Другое чувство

      У Сычжуя дрожали колени или всё тело разом — он не понимал. Одной рукой поддерживая расписную чашу, полную вина, второй приходилось с силой давить на грудную клетку — сердце, по собственной воле загнанное, быстро и тяжело билось о лёгкие, заставляя давиться вдыхаемым воздухом. Его одолевало головокружение, подпитываемое тонким звоном в ушах: в лаконике было настолько тихо, что каждый всплеск воды гулко разносился по просторному помещению.              В единственной купели, установленной рядом с небольшим лабрумом, уже где-то с час расслаблялся молодой господин ныне правящего в Афинах рода Цзинь. Именно ему Вэнь Юань однажды был преподнесён в подарок, и именно ему уже десять лет он служил с верой и смирением. Правда, если все года до этого Сычжуй был чист совестью перед своим хозяином, то в последнее время всё шло отнюдь не так гладко. Этот грех он упорно отмаливал каждую ночь, и с каждым новым восходом клялся себе, что всё осталось там, под лунным светом, в остервенело выстиранных нижних одеждах и навязчивых картинках запретных снов.              А потом просыпался молодой господин, на нагое тело накидывал лишь лёгкий хитон и, бросив приказ не приносить завтрак, отправлялся рыбачить в ближайшую бухту. Вэнь Юаню только и оставалось, что стараться поспеть следом, уговаривая надеть хоть что-то из верхних одежд («потому что принцу не пристало ходить в таком виде»), и молить всех богов разом о самообладании, когда господин, уже сидя в лодке далеко от берега, сбрасывал с себя все ткани и нырял за морскими звёздами и ракушками.              К его большой трагедии и к такому же большому счастью, Цзинь Жулань никогда не был стеснён обычными человеческими недостатками. Его лик и тело действительно таили в своих чертах какое-то божественное начало, и даже знаменитые художники и мастера по скульптуре в первые минуты не могли поверить в то, что видят собственными глазами. Его называли Ганимедом, влюбляющим Богов, и Адонисом, властвующим над Богинями, и едва ли не возносили его до Пантеона тринадцатым олимпийцем.              Вэнь Юань молве народа не внимал. Он наблюдал в своём господине смертного — плоть от плоти его бесконечно величественных, таких же смертных предков, со своими пристрастиями, желаниями и пороками. Сычжуй знал Цзинь Жуланя со своих семи лет, ещё с тех пор, как мать-императрица держала его под своим надзором, и видел воочию, как на его очаровательном детском лице расцветала взрослая, разрушительная красота. В его каштановых, легко вьющихся волосах вместе с ветром проносилась свобода, а в глазах каждую ночь находила звёздную колыбель Нюкта, убаюканная внутренним светом и теплом человеческой плоти.              Жулань был человеком, но человеком необыкновенным, будто из золота сотканным где-то на Небесах, и Сычжуй питал непоколебимую веру, что достойных его людей просто не существует. Потому возненавидел себя.              Хотя сначала ему казалось это абсолютно нормальным. Он всегда был благодарен императорской семье и свято почитал молодого господина, уважая и любя его так, как и подобает рабу любить своего хозяина. Вэнь Юань нисколько не сомневался, что пожертвует своей жизнью за принца, и действительно желал служить ему до самой смерти. Императорский дворец стал тем местом, где Сычжуй обрёл дом и оставил в нём своё сердце. Его страшила мысль не угодить хозяину вовсе не из-за жестокого наказания — он с детства был привыкшим к физической боли, просто до слёз, до безумия, до смерти не хотелось быть проданным, отосланным от светлого взора тёмных глаз, увезённым за тысячи стадиев от того, с кем неразрывно связалось само явление жизни.              Слишком поздно Сычжуй стал замечать, что все светлые чувства, питаемые к его господину, стали оборачиваться в шелка плотского греха. Однажды увидев в Цзинь Жулане не хозяина, а человека, подобного себе и всем людям вокруг, Вэнь Юань не мог себя заставить смотреть на него как прежде. Если образ господина раньше был божественным светом, то сейчас он обратился миром — дышащим, существующим, близким к Сычжую настолько, что руку протяни — и дотронешься.              Его отношение менялось в том же темпе, что и менялась жизнь вокруг него. Цветы в саду Императрицы вдруг стали пахнуть выразительнее, море во время приливов шумело, закладывая уши, солнце с каждым восходом становилось ярче, а дожди, потеряв свою холодность, моросили приятной теплотой. Душа Сычжуя расцветала, как поле цветов весной, и наполнялась красками так стремительно, будто кто-то щедро поливал их свысока. Его сердце полнилось любовью. Другой, совсем не детской, более близкой и ощутимой для юного тела.              Было бы ошибкой сказать, что Вэнь Юаню это чувство не нравилось. Преображённый свежий воздух юноша вдыхал с приятным беспокойством, просыпался по утрам с ощущением необъяснимого счастья, и за лёгкими, совсем невинными мыслями, терялась вся рабочая усталость. Ему было приятно только видеть господина, а ощущать его взор на себе стало почти сродни эйфории — Сычжую казалось, что он мог даже не посещать застолья, вкушая лишь солнечный свет и тёплый медовый запах личных покоев своего хозяина. Это было наваждением, квинтэссенцией всех внезапно появившихся чувств, и Вэнь Юань падал, тонул, растворялся в ней без остатка.              Ошибкой точно было то, что он позволил себе забыться. Пребывая большую часть времени в мыслях и фантазиях, с каждой ночью все развратнее услаждающих желания, Сычжуй потерял свою путеводную звезду и смысл своей жизни. Когда Вэнь Юань, совсем перепутав созданный мечтами мир и реальность, без какого бы то ни было повода позволил себе обратиться к своему хозяину по первому имени и коснуться открытой кожи, его пальцы обожгло почти праведным огнём.              Тот взгляд, который на него обратил Цзинь Лин, одним мгновением обрушил все воздушные замки прямо на голову Вэнь Юаня. А он стоял, словно поражённый, с гулко бьющимся в пустоте сердцем, и ощущал себя бесконечно грязным, испорченным и жалким перед человеком, чьё величие приравнивало его к богам. Его ноги сразу же подкосились, и он упал на колени перед господином, пока грудь пронзало неизведанной, страшной болью.              Сычжуй не знал, сколько в душе наследного принца доброты и благочестия, но он не назначил наказание и даже не накричал, хотя имел на то не только право, но и предписание закона. В тот момент в его руках была стрела, и Вэнь Юань был готов к тому, что она совсем не метафорично пронзит его сердце, но Цзинь Жулань, возвышаясь над его маленьким, изляпанном во всех грехах телом, совсем не пытался изничтожить забывшегося раба. Наверняка счёл его недостойным своей стрелы.              С того дня Вэнь Юань каждую ночь молился, иногда стоя на тлеющих углях. Чувство, до этого украшающее мир, обернулось жестокой пыткой. За каждую мысль, допущенную опьянённым разумом, хотелось растерзать самого себя, но ещё большее презрение Сычжуй питал к собственному бессилию, к тому, что не мог ничего изменить. Он всё ещё был невозможно слаб перед взором господина и не мог не смотреть на него и не думать о нём. В каждом сне он касался его, звал его по имени и вдыхал медовый запах его кожи. В каждом сне его руки путались в каштановых волосах, а сознание плавилось от пылающего огня, что окутывал их тела. В каждом сне он шептал, что влюблён.              И просыпался с этой клятвой на устах. Ему требовалось непозволительно много времени, чтобы унять собственные слёзы — они, словно чужие, не поддавались ни одной известной технике успокоения. Даже когда Сычжуй держал лицо бесстрастным и отринутым, они могли наполнить глаза и вытечь солёными дорожками на скулы, совсем не слушаясь и не ощущаясь. Он старался просыпаться раньше, намного раньше, чтобы успеть собрать себя по кусочкам и вновь научиться жить в мире, всё ещё полном чудесных, бесконечно ярких красок. Теперь они не очаровывали, а слепили воспалённые глаза, но Вэнь Юань, претерпевая боль, смотрел и на них, и на палящее солнце, надеясь однажды проснуться и не увидеть ничего вокруг.              Он не хотел видеть ничего, что наполнялось смыслом из-за его чувства, он не хотел осквернять прекрасный, как бесконечное ночное небо, образ господина. Потому Сычжуй думал, что было бы лучше видеть принца как можно реже.              На самом же деле Вэнь Юань понимал, насколько смешон он был. Ему отчаянно, просто невыносимо хотелось быть ближе к господину, видеть его каждое мгновение и знать о нём всё до последней детали. Хотелось поднимать его по утрам, раскрывать в его покоях шторы, подавать ему одежды и целовать — целовать туда, куда придётся, забываясь и умирая в его руках. Но от себя становилось противно. Кто он вообще такой? Привезённый из государства, павшего в войне перед Империей Цзинь, Вэнь Юань был лишь одним из нескольких тысяч рабов, которому просто повезло оказаться одного возраста с маленьким принцем и угодить во внимание императрицы. Он был приведён во дворец по Её милости и отдан в услужение будущему императору.              