Смотри в круги на воде, Что прошло уже не вернешь. Больно, когда уходят те, Кто так дорог, кого так ждешь. Сравняйся дыханьем с рекой, Она тебя научит петь. Ты видишь, на нас с тобой Накинуло небо сеть.
© Лариса Фомина-Иохельсон
Ноябрь, 2001 год Гермиона с глухим, чуть дрожащим выдохом откинулась на спинку старой, давно выгоревшей на солнце деревянной скамейки. Сквер на заднем дворе Министерства магии, скрытый от магглов, случайно забредших в пустой, заброшенный квартал, со всех сторон продувался холодным ноябрьским ветром, который перегонял осыпавшуюся листву по мокрым от утреннего дождя дорожкам. Мисс Грейнджер устало зажмурила глаза, пытаясь отогнать непрошенные, но бесконечно буравящие голову мысли. «Я не должна была так поступать с ними... Я не должна была... Не должна...» Война в магической Британии закончилась три с половиной года назад. Но далеко не все смогли перешагнуть через это и двигаться дальше: ужас и паранойя до сих пор преследовали какую-то часть населения, особенно ту, что застала и Первую Магическую. Однако, справедливости ради, новый министр магии Кингсли Шеклболт, как только вступил в должность – тогда еще исполняющего обязанности, незамедлительно отдал распоряжение об основании кабинета психологической помощи для тех, кто не справлялся с последствиями и потерями. Не все волшебники приняли это с восторгом, проведя очевидную аналогию с маггловскими приемами, но спустя несколько месяцев даже некоторые уязвленные сдались под натиском своих же воспоминаний и решились на предложенную им помощь. Гермиона Грейнджер настояла на терапии для всех участников Армии Дамблдора, однако сама от посещений специалиста отказалась. Определенно, война для неё не закончилась в мае – сменились декорации, сменились причины борьбы и главный злодей: теперь ей предстояла борьба со своими личными, внутренними демонами. Уже седьмого мая, спустя несколько дней после окончания Второй Магической, Гермиона, чуть оправившись от несерьезных травм, полученных в сражении, решила не откладывать с поиском и возвращением своих родителей. Весь девяносто восьмой год она отчаянно вбивала себе мысль о том, что решение стереть им память было единственно верным, однако поиск крестражей и попытки выжить, когда ты нежелательное лицо в магической Британии, отнимали все силы – и моральные, и физические. Так, времени на сожаления и рефлексию совсем не оставалось. Теперь же, когда смерть не преследовала по пятам, на нее волной накатывали чувства стыда, жалости и отчаяния. Кингсли – хвала его связям по всему миру – помог найти подтверждение, что мистер и миссис Грейнджер проживают в южной Австралии – в Аделаиде – под фамилией Уилкинс. Однако точный их адрес Шеклболт назвать отказался, опасаясь импульсивности Гермионы, – так он надеялся предотвратить её появление в Австралии и избежать возможных последствий. Наметив мало-мальский план, она решила, что безопаснее и эффективнее будет найти более опытного и сильного волшебника, который поможет ей снять с родителей Обливиэйт. Однако при первой же встрече Минерва Макгонагалл разбила её надежды, рассказав о тонкостях этого заклятия: снять его может только тот, кто его накладывал. Но большим ударом для неё стал тот факт, когда при детальном рассмотрении всех нюансов ее случая и директор, и стиратели из Министерства безоговорочно подтвердили, что это был не просто Обливиэйт, призванный стереть часть памяти, а более тонкий и сложный процесс – ее модификация. Гермиона изменила их личность на глубинных уровнях: новые имена, цели, воспоминания и полное отсутствие