Обещание

      Рени мчалась по поместью, и подол красной меховой накидки развевался следом. Отзвук каблуков эхом разносился по пустынным коридорам. Война, зло думала девушка, и душащий корсет не давал ей сделать вдоха. Война! Все эта проклятая война. Она бежала, не чувствуя земли, а лица с портретов провожали ее горестными вздохами. Какая гнусная издевка. Эта война, предвестием которой было ее собственное рождение, и та война, что должна была бы кончится с ее же смертью, она была всего лишь глупым фарсом. — Знаете, миледи. — протянул Стефано, придерживая над ними зонт. — Люди часто бывают слепы в своей попытке просчитать все на несколько ходов вперед. Тем самым они теряют связь с происходящим, а настоящее рушится, рассыпаясь самим песком в руках. — Правая цель. — хмыкает девушка. — О нет. Не это есть цель.       Шел дождь, и они неспешно прогуливались по берегу моря. Рука Рени в черной шелковой перчатке мягко лежала на локте вампира. Едва рассвело, и в воздухе кружился сладковатый запах свежести. Граф остановился, разворачиваясь к девушке. — С этим можно было бы смириться. Ведь так? Вы ведь уже смирились, мой прекрасный цветок. — он осторожно накрутил на палец длинный локон. — Но правое дело — не то, за что милый Вашему сердцу юноша сражается прямо сейчас. — Вы говорите, что видите истину. Ваши слова меня ранят. — Я не хотел бы. — исступленно шепчет мужчина, беря хрупкую ладонь. — Не хотел! Но Вы гибните. — Граф. — Рени пожимает холодные пальцы. — Он, может быть, и юн в Ваших глазах, но я-то для него не прекращаю быть неразумным ребенком от этого. — Вы ошибаетесь. — возражает мужчина, и на мгновение кажется де Бомон истлевшим стариком в этом бессмертном теле. — И он может горько поплатиться за эту Вашу ошибку. — Я оказалась за гранью, и Он пообещал за мной вернуться. Такие вещи меняют человека, но я все еще остаюсь человеком. Я не познала того, что Вы так ищите во мне или того, что так старательно избегает господин Фламель. — Это не так. — грустно шепчет мужчина. — Вы хотели бы дать ему то, за чем он гонится — безграничность, и совершенно упускаете из виду другое. Я не виню Вас за наивность, но то, что я ищу, то, чего не хотел бы в Вас найти наш общий друг, — не оно. — Но что же тогда? — растерянно спрашивает девушка. Стефано с трепетом касается губами ее пальцев. — Чувство, моя дорогая. Ваш Лорд, — он усмехается. — обещал Вас защитить. Он бы хотел избежать гибели, и ему то удавалось. Жизнь так хрупка, Вам ли не знать. Но появились Вы, и она уже его настигла. Знаете, когда человек, любое существо, особенно близок к смерти? Когда ощущает себя живее, чем когда-либо. Его это страшит.       Рени бежала по бесконечно длинным коридорам, и слова Стефано отдавались яростью в ее голове. Знамя Света, взращенное на убой, не смыслила в политике. О, как долго этим интриганам с тонкими манерами удавалось водить ее за нос. Как долго не понимала она простоты сложившейся шахматной партии. Она вылетела из мэнора, сверкая запальчивыми взглядами, и окружавшая великого Лорда свита смолкла. Черные мантии развевались на ветру. Изящные пальцы Воланда были в крови. Стремительно слетев по ступенькам, взметнув смолью волос, де Бомон метнулась к Повелителю. Звон пощечины разнесся по саду оглушительным эхо, и вороны сорвались с веток вековых дубов. — Как могли Вы. — яростно шептала Рени. — Как посмели Вы, я спрашиваю!       