Помоги мне

В покоях лёгкий полумрак, и пламя свечей пляшет по узорным стенам. Скрипит тихо кровать, и шелестят шёлковые простыни, когда Андрей опускает осторожно на постель свою драгоценную ношу и нависает на сильных руках над возлюбленным. Сегодня их первая брачная ночь. От хмеля и сладостного предвкушения у Андрея кружится легко голова. Как же тяжко было терпеть весь этот бесконечно долгий пир, ожидая момента, когда же новобрачным наконец можно будет удалиться в свои покои. И вот этот долгожданный миг настал. В груди у молодого Князя полыхает огонь, тело жаждет страсти и нежности. Никого прежде он не желал так сильно, никто прежде одним лишь взглядом мимолётным не заставлял трепетать всё его существо. Ни к кому так не рвалось сердце, гулким колоколом ухая в груди в ответ на соловьиную трель чужого голоса. — Драгоценный мой! Мишенька улыбается ему смущенно и тянется прохладной ладонью прикоснуться нежно к чужой щеке. — Ты прекрасен, ненаглядный мой! — шепчет Князь и наклоняется испить поцелуй с алых, от вина и меда сладких уст. Мишенька вздыхает рвано и подается ближе, обвивая доверчиво руками чужую шею. Андрей прижимается щекой к его груди и слушает, как бьется перепуганной птичкой сердце его драгоценного. — Не бойся! — просит он мягко. — Коли не желаешь сейчас со мною лечь, я неволить тебя не стану. Обожду, сколько тебе будет надобно. Тонкий палец с тяжелым перстнем прижимается едва ощутимо к его губам, веля замолчать. — Желаю! Андрюшенька, свет мой, солнце моё ясное! Желаю! — лепечет Мишенька пылко, потупив смущённо черные колдовские очи. — Душу свою и сердце я тебе уже отдал, возьми же теперь и тело! Андрей вздыхает шумно, страстью и трепетом захлебываясь, и тянется решительно к чужой шее, снимая осторожно массивное тяжелое ожерелье. Расцепляет пояс золотой узорный. Освобождает из-под жемчужного очелья и плена шелкового покрывала тяжёлую косу и лебединую шею. Медленно и осторожно, пуговица за пуговицей, раскрывает чужое свадебное платье. Лишь тогда останавливается он на мучительно долгое мгновение, когда предстает перед ним возлюбленный в одной лишь нижней сорочке. — Не бойся! — просит Андрей снова, на выпирающих ключицах оставляя легкий поцелуй. Мишенька жмурится крепко и шепчет робкое «я не боюсь», сам цепляясь перепуганной кошкой за чужие плечи. Андрей гладит успокаивающе напряженную худую спину, а когда тело под ним немного расслабляется наконец, опускается вниз и кладет руки на узкие чужие щиколотки, там, на самой кромке тонкой ткани и обнаженной кожи. Мишенька ерзает, вжимаясь спиной в подушки, тяжело дышит и нервно теребит освободившимися пальцами свою косу. Андрей перехватывает мягко беспокойные руки, улыбается нежно, целуя супруга в лоб, и сам осторожно принимается расплетать шелковые кудри. Те рассыпаются по спине и плечам черными мягкими волнами, благоухающими травяными отварами и благовониями. — Ты прекрасен! — говорит Андрей и целует нежно мягкие алые губы. — Мой ненаглядный, супруг мой возлюбленный! Мишенька с чувствами своими не справляется, прижимается вновь к чужой сильной широкой груди и дрожит. Ему и сладко и боязно. А чего боится — и сам не ведает. Андрею то он верит, не думает даже о том, что может Андрей ему чем навредить. Не в Андрее дело. Видать зазря все-таки не послушал он мамушек-нянюшек да девиц служанок, когда те ему говорили, что в ночь перед свадьбою нужно невесте плакать. «Зачем — говорил, — мне слезы лить, ежели я замуж выхожу по-любви? Счастлив я, и не до слез мне!» А теперь вот боязно. Тело желанием жжёт всё изнутри, а душа трепещет в страхе перед тем, что придет скоро миг, когда расстанется он со своей невинностью. Уже вон и косу Андрей расплел ему, как знак того, что принадлежит он теперь супругу. Андреева рука тем временем