Иными словами, он был никем. Пылью у дороги своего богоподобного господина, разве что. И с его желаниями никогда и никто не должен был считаться. Это нормально, так и должно было быть. Сычжуй не мог идти против воли хозяина, потому принимал свою участь смиренно: сопровождал принца на охотах по его велению, убирался в его покоях, раскрывал шторы по утрам, приносил завтраки и не смел поднимать своих глаз. Ночами старался не спать.              Ему требовалось всё больше и больше тлеющих углей, чтобы выжечь физической болью духовную, ему была отвратна любая пища и вино, ему ничего не хотелось так сильно, как смерти, но каждый восход он просыпался и ощущал — словно тоненькое, почти безжизненное пламя догорающей свечи, в нём теплилась любовь, делая каждый вдох невыносимым.              Цзинь Жулань же с каждым днём становился всё мрачнее. Он то ходил по покоям, словно загнанный в клетку зверь, то опасно затихал над каким-то бумагами, но потом неизменно бросал все дела, с луком и колчаном стрел наперевес скрываясь где-то в лесу. Пару раз Сычжуй пытался за ним угнаться, но после бесплодных блужданий меж одинаковых в темноте деревьев, он возвращался во дворец ни с чем. Господин часто стал задерживаться на вечерних молитвах, а то и вовсе не возвращался в покои до наступления рассвета. Всё это невозможно пугало Вэнь Юаня.              Они никогда не были настоящими друзьями, но всё же доля комфортной близости между ними была. Цзинь Лин часто смеялся в присутствии Вэнь Юаня, хотя не позволял себе этого в присутствии других сверстников, и много веселился, как самый малый ребёнок на свете. Сычжуй разделил с ним все радостные и горестные этапы взросления и обучения, он безошибочно определял все его эмоции и чувства, он был единственным из рабов, кто когда-либо видел слёзы принца. Вэнь Юаню действительно хотелось верить, что его присутствие хоть как-то облегчало принцу жизнь.              Но пытаясь пережить собственную боль, он пропустил момент, когда на прекрасном лице хозяина потерялась прежняя улыбка. Цзинь Жулань перестал обращаться к нему по мелочам и впервые за все года взял в услужение девушек из дворцового гарема. Они стали заниматься одеждами, винами и личными покоями принца, отобрав львиную долю работы у Сычжуя. Трудно было определить, что он должен был чувствовать в тот момент, но до того, как ему сообщили эту новость, он не знал, что способен чувствовать ещё большую боль.              Ещё совсем недавно молодой господин никогда не проявлял интереса к девушкам именитых родов или рабыням, зато повсюду брал с собой Сычжуя — раба из клана Вэнь, выросшего бок о бок с принцем. В городе даже ходила молва, что Цзинь Жулань однажды зарёкся снисходить до девушки, чья красота не превзойдёт красоту его первого слуги. Вэнь Юань, как говорили обыватели, был под стать принцу: урождённый в северной стороне, его кожа была светлой, а глаза — голубыми, да и стройным, словно выточенным из мрамора телом и привитыми во дворце изысканными для слуги манерами он походил больше на аристократа, чем на раба. Отчасти было правдой и то, что Вэнь Юань был потомком богатейшего рода, но его страна не смогла выстоять в войне против Империи Цзинь, из-за чего его часто называли не рабом, а трофеем, привезённым с другими богатствами из чужого края.              Но всему однажды приходит конец, верно? Дружба рушится, доверие предаётся, кровь закипает и в сердце расцветает любовь. Она очень украшала утончённые черты девушек, которым единожды краем глаза удавалось взглянуть на наследного принца, и до основания разрушала душу Сычжуя, закованную в неподъёмные цепи у ног господина.              Ему всё больше хотелось сдаться. Уже очень много лет он боялся быть изгнанным, но беспомощно наблюдать, как мучительно медленно хозяин отдалялся, было выше всех его сил. Не видеть его лик днями, неделями и месяцами было невыносимо — ведь чувство не остывало, а разгоралось лишь сильнее, тревожностью и страхом окутывая ещё живое сердце. Вэнь Юань впервые так ярко чувствовал ненависть, засевшую глубоко внутри и отравляющую его душу. Ненависть к миру, к девушкам гарема, к богам, к себе — ко всему, что окружало, ко всему, что полнилось смыслом из-за него.              Однажды он просто не сдержался. Тогда принц надолго покинул дворец, чтобы присоединиться к своему величественному отцу и победоносному дяде в военном походе, а Вэнь Юань, не имея возможности последовать за ним, вышел работать в дворцовом саду. Той ночью он совсем не спал, молясь о здоровье и благополучном возвращении господина, и чувствовал себя хуже некуда, потому, уколовшись об один единственный шип белой розы, упал рядом с кустом, содрогаясь от слёз. Он был как никогда близок к тому, чтобы свести счёты с жизнью — собственные чувства прорастали внутри такими же шипами без стеблей и бутонов, раздирая душу в клочья, а противное волнение, непрекращающееся ни днём, ни ночью, вело по кругу мир, как в кошмарах.              Именно в таком жалком положении его застала сама Императрица. В тот день она была особенно прекрасна: её светлая кожа почти отражала солнечный свет, а роскошные лиловые одежды украшались переливающимися на солнце шёлковыми узорами ниспадающих от талии цветов мирта. Сычжуй, не успев разглядеть Её Величество сквозь мутную пелену, чуть было подумал, что умер и узрел самую настоящую богиню. Её голос, тихий и нежный, полился тревожной трелью, а руки с белоснежными ладонями вдруг обхватили его мокрое лицо. Вэнь Юань в страхе вскочил и тут же упал перед госпожой на колени, преклоняя голову к её ступням. Он не помнил ничего, кроме чувства бесконечного страха перед её божественным образом, но произнесённые ею в тот день слова в глазах Сычжуя обернули её самой настоящей богиней смерти.              «А-Юань, ты совсем плох в последние дни, — сказала она, когда слуга поднялся на ноги и прижал подбородок к груди. — И мой сын немало беспокоится о тебе. В своём последнем письме он спрашивал о твоём самочувствии и рассказывал о своём первом сражении. Он уже вырос, стал настоящим мужчиной. Думаю, теперь он не нуждается в провожатом. Теперь пора бы подумать о его счастье… И о твоём, А-Юань, тоже. Ты это заслужил, оберегая моего сына все эти годы. Я хочу подобрать тебе хорошую невесту и наделить тебя всеми правами свободного человека. Я напишу об этом своему мужу, императору, уже скоро. Вопрос лишь в том, примешь ли ты мой подарок?»              Он не смел отказать Императрице, и он этого не сделал, хотя всё его нутро в тот момент связало страшной судорогой. Никто из рабов ранее не удостаивался такой чести, как стать свободным человеком, и каждый был бы этому бесконечно благодарен, потому Вэнь Юань смиренно дал тот ответ, который от него ожидали. И он, пусть и произнесённый надломленным голосом, вызвал на кротком лице госпожи улыбку, и того тепла, что отразился в её светлых глазах, хватило, чтобы Сычжуй на секунду забыл о боли. А когда её стройный образ скрылся за стенами дворца, Вэнь Юань вдохнул глубоко и спокойно. В нём больше не нуждаются, а значит — он мёртв.              Ко дню возвращения императора и празднику в честь Саньду Шэншоу — грозного и непобедимого завоевателя новых стран, Вэнь Юаню представили его невесту и уже назначили день их свадьбы, но единственным желанием Сычжуя всё ещё было ещё хоть раз увидеть того, кому он принадлежал всю свою осознанную жизнь. Ту боль, что он испытывал, уже нельзя было отпустить вместе со слезами, потому он искренне пытался казаться хотя бы живым и в меру не больным, когда его об этом спрашивали. Однажды подаренный молодым господином драгоценный кинжал Вэнь Юань теперь всегда носил с собой: его успокаивала мысль, что он в любой момент мог вонзить его себе в шею и закончить все эти страдания.              Но любовь его держала, как палач держал топор в своих руках. Безусловно и намертво. Он не мог так просто проститься с жизнью, ведь до сих пор не считал её своей. Всё в нём: тело, сердце, душа — ещё принадлежало молодому господину, его шею ещё сковывал золотой ошейник, и Вэнь Юань смиренно держал собственный поводок, желая или передать его в руки единственного законного хозяина, или умереть.              В вечер возвращения принца на улицах долго гулял щедрый праздник и со всех сторон доносился радостный, пьяный смех. Сычжуй за неимением приказов провёл его в кровати. Его не волновал шум за дверью его маленькой комнаты и не будоражила громкая музыка под окнами дворца. Есть не хотелось. Все те запахи, что доносились с императорской кухни, просачивались сквозь стены, а Вэнь Юань на них лишь тихо цыкал в раздражении — всё было не то. Он знал, чего ему хотелось, но то было лишь иллюзией умирающего разума.              