глаз. Джейсон решил отправить пасынка в школу-пансион, на учебу не скупился, выбрав одно из самых престижных учебных заведений Англии – Лидс Холл. В будущем Джейсон собирался отправить туда и родных детей, и правильного наследника, на появление которого все еще надеялся. Майкл с пренебрежением рассматривал буклет школы, где все ученики носили пиджаки с нашивками и наверняка говорили с дурацким чопорным акцентом. – Я буду приезжать. Обещаю. – Эд ткнул пальцем в текст. – Учебный год состоит из трех триместров, между которыми есть каникулы, – сказал он, сжав плечо брата – всегда касался его, говоря о чем-то важном, но в этот раз Майкл сбросил руку, разорвал буклет – кусочки снегопадом приземлились на траву. Майкл почесался спиной о кору дерева, на ветке которого сидел, невнятно промычал и презрительно сложил руки на груди. – Слушай, я знаю, что ты злишься, но в этом нет моей вины. Предательски яркое небо резало глаза, кузнечики истошно гудели в траве, мошки норовили залететь прямо в рот, муравьи кусали ноги, покрытые синяками, и Майкл с неоправданной злобой отмахивался, бил их и себя. – Я приеду на Рождество… – Сейчас август! – выпалил Майкл, карие глаза недобро вспыхнули. – Я приеду на Рождество на две недели, – настаивал Эд. – Ты хочешь этого? – Уехать? В уголках теплых глаз Майкла предательски блеснули слезы, и летняя краснота, подернутая пеленой, дрожала и плыла. И даже под веками было не спрятаться – солнце выжигало светом картинки неприглядного будущего, в котором Эд навеки покидает дом и находит друзей среди толпы кровавых костюмов. – Я совру, если скажу, что не хочу, – начал Эд с присущей ему спокойствием, – я бы очень хотел взять тебя с собой. И Кэти тоже. – Он повернул золотистую голову. На небе ни облачка – светится себе синевой, в жизни ничего не подозревающей Кэти тоже – бегает по саду с сачком, заливисто смеясь. – И маму, – дополнил Майкл. Эд промолчал. – Я… я не понимаю, что делать, – едва не плача признался Майкл, тоже взглянув на Кэти – ее вьющиеся волосы, собранные в хвостики, пружинили при малейшем движении. Эд тяжело выдохнул и положил руку на плечо брата. – Когда я уеду, ты займешь мое место. – Но я… Эд наставительно поднял палец, совсем как взрослый, и Майк тут же утих. – Когда я уеду, ты станешь старшим братом, на которого Кэти сможет положиться, будешь помогать ей и заботиться о ней, оберегать и подставляться под удар, чтобы ей не пришлось. – Я не такой умный, как ты. Я вообще ничего не знаю, – возразил Майкл, впившись в колено грязными ногтями. Раньше, когда обо всем заботился Эд, ему нравилось ощущать себя старшим или по крайней мере не самым младшим, но теперь к горлу подкатывало все, что он съел за обедом, тело нестерпимо чесалось. – Ты все знаешь. Мы столько лет это проходили. Все здесь, – он коснулся его лба, – и здесь, – спустился к груди, к месту, где билось небольшое испуганное сердце. – Но почему я? Эд едва заметно улыбнулся, посмотрев на сестру, а потом уже серьезно – на брата, который все еще был ребенком, нуждающимся в заботе и защите точно так же, как малышка Кэти. – Потому что, кроме тебя, никто не станет.