скользит мягко по нежной, солнцем нетронутой коже его худых ног, задирает подол сорочки нижней и тянет вверх, оголяя манящий изгиб жемчужных бёдер. Миша едва дышит и алеет трепетно щеками, а когда Андрей и сам свои одежды сбрасывает на пол, обнажаясь, и вовсе прячется стыдливо за ладонями. — Не скрывай от меня своего прекрасного лица! — просит Андрей, наваливаясь сверху приятной тяжестью. Чужие бедра покорно расходятся в стороны, давая ему место. Бережно молодой Князь перехватывает холодные ладони и отводит их мягко, но настойчиво от щек, целуя острые костяшки длинных пальцев. А потом припадает жадно, как жаждой измученный путник, к чужим губам. — Не бойся! — выдыхает он тихо Мишеньке прямо в губы, и тот в ответ шепчет «не боюсь», цепляясь вновь за сильные мужнины плечи. Лица он больше не прячет, но всё равно жмурится пугливо, когда чувствует, как там, внизу, касаются его скользкие от масла пальцы. Странная эта ночь. Ему и больно, и боязно, и сладко. Андрей с ним нежен, утешает поцелуями и медовыми речами, ласкает грудь, запрокинутую обессиленно шею, бедра. Слишком много всего, и нежности, и страсти, и боли со стыдом и страхом. Только и остаётся, что жаться крепче к супругу доверчиво и мокрыми от слез глазами любоваться на его красивое, сладкой истомой искаженное лицо. Метка, а потом и узел всё-же скорее мучительны, чем приятны, а потому, не удержавшись, Миша дрожит и хнычет куда-то супругу в плечо, пока тот его, в комочек сжавшегося, всхлипывающего и уставшего утешает словами, руками нежными и поцелуями. Под конец омега себя совсем уж обессиленным чувствует, даже не реагирует особо, когда муж (теперь уже окончательно законный) обтирает его принесенной служанкой мягкой тканью, вымоченной в травяном отваре, а затем переодевает, как дитя, в чистую сорочку; другую, с пятном крови, отдавая служанке вместе с простынями, которые слуги тоже меняют быстро, пока Андрей его держит бережно на руках. Миша всего этого почти не замечает. Его всего трясет и клонит в сон, как при болезни. Андрей оттого даже немного тревожиться, прижимает к губам его вялую холодную руку, кладет на взмокший лоб ладонь, хмурится, но знахарка прибежавшая его успокаивает, мол бывает и так, и напоив Мишу горьким отваром, уходит. Наконец они остаются наедине. Андрей кутает его бережно в меховое одеяло и прижимает к своей широкой горячей груди. Миша вздыхает тяжко и голову укладывает так, чтобы слышать, как бьется мерно чужое сердце. У самого у него сердце стучит заполошно. С человеческой меткой теперь, человеку принадлежа, он и сам очеловечивается, теряет те малые крупицы силы, что в нём ещё остались, слабеет. Но оно того стоит. Любовь их стоит многих жертв. Даже если однажды она ему принесёт погибель, всё равно он от неё не отречется. Андрей, будто мысли чужие тяжкие почуяв, прижимает его крепче и шепчет нежно: — Спи, ненаглядный мой, спи! Ни о чем дурном не думай и ничего не бойся! Я сон твой буду чутко сторожить! И Миша верит его словам. Закрывает послушно глаза и, стараясь дышать спокойнее и глубже, действительно вскоре засыпает, слушая, как Андрей напевает тихо какую-то нехитрую деревенскую песенку о любви. Ему вдруг становится как никогда спокойно, и сейчас, когда рядом Андрей, такой сильный, смелый и любящий, Миша позволяет себе поверить в то, что вместе они обязательно проживут долгую и счастливую жизнь. ***** *Наши дни* Андрей не хочет просыпаться, но сон уже упорхнул куда-то быстрокрылой птицей, и вновь, вместо Мишеньки, он обнимает пустоту, а теплое и светлое чувство в груди сменяется привычной темнотой и болью. Воспоминания, приходящие во снах, Андрей ненавидит и обожает одновременно. Во снах этих он живёт, дышать может свободно, но пробуждение всегда кажется ещё более мучительным, чем