* * *
У Калеба в квартире — настоящая библиотека пластинок разных годов и эпох, и все они были приобретены в том самом магазине неподалёку от его работы. Он там действительно частый гость, потому что со временем недавно купленная мелодия начинает надоедать, и Калеб идёт за новой. И у прилавка он замирает, потому что там стоит он — тот парень в глупой шапке с не менее глупой улыбкой, бережно протирающий хрустальную вазу тряпочкой. Калеб нервно сглатывает и отворачивается, матерится про себя, потому что не хочет заводить с ним диалог, но его тут же окликивает звонкий голос: — Здравствуйте, добро пожаловать в наш магазин, могу я вам что-то подсказать? Стойте, вы же… Дейв с грохотом ставит вазу на стол и подбегает к знакомому мужчине в чёрном пальто с тёмно-рыжими волосами, собранными в растрёпанный от морозного ветра хвост. Калеб же в этот момент проклинает его мысленно и тихо желает смерти, потому что раньше здесь работал действительно опытный человек, знающий толк во всех имеющихся в ассортименте вещах, а этот юноша… ветреный, определённо. Он хмурится и медленно оборачивается. — Добрый день, — цедит, тут же отводя взор. — Твои советы мне не нужны. Я и сам тут всё изучил досконально уже давно. — Любите пластинки? — Дейв отмечает его долгий взгляд, остановившийся на потрёпанной коробке. — А я, если честно, нет. Я вообще тогда, когда мы познакомились, на собеседование сюда шёл. Без понятия, как меня взяли, — он забавно пожимает плечами и разводит руками, на что Калеб может лишь тяжело вздохнуть и глянуть на часы искоса. — Когда у тебя кончается смена? — О, хотите пригласить меня на кофе? Увы, моё сердце занято, — смеётся он с небольшой хитрецой. Ложь — явно не его конёк. — Нет. Хочу узнать, когда меня сможет проконсультировать толковый человек, — Калеб морщится от озвученного новоиспечённым знакомым предложения. Чтоб с ним да заигрывал парень? Мерзость. — Боюсь я сегодня тут один. — Тогда я приду завтра. До свида-… — пальцы берутся за ручку двери и нажимают; Калеб уже переступает порог, звенят прощально-приветственные колокольчики наверху, но его тут же перебивает не менее звонкий голос: — Завтра тоже работаю только я. Калеб плотно смыкает губы, ничего не отвечает и уходит в подавленном настроении. А потом думает, что покупка пластинки ему всё же важнее, поэтому он обязательно придёт завтра, хоть и не горит желанием вновь видеть это лицо. Оно его раздражает, играет на натянутых струнах нервной системы громкие аккорды и разрывает их одну за другой.* * *
После смерти родителей Калеб впервые попробовал алкоголь в свои пятнадцать. С тех пор этот горький древесный вкус на языке отсылает его в тот день мысленно, когда Войд поставил его перед фактом: «Твоих родителей больше нет». Эта фраза отдаёт горечью и сильной мигренью, вызывает приступ тахикардии и помутнение сознания, душит, заставляя слёзы скапливаться в уголках глаз, но теперь никогда больше не выливаться за пределы зажмуренных от боли век. Калеб всегда пьёт хороший и дорогой алкоголь, но дьявол в голове (или ангел, тут понять трудно) всё вторит, просит разрушить этот напыщенный образ, зайти в обычный магазин и купить самую дешёвую бутылку второсортного пойла, может быть даже отравиться этой сомнительной жижей и сесть на скамейку на изрисованной граффити станции метро с маргинальными личностями, лишь бы не быть… таким. Таким, каким его хочет видеть Войд, но это же так правильно. Так нужно, чтобы стать образцовым гражданином, но Калеб банально устал. «Быть, а не казаться», — говорил когда-то Стивен Кови, а Калеб уверен, что он именно «кажется», потому что за этой оболочкой — красивой обёрткой