в них детей. Кингсли связывался с несколькими довольно могущественными волшебниками, с коими ему приходилось не раз работать и в ком он был уверен, однако каждый из них лишь сочувственно пожимал плечами и проговаривал угрюмое «Ничем не могу помочь». Последним в его списке был маг из Соединенных Штатов, практиковавший ментальную магию почти два десятка лет, от которого вот уже три недели не было ответа. Макгонагалл, изначально готовая помочь, кажется, теперь сдалась и приняла факт своей неспособности что-то изменить. Она лишь скорбно сетовала, что «будь жив Дамблдор, он-то смог бы избавить Грейнджеров от этой напасти». Поэтому забота о своих потребностях и психологической стабильности отошла для ведьмы на задний план – сейчас ее волновали совсем другие вещи. – Да услышь же меня, Гермиона! – закатывая глаза, чеканила Джинни Уизли. – Тебе нужно это не меньше, чем кому-то из нас. Ты убедила всех пойти к мозгоправу, а сама только замыкаешься в себе и не позволяешь тебе помочь. – Я знаю, Джинни, знаю. Я пойду к психологу, как только разберусь с более важными проблемами. Обещаю. – Ты повторяешь одно и то же не первый год! – Услышь и ты меня! – повысила голос Грейнджер. – Я пойду. Но не сейчас. Пока еще есть шанс что-то исправить, я должна найти способ вернуть свою семью, – уже тише и спокойнее проговорила она, – я справляюсь. – Гермиона... – Джинни, пожалуйста... Я должна. – Помни хотя бы, что у тебя есть я. Все мы. И мы готовы помочь тебе. Хорошо? – Джинни взяла Гермиону за руку и положила ее ладонь на свою щеку, прижимая и осторожно поглаживая. – Хорошо... – Гермиона натянуто улыбнулась и обняла подругу. Друзья действительно старались ей помочь, поддерживали, просто молча были рядом, когда было особенно плохо. Гарри сразу после войны предложил Гермионе пожить на Гриммо, пока она не разберется со всем. Джинни всякий раз напоминала подруге, что нужно поесть, хотя бы немного поспать, и никогда не давила на нее своими советами или компанией. Гермиона понимала, как Джиневре самой трудно, она оплакивала брата, но дарила заботу другим. Как-то Гарри ей рассказал, что Джинни так легче всё пережить и не стоит её ограничивать, если хочешь ей помочь – просто не отвергай эти попытки. И Джинни всегда оказывалась рядом, когда была нужна подруге. А Грейнджер действительно не прогоняла и старалась поддерживать разговоры, отвлекая ту от собственной беды. Конечно, до того момента, пока не наступил сентябрь и Джинни не вернулась в школу на седьмой курс. А после выпускного Уизли с прежней, если не большей, заботой взялась за Гермиону по-новой. Казалось, все вокруг понимали, как тяжело может быть Грейнджер. Все, кроме Рона. Гермиона старалась понять и его: он потерял брата, ему тоже нужна была поддержка. И она старалась дать ему это – где-то приободряла, где-то выслушивала, утирала его слезы, пока он обессиленный плакал во сне от своих кошмаров. Но с каждым днем его требовательность только росла – это было не принятие поддержки, это была убежденность в том, что он по праву должен был её получать. Однако у парня не возникало мысли, что в помощи нуждается не он один. – Ты меня не понимаешь, Миона! – срывался Рональд. – Прошу, не называй меня так, – спокойно отозвалась Грейнджер. – Да тебя только это и волнует! Не называй меня так, эдак, – передразнивая, выплевывал он, – а ты что-то, кроме себя, замечаешь вокруг? – Остановись... – Остановиться? Я в чем-то не прав? Ты эгоистка, Грейнджер! Мой брат мертв! Мама замкнулась в себе! Джордж в депрессии! Я не могу спать. Я не чувствую ни-че-го, – кричал