Медвежья невеста

Норвегия, усадьба Бьоркелунд, около 1040 г. - Дети, эй, дети! Идите-ка сюда!       Пятеро детей от трех до семи лет играли во дворе большой крепкой усадьбы. Старшая девочка плела венок из маргариток, двое мальчиков дрались на палках, а еще двое – близнецы, самые младшие, играли в ладушки и смеялись. Из всех только девочка с венком оглянулась на зов матери и, отбросив с лица растрепавшиеся золотистые волосы, подошла к ней. - Суннива, ты полила полотно? - Да, матушка. - Хорошо. Дедушка хочет обедать, но мне недосуг – Сильва вот-вот отелится. Подай ему обед и побудь с ним, если он того захочет. - Хорошо, матушка – Алис Арнедоттир потрепала старшую дочь по щеке и быстрым шагом ушла в сторону коровника, где ревела во весь голос молодая телка – это был ее первый отел, и хозяйка волновалась. Суннива послушно пошла в дом. Там сняла с крюка маленький котелок, перелила в него рыбную похлебку из большого и повесила над огнем. Пока похлебка грелась, она нарезала хлеб и мясо, нацедила пива из глиняного жбана в роговую кружку и поставила все это перед стариком, сидевшим за столом поближе к очагу. - Дедушка, обед. - А, еда! Вот и хорошо, дитя. Побудь со мной.       Он взялся за ложку, а Суннива уселась напротив и стала смотреть, как он ест. Арне Бард был уже порядочно стар – ему было за шестьдесят лет, хотя сам он порой путался, называя то меньший, то больший возраст. В молодости Арне вдоволь постранствовал везде, где только мог, бывал и в землях саксов, и в диких неизведанных краях Гардарики, и даже в самом Миклагарде, где, как говорят, пел перед базилевсом и получил от него за это золотой перстень с рубином, который носил на груди на шнурке вместе с амулетами.       Когда-то Арне считался грозой всех жен и девиц Норвегии, множество раз бывал и бит, и изгнан, но всегда возвращался, точно кошка, и его в конце концов прощали, потому что не было на земле другого человека, кто мог так же мастерски слагать висы, как он. Говорят, ярлы и конунги срывали с рук золотые браслеты и сулили ему боевых коней, жирный скот и землю, лишь бы Арне восславил их деяния, но он никогда не соглашался, и пел лишь о том, к чему у него самого лежала душа, играя себе на лире.       И даже теперь, когда вся Норвегия постепенно обратилась в истинную веру, он продолжал оставаться старым язычником, и на все увещевания приходского священника и упреки своего зятя Магнуса – пылкого христианина – отвечал, что для него все веры едины, и он не видит разницы между Иисусом Христом и Тором, но за добрый веселый нрав никто не мог сердиться на Арне подолгу. Он был желанным гостем на любом празднике, не важно, были то крестины, Иванов день или же Йоль, тайно или явно празднуемый многими до сих пор, и все от мала до велика сходились послушать его игру и пение. А еще не было Арне равного в страшных сказках про троллей и хюльдр, про колдунов и великанов, про неверную жену конюха, или безумца-пастуха, который воевал с ветром. Его историями люди заслушивались до глубокой ночи, а затем щедро одаряли, и отчасти благодаря этому жизнь его дочери с мужем и детьми была так благополучна.       Арне женился уже в зрелых летах, давно разменяв тридцатую зиму, в то время, как многие из его друзей уже сажали сыновей за весла, а жену привез из путешествия на юг. Она была странной, говорила на своем языке, одевалась в мужскую одежду, всех дичилась и, говорят, умела заговаривать бородавки и варить травяные отвары. Но постепенно к Агате – так ее звали – все привыкли, тем более, что муж в ней души не чаял. Она родила ему дочь Алис, а затем у них много лет не было детей, пока она снова не понесла и не родила сына, при родах которого и скончалась. Ныне сын Арне Сорен жил на землях данов в Британии в большом городе Эофервике, и зарабатывал на жизнь торговлей. Была у него в юности еще одна дочь от ирландской монахини, с которой Арне жил как с женой долгие годы, пока его снова не потянуло странствовать. Своей старшей дочери он оставил много золота, и она с матерью жила хорошо, пока не выросла и не вышла замуж за местного мужчину. Более о них ничего не известно.       Дедушка доел похлебку, вытер рот куском хлеба, отхлебнул эля и сыто рыгнул. Суннива засмеялась, а он погрозил ей пальцем: - Вот посмотришь, каково тебе будет в мои годы, живот ныне набивается медленнее и тяжелее. Что ж, раз я теперь сыт и доволен, не хочешь ли послушать еще одну от моих историй, пока твоих отца и матери нет рядом? - Да! Да! – Суннива вскочила с лавки и начала танцевать от радости– А остальных я могу позвать? - Можешь, да только это история не для детей, во всяком случае, не для малышей. Они только напугаются, и ничего не поймут. - Хорошо, тогда могу я позвать Кристин и Свейна с Олавом? - Зови, конечно, только беги быстро.       Суннива вприпрыжку убежала, а Арне медленно поднялся с лавки, еще раз рыгнув, и отошел к одному из сундуков у стены, в которых лежал его скарб. Там на мехах лежала его лира с позолоченными ветвями и со струнами из оленьих жил, каждую из которых он сам натягивал и настраивал, чтобы они звучали так же красиво, как соловей майской ночью. Давненько он ее не брал в руки – а что, если пальцы не слушаются?       К тому времени, как Суннива вернулась вместе со своей лучшей подругой-однолеткой Кристин и двумя ее братьями старше и младше, он уже сидел на лавке у стены рядом с масляной лампой и тихо перебирал руками струны лиры. Давно, очень давно он сложил эту сагу, и много лет она жила в его сердце, никому не известная, как золотой слиток, закопанный под полом дома. Но теперь настало время открыть ее миру, потому что он чувствовал, как время его жизни утекает, и уже скоро норна острым ножом перережет его нить. - Ну что, готовы? Тогда слушайте внимательно...