Из ее глаз катились слезы, и Упивающиеся не смели поднять голов. Антонин вздрогнул, не решаясь вслушаться в преисполненное отчаянием шипение. — Я думала. Я думала о Вас все это время! Я думала, что глупа. Полагала, что это не то, чего бы Вам хотелось. Я мыслила, Вы старше. Какой позор! Какой стыд я испытывала каждый раз, ожидая Вас в саду. И каким облегчением мне чудилось каждое Ваше возвращение. Я разумела Ваше желание, как свое. Я полагала, что знаю его. Наивно думала, что не следует мешаться. — Рени. — Не смейте. — девушка вскинула ладонь. — Не смейте говорить мне, что я не права. Вы обещали мне дом! Я не просила, не просила Вас о том, но Вы сказали так. Кто Вас просил? Боги, кто Вас просил?! Вы подарили мне колье цвета Ваших глаз. Вы держали меня за руку! С таким трепетом и упоением, и я думала принять Вашу жажду на веру. Как Вы могли? Почему Вы не сказали мне?       На белой коже алел отпечаток тонкой ладони, и Реддл чувствовал, как сжимается сердце. Прекрасная в своем свирепстве де Бомон сделала порывистый шаг назад, и он не смог не шагнуть следом. — Вы бы могли сказать! Вы были должны! — И ненавидел бы Вас после! — разозлился мужчина. Рени покачнулась, вновь отступая. — И жил бы каждым мигом в страхе, что Вас отнимут! — Но Вы бы жили! И я бы… — она затряслась. Краска отхлынула от лица. — И я бы жила.       Рени резко развернулась и поспешила вернуться в поместье. Томас стоял, боясь пошевелиться. Сколько горя было в этих слезах, градом стекавших из золотых глаз. — Вы мудры, Повелитель. — раздалось шипение Нагайны. — Но Вы не видите простых вещей. — В этом нет простоты. — послышалось в ответ. — Госпожа не хотела бы отнять у Вас самого дорогого — свободы. Змеи ее не ищут. Нам неизвестна глубина той боли, что хранит ее юное сердце. Но даже мне понятно, сколь стремительной окажется эта смерть. — Не смей! — разъяренно прошипел мужчина. — Вы не желаете делить ее с миром, но сами толкаете в чужие объятия. — тем не менее продолжал фамильяр. — И Вы хотите, чтобы при том, она стояла рядом. Вы не готовы осознать ее жертвы. Она ее уже совершила. Удивительно, как удавалось этому дитя держаться так долго. Вам должно бы не дать ей окончить этот танец. Вас окружают верные люди. Не все из них готовы бы расстаться с радостью жизни, но есть и те, кто не задумываясь положат ее ради Госпожи.       Воланд застыл на месте. Нагайна шевельнулась исполинским гибким телом, обвиваясь кругами у ног своего хозяина. Он вспомнил синие следы чужих пальцев. — Твоя преданность. — медленно произнес Томас, поигрывая медью коньяка в бокале. — Всегда вызывала во мне уважение, Тони. Это не тоже самое, что и любовь, хоть и вполне сравнима. Я долго полагал, что мне это не нужно.       Антонин боялся дышать. Как оправдать? Чем объяснить? — Иногда, когда я смотрю на нее, я не могу не задаваться вопросом — чем же я сам отличаюсь от тех животных, что пятнали ее чистую кожу алчущими взглядами. Ты знаешь, старику, — он выплюнул это слово с живой ненавистью. — было неведомо сколько нежности может нести в себе чья-то жизнь. Собственную он обрек на гибель слишком рано, прикрываясь благим намерением. И погляди, куда же оно его завело! Он сгинул в слабости, и некому было нести память о нем. Что было ему известно о цене мира, когда он не смог ее заплатить. А что же насчет тебя самого? — Я готов понести любое наказание, какое Вы сочтете нужным, мой Лорд. — Долохов склонил голову. — Брось, Тони. — мужчина улыбнулся, салютуя ему бокалом. — Я все еще помню, как горели твои глаза, когда мы совсем юнцами читали запрещенные книги наизусть. Нам казалось, мы постигли истину, теперь уж не те времена.       