Это был уже какой-то новый уровень боли — к нему Вэнь Юань был бесконечно равнодушен, как бы сильно его глаза ни слезились и губы ни дрожали. Он до того привык чувствовать на своей душе бремя вины, что уже не сопротивлялся, когда оно стремительно тащило его на дно. Он пытался принять свою судьбу и не противиться — ведь идти против воли императорской семьи было так же бессмысленно, как пытаться вычерпать море ложкой. Он женится. Невеста его, что удивительно, оказалась дочерью довольно зажиточного человека, и попала в гарем не рабыней, а сразу госпожой, отправленной ради возможного союза с кровью империи, и её красоте могли позавидовать все служанки дворца. Но её образ был ничтожно беден на краски — или просто Сычжуй не признавал ни одну красоту, что не была сродни непревзойдённому лику своего хозяина. Сычжуй видел её недостатки во всём: её смех был громким и раздражающим, она всегда была весела и несерьёзна, а разговоры её, несомненно прекрасным голосом произнесённые, были безбожно пусты. Цзинь Жулань никогда не позволял себе сказать и слова, лишённого смысла. Он смиренно созерцал природу, преклоняясь перед ней и её силой, принимал божественную натуру человеческого тела и тяготел к высокому искусству. Его душа была пропитана мёдом — густым, нежным и бесконечно манящим.              Вспоминая обо всём том времени, что он провёл подле господина, Сычжуй уже не дрожал. Вся его жизнь пролетела перед глазами яркими вспышками воспоминаний — любимыми и нежно хранимыми в самых глубоких уголках души, и он, следуя за ними, поднялся, голыми обожжёнными ступнями бессмысленно бродя от стены до стены своей маленькой комнатки.              Однако в дверь его всё же постучались.              Можно даже сказать, вломились.              Хлипкий замок не выдержал и секунды яростного грохота, отчего одна из створок дверей резко отворилась, громко ударяясь о серые камни стены, и в комнату яркой вспышкой влетел Цзинь Жулань.              Увидев господина, Вэнь Юань не сразу успел выполнить поклон. Ему вообще сначала показалось, что это снова его фантазия — иначе не объяснить, почему вид господина был настолько… нереальным. Его скулы были поддёрнуты неярким румянцем, а большие чёрные глаза смотрели прямо и властно. Тысяча изменений произошла в нём за время их разлуки, и Сычжуй с жадностью вглядывался в каждую мелочь, будто боялся не успеть влюбиться снова. Цзинь Лин раздался в плечах — или же его талия стала несколько уже, из-за чего его тело совсем потеряло юношескую угловатость. Он словно был поцелован самой Афродитой: всё его черты пропитались поистине устрашающим превосходством над всем человеческим, и он, конечно же, знал об этом. Сычжуй, как оказалось, был не готов встретиться с таким образом своего хозяина.              Однако Цзинь Лин, явно не обращая на его завороженность никакого внимания, на поломке хлипких дверей не остановился. В одну секунду, в которую до Вэнь Юаня дошло всё неприличие его поведения, господин в два шага пересёк маленькую комнатку и с силой толкнул ослабшее тело Сычжуя в стену.              — Что ещё за новости, Вэнь Сычжуй?! — крикнул он злым, громким голосом, схватив согнувшегося пополам от тупой боли в спине Юаня одной рукой. — Я спрашиваю тебя, что это такое?!              Вэнь Юань чувствует, что начинает задыхаться.       — Молодой господин, — смог выдавить он из себя, когда его в очередной раз впечатали в стену. Он не смел поднимать головы, хотя ощущал, как близко в этот момент к нему стоял хозяин — под его рваным дыханием с выразительным ароматом вина разлеталась отросшая чёлка Сычжуя.              — Да как ты посмел! — воскликнул Цзинь Лин, грубо и слишком сильно схватив Вэнь Юаня за подбородок и резко подняв его голову. Сычжую пришлось открыть глаза и моментально умереть — так близко было лицо господина, так близко была бездна его глаз. — Невеста, значит? Свобода? Променял меня на какую-то шлюху из гарема?!              Одного взмаха его руки хватило, чтобы разбить Вэнь Юаню губу. Пощёчина вышла звонкой — звук, отразившись от стен, заполнил всю комнату и сознание Сычжуя. Юноша судорожно вдохнул, прижав руку к горящему лицу, но Жулань даже не думал отстраняться. В его глазах развернулся настоящий Тартар. Там горело неистовое пламя, горячее и безумное. Вэнь Юань впервые видел это в нём так отчётливо.              Но не успел он отнять своей руки, как господин в один момент приблизился к нему.              — Ты всегда принадлежал мне, А-Юань, — опасно прошептал он, не отрывая своего бесконечно глубокого взгляда. — И ты будешь принадлежать мне. Всегда, — его голос был пропитан ядом, горечью и властью, такой безраздельной и великой, что у Сычжуя перехватило дыхание. Если бы его не поддерживали за шиворот, то Сычжуй бы уже давно упал на колени, даже не пытаясь устоять на дрожащих ногах.              Цзинь Лин был настолько близко, что Вэнь Юань ощущал его дыхание на своём лице, и это сводило его с ума. Ему почти передался тот необъятный огонь, которым пылало тело напротив, но сердце, бешено колотясь, разливало по телу почти зимний холод. Было страшно видеть его таким. Было страшно стоять перед ним и быть причиной его гнева. Но также невыносимо, совсем безбожно и неправильно хотелось остаться в этом моменте навсегда. Дыхание, сбитое и прерывающееся, кружило голову, а запах цветочного вина дурманил рассудок. Сычжуй даже стал ощущать аромат, что исходил от кожи Цзинь Лина — тонкий, нежный, бесконечно похожий на розы.              Именно здесь Вэнь Юань перестал ощущать пространство, потеряв себя в наслаждении от невероятной близости к своей любви. Жулань, прикрыв глаза, вдруг резко и настойчиво вжался в его губы своими. Это было совсем не нежно и ни капли не походило ни на одну из фантазий Сычжуя, и только поэтому он убедился, что всё это не иллюзия. Цзинь Лин больно прошёлся горячим языком по кровоточащей ране на губе и проник в податливо приоткрытый рот Вэнь Юаня. Он то игрался, обжигая чужой язык дыханием, то истерзал раскрасневшиеся губы, а Сычжуй был готов взмолиться, чтобы всё это закончилось или не заканчивалось никогда. Его безжалостно тянуло к стоящему почти вплотную телу, но и его руки, и лицо грубо фиксировались крепкой хваткой, а ноги казались совсем ватными и едва ли могли поддерживать его в одном положении. Цветочно-медовый запах практически проник под кожу, дыхание сбилось ко всем чертям, но Вэнь Юань упрямо поддавался, отвечал на каждое прикосновение и совсем не выдерживал той бури, что бушевала внутри него. Его трясло, практически колотило, из-за чего Жулань вжал его в стену, и Сычжуй наконец-то ощутил, насколько действительно горячим было его тело. Казалось, что оно объято пламенем — от него исходил тот же выразительный свет, способный ослепить слишком нежные глаза, и совсем иррационально, но Вэнь Юань хотел в нём дотла сгореть.              Он совсем потерял счёт времени и открыл глаза лишь тогда, когда пригревшее его тепло куда-то отстранилось. Цзинь Лин, стоя перед ним, с долей невыраженного ужаса смотрел на него, глазами мечась между глазами и губами. Его руки тут же отпустили лицо Сычжуя, а сам он, не говоря ни слова, сделал три нетвёрдых шага назад и после минуты тяжкого молчания вылетел из комнаты. Вэнь Юань чуть было хотел поторопиться за ним, но, сделав один шаг к двери, его ноги подкосились, и он упал на колени, не переставая дрожать.              Жулань избегал его ещё полмесяца. Совершенно невыносимые полмесяца, полные совсем безумных мыслей, неуверенного счастья и особенно острой боли. Каждый день становился ненавистным — Вэнь Юань просто не смел донимать принца разговорами, но и та неуверенность, переходящая в какую-то странную форму настоящей паники, не давала ему ни единого продыху. Едва завидев слугу на горизонте, господин сворачивал с пути или вовсе исчезал, а Сычжую только и оставалось, что смотреть ему вслед и кусать губы.              Он понимал, что мог стать отвратительным взгляду принца. Или он легко мог сделать что-то не так, или, наоборот, чего-то не сделать, или просто быть неугодным: не то лицо, не та душа, не тот человек. Как для него была неприятна его невеста, так и он сам мог быть неприятен Цзинь Жуланю — просто потому что Вэнь Юань не тот, кого бы он смог полюбить. Но от мысли о том, что господин в кого-то влюблён, становилось безумно больно, поэтому Сычжуй отметал её так яростно, как только мог. Он не смог бы пережить ещё и это.              Но дни шли, и работать приходилось неизменно по графику: в личные покои принца Вэнь Юань больше не был вхож, потому выполнял приказы приближенных императрицы. Невзирая на все те чувства, что в клочья истерзали душу по ночам, Сычжуй заставлял себя молчать и выполнять всё то, что от него требовали: механической работой иногда действительно получалось вытеснить мысли из головы.              Однако его главная болезнь настигла его вместе с рассветом.              — Ты можешь жениться, — прозвучало из-за спины, и Вэнь Юань резко обернулся, выронив из рук все свитки, что ему доверила сама императрица. Взгляд Цзинь Жуланя, как и его голос, был пустым, совсем лишённым чувств и мыслей. — И бумага, подтверждающая твою свободу, будет готова к завтрашнему дню. Тебе выделят состояние из казны и дом у берега моря с хозяйством. Удачи.              Сычжуя вдруг охватила неконтролируемая дрожь. Он упал в ноги к своему хозяину и поцеловал полы его одежд — вовсе не благодаря, а умоляя. Он ещё никогда не желал говорить с принцем так сильно, как сейчас, и данная ему возможность просто уничтожила в нём всё достоинство.              — Мой принц, — прошептал он, безнадёжно смотря на собственные слёзы, орошающие камень под ногами господина, — прошу Вас, не отсылайте меня.              — О какой ссылке ты говоришь? — раздражённо фыркнул Жулань, отойдя на шаг и выдернув полы верхних одежд из его рук. — И поднимись уже, богами заклинаю. Ты дал согласие моей матери-императрице на своё освобождение, ты сам хотел этого, как ты смеешь брать свои слова назад?              — Я не могу желать своей смерти и так же не могу желать своей ссылки, молодой господин, — Сычжуй поднялся, как от него и потребовали, но глаз от камня под ногами не отвёл, боясь увидеть в темном взгляде принца отвращение.              — Свобода и брак- это не ссылка и не смерть, так о чём ты говоришь? Неужели ты не будешь счастлив, когда обретёшь все права человека? — голос Цзинь Жуланя был также невыразителен, как и всегда, и Вэнь Юаня невозможно ранило его безразличие. Особенно после того, как Сычжуй узнал, как на самом деле может выглядеть его страсть.              — Всё моё счастье лежит у ваших ног, хозяин, — шепчет Вэнь Юань, с каждым словом опуская голову. — Я не желаю этой свадьбы и свободы, мне только бы иметь возможность видеть Вас и служить Вам.              — Ты противоречишь сам себе, — то презрение, что сквозит в голосе господина, заставляет Сычжуя вздрогнуть.              — И всё же покинуть Вас для меня означает смерть, — говорит Вэнь Юань, теряя всякую надежду. Если до этого момента его душа отчаянно держалась, лелея воспоминания о том первом и единственном поцелуе, что был подарен хозяином, то теперь оборвалась, не смея противостоять этому жестокому безразличию. — Лучше убейте меня сейчас, господин, — шепчет Сычжуй, ощущая во рту привкус собственной крови. — Или я сделаю это сам.              Цзинь Жулань замолкает надолго. Вэнь Юань ощущает его тяжёлый взгляд на себе, но не смеет поднимать глаз. Он не видит перед собой ничего — только бездну, тёмную, глубокую, ведущую прямиком в Тартар, а слёз внезапно не остаётся. Боль, до этого сжигающая внутренности, распространяется на всё тело — и совсем перестаёт ощущаться. Кажется, его смерть таки состоялась — ему хочется только смеяться оттого, насколько глупой она оказалось. Если бы его спросили о последнем желании, он бы попросил снова ощутить губы Цзинь Лина на своих. Всего лишь вернуться в то мгновение, когда он мог дышать выдыхаемым господином воздухом и ощущать его тепло. Если ему и суждено умереть, то лучше бы, чтоб от его руки.              Но Цзинь Жулань, тяжело вздыхая, возвращает его в жизнь.              — Ты стоишь перед выбором, на одном конце которого смерть? — спрашивает он, делая нерешительный шаг навстречу.              — Именно так, господин, — соглашается Сычжуй, невесело ухмыляясь. Так нельзя, но ему терять уже нечего. — На одном конце смерть, а на другом — любовь.              — Любовь?              — Я не могу придумать другого чувства, что могло бы быть страшнее смерти.              Цзинь Жулань замолкает снова.              — И что же ты предпочтёшь? Любовь или смерть?              — Вас, — отпуская всю тяжесть, на выдохе произносит Вэнь Юань. — Принесёте ли Вы мне любовь или смерть — не важно. Я вручаю свою жизнь в вашу волю и прошу лишь быть угодным. Изволите казнить — я сам склоню перед палачом голову.              Слова дались на удивление легко. Наверняка потому, что были сущей правдой — Сычжуй уже не видел своей жизни вне дворца. Он буквально вырос здесь и не знал другого мира, в котором жили обычные люди. Ему было жаль всех, кто не мог лицезреть молодого господина ежедневно, кто был лишен благословения, называемого взглядом и улыбкой наследного принца, и это стало самой большой карой для них всех. Вэнь Юань был готов смеяться над тем, как жалки они были, и бесконечно благодарил судьбу за возможность влюбиться в эту самую божественную улыбку.              — Вэнь Юань, — обращается к нему Цзинь Лин шёпотом — на одно жалкое мгновение Сычжую кажется, что его голос дрогнул. — Я… Я хочу, чтобы ты вернулся к своим прежним обязанностям. И вечером, будь добр, явись ко мне в термы. Мы обсудим твою судьбу там.              И вот Сычжуй пришёл к тому, с чего начинал.              У него дрожали колени и всё тело разом. Одной рукой он поддерживал расписную чашу, полную вина, а второй приходилось с силой давить на грудную клетку, ведь сердце, по собственной воле загнанное, билось о лёгкие, заставляя давиться вдыхаемым воздухом. Его одолевало головокружение, подпитываемое тонким звоном в ушах, и в лаконике было настолько тихо, что каждый всплеск воды гулко разносился по просторному помещению.              В единственной купели, установленной рядом с небольшим лабрумом, расслаблялся молодой господин. На его белоснежной коже появилось несколько ссадин и гематом — всему виной длительная тренировка ближнего боя во дворце Цзян. Сычжуй наблюдал за ним издали, боясь выдавать своё присутствие даже дыханием. Но господин его всё же заметил.              — А-Юань, — разрезая давящую тишину, протяжно зовёт Жулань. Вытащив руки из воды, он проводит длинными пальцами по лицу, откидывая голову и медленно сглатывая. Сычжуй смотрит на движение его кадыка завороженно, совсем не находя в себе сил опустить глаза.              — Молодой господин, — всё же тихо отзывается Вэнь Юань, подходя ближе и поднося чашу с вином. Кажется, вода в купели была слишком горячей: бледная кожа Цзинь Лина обычно никогда не краснела, но сейчас на его скулах и плечах было трудно не признать яркий румянец. — Если Вам жарко, можно подлить холодной воды.              — Не беспокойся, — сделав глоток прохладного вина, Жулань вздыхает с облегчением. — Принеси мёд.              Девушки, занимающиеся омовением принца, кидают на Сычжуя молниеносные взгляды: их тайная вражда распространялась на всех, кто посягал на внимание молодого господина, с тех самых пор, как Вэнь Юаня отстранили от работы в личных покоях принца. Одна из служанок оказывается очень знакомой — она-то и должна была стать супругой Сычжуя — и её взгляд заметно отличается: она смотрит со смятением и страхом.              — Подойди, — вдруг махнул на неё Жулань, бесцеремонно сбросив со своих плеч женские руки. Он будто бы даже весь продрог — по фарфоровой коже пробежались мурашки. — А вы убирайтесь отсюда, — злым взглядом он прошёлся по каждой из семи служанок. Тон его, раздражённый и презрительный, звучал карательным набатом. — И даже не смейте приходить в мои покои ночью, это ясно?.. А-Юань, а ты куда собрался?              — Вы послали меня за мёдом, господин, — быстро отвечает Сычжуй, застыв на месте. На самом деле он совсем не знает, где стоит этот чёртов мёд — он никогда раньше не служил принцу в банях. Его невеста, испуганная строгим видом господина, махнула рукой в сторону бочонков с банным мёдом. Вэнь Юань едва заметно ей поклонился, благодаря.              — Ну так и чего ты блуждаешь вокруг да около? — его голос так резко сменил интонацию, что Сычжуй сначала подумал, что ему показалось. Но нет — смягчившееся выражение лица, адресованное никому иному, как Вэнь Юаню, действительно развеяло его сомнения. Цзинь Лин просто забавлялся, глядя на него.              — Прошу прощения, — наконец раздобыв мёд, Сычжуй вернулся к купели и опустил подрагивающие руки в маленькую ванночку с горячей водой.              Девушки, ещё суетясь у дверей, по ощущениям, прожгли в нём дыру своими тяжёлыми взглядами, но противиться воле господина не смели, потому вскоре вышли из комнаты. Стало ещё тише. На свечах, на которые до этого безустанно смотрел Цзинь Жулань, перестал танцевать огонь, выравниваясь и будто замирая в одном положении.              — Что ты делаешь? — лениво повернул голову Цзинь Лин, с ног до головы осматривая Вэнь Юаня. Что-то в его глазах заставило Сычжуя сжаться, хотя и его тело, и душа в исступлении жаждали этого взгляда.              — Грею руки, — заставив свой голос не дрожать, тихо ответил Вэнь Юань. — Вам будет неприятно, если горячего тела будет касаться что-то холодное.              — Тебе холодно? — уже более заинтересованно спросил Жулань, насмешливо подняв одну бровь. — Мы сидим здесь уже четыре свечи, а тебе холодно?              — Прошу прощения, — прикусил губу Сычжуй, искренне раскаиваясь. На самом деле ему тоже было жарко, но от волнения его тело всегда пробирало морозью.              Волосы Цзинь Лина обычно были распущены, но если его по утрам заставала в постели императрица-мать, то волосы убирались её нежной рукой в причёску со вплетёнными в неё цветами. Сегодняшний день исключением не стал — после тяжелого дня, наполненного работой над совершенствованием тела, в легко растрёпанных локонах всё ещё были закреплены шпильками крупные белоснежные орхидеи.              — Как там тебя зовут? — наконец обратился Жулань к стоящей напротив девушке.              — Лань Сялу, мой господин, — ответила она едва слышно.              — Ты была обещана моей матерью-императрицей моему рабу, Вэнь Сычжую, верно? — на безмолвный кивок принц даже не смотрит. — Забудь об этом. Моя величественная мать-императрица сочла тебя недостойной моего первого и единственного слуги. Ты будешь продана во дворец моего двоюродного брата, и, если сумеешь завладеть его вниманием, станешь госпожой моего рода. А пока исчезни с глаз.              После его слов девушка удалилась так быстро, что Сычжуй не успел даже взглянуть на неё.              — А-Юань, я оставляю за тобой право выкупить её, — вдруг говорит Жулань, расслабленно потягиваясь. — Уже завтра ты станешь свободным человеком. Империя выделит тебе столько золота, сколько хватит на безбедную жизнь даже твоим правнукам, и ты будешь иметь право распоряжаться ими лично. Захочешь эту девушку — просто купи.              Вэнь Юань лишь секунду пытается понять, почему слова принца звучат настолько ядовито.              — Я не желаю этой свободы, господин, — отвечает он, с облегчением понимая, что голос его не дрожит. Принц на его заявление никак не отвечает.              Вода в купели, наполненная маслами и лепестками роз, доходила господину до груди, скрывая под собой всё, что могло бы стать причиной преждевременной смерти Вэнь Юаня, но румяная кожа, открытая взору, никак его самообладанию не помогала. Даже в таком уставшем и, кажется, раздражённом состоянии Жулань был настолько красив, что сердце болезненно щемило.              Вымыв руки и убедившись, что они достаточно теплы, Вэнь Юань постарался унять заходящееся в панике сердце и со всем мужеством приблизился к господину со спины. Тот как сидел, расслабленно проводя по поверхности воды пальцами ног, так и остался сидеть, не замечая его нервозность и смущение.              Мёд оказался вязким и липким на ощупь. Сычжую это ощущение не понравилось, но стоило прикоснуться к коже Жуланя, как у него сдавило горло и захватило дух. Ещё никогда он так сильно не завидовал девушкам, что служат в банях: касаться господина вот так, находиться так близко к нему, дышать тем же воздухом, что и он — всё это было слишком. Вэнь Юаню пришлось судорожно вдохнуть и на мгновение зажмуриться, чтобы вернуть себе хоть толику самообладания.              — Есть кое-что, что уже давно не даёт мне покоя, — вдруг говорит Цзинь Лин. Сычжуй, скользя руками от его шеи до плеч, превращается в слух. Ему нравится голос господина: резкий и непокорный, в тишине и уединении он становится нежным и мелодичным, словно перелив сотни благозвучных арф. — Каждую ночь я хожу молиться в храм Афродиты. Я приношу ей подношения каждую, мать её, ночь, на протяжении уже пяти новолуний, — ругается Жулань. — Но она мне не отвечает.              — Может, это своего рода испытание? — сдавленно предполагает Вэнь Юань. Он сильно кусает щёку с внутренней стороны и надеется, что приступ страшного жжения в груди закончится быстро. В храм Афродиты ходят только те, кто влюблён или желает этой любви, и если Цзинь Лин в тайне ото всех его посещает…              Становится невыносимо больно. Его руки всё же начинают дрожать сильнее, чем когда либо, а глаза болезненно высыхают. Оно и к лучшему — было бы отвратительно разрыдаться прямо перед господином. Желая забыться — или совсем уйти из жизни — Сычжуй закрывает глаза и делает то, что ему приказано — разминает напряжённые мышцы надплечья, скользя по коже пальцами в меду приторного запаха. У него почти получается дышать ровно и не думать.              — Я думал, что, может, дело в подношениях, — тем временем спокойно продолжал красивый голос. — Может, ей не нравились те телята, цветы и украшения… Женщин вообще тяжело понять правильно. Я даже проституткам в её храмах даровал столько золота, сколько не было затрачено на строительство этого самого храма. Но потом я всё-таки кое-что заметил…              Вэнь Юань настолько погружается в своё занятие, что слушает уже в пол-уха. Ощущения под пальцами всё ещё были безбожно приятны — ведь он касался любимого тела, о котором теперь даже мечтать не смел. Но так сильно желать кого-то, до боли и почти панического страха, казалось почти чем-то нереальным. Может ли быть, что всё эти чувства — лишь наваждение? И может ли оно приносить такую ощутимую боль?              Поток его мыслей вдруг прерывается глухим стоном.              В первое мгновение Вэнь Юань не понимает, что произошло, потому резко отнимает руки от кожи — на периферии сознания чуткий слух улавливает тихий хлюпающий звук мёда. Он ведь не сделал больно? Лица Цзинь Лина не было видно, но его кожа вновь покрылась мурашками, и тело едва заметно задрожало. Взгляд Сычжуя стал медленно темнеть. Белизна кожи, скрытая за тонким слоем сладкого мёда, начала манить слишком сильно.              — Сделай так ещё раз, — шепчет Жулань, не поворачиваясь.              Вэнь Юань возвращает руки на шею, проводя снизу вверх вдоль мышц, и заводит средние пальцы в ямки под мочками ушей. Цзинь Лин вздрагивает снова.              — Чёрт, — выдыхает он судорожно, опрокидывая голову и роняя ее на руки Сычжуя.              И поднимает свои тёмные глаза. Вэнь Юань не уверен, что должен был сказать или сделать, но, получив возможность так близко рассмотреть лицо господина, он не собирался терять ни единого мгновения. Контур челюсти Цзинь Лина был ровным, губы — сомкнутыми в узкую полосу, на скулах приятным оттенком выступал румянец то ли от выпитого им вина, то ли от горячей ванны. Глаза, словно потерянные, смотрели куда-то сквозь Сычжуя, покуда он, заворожённый, чувствовал мимолётный порыв приблизиться.              — Богиня мне ответила с первой же молитвы, — прошептал Цзинь Лин, красиво-красиво улыбнувшись. Вэнь Юань затаил дыхание — лишь бы не спугнуть. — Мне просто следовало быть внимательнее.              С этими словами он резко опустился под воду с головой, и, пока Сычжуй опустил за ним руки, выпрыгнул из купели с противоположной стороны и угодил прямиком в лабрум.              Вэнь Юань понял, что его участие сейчас не требуется, и постарался быстро отмыть руки от мёда. Вскоре Цзинь Лин вынырнул и из лабрума, спокойно поправив намокшие волосы. Его тело блестело из-за воды и выглядело бесконечно прекрасным в тёплом свете огня свеч — настолько, что Сычжуй уже был готов уверовать.              Слишком поздно он осознал, что смотрел в упор.              — Похоже, Вас не просто так называют любимцем богов, — замявшись, Вэнь Юань спешно отвёл взгляд и тысячу раз проклял свои горящие щёки. Господин совершенно точно видел, куда он пялился.              — Ты когда-нибудь обращался к богам, А-Юань? — спросил Жулань, совершенно не стесняясь своей наготы. Он пристально смотрел, как его слуга заливается краской, и это зрелище явно было для него дороже всякого хлеба.              — Совсем нечасто, молодой господин, — честно ответил Сычжуй.              — Тогда обратись. Сейчас, — тон Цзинь Лина был непреклонным, хотя в какой-то мере всё-таки насмешливым. Он не стал долго стоять на месте и предпочёл подойти к Вэнь Юаню. Последние его слова, тихие и обезоруживающие, были произнесены в опасной близости от уха Сычжуя. — Я хочу, чтобы ты обратился к ним всем.              Вэнь Юань, судорожно вдохнув, всё-таки решился поднять на господина глаза — а точнее, он выбрал меньшее из двух зол: поддерживать зрительный контакт и страдать под этим тяжёлым, карающим взором или безопасно смотреть вниз, но туда, куда смотреть совсем не пристало.              — Боюсь, моя молитва не будет достаточно искренней, Ваше Высочество, — позволил себе возразить Сычжуй. — Моё почтение к богам недостаточно сильно, и они могут оскорбиться.              — Нашёл, чего бояться, — усмехнулся Цзинь Лин. Было что-то странное в том чувстве, что испытывал Юань, глядя в лицо господина: ему казалось, что это он стоит перед ним обнажённым — до того тёмный взгляд, спокойно гуляющий по его одеждам, горел уже знакомым, ярким пламенем. — Но, позволь узнать, что ты почитаешь сильнее, чем богов?              — Вас.              Их взгляды встречаются.              — Тогда обратись с молитвой ко мне, — шепчет Жулань, осторожно прикасаясь пальцами к локонам Сычжуя. — Я способен воплотить любое твоё желание.              Той силы, с которой сердце било грудную клетку, хватило, чтобы у Вэнь Юаня совсем перестал работать мозг. Он совсем не усомнился в словах, сказанных господином, но судорожно пытался найти происходящему хоть какое-нибудь оправдание. В конце концов, Сычжуй не уследил, сколько вина за этот вечер выпил Жулань, или…              — Молодой господин, я…              Но не успел он связать двух слов, как Цзинь Лин подался вперёд и коснулся пальцами его раскрытых губ. Он аккуратно взял лицо Сычжуя в свои руки — совсем невесомо, но ограничивая все пути отступления. Его дыхание было горячим, а запах — бесконечно сладким и манящим, и Вэнь Юаню вдруг показалось, будто он умирает.              Вот так просто?              Ноги вдруг ослабли, сердце словно чем-то укололо, и юноша замер в ожидании, широко раскрыв глаза и не видя перед собой ничего. Страх тошнотой подбирался к горлу, а чужое тело, находящееся так близко, дурманило рассудок тонким цветочным ароматом.              Но Цзинь Лин отстранился совсем скоро — или спустя вечность, и Вэнь Юань почувствовал страшный холод, не ощущая его тепла.              — Ну же, — ласково обращается Жулань, путая пальцы в волосах Сычжуя, — А-Юань, если ты не обратишься мне, я не пойму, что тебе нужно. Тем вечером я… Я сделал тебе больно. И поцеловал тебя против твоего желания. Я не сделаю этого вновь.              — Нет, — шепчет Вэнь Юань, вдыхая. До него только начало доходить, в какой же эйфории он всё это время находился: на прикосновения тело отзывалось с такой жадностью, будто совсем никогда не знало чужих рук. — Пожалуйста, не отстраняйтесь.              — Хорошо, я здесь, — почти мурлычет Цзинь Лин. — Ты можешь меня коснуться.              Вэнь Юань неверяще моргает. Он чувствует себя страшно неловко, но рождённое его сердцем чувство упрямо требует бросить эти жалкие попытки в сопротивление. Он проиграл уже давно. В прекрасных глазах господина Сычжуй не находит ни отвращения, ни надменности — только загадку, непонятное таинство, скрываемое его душой.              Юноша поднимает дрожащую руку и совсем невесомо касается кончиками пальцев горячей кожи. Уже от этого его собственное тело будто прошибает молнией. Принц никак его не останавливает — только наблюдает, покуда его взгляд совсем неумолимо темнеет, словно море перед штормом. Сычжуй тяжело сглатывает вязкую слюну, прижимая ладонь в том месте, где можно почувствовать биение чужого сердца, и неверяще поднимает глаза. Лицо Жуланя было спокойным и сосредоточенным, но сердце его билось в ладонь Вэнь Юаня так быстро, словно переняло от него волнение.              Цзинь Лин взял его за запястье и поднёс ладонь к своему лицу, едва ощутимо прикоснувшись губами к пальцам Сычжуя. Юноша смотрел на это, совсем не веря тому, что чувствовал и видел.              — Я спрошу ещё раз, А-Юань, — прошептал Жулань, прикрыв глаза и приластившись к его руке. — Чего ты хочешь?              — Мне не позволено желать большего, мой господин, — также тихо ответил Сычжуй, ощущая неприятное жжение в глазах. — Вы уже дали мне то, о чём просила моя душа. Остаться служить при Вас — большая честь для вашего ничтожного раба.              — Какой же ты скучный, — вдруг раздражённо цыкнул Цзинь Лин, резко потянув его за собой. В следующее мгновение Вэнь Юань почувствовал невесомость падения, а потом — мягкие ткани, к которым его бесцеремонно прижали, и откровенно так запаниковал. Жулань навис сверху, вновь остановив мечущийся взгляд Сычжуя на себе.              — Молодой господин, это совсем не… — сделал было попытку в освобождение Вэнь Юань, яростно заставляя себя не смотреть вниз и не думать о том, что тело над ним всё ещё обнажено.              — Я расскажу тебе, чего хочу я, — тем временем совершенно спокойно, будто даже издеваясь, сообщил Цзинь Лин. Несколько прядей его тёмных волос упало на лицо Сычжуя, когда он приблизился к его губам. — Я хочу видеть тебя обнажённым. Я хочу касаться тебя, когда вздумается. Я хочу целовать тебя и иметь на всех горизонтальных поверхностях этого дворца. Я хочу заменить тебе всех чертовых богов, я хочу быть причиной твоего исступления, я хочу всецело обладать твоим телом и душой. Я хочу быть единственным, кому ты когда-либо будешь принадлежать.              — Что же Вас останавливает? — шепчет Вэнь Юань, ощущая, как горят щёки, и не понимая, как он должен повести себя. Ему хотелось отбросить все эти приличия — какое до них вообще могло быть дело, когда тело уже было готово вести разговор совсем иными способами.              На его вопрос Цзинь Лин горько усмехнулся и отстранился, садясь прямиком меж ног Сычжуя.              — Я хочу, чтобы это было взаимно, — шепчет он едва слышно и уже поднимается, чтобы уйти, когда Вэнь Юань резко выпрямляется на широком ложе и, не меняя своего сидячего положения, хватает господина за руку.              — Я хочу обращаться к Вам по первому имени, — торопливо говорит он, не узнавая собственного голоса. — Я хочу чувствовать Ваш взгляд на себе. Я хочу знать причины вашей злости и грусти и быть исцелением от них. Я хочу быть вашим поводом для молитв. Я хочу прикасаться к Вам, когда вздумается, я хочу знать Вас так близко, как не знает никто, я хочу исполнить каждое ваше желание. Я хочу быть любимым Вами.              Рука Цзинь Лина, сжимаемая Сычжуем, вдруг начинает подрагивать — это безумно его пугает, но он впервые идёт наперекор своему страху и не отступает. За всё, что он сейчас произносит, его запросто можно казнить, но Жулань так красиво смотрит из-под ресниц на их соединённые руки, что Вэнь Юаню становится всё равно. Он уже давно был готов к смерти.              — Ты должен понимать, что эти слова ты назад забрать не сможешь, — холодно отзывается Цзинь Лин, поднимая глаза и устремляя всю строгость в них на Сычжуя. — Я даю тебе последний шанс отказаться от всего сказанного и уйти из дворца живым. В противном случае тебе придётся остаться и мириться с последствиями.              — Позвольте мне остаться, — шепчет Вэнь Юань, прикрывая глаза и целуя тыльную сторону ладони хозяина. Цзинь Лин вздрагивает снова и взгляд его меняется невероятно стремительно. — Моё тело жаждет Вашей близости так сильно…              Жулань не даёт ему договорить. Он наклоняется, вновь взяв в руки лицо Сычжуя, и касается его губ своими — совсем не так, как в первый раз. Он осторожничает, поочерёдно обхватывая то верхнюю, то нижнюю губу и всякий раз отстраняется — совсем на мгновение, но болезненно ощутимое мгновение. Юаню приходится обвить его шею руками и тянуть на себя, не позволяя размыкать их губы, а принц до странного покорно следует этому давлению. Его руки обхватывают талию Сычжуя, до треска сжимая те слои ткани, в которые было облачено тело юноши. Жуланя этот факт, очевидно, сильно нервировал.              — Сними это тряпьё сейчас же, — раздражённо требует он между поцелуями, но, противореча себе, не даёт свободно двигаться и толкает Вэнь Юаня на ложе, нависая сверху и наконец углубляя поцелуй. Сычжуй плавится, путая пальцы в каштановых волосах, и просто не верит, что это действительно происходит. Только во сне он мог почувствовать чужой язык, что расслабленно толкался в его рот и скользил по нёбу и дёснам, но в реальности ощущения будто обострились, заставляя сходить с ума от их переизбытка. У него начинала кружиться голова — от глубокого дыхания, от стойкого запаха эфирных масел, от чертового вкуса мёда на чужих губах. Он боялся открывать глаза и концентрировался на чувствах, хлещущих через край его самообладания.              Но Цзинь Лин всё же поднимается над ним, и Сычжуй не контролирует, как с его губ слетает разочарованный полустон.              — А-Юань, посмотри на меня, — просит Жулань, будучи слишком близко и слишком далеко одновременно. Вэнь Юань открывает глаза и удивляется тому, как сильно жмурился: в первое мгновение мир привиделся странными цветными пятнами. Он быстро моргает, прогоняя наваждение, и фиксирует взгляд на белоснежной коже принца. Казалось, что он не мог стать ещё прекраснее за такое ничтожное время, но стоило только Сычжую увидеть его лицо, как в его груди родился болезненный восторг. — Если я сделаю тебе больно — не терпи и говори сразу же. Ты понял?              — Но… — пробует возразить Вэнь Юань, но теряется быстрее, чем мысль успевает сформироваться. Ему тяжело даётся вести разговоры в таком положении. Он снова жмурится — его очень отвлекает ровно очерченный торс принца — и спустя какое-то время наконец-то находит нужные слова. — В первый раз ведь всегда больно. Это нормально.              — Это не нормально, — почти зло возражает Цзинь Лин. — Тебе не должно быть больно.              — Но я хочу, чтоб было больно, — жалобно просит он, несильно сжимая плечо Жуланя. — Я хочу чувствовать, что всё это… реально.              Его слова заставляют принца растеряться: он сводит брови к переносице и непонимающе моргает, внимательно всматриваясь в лицо Сычжуя.              — Я… могу сделать тебе больно… иначе? — неуверенно предлагает Цзинь Лин, спустя недолгие раздумья. — Я не хочу оставить тебе травму.              — Нет, — всхлипывает Сычжуй в нетерпении: он уже слишком долго не ощущает новых прикосновений, и похоже, что он нуждается в них больше, чем в воздухе. — Сделайте так, как Вам хочется. Просто не думайте обо мне, я выдержу всё.              Кажется, его слова сильно раздражают Жуланя.              — А-Юань, как я могу о тебе не думать, если мы буквально собираемся разделить наше ложе, — возражает он, закатывая глаза и поднимаясь. По телу Вэнь Юаня тут же проносится липкий страх, что господин собирается уйти, но он всего лишь лёгкой поступью идёт к купели, выбирает несколько небольших склянок и кувшин, полный вина, и возвращается обратно. — Ты должен сейчас смириться с тем, что всё это реально. И успокоиться заодно, — говорит он, наполняя вином чашу и подавая её Сычжую. Глаза его от лица Вэнь Юаня скользят ниже — к хитону, скрытому смявшимися складками гиматия, и останавливаются на открытых ступнях. — Я никогда не спрашивал, почему ты носишь удлинённые одежды. Они же… для женщин.              — Когда меня только привезли в Афины, я был ещё ребёнком, — отпивая вино, с готовностью отвечает Вэнь Юань. — Но в той стране, в которой я был рождён, не было такого яркого солнца. Здесь моя кожа не темнеет, как у местных, а краснеет и обжигается, поэтому одна из Ваших нянек предложила мне более закрытый вариант одежд. Теперь это вошло в привычку.              Цзинь Лин какое-то время молчит, рукой перебирая складки чужого гиматия. Сычжую на мгновение кажется, что он злится.              — Тогда тебе стоит меньше бывать на улице. Наверняка в этих одеждах жарко, — говорит он, не отрывая взгляда от тканей. — Что стало с твоими родными?              Этот вопрос ставит Вэнь Юаня в тупик. Цзинь Жулань, на самом-то деле, никогда не интересовался его жизнью, будучи увлечённым своей.              — Вы имеете в виду тех, кто был моей семьёй до того, как я попал во дворец? — спрашивает Сычжуй, отставляя чашу с вином. Ему было неловко из-за того, что он лежал, но Цзинь Лин принялся поглаживать его голень, и сменить положение, не тревожа его, просто не получилось бы. — Я не помню всё очень точно, потому что был очень мал в то время, но у меня не было родителей. Меня воспитывала сестра моего отца. Кажется, она была лекарем, потому что в нашем доме всегда было много чествующих её людей. Я не знаю, что с ней произошло после.              Цзинь Лин удивлённо вздёрнул бровью.              — У моего сумасшедшего дяди, того самого, что старший по материнской линии, в услужении есть одна целительница, носящая твою фамилию. Однажды она спасла братьям моей матери жизнь. Я думал, что было бы неплохо познакомить вас. Может, она знает тебя или твоих родных.              — Если Вам так будет угодно, мой господин.              — Называй меня по имени, — вдруг просит Жулань, склонившись и поцеловав уголок его губ. — Ты хотел этого. И я обещал выполнить всё, о чём ты меня попросишь.              Его глаза светились, будто их темноту наполняли тысячи звёзд, освещающих небо после захода солнца. Сычжуй вновь потянулся к телу Жуланя и провёл носом по открытой шее, жадно вдыхая её сладкий запах. Цзинь Лин резко выдохнул и отвёл голову к плечу, одаривая Вэнь Юаня ещё большей свободой. Юноша, принявшись покрывать пряную кожу поцелуями, скинул с себя гиматий и занял более удобную позицию, перекинув ногу через Жуланя и уместившись на его бёдрах. Руки господина тут же сомкнулись на его талии, прижимая ещё ближе к телу. В этом положении было слишком много открытых мест, и Сычжуй искренне возрадовался, что его лицо, наверняка раскрасневшееся, могло полноправно спрятаться от глаз Цзинь Лина. Если до этого Вэнь Юань старательно избегал взгляда вниз и весь его дискомфорт составляло приятно-неприятное трение собственной плоти о ткань хитона, то сейчас он уже не мог игнорировать, как в его бедро совсем уж однозначно упирается чужой, не менее горячий и твёрдый член.              Но сладкое послевкусие от вина таки сделало своё дело — Сычжуй действительно расслабился, ощущая, как сильные руки сжимают его тело, и теряя от этого голову. Он вернулся к губам принца и был встречен более чем гостеприимно — Цзинь Лин раскрыл рот, впуская его язык и играючи мягко кусая его губы. Увлекшись поцелуем, он не заметил, как Жулань ловко раскрыл заколку, скрепляющую у талии две стороны хитона. Ткань слишком быстро была сброшена с его тела. Вэнь Юань отстранился, судорожно вдохнув и возведя глаза кверху. Приятное волнение комом собралось в горле. Теперь уже к его шее прильнули горячие губы принца, и Сычжуй совсем не уверен, что не умер в этот момент. Его кожу кусали, всасывали до приятного болезненного покалывания и мягко зализывали, вплотную притягивая ещё сильнее. От этого совсем безумного контакта кожи к коже у Юаня пошли мурашки — слишком остро ощущалось наслаждение, слишком сильно телом овладевало возбуждение.              Руки, до этого гуляющие по его телу, наконец нашли себе самое подходящее место — и с силой сжали ягодицы Сычжуя, выбивая из него первый отчетливый стон. Он кусал собственные губы, умирая в наслаждении, и глубоко дышал, ощущая, как Цзинь Лин оставлял поцелуй в яремной впадинке и спускался к груди, мягко проходясь языком по потвердевшему соску. Жалобно всхлипнув, Юань почти инстинктивно двинул бёдрами и тут же пожалел — его член, разнеся по телу бесконечно приятную дрожь, прижался к животу Жуланя и задел ещё и его плоть, из-за чего и он глухо выдохнул, едва ли не зарычав, и сжал ещё сильнее ягодицы, уже не давая отстраниться. Сычжую хотелось рыдать от наслаждения, но он опустил голову и тут же был втянут в горячий, влажный поцелуй.              — Ты прекрасен, — прошептал Цзинь Лин между поцелуями, не отстраняясь надолго.              Его грудь тяжело вздымалась, а кожа шеи раскраснелась в местах поцелуев Юаня — Сычжуй с особым удовольствием провёл по нем рукой и наконец решился опуститься ниже, совсем невесомо коснувшись пальцами влажной головки чужого члена. Тот звук, что явно взял своё начало глубоко в грудной клетке Жуланя, был тихим, но настолько прекрасным, что Сычжую пришлось зажмуриться, чтобы удержаться и не кончить от одного этого звучания.              — А-Юань, — снова шепчет Цзинь Лин. Вэнь Юань искренне делает вид, что превращается в слух. — Я собираюсь растянуть тебя.              — Пожалуйста, А-Лин, сделай это для нас, — в тон ему отвечает Сычжуй и плавится от того дикого огня, что проносится в глазах Жуланя. Юноша всё ещё несильно сжимает его член, медленно проводя им по всей длине и действительно наслаждаясь тем, как прекрасное лицо Цзинь Лина розовеет и дыхание его всё более становится поверхностным.              Одной рукой Жулань потянулся за невыразительной скляночкой и открыл её довольно быстро. Сычжуй, понимая, что позу менять бесполезно, только шире раздвигает колени и спускается не значительно, но ниже, и удерживаемый им член начинает упираться прямиком ему в живот. Цзинь Лин оказался приятно удивлён его растяжкой и выразил своё поощрение через несколько несильных шлепков по ягодице.              — Постарайся расслабиться, — прошептал он, судя по звуку вылив масло из склянки на руки. — Тебе не должно быть больно, ясно?              Сычжуй нетерпеливо кивает, возвращая руки на плечи Жуланя, и утыкается носом в его надплечье, концентрируясь на своих ощущениях. Он хотел запомнить каждое мгновение этой ночи.              Влажные, скользкие пальцы прошлись по ложбинке между ягодицами и нащупали сжатое колечко мышц. Сычжуй глубоко вдохнул, пользуясь возможностью и глуша собственный выдох в поцелуе за мочкой уха Цзинь Лина. Жулань ожидаемо вздрогнул, что-то тихо цыкнул и попросил потерпеть. Сначала совсем несильно, а потом надавливая по кругу, он расслабил вход и ввёл внутрь один из пальцев. Вэнь Юань больше из страха, чем из дискомфорта, вжался руками в обнятые им плечи, но из-за его движения его же член толкнулся в живот Цзинь Лину, и тело пробило крупной дрожью.              — А-Юань, это займёт очень много времени, — вдруг сказал Жулань, вынув палец. Наверное, он понял, что просьбы расслабиться никак не помогут цветущей тревожности, потому решил немного его отвлечь. — И если тебе так нечем заняться, то я буду бесконечно рад посмотреть, как ты удовлетворяешь себя.              Его голос, полный томного наслаждения и вопиющей вежливости одновременно, мёдом влился в уши Сычжуя, что за сладостью его звучания он слишком поздно осознал смысл произнесённых слов. Он отстранился, взглянув в глаза Жуланя, но он смотрел смело и однозначно не потерпел бы отказа.              Сознание Вэнь Юаня любезно напомнило, где он находился и в каком положении сидел. Прибавив к этому чужие пальцы, разрабатывающие вход, и руку самого Сычжуя на его же члене, картина получалась, откровенно говоря… безумно смущающей. Юань знал, что краснеть ему больше некуда, как и терять ему, по сути, было совершенно нечего, но от одного представления, как он дрочит прямиком на Цзинь Лина, пока он смотрит на него этим безумным взглядом, его лицо рисковало навечно остаться в бесконечно алом цвете.              — Ну же, — подначивает его Цзинь Лин, хищно ухмыляясь, и вводит палец во всю длину, довольно ощутимо давя остальными пальцами снаружи. Сычжуй давится воздухом и всё же пытается выбрать более удобную позу. Открываться всем телом для него совсем не вариант — он скорее умрёт, чем увидит взгляд господина, когда он прикоснётся к своему члену. Но прятаться было совсем некуда — Цзинь Лин незначительно, но отстранился, дистанцией запрещая пропадать из своего поля зрения. Тогда, за неимением других вариантов, Сычжуй несильно прогибается, чтобы одной рукой опереться на колено Жуланя позади себя, и этим движением только сильнее насаживается на медленно разрабатывающий его палец — и вдруг чувствует такую волну удовольствия, что глаза сами закатываются и с губ слетает будто даже не его стон. Тело вновь прошибает мелкой дрожью, и Вэнь Юань напрягается всем своим существом, сжимая палец внутри. Он не понимает, что произошло, потому, панически пытаясь вернуть себе контроль над телом, он пытается набрести мутным взглядом на Цзинь Лина и…              Черт. Лучше бы он этого не делал. Жулань смотрел так, будто собирался в следующее мгновение перевернуть его и грубо войти, наплевав на всю подготовку и растяжку. Его губы, красные и припухшие, были приоткрыты, а глаза, словно неживые, смотрели с таким диким желанием, что от этого впору было задохнуться. Но Цзинь Лин стискивает зубы и почти рычит:              — Расслабься и удовлетвори себя.              Вэнь Юань, отдышавшись, насилу расслабляется, ощущая, как в него входит уже два пальца — слишком туго, но не больно. Масло, введённое внутрь, тихо хлюпнуло, принимая всю длину пальцев, и Сычжую в голову просто случайно залетела мысль о том, как он до такого вообще докатился.              