прежде. Вот и сейчас Андрей поднимается с кровати медленно, неохотно, хмурясь раздраженно на солнечные лучи, посмевшие его разбудить, а потом, не сдержавшись, со стола хватает зеркало в серебряной узорной раме и швыряет его с криком в стену. Со звоном рассыпаются осколки, и вновь в большом старом доме воцаряется гробовая тишина. Раньше на шум прибегал напуганный обеспокоенный Костик, но за долгие столетия он привык уже к подобным выходкам, да и сам порой буянил, выпуская на свободу часть силы. Андрею только и оставалось, что радоваться тому, что не унаследовал сын Мишин дар управлять огнем, иначе бы часто им приходилось заново себе дом отстраивать. Нехотя Андрей выходит из своей комнаты. День сегодня дурной, тот самый. Хочется в самую глубокую и темную нору забиться мышью и не видеть никого и никого не слышать, но больно не ему одному, и хоть Костя не ребёнок уже давно, но, как отец, Андрей себя чувствует обязанным быть сегодня с сыном рядом. Тем более, что на день этот есть у них свой негласный, но веками закреплённый ритуал. Дверь в Костину комнату отворяется сама собой, едва Андрей успевает в неё постучать. И сразу с порога в глаза бросается тот факт, что Костя, в отличие от него, уже давно не спит. Привычно облаченный в свои тёмные строгие одежды, он сидит за прялкой. Мерно постукивает педаль, скрипит колесо, и тонкие Костины пальцы вьют проворно чёрную нить, но не из шерсти или льна, а из сгустка тьмы, зависшего в воздухе рядом с его головой. — Что это будет? — спрашивает Андрей, неловко переступая с ноги на ногу. — Плащ, который тенью укроет от любого взгляда, — отвечает Костя, не отрываясь от работы. В углу большие черные пауки, каждый размером с грецкий орех, из тех самых чёрных нитей плетут искусное кружево. — Ты пойдёшь сегодня? — глупый вопрос, потому что ответ на него даже слишком предсказуем, но Андрею хочется хоть как-то разогнать гнетущее молчание. — Как и всегда, — отзывается Костя меланхолично, но замирает вскоре и, отложив нехотя работу, поднимается. На Мишу он вроде и похож, а вроде и различия между ними не меньше. И слава богу, ведь иначе бы Андрей наверняка давно бы уже потерял рассудок от боли. Не так черны Костины волосы, как и глаза светлее, и кожа у него не белизной мраморной отдаёт, а легкой смуглотой. В целом резче его черты, строже, и от того даже как-то взрослее. А вот рост высокий и стать царская в нём Мишины. И так же, как Миша, красив он красотой нечеловеческой, таинственной и дикой. Вот только красота эта мертва, как камень, потому что холоднее льда сердце у Княжича лесного. Не знает оно любви, кроме родственной. Бежит, прячется от этой любви Княжич вот уже как восемьсот лет. Долгий, страшный срок, а для самого Кости годы эти, как сон пустой пролетели вихрем. Даже терем их, пусть и по воле чар, но всё еще высится посреди леса, вдали от людей, мрачной громадой почерневшего от времени дерева. И уклад жизни, столетие за столетием, у них с отцом всё тот же. Мир людской стороной проходит мимо них, лишь изредка о себе напоминая, и ежели поначалу, в первую свою сотню лет, Костя к людям тянулся, то теперь и вовсе бы знать не знал об их существовании и слыхом не слыхивал. Не любит Княжич лесной людей. Приходят они с оружием, рубят лес без меры, потехи ради убивают животных, шумят и засоряют всё вокруг, куда бы не пришли. Оттого со своих владений людей они с отцом гонят прочь, отгородившись от людского мира чащей лесной и непролазными топями. Но есть у них на двоих одна тайна, одно сокровище, что хранят и стерегут они пуще даже родного дома. Недалеко от терема их выситься посреди леса дремучего гора, в той горе пещера глубокая, а в самой пещере, на массивных золотых столбах и золотых цепях качается хрустальный гроб, в котором спит вечным сном