Обещание

      Стоял тихий рождественский вечер. Крупными хлопьями сыпал снег. Фламель подплыл к перилам балкона, вспоминая свою прошлую жизнь. Как ему казалось, та кончилась недурственно. Неспешно, почти лениво, он оглядел белый сад, отстраненно думая, что больше не увидит, как распускаются эти прекрасные розы. — И правда, жаль. — раздался голос позади. Фламель усмехнулся, не оборачиваясь. — Что тебе известно о сожалении? — Я признаю красоту.       Молодой высокий мужчина встал рядом, плечом к плечу. Призрак провел бесплотной рукой по припорошенному металлу. Он представил как холод бы кольнул онемевшие пальцы. — Война… — задумчиво произнес Фламель. — Всегда должна оканчиваться. — Нельзя обмануть жизнь дважды. Тебе ли не знать, мой друг. Ты столько пытался. — Я не твой друг. — внезапно разозлился мужчина, и что-то яркое вспыхнуло в груди. Он резко развернулся, ощущая гнев и утопая в этой на мгновение возвратившейся жизни. — Я знал дружбу. Как знал я и любовь. И ты не смеешь говорить со мной об этом. Я все еще сохранил свое достоинство.       Они помолчали. Фламель вспомнил себя горячечным юношей, способным на жизнь. На яркую, умопомрачительную, настоящую. В какой-то злополучный миг ему почудилось, словно он даже вспомнил смысл. Точно наваждение, которого нельзя коснуться, оно скользнуло по плечу и унеслось прочь, забирая с собой тот последний отголосок не равнодушного человеческого. — Все когда-нибудь проходит. — Почему? — глухо спросил призрак. — Это закон. — Он несправедлив. — Истина не разумеет такими категориями. — Истина! — горько воскликнул мужчина. — Что есть та истина!       Под сенью дуба, у скамьи Лорд Тьмы сжимал замерзшие ладони Рени в своих. На ней было чудное синее платье, и в черных волосах путались снежинки. Воланд прижал тонкие запястья к губам, прикрыв глаза. Что-то скользнуло в это мгновение в его лице. Фламель с тоской узнал то чувство — отчаянье. Безграничное и горькое, оно сжимало безжалостными пальцами само сердце, а может, и что-то глубже. Лондон был в огне. Призраку чудилось, что он отсюда мог уловить тот особенный запах копоти, с которым умирает эпоха. Конечно, это было не так. — Все должно кончаться? — тихо спросил призрак. — Всегда. — Но почему? — он стиснул руки в кулаки.       Заиграл вальс. Лорд поклонился и протянул Рени руку. Он сжал ее в объятьях и закружил по заснеженной аллее. Стоявший в тени беседки Антонин с восхитительной болью смотрел на этот последний танец. На шее рубцевались раны, а спутанные волосы были в крови. Жизнь стремительно утекала сквозь пальцы. Он тяжело привалился к колонне, оставляя бурые разводы на посеревшем от времени мраморе. Воланд кружил девушку в вальсе, а Антонин смотрел, и ему чудилось, что он видит любовь. Ту, за которую не стыдно поступиться собственной. Руки Рени дрожали. Ребенок, не знавший жизни, не боится умереть. А человек, утративший способность к чувству, лишь равнодушно пожимает плечами. Но знание, знание, как могут смотреть чужие холодные глаза, какими горячими могут быть чужие безжалостные руки — то, что порождает в человеке сожаление. Рени сожалела. — Времена меняются. — произнес мужчина. — Не говори мне об этом. — Фламель прикрыл глаза. — Как по весне должен растаять снег, так и жизнь должна быть конечна. Война не может длиться вечно.       Здесь, в опустевшем мэноре, за высоким забором, было тихо. Был мир и спокойствие. Здесь была любовь, подумалось Фламелю, и он не смог оторвать глаз от прекрасного танца. Лорд чувствовал, как холодны тонкие пальцы. Видел, как беспокойно вздымается худая грудь, и не мог сдержать безумия. Ну разве можно так легко отпустить эти прекрасные сухие ладони. Разве можно не молиться об отсрочке. Жаль, смерть не выдает ссуды. Жаль, некого обвинить в этом печальном скором конце, кроме себя самого. Жаль, он хотел бесконечности для себя, а не нее. — Разве не видишь ты? Разве ты не видишь, как это не честно? — Есть неизменное. — призраку показалось, что он услышал в этих словах печаль. — Нам не дано решать. — Зачем же нам тогда бороться? Если это страдание не искупаемо. Зачем дарить человеку чувство, зачем дарить ему сладость и боль жизни, чтобы потом отнять?! — Нам не дано решать. — повторил мужчина, и в беспросветной темноте его глаз мерк весь свет этого мира.       Вальс подходил к концу. Но внезапно Воланд притянул к себе девушку, прижимая, вплел пальцы в душистые кудри, приник лицом к шее. — Если бы я знал. — шептал он. — Если бы я только мог знать.       Они стояли так, и он вдыхал стремительно уходящее тепло тонкой кожи, бездумно касался губами и, кажется, умирал. Впервые в этой долгой жизни, которая должна была стать ответом всем его чаяньям, он не хотел быть равнодушным. Не хотел насмешливо щелкать по носу живых, подвластных глупости, решая судьбы. Он был готов отказаться от своей жажды. Но не решился. Не решился опуститься до мирского и теперь умирал. К чему была борьба, если исход остался неизменным? Никому не дано жить вечно. Но великий Лорд — самый слабый из людей — понял это слишком поздно. — Томас. — позвала девушка, и Воланд заглянул в ее прекрасные глаза в четвертый раз. — Я так…       Фламель резко отвернулся, гордо вскидывая голову, пряча недостойные человека его толка слезы. Мужчина рядом с ним сделал шаг в сторону, и призрак зло посмотрел ему в глаза. — Не смей. — прошипел он. — Ты должен ей хотя бы это.       Мужчина покорно склонил голову, и Фламель исчез. А растворяющие в своей глубине свет глаза обернулись к саду. — Мы встретимся с тобой под ярким солнцем, вновь. Мой король. — на иссушенных окровавленных губах Рени расцвела слабая улыбка. — Моя любовь. Я буду искать тебя.       Девушка коснулась высокой скулы Воланда, провела пальцем по виску и отстранилась. Том опустился на колени и оставался посреди сада до самой глубокой ночи. А снег все сыпал, и в неприступном поместье стояла тишина, пока война отгорала свое.