Желая Артемиду

Тело Майкла безвольно болталось на заднем сиденье – мутило, голова раскалывалась от осознания предстоящей встречи со старыми коридорами Лидс Холла. Майкл ступил на припорошенную снегом дорожку и тут же забыл, что приехал на машине, казалось, за спиной закрылся портал, переместивший его в иное время – в прошлое. Он сделал шаг, еще один и попал в девятнадцатый век, а может, и в более ранний – он никогда не видел ничего подобного и был уверен, что не впишется в общество учеников этой школы с ее готической роскошью, атмосферой интеллектуального расцвета, пыльной тиши и неизбывной печали. Он изучил буклеты Лидс Холла вдоль и поперек, но они не отдавали должного реальности: перед ним открылись сады и поля – голые, замерзшие, заиндевевшие, но Майкл вполне мог представить, как они выглядят в цвете – и мрачные здания в стиле перпендикулярной готики, отчетливая старина которых пьянила и пугала. Он стоял перед самым внушительным, солидным и впечатляющим – главным корпусом Лидс Холла, изначально построенным как мужской монастырь. Благодаря влиянию и состоянию Лидсов здание поддерживалось в первозданном виде вот уже несколько столетий. Новые корпусы построили по образу и подобию главного: длинные коридоры, лектории с сиденьями, расположенными амфитеатром, двухэтажные библиотеки и старинные читальные залы. Дед нынешнего директора, Филиппа Лидса, отреставрировал монастырскую церковь, сильно пострадавшую во время военных действий, – и теперь здание со сводчатыми потолками, резными колоннами и витражными окнами вызывало не меньший трепет, чем все остальные. Официально Лидс Холл – светская школа-пансион, которая к концу двадцатого века стала смешанной школой: раньше здесь учились исключительно юноши, и хотя этот порядок вещей канул в Лету, иные традиции соблюдались и по сей день. Религиозность Лидсов, а в частности директора, оставила нестираемый отпечаток на всех корпусах: коридоры были увешаны изображениями сцен из библейских сюжетов и даже стены комнат ученикам не позволялось осквернять постерами и личными фотографиями. Но светские семьи мирились с порядком вещей: Лидс Холл отличался отменной подготовкой студентов. Майкл остекленел, заледенел, как и Джейсон, верил, что школа попытается вылепить из него, как из необработанной глины, что-нибудь сносное, с корнем вырвав все остальное. – Вы до сих пор не используете физические наказания? – Нет, мистер Парсонс, с середины двадцатого века мы предпочитаем более гуманные методы. – Но не бойтесь хорошенько наподдать ему, слов он не понимает. В те недели, вдали от дома, Майкл злился на всех и вся. Незнакомая, пугающая обстановка вынуждала его наглухо закрываться до последней пуговицы, мрачное волнение никогда не покидало, перемешиваясь с какой-то тоскливой, тревожной печалью, и он продолжал калечить себя одиночеством, отстраняясь от всех вокруг, медленно, но верно превращаться в глиняную статуэтку, покрывающуюся слоями пыли. Однако Лидс Холл не оставлял ему ни тени шанса быть потерянным – тянул из вечной мерзлоты и тьмы на ослепительный теплый свет. В старой школе использовали лозунг, отражающий коммунистический идеал: «От каждого по способностям, каждому по потребностям», у Лидс Холла же был свой: «Крепчаем с каждым днем» – вышитый под школьным гербом, представляющим собой дуб, глубоко пустивший корни. Впервые Майкла окружало так много людей, голосов, звуков, запахов и событий – возможности, улыбаясь и протягивая руки, обступали его каждый день. Школьная круговерть подхватила его как ветер упавший лист, и он плыл по течению, не в силах ему противостоять. Однако прошлое и воспоминания об отце, подобно настырному, гнилому гвоздю разъедали мозг – заражение было не остановить. С наступлением сумерек все события, возможности, жизнеутверждающее разнообразие меркло и проносилось мимо, словно за окном