беспробудным тот, кого нет для них дороже. Не выдержал Андрей, вскоре после ночи той страшной задумал построить гробницу, да такую, чтобы была она, как опочивальня для того, кто не жив не мёртв. Невмоготу ему было глядеть теперь на супруга возлюбленного и сон его колдовской. Всё вспоминал взгляд пустой, мёртвый, каким Миша на них с Костей смотрел. Вспоминал, как сразу после этого недовоскрешения надеялся ещё забытье чужое развеять: тряс за плечи, очнуться умолял, целовал исступленно неподвижные чужие губы, а потом… И хуже всего, что помочь — ничего не помогло, а вот совесть мучит, жжёт изнутри адским огнём. Затем и спрятал Андрей подальше с глаз долой свою страшную тайну, да только и тут прогадал. Тянет его к Мишеньке, ни дня не прожить ему спокойно, когда бы хоть на мгновение не увидел он его лица. И Костя не отстает от него, тоже повадился каждый день в пещеру бегать. Прибежит, тяжелую хрустальную крышку в сторону откинет, а потом уронит голову на грудь чужую и так и лежит, долго, иногда там же и засыпает даже. Отцу он рассказывает однажды, что как если к уху приложить раковину заморскую, то можно в ней моря пения услышать, так и ему грезится всякое, когда лежит он вот так, в мерный бой сердца материнского вслушиваясь. Видит он во сне отголоски чужих воспоминаний, слышит порой мимолетно нежный родной голос, и от видений этих ему и горько и сладко. Каждый день совершают они свой скорбный визит, но лишь единожды в году скорбь свою делят на двоих. В этот день вместе они бродят до самых сумерек по увядающему осеннему лесу, и Костя, чувствуя себя вновь ребёнком, с одинаковым восторгом слушает вновь и вновь отцовские истории об их с матушкой жизни: о том, как встретили они друг друга и полюбили; о том, какие испытания пришлось пройти отцу, чтобы суженного своего найти и из Царства Подземного вызволить; о свадьбе их с пиром великим; о тихой радости семейной жизни; о том, как его, Костиного появления на свет ждали, и как вести этой радовались. В этот день они не приходят к пещере. Сегодня о матушке и о супруге любимом говорят они, как о живом, и кажется им в эти не болью ядовитой, а тоской светлой полные часы, будто бы рядом с ними идет Миша по лесу, шурша золотом опавшей листвы, и тоже говорит с ними о чём-то. Жаль только, что всё это лишь воспоминания и самообман. Это оба они понимают прекрасно, почти трижды самого Мишу в годах обогнав. И всё же в этот день, год за годом, скорбь свою они делят на двоих, и пусть и ненадолго, но нести эту ношу становится чуточку легче. ***** Осень для Кости время особенно тоскливое. Вместе с собственным их семейным горем, будто и вся природа в эту пору попадает в плен медленного умирания. Засыпают деревья, с которыми так любит он вести беседы весной и жарким летом, улетают в тёплые края его друзья птицы, как и звери многие готовятся зимовать в своих глубоких тёмных норах. Особой тоской сердце его наполняется, когда слышит он высоко в небе печальные, душу рвущие крики лебедей. Этих величественных, гордых и мудрых птиц любит Княжич особо. И хотя есть ещё время до дня прощания на долгие холодные месяцы, ему уже тоскливо. Ноги сами ведут его к небольшому озерцу, и не успевает он еще спуститься к воде, пробираясь сквозь заросли камыша, как его уже встречает вожак стаи. Сидя на камне у воды, поджав к груди острые коленки и обхватив их руками, Княжич лесной совсем не похож сейчас на себя привычного, степенного и холодного, как сама госпожа ночь. Здесь он чувствует себя ребёнком, грустным, напуганным и всеми покинутым. — Болит, вижу, сердце твое, Княжич, — курлыкает тихо лебедушка, голову свою доверчиво уложив на его колени. — Болит, — соглашается Костя покорно. — Любовь бы могла его исцелить, — говорит она, и чувствует омега, как вспыхивает