Они помолчали. Только светало, и утомленная долгим ожиданием Рени, наконец мирно спала на черном атласе. Ее Король вернулся с победой. Еще один бастион был взят. — Люциус совершенно непохож на своего отца. — произнес Реддл. — Ему недостает практичности и трезвости ума, коими обладал Абраксас. Я ценил его за это. Многие ошибочно принимали его отстраненность за высокомерие. — Жаль, что Аннет любила его за это. — Том усмехнулся. Тони все ждал приговора. — Люциус излишне сентиментален. Его чувство скорее о несбыточном. Драко все еще чудовищно молод для осознания. Когда оно к нему придет, будет уже слишком поздно. И многие другие. Но ты, Тони. — Воланд устремил на него леденящий душу взор. — Именно твое чувство, точно пожар, сжирающий в адском пламени все живое. Уж ты-то должен был бы понимать. Я вверяю тебе это в качестве искупления.       Том говорил это, как и положено человеку его толка. Он был Властителем, и от него нельзя было утаить ничего даже в самых темных уголках души. В своем великодушии он прощал неразумным последователям маленькие слабости их рассудков. Власти прекрасного было легко поддаться. Он говорил об этом со снисхождением. Но видит Хейль, о, видит его чудная Персефона, чего ему то стоило! Каких трудов, какой самоотверженности. Он вспомнил синие следы чужих пальцев, сложившиеся обручем — меткой — на тонком запястье, почти чувствовал запах и зверел. И необузданная сила клубилась, удушая. И что-то сладким ядом нашептывало на ухо убей-убей-убей. И он хотел убить. Он жаждал этой крови. — Не будите Госпожу, хозяин. — прошипела Нагайна, любовно тычась в расслабленные пальцы девушки лбом. — Ее печалит Ваш гнев, даже когда он праведен. — Не забывайся, Змий. — холодно отозвался мужчина. — Ты лишь мой фамильяр, а не советник. — Мне непонятно, в чем здесь разница. — Вот именно. — Но мне понятно другое. Мне понятно, почему Госпожа не сказала Вам об этом.       Том замер на минуту, глядя на мирно спавшую де Бомон. Она лежала на диване, укрывшись его покрывалом, в том кабинете, где ему чаще всего приходилось разбирать бумаги. Рени любила спать тут, пока мужчина работал. — Здесь… пахнет Вами. — как-то сказала она, заставив сердце Темного Лорда трепетать. — И почему же. — Потому, что Ваш гнев разрушает именно Вас, а не тех, против кого Вы же его и обращаете. Госпожа назвала его Вашим другом. Как многие не придают таким вещам значения, хозяин. Но это юное дитя они беспокоят. Она готова жить со стыдом осознания чужого чувства, готова с ним мириться, готова принимать, что разбивает чье-то сердце. И она готова не говорить о том Вам, лишь бы Ваш покой оставался нетронутым. Она готова взять многое на себя, ведь Вы ее волнуете, хозяин.       Как слеп был Воланд в своем высокомерии, не замечая, отказываясь принимать. И вот, Рени, проливши горестные слезы утраты, ускользала из его рук, когда единственное, чего он так желал — коснуться и объять. «Как чудно», — сказал великий граф, глядя ему в глаза. Вампир, познавший жизнь, с таким упоением ловивший отблеск золотых глаз, сказал это, глядя на него. Быть может, он говорил вовсе не о ней. Быть может, он видел дальше, ту чудовищную глубину чувства, подумать только! Чувства… Страшась собственных мыслей, отчаянно не веруя, Лорд мчался следом. — Рени! — воскликнул он, и массивные двери захлопнулись за ним, и колыхнулись занавески, а подол алого платья взметнулся, оголяя босые стопы.       