быстро поезда, не добиравшись до сердца. Его охватило страшное, мертвое безразличие ко всему на свете – фигура, навечно вмерзшая в глыбу льда. Несмотря на настойчивые уговоры, просьбы и приглашения учителей, вся деятельность казалась бессмысленной и обреченной, и он не выполнял ни капли больше положенного, залег на дно в стремлении перекантоваться, пережить это все, пока отец (по какой-то неведомой причине) сжалится и позволит вернуться домой. Раз за разом во сне и наяву он вспоминал тот день, когда ему пришлось покинуть дом: отец силой запихнул его в машину, сел сам и приказал отправляться. Ужас застыл на побелевшем личике Кэти. Она бежала за машиной в полной решимости остановить ее, но в конце концов, плача от поражения, замерла и худенькие ручки повисли вдоль тела. Машина все набирала скорость, и Кэти стремительно расплывалась, уменьшалась, превращаясь в крошечное пятнышко вдалеке. Майкл просыпался – порой ему казалось, что не в кровати, а в гробу – весь липкий, до боли возбужденный и переполошенный, едва ли не задушенный одеялом, в которое заворачивался во сне. Втайне он надеялся, что когда-нибудь не проснется вовсе. В общей комнате – отдельную получали только по достижению пятнадцати – наконец воцарилась тишина, но Майклу не спалось: он слишком устал, чтобы думать о прошедшем дне, и слишком волновался, чтобы спать. Он закинул руки за голову и начал рассматривать потолочные балки, видя лишь их очертания – в комнате было темно, но представлял, что на дереве проступила знакомая картинка из пятен и сучков: профиль сестры. Сначала Майкл видел его по желанию, но после профиль уже не исчезал, даже если он закрывал глаза. В минуты особого отчаяния и слабости он сильнее ощущал присутствие Эда, который стал для него в то время воображаемым другом. «Нужно поспать, нужно поспать» – повторял он всезнающим голосом мудреца, когда Майкл проваливался слишком глубоко в воспоминания, но все равно засыпал лишь под утро и потом весь день клевал носом. Лидс Холл предоставлял ученикам все возможности для развития и роста, обязательными были не только лекции и практические занятия, но и дополнительные, включая спортивные секции: футбол, фехтование, плавание, крикет, легкая атлетика, теннис и еще десяток на выбор. Майкл собирался пойти на легкую атлетику, как когда-то сделал Эд, но в итоге предпочел футбол, где успешно прятался за спинами других игроков. Также программа включала занятия изящными искусствами: танцы, поэтические и литературные сборища, театр, керамика, шитье, музыка. Майкл не решался пойти на уроки рисования – боялся узнать, что ничего не стоит, как и говорил отец, поэтому с грустью перебирал струны укулеле, продолжая с сожалением краем глаза посматривать в дверной проем художественной студии мистера Хайда, робко проникая в мир мольбертов, красок и высоких окон, впускавших свет в огромный зал. В свободное время Майкл рисовал. Все залы Лидс-Холла и даже деревья за его окном предоставляли чистое вдохновение, но он никому не показывал свои рисунки – стыдился их. Друзей у него не появилось, несмотря на то, как отчаянно он нуждался в человеке, который помог бы ему вынести дыхание серости. Найти друга значило предать Кэти, и он мучился неизбывным, тягостным одиночеством, которого прежде не испытывал. Да и с кем дружить, когда все такие чопорные и претенциозные. Никто не представлял интереса для его израненного разума – никто, кроме него. Хотя друзьями они стать не могли – вот уж нет. Фредерик Лидс. Даже имя звучало по-особенному. Майкл раз за разом повторял его, пробуя на вкус, как редкое блюдо. Фред был не просто прекрасен, но до боли непостижим, как герои картин, которых Майкл изучал с пристальным и неослабевающим упорством, но даже юноши с полотен Морони, Вечеллио и дель Гарбо меркли перед красотой и величием Лидса – юноши из мрамора, подобного