успешности, которой его обременил Войд, — ничего нет. Там, внутри, — пустота и брызжущий пламенем сгусток магмы по центру. Там нет должного спокойствия вот уже больше десяти лет, практически с самого детства. С того момента, когда его разлучили с сестрой. — Хеннесси, пожалуйста. — Одну минутку! Пальцы постукивают по дубовой барной стойке, а веки прикрыты от усталости. Калебу кажется, что эта обещанная минутка длится бесконечно, поэтому он периодически поглядывает на часы. «Пожалуйста», — слышится прямо над ухом приторно спустя ту долгую вязкую вечность, и карие глаза сонно поднимают взгляд на протянутый округлый бокал с коньяком. — Ты? — он машет головой, думая, что ему мерещится. Он непременно сошёл с ума, заработался, всё это — галлюцинация, последствия какого-нибудь алкогольного делирия. — Это судьба, не иначе, — хохочет. — Может, уже скажете своё имя? А Калеб смотрит в эти холодно-голубые глаза, леденящие душу, и будто не может пошевелиться. Судьба, судьба. Мысли копошатся в мозгу, бегают, как сотни тараканов, потому что… Если судьбы нет, то что это? За что это? Что она хочет этим сказать? — Калеб, — он нервно сглатывает и придвигает бокал к себе, опустив рассеянный взгляд на янтарную жидкость в нём, а парень лишь улыбается и кивает. — О, это вы в детстве? — с неприкрытым интересом спрашивает Дейв, облокачиваясь на барную стойку и наваливаясь на неё грудью; он наклоняется ближе к хмурому лицу напротив и указывает пальцем на фотографию. Калеб следит за движением его руки, а когда натыкается на маленькую фотокарточку с заломанными и потрёпанными уголками, выпавшую из портмоне, тут же тихо цокает языком и спешно прячет её обратно. — Это… моя сестра, — неохотно отвечает мужчина, откашлявшись. — Мило. Как зовут? — Кейт. — О! — Дейв резко приободряется и ставит локти на стойку, переплетая пальцы в замок и кладя на них подбородок. — Вы сейчас удивитесь. Карие глаза смотрят на него мрачнее обычного, отчего юноша нервно сглатывает. Калеб не любит сюрпризы и не любит удивляться: в его жизни должно быть всё строго и чётко, он к этому привык. А ещё он консерватор до мозга костей. — Ну. — Она моя близкая подруга. А я всё думал, кого же вы мне напоминаете?.. Калеб заметно напрягается, стиснув зубы. Как бы он не отрицал это в себе, он всё ещё её любит. Со всей братской нежностью, со всем тем теплом, которое у него ещё осталось. Он морщится от своих же мыслей и выпивает стакан коньяка залпом. — Не думал, что она опустится до… — хмурый взгляд проходится по улыбчивому лицу, — вот такого уровня. — С каких пор желанная работа и любящие друзья стали «таким» уровнем? Калеб, вы явно недолюблены этой жизнью, — Дейв отшучивается, даже не замечая, что задел своего собеседника, ковырнул там, где не следовало: эта рана кровоточит уже больше десяти лет, покрывается коркой, что потом сдирается вновь, обнажая нежную кожу. И так по кругу, постоянно. — Заткнись. Ты ничего не знаешь. — А вот и не заткнусь. Я всё-таки бармен. Забалтывать гостей — часть моей работы, — он подмигивает, подливая ещё коньяка в опустевший бокал. — От хорошей жизни не приходят в такие места в будний день. Что вас тревожит? — Тебя это ебать не должно. Твоя работа — наливать мне коньяк и всячески угождать. Я сказал, что не хочу находиться в твоём обществе, так что прошу учитывать пожелание гостя и относиться к нему с уважением. — А может я не как бармен интересуюсь. — Тогда я надеюсь, что тебя уволят. — Тц, — цокает языком Дейв и вздыхает, закатывая глаза. Они замолкают. Калеб непроизвольно очерчивает взглядом чужое лицо: его ямочки на щеках, лёгкие веснушки на носу, гладкий подбородок. В глаза не смотрит — боится. Боится дать понять, что рассматривает с интересом, в то время как Дейв замешивает коктейль другому гостю, параллельно лепеча что-то про сегодняшнюю погоду и осыпая комплиментами чей-то пиджак. Калеб на это ревностно хмурится, особо не понимая, почему именно. Калеб — собственник. Причём иногда это доходит до абсурда. Никто не посмеет позвонить с его телефона, никто не посмеет и пальцем тронуть его пластинки с проигрывателем, никто не посмеет сесть за его мотоцикл и никто не посмеет смотреть на того, кто ему небезразличен. И все эти моменты, все эти «пунктики» в голове из раза в раз препятствовали развитию его отношений с девушками. С последней из них, с Камиллой, претензии были взаимные: она — живёт и работает в другом городе, а Калеб же просто не мог свыкнуться с фактом, что там, за несколько сотен километров, она постоянно коммуницирует с другими мужчинами. Девушка однажды просто от него устала. От него и от бесконечных ссор по телефону. И после очередного расставания Калеб всё больше убеждался в том, что все они — глупые. Недалёкие, недостойные, попросту ненужные в его жизни. Без отношений — проще. Вот только Войд думал так же. И это Калеба пугало. Но то было обоснованно. А сейчас, сейчас-то почему? Мужчина смотрит на Дейва подозрительно долго, пожирает его заинтересованным взглядом, на который тот даже не отвечает, лишь мечется от клиента к клиенту и принимает заказы. Этот парень его раздражает. Он просто невыносим, один его звонкий голос сжимает лёгкие, стискивает их мёртвой хваткой, из-за чего горло начинает моментально драть сухой кашель. Почему. Почему глаза, собственные глаза не в силах прервать зрительный контакт, почему Калеб продолжает смотреть на него исподлобья и собирать взглядом каждую родинку? Со временем алкоголь мутнит разум и размывает зрение, заставляя жёлтые лампы отбрасывать резкие блики. Улыбающееся лицо напротив теряет свои чёткие очертания, но Калебу от этого даже лучше: оно теперь не так мозолит глаза. — Где уборная? — внезапно грубо спрашивает он пьяным голосом, нарочито привлекая к себе внимание, на что Дейв резко поворачивает голову в его сторону и посмеивается. — Я провожу. Калебу кажется, что он теряется в пространстве, когда слезает с высокого стула и плетётся вслед за смазанной вытянутой фигурой, а потом чувствует, как его руку обхватывают чужие пальцы и уверенно тянут за собой. Чёрная пелена. Он умывается холодной водой, забрызгивая зеркало и раковину, и даже чуть-чуть мочит чёлку, заправляя её за уши. Моргает. Дейв стоит, облокотившись на дверной косяк, и всё так же противно-лучезарно улыбается, ждёт, пока тот закончит. Моргает. Парень подходит ближе и кладёт свою ладонь ему на лоб, что-то бормоча под нос. Моргает. Чужое лицо в паре сантиметров, от него приятно пахнет аперолем. Моргает. Мимолётное тепло чужих губ; привкус апероля на языке немного смущает, потому что он его не пьёт, но Калебу всё равно: он уже не понимает, что происходит, моргает снова. Чужие пальцы стискивают воротник рубашки, тянут на себя куда-то; слышится звук захлопывающейся двери и щелчок замка. Шуршание одежды. Руки рефлекторно опускаются вниз, чувствуют горячую кожу и впалый живот. Калеб прислоняется губами к телу напротив, смазанно целует, кажется, шею и ключицу, проводит языком, оставляя влажную дорожку, и слабо кусает, пока в воздухе пахнет одним из смертных грехов — похотью. Жарко. Чернота расползается повсюду, а реальность пробивается сквозь эту виньетку редкими яркими вспышками. Ладони ведут ниже, очерчивая изгибы, сжимают нечто мягкое, впиваются ногтями в кожу; слышится шумный выдох прямо около уха. — К-Калеб, — шепчет