Она стояла посреди мраморной гостиной, где зеркала отражали пышную розу, терзая взор. Это было почти мучительно. — Рени, мне столько лет. — хрипло шептал мужчина. — Мне столько лет, мое дитя. Я видел жизни, видел смерть. — Не смейте! — вскричала девушка, а Реддл увидел ту молодую женщину, которой его счастье — счастье! — горько подумалось ему, было важнее собственного. — Нет. Нет. Ты не понимаешь, что это за ноша. — Он сказал мне, что я вольна уйти, покуда не упилась своим горем до конца! — де Бомон вскинула подбородок, и Томас задохнулся. — Я Вас касалась. Тебя. Я касалась тебя. Мои глаза видели тебя. И видят праотцы, я этого хотела! Но, если бы я знала цену. Если бы хоть кто-то был ко мне не так жесток… — Мне неизвестно чувство. — в отчаянии прохрипел Том. — Мне непонятна та тоска, что не желает исчезать из этих прекрасных глаз, но то, как ты зовешь меня по возвращении, мучит меня! — Ты должен был сказать! — упрямилась Рени. — Я сгораю, Томас, неужели ты не видишь? — Ты протягивала руки зверю. — Том наступал. Широким шагом он стремительно пересекал залу. — Ты подала руку самой Тьме. И это случилось раньше твоего свидания в Самарре! Как ты могла?! — А как бы я посмела не сделать этого?! Кто дал бы мне сил на сопротивление. Это не было войной, Томас. Это была твоя искалеченная душа, та же душа, частицу коей я храню следом на виске. — она запальчиво пустила пальцы в волосы, открывая белесый шрам. У Реддла закружилась голова. — Как я могла не подать тебе руки? Как я могла не жаждать окунуться в эту Тьму? — В ней столько порока. — прошептал мужчина. — И я его хотела. — свирепо выплюнула женщина. — Я жаждала пасть к ногам не Лорда, но Короля, не склоняя головы, но принимая эту честь добровольно. Во мне есть гордость аристократа, Томас, и я бы сохранила ее, даже окунись я в этот плен, в твой плен, с головой!       В том змеином языке, которым говорила де Бомон, было так много восхитительного изящества, что в первый раз услышав тихое шипение, Реддл замер всем существом. Никогда еще он не слышал, чтобы другой человек шипел. Подобно таинству исповеди, мелькнула тогда мысль, и тут же пропала. — Но у меня тоже есть долг и гордость, от которых я не в силах отказаться, Рени. — Мне нет до того дела. — Зачем ты это сделала? Зачем ты протянула руки зверю, Рени? — Не смей. — сердце заполошно забилось в груди. Лихорадочный румянец пополз по шее. — Не смей унижать моего чувства. Я не твоя раба, не Пожиратель. — Я не смел позволить себе и мысли, о том, чтобы ответить тебе, как ты не поймешь! — он схватил острый локоть и потянул на себя, испуганно ловя в глазах напротив эту удушливую боль. — Я дал тебе свободу… — Свободу! — воскликнула де Бомон, и ее голос разбился о своды залы. — Она была мне не нужна! Это тебе, тебе нужна была эта свобода. Тебе, что так боялся осознания собственной жизни, нужно было не задыхаться в той петле, в которую я с радостью сунула голову! А я сделала это дважды и буду счастлива сделать вновь.       Злые слова жгли язык. Томас дышал чужим гневом, он упивался отчаянием и все сжимал голодные пальцы на локте. — Тогда ответь мне. — хрипло произнес мужчина. — Ответь мне, скажи, что ты готова быть со зверем.       Рени метнула яростный взгляд в него, смело шагнула вперед, хватаясь за лацканы пиджака и прижалась к губам в поцелуе. И мир объяло пламенем. Все сущее сгорело в нем, чтобы возродиться и погибнуть вновь. Как он болел, как бредил этой жизнью. — Ты не посмеешь противиться. — прошипела де Бомон, и Воланда охватила сладостная дрожь. — Отныне и навсегда. Моя Риен.