богу, но не тому, которому поклонялся Филипп. Ровесник Майкла, Фредерик, уже обладал мужской статью и силой, самообладанием и уверенностью: прямая спина, непроницаемо спокойное выражение лица, мерный шаг, казалось, сам воздух расступался перед ним высокой травой – истинное воплощение старой Англии. Вокруг него все светилось, искрилось, пылало, подсвеченное неким секретом, в наличии которого Майкл не сомневался и отчетливо видел его цвет – кроваво-красный или, как он называл его, королевский красный. Впрочем, держался Фред всегда особняком – у короля не было свиты. Обычно Майкл искренне презирал таких мальчишек, считая их зазнавшимися и эгоистичными, но не Лидса. Фред не стремился выделиться, носил то же, что и остальные: костюм-тройку цвета бордо, иногда пренебрегая жилетом, накрахмаленные рубашки, слепящие глаза, и галстук, порой ослабевая узел. В столовой и на уроках Майкл садился сзади, чтобы иметь возможность следить за ним. В каждом кабинете у Фреда было свое место, третья парта у окна, словно подсвеченная красным, как в игре, – никто не смел занимать ее. Майкл переставал дышать, когда в шорохе страниц, под мерное объяснение учителя, незаметно для остальных наблюдал за своим божеством. Впервые за несколько дней показалось зимнее солнце, очертившее профиль Фредерика, – он пылал в золотистом свечении, и можно было рассмотреть каждую ресницу, обрамляющую его глаза. Фред был левшой, и Майклу это ужасно льстило. Впервые в жизни он не стыдился того, какой есть. Отец всегда говорил, что это недостаток, дефект, изъян, и, видя свой почерк, – хаос неподдающихся расшифровке закорючек, Майкл был склонен согласиться. Наверное, у Фреда тоже отвратительный почерк. Когда все покинули класс, Майкл нашел его работу. Нет. Безукоризненный, изящный, слегка старомодный со скромными, но уверенными завитушками почерк – идеальный, как и все остальное в нем. По ночам лицо сестры на потолке не исчезало, но время от времени превращалось в другое – юношеское. Майкл снова отругал себя – думать о нем, все равно, что о Боге – то же величие, та же недосягаемость. Он повернулся на бок и попытался последовать совету Эда – поспать. Скрип кроватей. Мерное дыхание других мальчиков. Сопение. Храп. Вдруг с него рывком стянули одеяло – он вскочил, пытаясь рассмотреть сонными глазами силуэты в темноте. Четверо. Как всадников Апокалипсиса. – Ну что, американец, – сказал Артур, самый высокий из них, скинув одеяло на пол – он всегда стремился выделиться на занятиях. Казалось, его ненавидели даже учителя. – Пора посмотреть, чего ты стоишь. Сон как рукой сняло, сердце забилось чаще. Что вам нужно? – вопрос застрял в горле. – Да ты не переживай, – почти дружелюбно произнес полноватый мальчишка, который всегда поглощал сконы с изюмом – они никому больше не нравились. Майкл не помнил, как его на самом деле зовут, ведь все звали его Крепышом. – Это все проходят. Мы тоже прошли. – Ты только не кричи. Если кто проснется, придется повторять заново, – объяснил долговязый в очках, кажется, Том. – Ты так просто не отвяжешься. Стоявшие по бокам от кровати, схватили Майкла за руки и потащили по дощатому полу к двери, а потом вниз. Он вырывался и вопреки предупреждениям вскрикнул. Высокий тут же закрыл ему рот тряпкой, пропахнувшей плесенью – он закашлялся. Пятый, худощавый и рыжий, Брент, вратарь футбольной команды, присоединился к ним на первом этаже у выхода. – Получилось? – спросил молчавший до этого светлый мальчик, чересчур бледный, словно страдавший от рака. – А сам не видишь? – В руках Брента звякнули ключи, в глазах сверкнул озорной огонек. Мальчишки выволокли Майкла на улицу. На дворе стоял январь, ночью температура в Суррее падала до нуля, а на Майкле только пижама – мороз проворно забрался под ткань, его трясло. Хотя бы на ногах оказались носки, иначе они бы так и тащили его по