В руке зажат нож, я резко вскакиваю, игнорирую вспыхнувшую темноту перед глазами, не до неё, когда на кону собственная жизнь. Знаю, что надо делать, команды не нужны, действия отточены до идеала тренировками. Останавливаюсь, потому что напарываюсь на врага. Сука! Крепкий оказался, скрежет зубов от незавидного положения, ещё врасплох застал, чудом проснулся, не понимаю, почему. Где охрана? Прирезать успел? За лезвие держит, не пускает, и кажется, ему легко, сколько бы сил не прикладывал, мышцы воют от нахлынувшей тяжести. Тело взвывает от нагрузки, ничего не случается, а я всё давлю и давлю на рукоять, хриплю, кровь непрерывно стучит в висках.
— Глаза разуй, пьянь. Кому говорю? — слишком громко, как шум в пылу сражения, посмеивается Ушяр, я же прикладываю усилия и кое-как поглядываю на напавшего. Им оказывается мой первый помощник, хватка мгновенно ослабевает, из руки разом все силы выкачали, и опускаю нож.
— Какого хера ты додумался так меня будить? — хриплым голосом спрашиваю без расчёта на ответ, сажусь, и вмиг тело ломает, голова разрывается. — Мнха! Чего припёрся?
— Задницу твою поднять, неженка, — фыркает с усмешкой он, беря со стола кружку, чтобы подать её мне, садится напротив. Пиво? Не верю своим глазам, где, откуда этот прохвост умудрился достать его? Неважно, по крайней мере, сейчас, жадные глотки приносят покой в тело, всё оказывается не так плохо. — Девка, кто тебя на трон такую посадит, даже пить не умеешь.
Жёлтый взгляд клеймом прожигает голую грудь, одеяло спало к бёдрам, открыв вид на свежие и не очень раны, сейчас внутренне передёргивает. Молчит. Гляжу на него в ответ, смутно догадываюсь, что помощник не ложился, какой уже по счёту день — не скажу, не припомню, а всё бодрится, веселится. С пяток лет знакомы, а всё понять не могу, что за безумные пляски в его голове творятся, и предположить тоже не в состоянии. Страшно подпускать Ушяра, кажется, словно корни пустил во мне без ведома, подозрительно незаметно обвил позвоночник, сформировал меня, заменил опору. Рядом ошивается псом, раньше думал, что осталась привычка раба — углядел нового хозяина, однако засомневался в правильности с годами. Возможно, зря другом считаю, зря доверяю, зря открываюсь, зря нагружаю страхами да тревогами, сам-то со мной терзаниями не делится.
Он больше на девку похож, хоть так в постель укладывай: всё равно тощий, сейчас уже лучше выглядит, тяжёлой работой никогда не занимался, лицо миленькое, гладкое, не наши заросшие морды в шрамах вояк, волосы не стриг давно, да и изначально ниже лопаток спадали. Тот ещё обманщик, уверен, что чуть-чуть, и завалил меня, прирезал, силёнок хватило — в принципе, всегда убить может, тихо тенью из-за спины подкрасться и пырнуть, наплетёт остальным про налётчиков, да так правдоподобно: язык подвешен. Хвала Лацкуту, что на нашей стороне воюет, что сдружились: умный, хитрый, безжалостный противник — смерти подобен. Не думаю, что справлюсь с Ушяром один на один в бою, хрен разберёшь, что в голове творится, не говорит же о себе много.
— Где взял? — киваю на пиво.
— Не скажу, а то повадишься туда ходить, и я буду не нужен.
Вижу перед собой не знакомого изворотливого мужчину, воина, а раба с глазами щенка, боящегося потерять благосклонность хозяина. Становится не по себе от взгляда, отвожу и прячусь. Не пытается отвлечь, переубедить, хоть как-то поправить неловкую пропасть из тишины, разверзающуюся сильнее с каждой минутой. Может, хочет обняться, прижаться, однако, не решается, даже сейчас, когда одни, для всего мира мы будущий король и первый помощник. Не друзья. Не любовники. Не хер пойми кто.
— Когда спать по ночам будешь? Чем ты вообще занят? — мне правда интересно.
— По борделям хожу, много пью, веселюсь, — Ушяр говорит с довольной мордой, а я ни единому слову не верю.
— Хорошо, ложись. Не смотри на меня так, — говорю приказным тоном, Ушяр же всё воспринял шуткой. — Я жду. Какого хера ты не исполняешь приказов?