в глубине души огонек злости. — Любовь убила мою мать и почти свела с ума отца, и ты говоришь, что любовь сможет мне помочь?! — шипит он раздраженно, заставляя испуганную лебедушку отпрянуть прочь. — Прости, — смягчается он тут же. — Я не на тебя злюсь, просто… Договорить он не успевает, потому что откуда-то из-под коряг выныривает вдруг полуобнаженная девица с вплетенными в золотистые волосы водорослями и, чуть выжав подол прозрачного от воды платья, садится рядом на камень. — Верно ты мыслишь, Княжич, — бормочет она себе под нос и, задрав голову, щурится навстречу блеклым лучам заходящего солнца. — От любви одни беды! Это я тебе, как русалка говорю. Костя грустно улыбается и чуть приобнимает девицу за мокрое холодное плечо. Вот и ещё одна причина его осенней грусти. Русалки тоже зимой прячутся подо льдом глубоко на дне. Зимой ему особенно одиноко. — Иногда мне все-таки грустно от того, что я не знаю, что такое любовь, — признается вдруг Княжич неожиданно даже для себя. — Да что там знать то…? — Дарья поджимает к груди острые колени и, махнув рукой, шмыгает громко носом. — Я вот знаю, и сам видишь… — договаривать действительно нет смысла. — В такие моменты я думаю о родителях, — отзывается Костя, хмурясь. — Я бы, наверное, не хотел так любить. Слишком это страшно. Я гляжу на отца, и восемь столетий минуло, а боль его ни на каплю меньше не стала. Тяжко это! — Тяжко! — соглашается русалка и вспоминает невольно своего красавца барина с щегольскими усами и буйными кудрями. То, как клялся он ей в любви, и как бросил её подло, простую деревенскую девушку, добившись своего. А она вот… Оба вздыхают тяжело в унисон и, сидя молча рядом, остаются дожидаться заката. ***** Ночи, и уж тем более темноты Княжич не боится. Да и чего ему, нечисти древней и могучей, в самом деле боятся в своем лесу? Поэтому домой он не спешит. Бродит среди укрытых серым покрывалом поздних сумерек увядающих деревьев и думает о своем. Глубоки и безрадостны его думы, и оттого не сразу замечает он, что будто бы даже в самом воздухе что-то изменилось. Вплелся в него чужой запах, под чужими ногами шуршит опавшая листва, и глаза чужие глядят на него со смесью удивления и страха. А вот взгляд чужой Княжич на себе ощущает уже отчётливо. В ответ глядит и видит: стоит неподалёку от него молодой альфа, одет чудно, рот разинул нелепо в недоумении, так, что видно щербинку у него меж зубов, и так он на отца похож лицом, что даже и сам Костя теряется как-то в первые мгновения. А потом парень вдруг начинает пятиться от него прочь, явно испуганный. Бормочет что-то неразборчиво под нос, а вскоре и вовсе деру даёт, да ещё и в самый раз в сторону болот. — Вернись! — сам не зная, почему, зовёт Княжич незнакомца. — Впереди топи! Ты погибнешь! Но незнакомец его не слышит. Боится. Не в первый раз, впрочем, Костя дело с этим имеет. Сам страх наводил множество раз на незваных гостей. Если парень этот знает, кто он, то немудрено, что испугался, когда такая молва недобрая идёт в округе о хозяевах леса. Но правда она в том, что нет и не было никогда у Кости намерения за просто так душу чью-то губить. Сам ведь вырос среди людей, да и горю о жизни чьей-то потерянной он цену знает. Наверняка ведь есть у бестолкового этого родители, а может и любимая или любимый, кто слезы по нему будет лить, ежели он погибнет. Потому и зовет Княжич незнакомца, пытаясь от беды отвести. Да все же чему быть, того не миновать. Скоро уже разверзается жадная болотная хлябь под чужими ногами и, барахтаясь в смердящей ледяной воде, несчастный парень, не задумываясь уже ни о чем, кроме спасения своей жизни, хватается крепко за кем-то протянутую руку. И каково же его удивление, когда на берегу, придя в себя, он видит рядом того, от кого и спасался бегством.