сбивчиво. — А я не знал, что вы… — его слова плавятся в раскалённом воздухе между ними и растворяются в блаженной неге, тонут в этой пучине, доносятся будто с самого дна. Справедливости ради, Калеб и сам не знал, что он… способен на подобные вещи, но мозг полностью игнорирует здравый смысл, будучи задушенным большим количеством алкоголя в крови. Калеб просто инстинктивно делает то, чего желает тело. И сейчас оно хочет лишь одного. Хлипкая дверь ритмично поскрипывает от навалившегося на неё тела; скользкие от пота ладони упираются в её гладкую поверхность, стремясь сохранить равновесие. По задранному вверх подбородку бежит капелька слюны, с губ срываются прерывистые выдохи и тихие стоны, приглушенные жёсткой хваткой пяти пальцев. Дейв выгибает поясницу до хруста и жмётся бёдрами, протяжно стонет, когда ощущает грубое проникновение, учащённо дышит в его ладонь, крепко зажимающую рот. Калеб всё ещё не понимает, что делает, он просто хочет: стискивает пальцами округлые бёдра, гладит выступающие рёбра, ведёт выше, касаясь плоской груди, подрагивающей от нехватки воздуха. В его голове красным сигналом маячит мысль, что что-то не так, нужно остановиться, но он снова и снова грубо толкается внутрь в рваном, совершенно не ритмичном темпе. Частая пульсация внизу живота моментально расслабляет мышцы и вызывает флёр наслаждения, который бежит мурашками по всему телу и оглушает внезапной волной с внушительным гребнем. Темнота опускается перед глазами подобно глухим плотным шторам. Тело мелко дрожит от удовольствия, Калеб широко открывает рот, чтобы отдышаться, и Дейв делает то же самое, поворачиваясь к нему своим румяным и влажным лицом и прислоняясь спиной к такой необходимой сейчас прохладе, исходящей от двери. Он спешно натягивает брюки и кое-как влезает в тёмно-коричневую форму, периодически поглядывая на часы с опаской. «12:12 AM» светится на них, и Дейв усмехается, осматривает Калеба, всё ещё не пришедшего в себя, помогает ему застегнуть ширинку брюк и рубашку, а после выпихивает наружу. — Умойтесь пока, а мне работать надо, — парень слабо хлопает его по плечу, невесомо и шутливо целует в щёку, наспех поправляет волосы и одежду, глядя в отражение в зеркале, а потом быстро убегает в зал. Калеб расфокусированно смотрит ему вслед, опирается на раковину, а затем зачерпывает в ладони ледяную воду и умывается снова, в этот раз более небрежно, чем раньше. В его тяжёлой голове — пусто. До тех пор, пока он не проснулся у себя дома. Будильник стандартно-противно звенит в назначенные 7:10 утра. Обычно Калеб вскакивает сразу, но сегодня он делает это настолько нехотя, насколько это возможно. Ноющая боль в пояснице заставляет его потереть кожу рукой, а мгновенно включившийся свет в комнате — ещё одна навороченная приблуда «Умного дома» — прищуриться, с презрением и унынием оглядывая окружающие стены тёмно-серого цвета. Калеб ловит себя на мысли, что ничего не помнит: провал в памяти начинается на моменте, когда он спросил про уборную. Рука нащупывает телефон, лежащий под подушкой, на экране которого светятся непрочитанные сообщения. lololowka710: это дейв, зайдите сегодня в антикварку пж, вы мне не заплатили lololowka710: а еще я хотел кое что обсудить=) Калеб хмурится, пока мозг старательно пытается вспомнить, что это за Дейв с таким тупым ником, а ещё с какой стати он должен что-то с ним обсуждать. Звенит повторный будильник, который тут же выключается агрессивным стуком кулака по устройству. Пару минут сверля телефон беспокойным взглядом, Калеб дописывает сухое «хорошо, я зайду», прикрывает глаза и долго думает о той ночи, но память его — идеально чёрный