— Так ты мне приказываешь? Яйца ещё не выросли, сучий выродок!
Хер с ним, пусть разглагольствует! После пива полегчало, а вот ему стоило проспаться, доведёт себя скоро, живой и думающий нужен мне. Делает отвлечённое лицо, понимаю — на стрёме, как и всегда, собственно, почему-то остался, не торопится уходить, ждёт чего-то.
— И? Долго сидеть собрался, дел других нет? — Обращает на меня золота взор, скалится, клыки показывает.
Ушяр поднимается, бесшумно плывёт к постели, тут-то я и хватаю негодника, хитрым манёвром опрокидываю на кровать. Ха, он задыхается от возмущения, рычит, позволяя себя раздевать.
***
— А на трон ты тоже за меня сядешь? — отшучиваюсь я, когда после одной из побед сидим вдвоём вдали от праздника. Ушяр поправляет мой подарок — один из парных клинков в ножнах, зубы скалит на вопрос.
— Ох нет! Где ты видел, чтобы раб на троне сидел? Вот и я не видел. Оставлю это тебе, — лениво отмахивается он, мысли устремлены куда-то далеко.
— Что делать будешь после нашей победы? Окончательной победы, — поправляюсь, но на мой простой вопрос выдаёт до ужаса серьёзные мысли легко, как очередную безделицу. Наверное, впервые открывается предо мной, признаю, что ждал шуточек, подколов.
— Чувствую руки Ашур на горле, ненадолго меня хватит.
— Врёшь! — На крик обернулись веселящиеся сослуживцы.
— Вру.
***
Среди ночи в поту вскакиваю часто, ощущаю прожигающие глаза чудища, тёмные губы твердят успокоиться, целуют множество раз всего меня, опаляют лоб, щёки, нос, подбородок, задерживаются на губах. До одури становится хорошо. Ныряю с головой в липкий омут ласки, щедро дарованной мне заботы, раны яростно напоминают о себе жаром, оглушающими вспышками, их накрывают холодные от северных зимних ветров руки. Забываюсь, ведь забирает проблемы на себя. Макушка удобно устраивается на затягивающихся рубцах вырезанного господского герба, переворачиваюсь, чтобы чувствовать кожей кожу. В ушах грохочет чужое, уверен, огромное сердце, хотя Ушяр, зная, что как называется, упорно продолжает называть душой, часть спокойствия перетекает ко мне. Дышать становится легче, но тело ноет от боли. В тот самый миг меня будто окатили ледяной водой, осознал, как на деле нуждаюсь в ком-то способным защитить, избавить от проблем.
— Ведёшь себя странно, — выдаю шёпотом я, так и не отлипая от груди, потому что никак… Вру, потому что не хочу. Ужас от ночного видения затерялся в тёмных пучинах, даже не могу вспомнить, из-за чего всё случилось, значит, не важно.
— Как?
Ушяру часто очень смешно от моих серьёзных слов, вот и сейчас посмеивается в темноту дома, где устроили ночлег, угли перестали тлеть. На плечо натягивают мягкую, тёплую шкуру, кутаюсь плотнее, пусть и не озяб. Носом тяну воздух, пахнет нашим удовольствием, сладким от секса по́том и горьким моим от кошмара. Вцепился, как глупый мальчишка, рук не разжать, тошно от каждого несказанного им слова, знаю, что не нужны они — глупости, пустая шелуха, однако только для него. Я — бескрайнее живое море, потерянное в пространстве. Первый помощник — корки льда, сковывающие меня.
— Ты как баба… Мать. Блядство, мы трахались с тобой перед сном! Так не должно быть! — Проклятые руки продолжают сжимать бока.
— Я же не прекращу успокаивать тебя, чтобы ты не говорил. Позволь мне помогать. Не предстало такой милой девице ночами орать, вот будешь властвовать, что подданные о тебе говорить будут?
— Проболтаешься — прирежу, понял? — тяжело вздыхаю, отказать оказалось труднее, словно язык окаменел.
— Грудь сильно не слюнявь, не я здесь девка! — Извечные подколы зажигают в душе огонь. Каждый раз спрашиваю себя: почему с ним так легко и хорошо?
— Мы же до сих пор друзья?
— А кем нам ещё быть?
Вопрос не успокоил тоном, разомлевшая на плече голова отказывалась подбирать варианты ответов. Оба промолчали.
