Каждый шрам возведёт меня на трон

      Схватил за тощие, ребристые бока, спрятанные под скромной одёжкой, опрокинул Ушяра на кровать и на себя, придавил меня, вжал всем весом лишь на миг, на наглом лице едва уловимое замешательство. Резким броском, пока он не успел оклематься, мы меняем положение, теперь я сверху. Какой развратник и подлец, валялся, не брыкаясь, дерзко, с вызовом улыбался, будто только и ждал, когда обращу слова в действия, не хочу видеть ликование, поэтому придвигаюсь вплотную. Царапающий из-за обветренных губ поцелуй вышел, я потонул во вкусе ядрёных трав, значит, настойки пил, вечно крепкое глушил, чего никогда не понимал. Любовник порывался вести, игрался с языком, покусывал не сильно, наоборот, возбуждающе-приятно, руками гуляя по спине, груди, зарываясь в короткие волосы, иногда томно постанывал, а я позволял, не сопротивлялся, не собирался возвращать власть. «Замечательный из меня король выйдет», — вслух усмехнулся на проскочившую в голове мысль, а на меня сразу же покосились похотливым взглядом, однако смолчали, потёрлись, напомнили о себе.       Раздевал его медленно, с вожделением, гладил нежно загрубевшими ладонями, мы настолько близки, что знал, где и как стоит трогать, чтобы он захлёбывался от удовольствия, превращался в блядливую шлюху. Помощник привычно набросил на себя накидку, благодарен, что так редко носил рубашки, и не надо возиться с завязками, вытряхивать из одёжек, высвобождать каждую из шести рук. Он не старался прикрыться, наоборот, бёдрами вверх подался, ногами обняв, на меня облокотился, порой поражаюсь той заключённой в нём гибкости, сравнимой с молодой веточкой, а такой большой с виду. Стянул штаны, зацепились, правда, за вставший член. Наклонился к лицу для поцелуя, любовник жался ко мне, тёрся ненасытным зверем во время гона. Откуда в нём столько сил и бодрости, не спит же хер пойми сколько? Клыками вцепился в плечо до болезненного стона, одновременно с этим Ушяр провёл рукой по нашим соединённым из-за близости членам. Чувствовал, как огромное сердце под ладонью билось в агонии от возбуждения, как глубоко дышал, как буквально растекался расплавленным маслом в объятьях.       Знал, что не выносит, когда трогают грудь, особенно левую сторону, где чётко виднелись линии герба семьи, владеющей рабом, более поздние шрамы и то подзатянулись, не шибко выделялись, в отличие от этого. Любил медленно-щекотно проводить пальцами по животу к паху, Ушяр каждый раз сжимался, как от боли, переставал дышать, а я задевал оставленный лезвием росчерк, от которого только вмятинка осталась — хорошо лечили, накрыл его ладонь своей. Быстрый взгляд в глаза, те так и лучились от счастья, обволакивали тягучим мягким золотом. Спустя годы буду вспоминать то выражение умиротворения, безграничного доверия, сдавливающее грудь чудовищными цепями — их не разорвать. Из-за возможно мнимой покорности кажется, будто приручил дикого зверя, стонущего заливисто и громко от нетерпеливого толчка в ласкающие руки, совершенно не заботясь, что нас могут услышать, увидеть. И тут уже мне сорвало лживые преграды, повалился на худое тело, попытался утолить мучительную жажду его губами — ухмылялся негодник.       Хрипло стонал, оставлял на спине алеющие росчерки, когда я целовал шею, он прижимался отчаяннее, будто боясь моего исчезновения. Хитрец подставлял всё новые и новые участки себя под губы, оставлял лёгкую солёность на языке, как глупец, увяз в ставшем привычно-родным вкусе, запахе, ощущениях близости именно с ним. Вертел мной, как хотел, а я постоянно поддавался, путаясь в прочных сетях обаяния и уловок. Вдавил сильнее тело в постель, Ушяр изогнулся мне навстречу, не отлипая ни на миг, вновь перехватил поводья власти, размазывал выступившую от возбуждения каплю по головке. О-о, его шлюшьи умелые руки! Почему каждый раз я готов отдать всё, что у меня имелось, за ночь ласк с тем, кто при всех притворялся первым помощником? И знал же, наслаждался, игрался с живыми игрушками, ломал дарованным удовольствием, вёл себя господином. Однако не хотел поддаваться на заученные, но такие искусные, рабочие увёртки, выпутался из капкана, мазнул несколько раз рёбра да живот губами.       