Но, будучи явно недовольным его задумчивостью, Жулань хлопнул свободной рукой по ягодице, и этой мгновенной колючей боли хватило, чтобы вернуть Сычжую верный настрой. Он возвёл глаза к каменному своду, совсем не желая смотреть на Цзинь Лина, и обхватил рукой собственный член — уже влажный от естественной смазки и твёрдый от сильного возбуждения. Он начал с медленных движений, совпадая с ритмом движения в нём пальцев, но совсем скоро ощутил, что держался всё это время на пределе. Тело требовало разрядки, потому Юань стал ускоряться, на периферии замечая, что пальцы внутри него брали тот же темп. Мысль, что Жулань сейчас смотрел на него тем самым опасным взглядом, лишь подлила масла в огонь. Юань жмурил глаза, тихо выстанывая то ли молитвы, то ли какие-то трактаты, а слух его целиком заполнился хлюпающими звуками — то ли масла, то ли смазки. Вокруг выразительно пахло эфирными маслами, мёдом и вином, во рту всё ещё было это чертово послевкусие сладких поцелуев. Это сводило с ума.              — Я уже не могу, — прошептал он, сдавливая головку, чтобы не кончить сейчас же. Он совсем не слышал собственной интонации и умирал, ощущая, как свободно в нём двигались пальцы Цзинь Лина.              — Можешь, — властно ответил Жулань, отрезав все пути отступления. — Не смей кончать без моего разрешения, сладкий.              Вэнь Юань судорожно вдохнул, опустив голову, но не поднимая взгляда к лицу господина. Вместо этого он уставился на собственный член, и тут ему в голову пришла отличная, по его скромному пьяному мнению, идея. Он обхватил рукой свой член и прижал к нему член Жуланя, проведя ладонью снизу вверх и ощутив, как по телу бегут мурашки. Цзинь Лин не противится — лишь судорожно, бесконечно красиво выдыхает, и Сычжуй вновь забывается, откидывая голову и лаская оба члена разом, приходя в настоящий восторг от того, как хорошо это ощущается. Совсем скоро он чувствует, как Жулань прижимается к его груди, целуя и оттягивая твёрдый сосок губами. Юань совсем безуспешно сдерживает стоны, и скоро начинает дрожать от приближающегося оргазма. Только сейчас он ощущает, с какой силой Цзинь Лин сжимает его ягодицу и кусает кожу, вводя внутрь уже три пальца.              — Пожалуйста, А-Лин, пожалуйста, — стонет он, не прекращая быстро двигаться, и вновь опирается свободной рукой на плечо Жуланя, приближаясь к его губам и принимая влажный, развязный, тяжелый поцелуй. Он едва удерживает себя, чтобы не начать толкаться в руку, и жалобно всхлипывает, теряясь в стоне. — А-Лин.              — Кончай, — шепчет ему на ухо Цзинь Лин и едва сгибает три пальца внутри, надавливая на нужную точку. Сычжуй не слышит, кричит ли он или эхо рождается только в его голове, но чувствует своё ослабшее тело в сильных руках и расслабляется, роняя голову на грудь Жуланя и содрогаясь в оргазме. Он никогда ещё так ярко не… — Умница, — доносится до его слуха вместе с хлюпающим, бесконечно пошлым звуком, и тело вдруг ощущает странный холод и пустоту.              Цзинь Лин осторожно кладёт его на ложе и целует прямиком в губы, а Сычжуй, объятый приятной негой, нежится в его тепле совсем податливо и открыто. Он не видит, какую баночку снова берёт Жулань, и не противится, когда ему под поясницу кладут мягкую подушку и внутрь снова вводят пальцы. Ему только кажется, что это уже четыре.              Он возвращается только тогда, когда Цзинь Лин нависает над ним, целуя в чувствительную шею, и обхватывает плечи Жуланя руками, с истинным наслаждением чувствуя под пальцами перекатывающиеся мышцы.              — Возьми меня, — просит Юань, пальцами поднимая чужое лицо к себе. Цзинь Лин смотрит прямиком ему в глаза и не собирается спорить.              — Перевернись, — требует он и целует, проводя языком по нижней десне и языку Юаня.              Сычжуй, справедливо рассудивший, что самое постыдное, что только могло с ним случиться, уже случилось, встал на четвереньки и понял, что все его рассуждения должны быть пересмотрены. Это было очень смущающе, особенно когда Цзинь Лин, совсем не церемонясь, звонко хлестнул по его ягодице и жёстко её сжал, раздвигая. Вэнь Юань, упав грудью на ложе и выгнувшись в пояснице, нашёл своё спасение в подушке, в которую тут же уткнулся носом, чтобы скрыть вырвавшийся стон. Член, ещё недавно ослабший, вновь наливался кровью, а сердце всё также быстро стучало, загоняя дыхание.              Цзинь Лин провёл смазанным маслом членом по ложбинке и на секунду остановился. Сычжуй, замерший в ожидании, немного испугался, оттого поднял голову и обернулся. Жулань, совсем не обращая на него внимания, продолжал смотреть ровно в одну точку — на поясницу Юаня.              — Ваше Высочество? — тихо позвал Сычжуй, пугаясь ещё сильнее и уже желая встать, но едва заметив его порыв, Цзинь Лин вцепился железной хваткой в его талию и вошёл сразу во всю длину.              У Вэнь Юаня как звёзды из глаз посыпались, настолько это было другое ощущение. Оно не было настолько болезненным, чтобы от него хотелось кричать, но это была первая неприятная боль за весь процесс. Сычжуй зашипел, глубоко вдохнув и уткнувшись лбом в подушку. Цзинь Лин, наверняка наблюдая за его реакцией, внутри не шевелился, давая привыкнуть к размерам и положению.              Пытаясь ужиться с новыми ощущениями, Вэнь Юань не сразу понял, что Жулань что-то говорил.              — …я не смел просить большей любви, — донеслось до его ушей, и он едва ли не задохнулся снова. — Но хочу забрать больше. Всё, без остатка.              Цзинь Лин стал медленно и скользяще двигаться внутри, не давая возможности ни ответить, ни податься навстречу. Спустя пару десятков медленных, сверяющихся толчков, Сычжуй наконец-то понял, что привык. Неприятное жжение у самого входа утихло, а внутренняя наполненность стала ощущаться приятной тяжестью. Он даже прижал руку к низу живота, проверяя, но ничего не ощутил. Жулань наращивал темп плавно, крепко удерживая тело Юаня за поясницу, и с каждым его толчком Сычжую казалось, что ещё немного — и он просто закончится, как человек. Он старался подаваться навстречу бёдрам Цзинь Лина, из-за чего пространство, наполненное тихими стонами, разрезалось громкими шлепками тел друг от друга и иногда хлюпаньем внутри Юаня масла.              Сычжуй понимал, на какой грани он находился каждый раз, когда член задевал чувствительную точку, и едва держал ослабшее тело в удобном положении. Ощущение заполненности и движения внутри рождало странный восторг в его груди, но голова вдруг заполнилась одной навязчивой, крутящейся будто на повторе мыслью.              «Кажется, я люблю тебя».              Вэнь Юань чувствовал, что ему не хватает воздуха — до того ему было жарко и душно. Из его глаз бесконтрольно сыпались слёзы, а тело не выдерживало быстрого темпа, который внезапно взял Цзинь Лин. Ему не хватало ни сил, ни эмоций на всё это, он ощущал почти звенящую тишину внутри и страх — зябкий, липкий и неправильный.              — А-Лин, — позвал Сычжуй, совсем не ожидая от себя такого молитвенного тона. — А-Лин.              Жулань тут же остановился, выйдя из его тела и развернув Юаня на спину, и навис над ним. Сычжуй не понял, когда его охватила такая сильная дрожь и почему он плакал, потому не смог внятно ответить ни на один обеспокоенный вопрос Цзинь Лина.              — А-Лин, — прошептал он, прижав его влажную руку к лицу и быстро целуя костяшки его пальцев. — Пожалуйста, я прошу тебя, пожалуйста, не исчезай, только не сейчас, я не…              — И никогда впредь, — кивнул ему Жулань, успокаивающе проведя по его голове и прикоснувшись к солёным губам, утягивая в какой-то другой, слишком интимный поцелуй. — Я буду с тобой, — прошептал он, — не только сейчас. Всегда.              — Поцелуй меня ещё раз, — попросил Сычжуй, ощущая себя безбожно слабым перед реальностью. Он никогда так сильно не боялся проснуться, как сейчас. Если он откроет глаза и останется в одиночестве, то уже не сможет вернуть себя к жизни.              Но Цзинь Лин, горячий и оттого самый настоящий, следуя просьбе, прильнул к его губам, уверенно и слишком аккуратно целуя, а Вэнь Юань вскинул бердами.              — Возьми меня, — просит он уже иначе, обхватывая шею Жуланя и не давая ему отстраниться. Кажется, его тело так же едва уловимо дрожало. Он вновь вошёл медленно, но до упора, а Сычжуя выгнуло дугой от моментально разлившегося внутри тепла. Хватило нескольких сильных толчков и быстрых движений рукой Цзинь Лина, чтобы Вэнь Юаня прошибло вторым, более ярким оргазмом, а Жулань, вбиваясь в непроизвольно сокращающийся вход, кончил следом прямо внутрь, какое-то время ещё тяжело дыша и остервенело пытаясь убрать с лица налипшие волосы.              Сычжуй, успокаиваясь и наконец-то расслабляясь, смотрит на его божественный, обнажённый, раскрасневшийся образ, и понимает, что всё это совсем не сон.              — Я люблю тебя, — шепчет он, понимая, что теперь эти слова действительно будут услышаны.              Цзинь Лин устало ухмыляется и падает рядом, чтобы сцеловать все оставшиеся капельки слёз с прекрасного, любимого лица.