лист. После обеда он, как и обещал, приходит в антикварный магазин. Бренчат колокольчики над головой, ощущается запах пыли и старости этого места, пахнет страницами давно пожелтевших книг. Калеб рефлекторно нагибается, чтобы не удариться головой об свисающие подобно лозам хрустальные нити винтажной люстры, осторожно осматривает помещение и фокусирует взгляд на шапке. Той самой. Глупой и полосатой, с помпоном, будто бы там, в баре, его обслуживал совсем другой человек, если судить по одежде. Но манера общения у него всё та же — придурковатая. И Калеба это бесит. — Здрасте, — Дейв ухмыляется загадочно, а после вытягивает ладонь вперёд. — Вы вчера выпили пять бокалов коньяка по пятнадцать долларов каждый, соответственно сейчас я от вас жду девяносто пять долларов. — Пять умножить на пятнадцать будет семьдесят пять, а не девяносто пять. — Ну, это с чаевыми. Тяжёлый вздох. Калеб недовольно роется в карманах, вынимает портмоне и, зажав его зубами и вытащив пальцами несколько банкнот, бубнит: — Так что ты там ещё хотел обсудить? На лице Дейва светится странная улыбка и бликуют солнечные зайчики. Он спешно берёт купюры, суёт их в карман толстовки и мнётся, боясь завести разговор не в то русло. Калеб ему нравится. Несмотря на их совсем недавнее знакомство, грубость, холодность и нелестные слова Кейт о нём: она предпочитала не поднимать эту тему, однако та всё же всплывала на поверхность, как начиненное трупными газами тело утопленника, видеть которое — крайне неприятно. Так и Кейт. Вспоминать о Калебе ей было неприятно — это слишком большая потеря, гниющая рана на бестелесности. Дейв не стал говорить, что двенадцатого декабря в двенадцать часов двенадцать минут он буквально сбил её брата с ног у двенадцатого дома на пятой авеню, и уж тем более не стал говорить, чем они занимались в туалете в баре. Калеб ему нравится. Есть в нём что-то такое… Неприступное, кажется, хотя Дейв уже понял, как вывести этого вечно мрачного мужчину на чистую воду, и понял, что алкоголь — его слабость; то, что однажды сведёт с ума и окончательно угробит жизнь, порушив этот хлипкий карточный домик одним дыханием с едким запахом спирта. Калеб ему… Действительно чертовски нравится. От него вкусно пахнет итальянским парфюмом, его речь грамотна и отточена, несмотря на проскальзывающие матерные междометия (Дейв списывает это на то, что Калеб работает в государственной организации), а осанка всегда идеально ровная, будто за ним кто-то стоит с огромной деревянной палкой и угрожает, мол, «ссутулишься хоть чуть-чуть — будет больно». Но в то же время, Калеб его жутко раздражает. Дейва бесит, что тот смотрит на него свысока, не особо расположен к общению и просто очень замкнут в себе и в рое своих несомненно умных мыслей. Дейв и сам любит повитать в облаках, вот только в голове Калеба определённо происходят тяжёлые мыслительные процессы, и его мозг напряжён двадцать четыре часа в сутки, за исключением времени в нетрезвом состоянии. Иногда Дейву кажется, что этот мужчина — машина на какую-то долю, потому что его мозг — шумный процессор, а туловище всегда неестественно ровное. Хотя, в чём-то он и прав. — Ваш отец знает о ваших… Предпочтениях? — выдавливает юноша, вжимая голову в плечи. — Что? — Калеб непонимающе вскидывает бровь и жёстко складывает руки на груди. — Мой отец мёртв. — Я знаю, я про… Я про отчима. Лицо Калеба мгновенно кривится от упоминания этого человека. — И? — Ох… — Дейв вздыхает устало, потому что совсем не представляет, как сообщить ему такую новость. Хотя, может и не стоит? — Ну? — он дёргает плечами и нервно поправляет галстук. Взгляд блуждает по чужому лицу снова, цепляется