Я стоял перед ним на коленях. Я брал его члены в рот, не скажу, что не хотел, в этом случае любой мог бы обвинить меня во лжи. Я слышал, видел, как ему хорошо от языка на лоснящейся, блестящей в утреннем свете влажной головке. Он млел от плавных движений рукой вверх-вниз, дышал глубоко невыносимо пропитанным страстью воздухом. Не понимал: кто из нас всё-таки король? Стоило любовнику покровительственно провести ладонью по щеке или надавить на затылок, так я сразу готов прижаться щенком, исполнить любой приказ. Почему каждый раз в постели ощущал стягивающие волю оковы? Член выскользнул изо рта, шлёпнул по щеке. Какой всё же прекрасный вид: Ушяр, приближаясь к завершению, дрожал, подавался бёдрами вперёд, задыхаясь, шептал приказы взять глубже, однако я противлюсь.       — Лиджи, вернись, — категоричным тоном требовал. — Я почти закончил.       — Потерпишь, — в тон ответил до закатанных недовольством глаз.       Рывком отодвинул гиганта от края кровати, а тот потянулся за поцелуем, закинул верхние руки, обняв за шею. Провёл между ягодиц, после прошлого раза можно не готовить, или чуть-чуть стоит? И сейчас тоже Ушяр взял на себя ответственность, быть может, увидев сомнения на моём лице: отодвинулся дальше, призывно раздвинул ноги, облизывал пальцы, обвивал длинным языком. От его действий, вида разврата, что он вытворял, я хотел овладеть только больше, взять тут же, отодрать до животных воплей, роль шлюхи ему прям к лицу. Любовник одновременно ублажал нас обоих: себя сзади, намеренно показательно постанывал, потому что знал, как мне нравилось, как до жути возбуждало; а меня спереди попеременно губами и руками. Таял от удовольствия, почти потерялся в забытье.       Хитрый змей, я же попался, усыпил бдительность, подчинил волю! Вновь! Но ничего, больше ему не удастся манипулировать, клянусь. Прекратил столь приятные ласки, притянул ближе к себе за лодыжки, ещё и возмущён наглец, не нравится ответ на вопиющее поведение. Он двигался навстречу, сам на член старался насадиться, получилось скоро медленным, плавным движением, окутывающим жаром, живой теплотой. Вновь простонал с закрытыми глазами. Ушяр желал близости, объятий, прижался, вцепившись всеми руками, поглаживал плечи, щекотал невесомыми прикосновениями, от которых я тонул в океане нежности. Умирал от накатывающих волн томных ощущений, от каждого ритмичного толчка и всё вдавливал тело в простыни, по животу ударяли, тёрлись костяшки рук — ласкал в унисон со мной себя. Он прерывисто, будто забывал глотать распалённый воздух, дышал, всхлипывал на ухо, покусывая, подрагивал.       Кончил Ушяр тихо, запачкав нас семенем. Смотрел на него с ощущением превосходства, я ведь измотал его.       — Выспись хорошенько, завтра я хочу, чтобы ты не оставлял меня ни на миг.       Ушяр поелозил по скомканному вороху ткани, служившему подушкой, так и не раскрыв глаз, вероятно, это можно расценить за кивок. Закрыв дверь, оставив его одного, я понимал: нарушит и это обещание, как и те другие, которые когда-либо давал. Уже скоро увижу бодрящегося помощника, несмотря на смертельную усталость. Когда же он поймёт, что я уже не тот глупый мальчишка, с которым надо нянькаться? Я уже даже не отпрыск благородного рода, не нужно меня оберегать, трястись, как над сокровищем. Будет ли лить слёзы обо мне после кончины? Надеюсь, да, по правде сказать, ближе этого хитреца у меня никого нет, да и не было никогда… Тяжело признавать даже про себя, язык не повернётся сказать в лицо.