парень. – Рон... – она сделала шаг к нему. – Нет, ты выслушаешь меня! – прорычал он, снова отдаляясь и тыча в нее указательным пальцем. – Мне надоело носиться с тобой, как с немощной! Вечно твое недовольное лицо! Ты вроде и здесь, но тебя нет! Ты не думаешь ни о ком, кроме себя! И меня это чертовски бесит, Миона! – Я не буду оправдываться перед тобой, если ты не видишь очевидных причин. – Причин? Какие у тебя могут быть причины? Живая! Героиня! Эти гребаные письма твоих поклонников бесконечно покрывают наше крыльцо! – Хватит! – прикрикнула Гермиона. – Приди в себя, Рональд! Ты не один потерял близких! – Твои родители живы! – заскрипел зубами он. – Да, живы, но пустоту внутри меня это не заполняет. Я. Их. Потеряла, – чеканила девушка. – Потеряла, как же... – фыркнул Рон. – Что ты вообще знаешь о потерях, а, героиня? Все трясутся над тобой, а в себя прийти ты советуешь мне. Очнись уже и живи, как жила, дура! – прокричал парень и на последних словах сам осекся. – Что ж... Я поняла тебя, Рональд. – Стой, извини, я не то хотел... – А что ты хотел сказать, м? – перебила его Гермиона. – Я не хотел называть тебя дурой, это не так. – То есть всё остальное – нормально, ясно, – она отошла к камину в Норе и зачерпнула в руку летучий порох. Рон просто стоял и молчал, не оборачиваясь и никак не реагируя на её действия. – Знаешь, я правда пыталась. Пыталась весь этот отвратительный год. Но это всё. Ничего бы и не получилось, если честно. Я думаю, не будь мы на грани смерти в прошлом мае, ничего бы и не случилось между нами. Ты мой близкий человек и всегда им будешь. Но большего я дать не могу, извини. Если ты согласен остаться моим другом, свяжись со мной, когда придешь в себя, – она шагнула в камин и, не давая ему опомниться, исчезла в зеленом облаке. Гермиона немного скатилась на скамейке, отдаленно почувствовав, как позвоночник ударяется о бруски, вызывая в теле мелкую дрожь. Она откинула голову на спинку и открыла глаза, щурясь от резкого света. Небо над Лондоном привычно заволакивали хмурые тучи, готовые к новому раунду буйства природы. «Я не должна была...» Из мрачных дум её вывел из ниоткуда появившийся перед ней Патронус. Рысь, проскользнув под ногами, прыгнула на подлокотник скамьи и воспроизвела голос Кингсли: – Гермиона, я в кабинете, у меня есть двадцать минут, поспеши. Она поднялась и вытащила из кармана потрепанное круглое зеркальце с деревянной ручкой, которое можно было отыскать на дне бабушкиного сундука. – Portus! – портключ, заготовленный для неё Кингсли в конце прошлого года на любую желаемую точку, засветился и увлек ее, оставляя сквер без единого посетителя.***
– Спасибо, что пришла, Гермиона, рад тебя видеть, – улыбнулся Кингсли, рукой указывая на стул напротив. – Привет, Кингсли, – пошатываясь после перемещения, Гермиона заняла предложенное ей место, – есть новости? – Хочешь чаю? Аппарация так и не покорилась? – Нет, спасибо. В последнюю попытку меня чуть не расщепило, а голова взрывается так, что я об аппарации даже думать не хочу. Я не понимаю, почему теперь так реагирую на нее – раньше никаких проблем не было. – С портом все еще легче? – Кингсли, прости, но мне очень хочется узнать подробности... – Да, конечно, – Шеклболт сцепил руки в замок и опустил голову, тяжело вздохнув. – Понятно... – Гермиона закусила губу и нервно покрутила кольцо на указательном пальце. – Послушай, – наконец заговорил мужчина, – я понимаю, как это важно для тебя, и правда хочу помочь. Я действительно полагался на Огастуса, он очень силен в ментальной магии, и я надеялся, что он