за веснушки и губы красивой формы; опускается к шее, примечая след от укуса, из-за чего ухмылка сама собой невольно расползается на его лице. Дейв жмурится и потирает виски двумя пальцами. Слова вертятся на его языке, пытаются описать по-культурному то, что мерцает вспышками в его воспоминаниях. Дейву от них не противно, нет. Напротив, он не особо скрывал своих пристрастий. В этом плане он был с собой честен. Хотя бы он. Прикусив губу, он касается пальцами края стола из тёмного дерева, ковыряет его ногтями и тупит взгляд. Задаёт себе вопросы мысленно, потому что не понимает, в какой момент развеялась вся присущая ему решимость. А Калеб терпеть не умеет. Его это изводит, молчание — время, а время — деньги. Его напрягает молчание в принципе: это было одной из форм пыток в его мрачном детстве. «Войд, что я сделал не так? — бормотал Калеб, трясясь всем телом перед ним и судорожно сжимая кулаки. Его голос задрожал, а после сорвался на крик: — Что я опять сделал не так?!» Но Войд даже не смотрел на него. Он как-то огорчённо вздохнул, поднялся из-за стола и безмолвно достал из поскрипывающего ящика письмо, написанное ровным почерком. Бумага кое-где была покрыта пятнами, а буквы теряли свои очертания, чернила смазались, оставляя витиеватые разводы из-за солёных капель. Калеб смотрел на листок немигающим взглядом, пока к горлу подступал ужас. Это была вырванная страница из его личного дневника — нечто сокровенное, содержащее все переживания и все мысли, обращённые к родной сестре. Крупная рука сжала бумагу с резким хрустом, и та лёгким броском полетела в мусорное ведро. «Из-за этого?! — Калеб проводил шелестящий комок взглядом и стукнул кулаком по столу в порыве удушающего гнева. — Из-за этого клочка бумаги я теперь лишён ключей от квартиры? Из-за чувств? — он отвернулся, раздражённо вытирая пальцами скопившиеся в уголках глаз слёзы. — Из-за того, что я — человек?» Но Войд молчал. — Дейв, — Калеб повышает голос и подходит ближе, упирается кулаками в хлипкий стол, наклоняясь к чужому лицу. — Не трать моё время. Моя минута, пожалуй, стоит дороже твоего часа работы здесь. — Ну конечно, — парень всплескивает руками, говорит с язвительной улыбкой на лице. — У меня же нет такого влиятельного отца, — подняв взгляд, он поправляет себя чуть тише: — Отчима. У Калеба моментально начинает подрагивать уголок глаза, артерия отчётливо пульсирует, а ярость спутывается с отвращением к себе где-то внутри, в дебрях его глубоких мыслей. Не долго думая, он отвешивает парню напротив звонкую пощёчину и с нажимом стискивает пальцами его подбородок. Такой реакции Дейв явно не ожидал. Он ахает от обжигающей боли, отшатывается назад и смотрит безлико, будто контуженный. — Ты ничего не знаешь, — рычит Калеб ему в лицо, а после ослабляет хватку и отстраняется, складывает руки на столе и обессиленно роняет на них голову, когда подкашиваются его ноги. В этот момент, кажется, мужчине было абсолютно всё равно, что он в идеально выглаженных брюках, что он скоро должен возвращаться на рабочее место и что перед ним — какой-то сопляк, который сейчас довёл его до такого состояния очередным глупым и легкомысленным изречением. После каждого применяемого насилия, после каждого срыва, Калебу стыдно. И тошно от самого себя. Парень не может найти, что сказать. Щека горит от удара, кожу всё ещё мелко покалывает. Он стоит как вкопанный, вскинув брови, и смотрит на то, как периодически вздрагивают чужие широкие плечи. Дейв крайне возмущён. Где-где, а получить по лицу в винтажном магазине он явно не ожидал. В баре ещё можно понять, но здесь… Расскажешь — не поверят. Да и Дейв обидчивым-то и не