земле босиком. Когда он ударился коленкой о лестницу, острая боль заставила его замычать. Следующий удар он получил уже намеренно – Артур дал ему подзатыльник, неприятный, но слишком легкий, чтобы сделать больно. Дилетанты, им нужно взять пару уроков у отца. Однако сердцебиение участилось: дилетанты в отличие от настоящего тирана не знают, как сильно бить и когда остановиться. Они протащили его по холодному гравию за корпус для мальчиков-первогодок, а после потянули через голое заиндевевшее поле к лесу, черневшему вдали, – темень, точно тушью закрасили. Ученики любили придумывать байки о чаще Лидсов, сидя в общих комнатах у камина, таким образом, что настоящая история обросла кучей леденящих кровь подробностей. В сердце чащи притаился фамильный склеп Лидсов (Это официальная информация, говорил каждый, кому возражали), и теперь привидения бродили среди деревьев в поисках жертв (– Сущая выдумка! – А вот и нет!). Майкл не верил в эти выдумки, однако помнил наказ директора, строгий и категоричный: в лес ни ногой. Запрещено уставом школы и повлечет не просто отстранение от занятий, но и исключение. Отец убьет его, если он вылетит, не продержавшись и месяца. Майкл заерзал, Артур схватил его за рубашку, вырвав из рук товарищей, кинул на промерзшую землю и ударил по животу носком ботинка. – Да заткнешься ты или нет? – прикрикнул он. – Вы все америкашки такие? – Он жестом приказал светлому и Бренту подхватить его снова, что они и сделали. На этот раз удар разрезал Майкла надвое, вырвал из него стон боли. Это напомнило ему о тех днях, когда отец порол его плетью, нагнув поперек стола, и он по привычке попытался зацепиться за что-то взглядом, мысленно перенестись в это, как делал в отцовском кабинете, но в черном бархате неба ничего не разглядел – ночь была застывшей и безлунной. – Здесь? – шепнул Крепыш. – Да, – ответил Том. Только тогда Майкл заметил веревку в его руках – странную веревку, сделанную из множества разных: потоньше и потолще. Они привяжут его? Повесят? Майкл снова забрыкался, но мальчишки уже не обращали внимания. Кинув его на землю, они собрались в круг. – Кто останется? – спросил Артур, явно полагая, что не он. – Я, – тут же вызвался Крепыш. – Ты всегда остаешься, – усмехнулся Брент, – как девчонка. – Ничего не девчонка, я ответственный. – В этом деле уж точно, – признал Том и передал ему веревку. – Только не отпускай, – пригрозил пальцем Артур. Майклу завязали руки и потащили дальше, в самую темень чащи, светлый включил фонарик, а Том схватился за один из концов веревки, другой – остался в руках Крепыша, задачей которого было стоять на месте. Майкл мысленно выдохнул – веревка предназначалась не для него. – Забыл, – припомнил Артур и, вытащив из кармана платок, завязал Майклу глаза. – Ну ты псих, – неодобрительно буркнул Том. Артур сильнее впился в руку Майкла, перед глазами которого мало что изменилось – лес будто соткали из черных нитей. Даже с фонариком мальчикам приходилось ступать почти наугад. Напряженное молчание прерывалось живыми звуками леса: трескающимися под ногами ветками, шорохом и гулом, раздавшимся неподалеку. Майкла било дрожью как при лихорадке. – Это мертвецы, – загробным голосом зашептал Артур, – они вылезли из склепа и теперь рыскают по чаще в поисках свежей крови. – Да нет никаких мертвецов, – буднично отозвался Том. – Вот об этом наш новый друг нам завтра и расскажет, – заключил Артур. – Или не завтра, – хохотнул Брент. – Да, завтра мы его точно не увидим, – подтвердил светлый. – Мой брат говорил, что когда они испытывали одного новичка, лет десять назад, то тот еще три дня бродил по лесу, прежде чем его нашли. – Да-да, Альберт, все знают, что ты потомственный лидсхоловец, – возмутился Артур, – не обязательно так часто об этом напоминать. – Просто сказал. Майкл едва слушал разговор. Острые ветки и иголки кололи