может быть полезен. Сова прилетела утром. Он не дает гарантий, что это вообще возможно. – Что значит «не дает гарантий»? Ты же не хочешь сказать, что этот Обливиэйт необратим? Кингсли устало сжал переносицу и откинулся в кресле. Гермиона выжидающе бегала по его лицу в поисках ответа и, кажется, затаила дыхание. «Нет, пожалуйста, скажи, что я не так поняла». – Боюсь, что это может быть правдой. – Нет, Кингсли! – Грейнджер вскочила с места и начала мерить шагами кабинет министра. – Это ведь обычный Обливиэйт! Его же можно снять! – Это не обычный Обливиэйт. И кому, как не тебе, знать это. Сядь. Гермиона послушно вернулась в кресло и с силой потерла виски круговыми движениями. – Я знаю... – прошептала она. – Я знаю, что сделала. Но должен же быть выход, – её глаза предательски налились слезами, и девушка задрала голову вверх, стараясь избежать рыданий перед министром. – Я понимаю тебя. И именно поэтому я не говорю тебе, что прекращаю попытки что-то разузнать. Я обещал тебе помочь три года назад и от слов не отказываюсь. Но ты должна понимать, что ни один сильный волшебник не откликнулся. Я не хочу тебя обнадежить и всё испортить. – Я ценю это... Просто у меня руки опускаются. Сил не осталось. Я так жалею, что сделала это с ними... – И они, скорее всего, были бы уже мертвы, – прервал ее министр. – Да, но всё могло случиться иначе. – Ты в Хогвартс точно к Макгонагалл ходишь или к Трелони забегаешь на чай? – улыбнулся Шеклболт. – В тот день, когда я поверю Трелони, пусти в меня Авадой, умоляю, – грустно усмехнулась Грейнджер. – Я послал Огастусу новую сову, попросил его покопаться в архивах. Может, в Штатах есть что-то о таких случаях. – Надеюсь на это, у нас я перерыла уже библиотеки и в Министерстве, и в школе. – Еще отправил запрос Невыразимцам, может, они что-то знают. Но на них надежды мало, скорее эти тихушники снова поднимут твоё дело и попытаются засадить в Азкабан. Готов поспорить, им не нравится, как ты легко отделалась. – Ограничение магии на год не так и просто мне далось, знаешь ли, – улыбнулась Гермиона. – Ты знаешь, что это ничто по сравнению с реальным наказанием за такие дела с магглами. – Знаю, Кингсли, если бы не ты... – Перестань, молю. Кстати, ты так и обитаешь у Поттера? – Нет, уже нет. Пару месяцев назад купила небольшой домик в Бексли. – Почему именно там? – удивился Шеклболт. – Не знаю, – пожала плечами Гермиона, – там тихо, спокойно, рядом Темза, парки. – Я рад за тебя. Что будешь делать дальше? – поинтересовался Кингсли. – Сегодня в Хогвартс. Профессор Флитвик вернулся, хочу поговорить с ним. – Надеюсь, он в порядке? – Профессор Макгонагалл сказала, что угроз его здоровью больше нет, сердце подлечили, и он возвращается к преподаванию. – Крепкий наш профессор, хотя с виду не скажешь, – прыснул Кингсли. – Не думал, что он восстановится после войны. Гермиона коротко кивнула, улыбнувшись министру, и встала, одергивая свитер и поправляя полы своего песочного цвета пальто. – Будь осторожна, Гермиона, – Шеклболт поднялся и направился к двери, у которой уже стояла девушка. – О чём ты? – сдвинув брови, спросила она. – Я беспокоюсь за тебя. Ты себя изводишь. – Мерлин, Кингсли, только не ты... – Что не я? – Не нужно читать нотаций. Мне хватает Гарри и Джинни. Я в порядке. – Ладно. Как будут новости, я отправлю Патронус, – он сжал плечо Грейнджер и тепло улыбнулся ей, другой рукой открывая перед ней дверь, – передавай мое почтение профессорам. – Спасибо, Кингсли. До встречи! – она попыталась вернуть ему такую же улыбку, но вышло скорее печально, нежели ободряюще.