был особо. Он — парень отходчивый, понимающий, и эту черту в себе он то обожал, то ненавидел. Эта жертвенность порой его губит. — Калеб, — шёпотом начинает он, аккуратно состыковывая мысленно слова в цельное предложение, пока зрачки его растерянно бегают по траектории от мужчины напротив до стеклянной двери и витрины, мимо которых постоянно снуют прохожие. Калеб поднимает на него недовольный взгляд. Прожигает то ли с ненавистью, то ли с сожалением, отчего Дейв вздрагивает и осекается, а губы его еле-еле шевелятся, озвучивая совсем не то, что хотелось сказать: — Придёте в бар сегодня?* * *
lololowka710: кейт нам надо поговорить ratareto: Привет. О чём? Что-то произошло? lololowka710: давно ты общалась с братом? Мысли Калеба — ошмётки вышибленных револьвером мозгов, разбросанных по полу и сползающих по окровавленным стенам вниз. На рабочем месте концентрация обычно находит его сама, но слова парня, сказанные сегодня сгоряча, отпечатались в сознании и совсем не собираются покидать черепную коробку. Калеб чешет висок ручкой, стучит колпачком ритмично в такт спокойной мелодии, которая раньше помогала расслабиться. А теперь нет. В последнее время перед сном Калеб привык считать вероятности событий, и вероятность их встречи с Дейвом безоговорочно стремилась к нулю при любых вычислениях, каждый день, из раза в раз. Сам факт одного такого совпадения ничтожно мал, а перемноженные вероятности только добавляли нулей после запятой. Калеба это бесит. Маловероятные события не происходят, хоть и говорят, что раз в год и палка стреляет. Его же пистолет под подушкой так и не выстрелил за все эти года ни разу, хотя Калеб был бы этому рад. Был бы признателен судьбе, что та приняла это решение за него. В конце концов, он приходит в злополучный бар. Сдаёт пальто в гардероб, ищет глазами паренька за барной стойкой. Дейв действительно там — суетится, снуёт из стороны в сторону, периодически зачёсывая назад мягкие кудри, а затем поднимает взгляд и ловит на себе пристальный взор мужчины на другом конце помещения. На лице нарисовывается ухмылка. Он приветственно машет ему рукой. Калеб хмуро подходит ближе. Снова плюхается на высокий стул, сцепив пальцы в замок, и прожигает бармена взглядом. — Как день прошёл? — невинно интересуется Дейв, уже наливая коньяк в бокал, на что Калеб отрицательно машет головой. — Я не буду пить. — А это не вам, — не сводя с него взгляда, юноша передаёт алкогольный напиток стоящему рядом мужчине. — Зачем тогда пришли? — Давай начистоту: я что-то учудил, когда был пьян? — Ну-у… — Дейв заметно тушуется, а пальцы его нервно теребят коричневый фартук. — Можно и так сказать. — Я подрался с кем-то? Сломал что-то? — Калеб перебирает те события, которые уже происходили с ним в состоянии алкогольного опьянения. Он знает, что способен на необдуманные поступки. — Нет, нет, что вы! — юноша активно машет руками. — Если честно, я даже боюсь вам об этом говорить. — Бить не буду. Говори. — Кхм… — Дейв понижает голос, когда перегибается через стойку, чтобы нагнуться прямо к уху мужчины, и шепчет: — Мы с вами… Уединились в уборной. Бармен моментально язык проглатывает и отстраняется, смотрит на него с вызовом, затаив дыхание, и ждёт взрывной реакции. — …господи, — сокрушённо выдыхает Калеб, потирая переносицу двумя пальцами. — Меня что, тошнило? Ты волосы мне что ли держал? Дейв хлопает себя по лицу мысленно и снова думает о том, что, возможно, лучше вложить в память Калеба именно эти ложные воспоминания, но совесть ёрзает внутри и гложет, сжимая глотку. — …нет. Мы трахались. Тишина. Калеб ему, конечно же, не верит, заливается истерически-нервным смехом, а затем