через носки, одна из них впилась в правую пятку. Вдруг мальчики притихли, словно разом приняли обет молчания. Прошла целая вечность в пугающей тишине, прежде чем раздался голос Брента: – Долго еще? – Пока не закончится веревка, – объявил Том. – Ты что, боишься? – спросил Артур. – Я же не Крепыш. – Тогда не задавай глупых вопросов. Позади раздался шепоток и треск веток. – Слышали? – шепнул Альберт. – Это белки, – ответил Том. – Или мертвецы, – зловеще произнес Артур. Шорох и треск веток приближались тревожной волной. Майкл напрягся и почувствовал, как напрягся Брент, сильнее впившись в его руку. – Долго там еще? – не выдержал он. – Футов пятьдесят, – ответил Том. Звуки позади неумолимо надвигались на них. Майкл не сообразил, кто или что их издавало, шорох превратился в рычание. Все остановились и прислушались. Том, державший конец веревки, учащенно задышал, видимо, полагая, что его, идущего в арьергарде, утащат первым. Артур ослабил хватку и повернулся на звук. – Эй! – крикнул он. – Кто бы ты ни был, выходи и покажись или прекращай спектакль. Рык утих, и они отправились дальше. Несколько минут прошло в сковывающей тишине, которая напрягала даже Артура – Майкл ощущал это по тому, как невольно расслаблялась и сжималась рука, обхватившая его предплечье. Внезапно, нарушив напускное спокойствие, с дерева упала толстая ветка, прямо за спинами Майкла, Артура и Брента. – Куда? Куда пошел? Крики, гул, хаос – полнейшая растерянность. Артур просил Тома остановиться, но тот в ужасе уносил ноги, а месте с ней и веревку, – их единственный ориентир. Толкнув Майкла на землю, мальчишки бежали прочь, Альберт неразборчиво мыча и кряхтя увязался за ними. Майкл вытащил тряпку изо рта и сплюнул, чтобы избавиться от привкуса плесени и пыли. Попытался схватиться за узел на затылке, но тот был затянут слишком туго, да и связанные руки не облегчали задачу. Не в силах вернуть зрение, он пробежал еще несколько футов, и скрылся за стволом дерева, ориентируясь лишь по звуку. Рык стих, но все еще слышался треск. С глиняной статуэтки сбили пыль – сердце колотилось в горле. В голову лезли самые глупые, неправдоподобные сцены из фильмов ужасов, в которых Майкла навеки утаскивает в темноту чащи некий монстр; в которых из-за стволов появляется человек с топором; в которых над лесом замирает неопознанный объект и затягивает его, освещая ярким белесым светом. Шаги размеренно приближались, но не дикие – аккуратные, вдумчивые, человеческие. В Майкла прилетела, то ли ветка, то ли сосновая шишка, и он вздрогнул и выставил руки вперед в тщетной попытке защититься, но, как и обещал себе, не закричал, стоически удерживая страх внутри – этому его невольно научил отец. Шаги прошлись вокруг него, изучая, а потом отдалились. – Идиоты, – сказал кто-то надменным, почти скучающим тоном. По голосу Майкл понял, что он принадлежал его ровеснику. – Не бойся. Я не причиню тебе вреда, – продолжил голос уже дружественнее, но все равно точно держал тайну за пазухой и добавил: – Пока что. Внутри все заледенело, слова незнакомца откалывали лед от образовавшейся льдины, превращая ее в крошево. – Почему ты не убежал? – Это не просто с закрытыми глазами. – И связанными руками. Голос прекрасно видел беспомощное состояние Майкла, но не спешил помочь, и это порождало волну негодования. Вдруг дыхание оказалось ближе – Майкл замер – его руки были свободны. Развязать платок не удалось, Майкл рывком стянул его, и тот повис на шее – глаза все равно ничего не видели, будто Артур и его прихвостни унесли с собой не только его гордость, но и зрение. Призрак молча протянул ему что-то, Майкл пощупал холодную вещицу – складной нож. – Зачем он мне?  – Ты же не хочешь носить на шее удавку. Майкл долго возился с ножом, прежде чем открыл, – у него никогда не было ничего подобного. Дрожащие руки предательски подводили – он залился краской, но, к счастью, во тьме ночи лицезреть его позор никто не мог. Когда нож поддался, он разрезал платок и, как паука, откинул подальше. Он не видел лица своего спасителя, но чувствовал, что тот пристально следит за ним. – Почему ты здесь? – спросил Майкл. – А ты? Майкл застыл в растерянности. – В Англии, – дополнил голос. – Это все из-за моего отца. – Американцы? – Переехали пять лет назад. – Но ты все также плохо говоришь… – В Америке тоже говорят на английском. – Ты ошибаешься, – ответил голос, а потом продолжил: – У меня было предчувствие, – многозначительно произнес он. Майкл, как ни старался, терял нить разговора. – У меня свободное время. Это ответ на твой вопрос, почему я здесь, если ты вдруг не понял. Это признание ввело Майкла в еще большее замешательство, и он закрыл рот, прикусив губу, чтобы не выглядеть глупее. – Что они хотели сделать? – спросил он, подумав. – Провести испытание. – Испытание? – Согласно ему ученика оставляют в лесу и проверяют, как быстро выберется. Из-за этой невинной, на первый взгляд, шалости некоторые ученики проводили до трех дней в чаще, не имея шанса выбраться. – Поэтому у них была веревка… – шепнул Майкл сам себе. – Но зачем? За это могут исключить. – Это традиция, старая и глупая, как и многие традиции. Обычно такое проворачивают потомственные лидсхоловцы, наслушавшись баек от старших братьев. – Ты проходил испытание? – Да, но не это. – Тоже бродил по лесу, пока тебя не нашли? – Нет. Майкл презрительно поджал губы – больше, чем тиранов, он не любил только хвастунов. – Почему у тебя нет друзей? – Что? – Ты всегда держишься особняком. Почему, Майкл? Кровь схлынула в конечности, пульсировала в кончиках пальцев. – Ты знаешь мое имя? – Я многое знаю. Scientia potentia est. Майкл не перевел, да и не пытался – слишком растерялся, испугался, удивился и смутился, с таким же успехом его могли бы выкинуть на необитаемый остров. – И как выбраться отсюда? – Да, но ты должен ответить на вопрос. – Я… здесь нет никого интересного. Видимо, удовлетворившись ответом, голос начал собирать ветки и склонился над ними, сложив особым образом. – Ты призрак? – вопрос вырвался сам собой, и Майкл мысленно пнул себя. – Нет, пока нет. Он развел костер ловко и умело, будто родился в лесу – мягкое оранжевое мерцание позволило разглядеть его, и осознание ударило Майкла вспышкой – он впервые видел его так близко, впервые остался с ним наедине, и это было гораздо страшнее и страннее, чем все, что происходило до этого, словно юноша – герой, покинувший картину. – Тебе не страшно? – спросил Майкл, разрезав напряженную тишину. – Здесь? – Одному. Ночью. В лесу. – В лесу нет ничего страшного. Страшно за его пределами, – ответил он с каким-то опасным, насмешливым лукавством. Майкл сглотнул, сложил нож – только сейчас вспомнив, что до сих пор сжимал его в руках, – и протянул призраку. – Оставь себе. Каждый уважающий себя человек должен иметь нож. Майкл не спорил, хватал каждую секунду, запоминал каждый миг, чтобы потом, когда вернется в серую и скучную круговерть, перематывать воспоминание, как пленку, но все попытки разбивались о скалы удивления и трепетного благоговения перед ним. – Так ты хочешь выйти? Майкл кивнул. Призрак подошел ближе и присел так, что их лица оказались вровень, обдав Майкла зимним ароматом хвои и мирта – он пах зимой больше, чем сама зима. – А хочешь научиться выбираться самостоятельно? – Они снова заставят меня проходить через это? – Это не будет иметь значения. Майкла сковали ледяные струи беспокойства – это было опасно, но в юноше таилась какая-то темная, но вместе с тем притягательная сила, которую Майкл жаждал получить. Он бы сделал что угодно, чтобы ее получить. Что угодно. – Хочу. – В таком случае добро пожаловать в Лидс Холл, – сказал юноша и протянул Майклу руку: – Меня зовут Фредерик Лидс.