резко замолкает. В глазах Дейва нет и намёка на знакомые шалости. И это его пугает. Прежний гул и гогот возобновляется, словно поставленный ранее на паузу фильм включили снова. Дейв сглатывает ком в горле, отстраняется и отводит взгляд в сторону округлых бокалов; не находит идеи получше, кроме как начать протирать судорожно один из них, как ни в чём не бывало. А Калеб всё думает. Анализирует. Мозг тужится, пытаясь соединить два факта воедино, но слова «гомосексуальность» и «я» ни в одном из вариантов не стоят рядом. Это невозможно. Событие, которое со стопроцентной вероятностью стремится к нулю во всех параллельных вселенных. Мужчина хмурится, машет головой, а потом поднимает взгляд на Дейва: тот что-то не улыбается так, как прежде, не смотрит на него даже. Калеба это, почему-то, злит. — Дейв, — его громкий голос сотрясает воздух и выводит юношу из раздумий, вынуждая вздрогнуть и чуть не уронить бокал. — У тебя отвратительное чувство юмора. И это клевета. А за клевету полагается… — Я не шутил, — он обиженно хмурится и вздыхает тяжело, складывая руки на барной стойке и стыдливо опуская на них голову. — Калеб, вы были очень пьяны, я хотел лишь помочь вам, но в какой-то момент… Не знаю, что нашло на меня, что нашло на вас, но мы поцеловались, а потом всё как в тумане, — усмехается. — И откуда столько пыла в пьяном вдрызг человеке? Я был удивлён. — Фу, блять! Заткнись! — Калеб стучит кулаком и вскакивает, упираясь ладонями в деревянную поверхность. Кровь в венах кипит от злости и шипит, а от самого тела будто исходит пар. — Я имею полное право повести тебя на полиграф, и если… — И какой же ответ вас устроит? Никакой, я прав? А если я не лгу? — Если ты не лжёшь… — Калеб устало плюхается на стул обратно и обмякает, утыкаясь лбом в барную стойку. — То встреча с тобой — главная ошибка того, кто пишет мою судьбу. И я буду презирать этого творца до последнего вздоха. — Вы верите в судьбу? — удивлённо спрашивает бармен, поднимая на него свои чисто-голубые глаза. — Никак нет, — цедит. — С чего я должен верить в то, что меня ненавидит? — А мне вы верите? — Дейв придвигается ещё ближе, шепчет тихо-тихо, и его слова едва можно расслышать сквозь пелену спокойной музыки, что льётся из неприметной колонки под потолком. — Нет, — отрезает холодно Калеб, мельком смотрит в его глаза, а затем снова вскакивает с места и быстрым шагом направляется к выходу из заведения. Больше в это заведение он никогда не придёт. И в антикварный магазин тоже ни ногой — пересекаться с этим человеком он не имеет никакого желания. В его комнате уныло поскрипывает старая пластинка, а на плазменном телевизоре подрагивает зацикленное искусственное пламя в искусственном камине. За окном бушует стихия — метель, по прогнозам синоптиков, будет длиться всю ночь. Хлопья снега врезаются в окно с немыслимой скоростью, шлёпаются о поверхность и тут же тают. На улице — хаос, а в комнате Калеба, погружённой в сонный полумрак, — фальшивое спокойствие, совершенно не соотносящееся с вьюгой на сердце и валуном на душе. Калеб хочет убить себя, но боится: он знает, что если поступит так, Войд непременно сделает с его трупом нечто пострашнее. Невидимая гильотина устрашающе висит над его головой, поблескивает в тусклом свете и покачивается. Калеб поднимает на неё взгляд и молится, чтобы она материализовалась, а верёвка тотчас оборвалась. Он ведь не давал отчёта своим действиям, совсем не контролировал своё тело. Значит ли это, что оно приняло решение самостоятельно, независимо от воли самого Калеба? Он горько усмехается самому себе: хоть что-то в нём имеет собственное мнение, независящее от установок Войда.