* * *
— Я женюсь, Дейв, — дрожащим шёпотом говорит Калеб, кусая губы и с ненавистью сжимая одеяло пальцами; эти слова повисают в тяжёлом спёртом воздухе, молнией рвут небосвод напополам, отчего тот покрывается трещинами — за окном грохочут тучевые облака. Хочется кричать, колотить подушку, а потом и вовсе разорвать её в клочья, чтобы разлетевшиеся во все стороны перья напомнили мягкий декабрьский снег. — Что? В смысле? — слышится раздражённый топот ног по паркету, шумное дыхание, а затем и скрип матраса — Дейв сначала ходит кругами, размышляя об открывшейся ему информации, после чего медленно садится на край кровати. — А я? А мы? Калеб, ты ведь говорил, что люби-… — Тише. Замолчи, от твоих вопросов мне легче не станет. — Так ты думаешь только о себе? — Дейв, ты знал, кто я. Это должно было случиться, но поверь: я ничего не могу с этим сделать. — Можешь! — он повышает голос неожиданно для самого себя. — Ты обещал, ты клялся, что класть ты хотел на работу и на этого Во-… — Не кричи, — Калеб произносит это холодно, старается оставаться спокойным, убеждая самого себя в том, что он уже смирился со своей судьбой. — У меня нет выбора. Понимаешь? От собеседника доносится тихое шмыганье носом. Дейв упорно сдерживает слёзы, вытирает их капельки в уголках глаз рукавом толстовки и съёживается на кровати. Ему больно. За себя и за Калеба в особенности. Разве этот человек не заслуживает быть счастливым? Разве они не заслуживают спокойной жизни в объятиях друг друга? Пальцы с силой сжимают телефон; Дейв смирился, что ему никогда не выйти с Калебом в свет, Дейв смирился, что они не могут жить под одной крышей продолжительное время, но эта новость огрела по голове с немыслимой силой, вызывая тупую боль. — И кто она? Небось какая-то глупая доченька важного дядьки из правительства? Горький смешок. — Ты прав, — вздыхает. — Войд сказал, что даже если мои отвратительные переписки будут слиты, наличие жены сильно смягчит мой приговор. — Так Войд знает?! — Конечно, блядь, он знает! Ещё бы, Дейв. И я искренне удивлён, что с тобой до сих пор ничего не произошло, однако это не может меня не радовать, — парень на эти слова лишь молчит, находясь в явно шоковом состоянии, поэтому Калеб продолжает: — Всё будет хорошо. Я хочу в это верить. Я всё для этого сделаю. С этого разговора проходит два месяца. У Калеба сегодня свадьба. Он вдыхает носом раскалённый июльский воздух, вытирает дорогим платком пот со лба и обречённо вздыхает, когда обводит взглядом гостей. Все они — в красивых костюмах и платьях пастельных оттенков, элегантно попивают шампанское из бокалов на высоких ножках и ведут светские беседы, а Калебу от этого тошно. Он мельком посматривает на свою невесту — высокую из-за каблука в одиннадцать сантиметров, стройную и с ярким макияжем глаз, а пахнет от неё лаком для фиксации волос: её локоны выглядят ненастоящими, фальшивыми, сделанными на фен для укладки. А вот у Дейва… У Дейва кудри настоящие. Калеб потирает переносицу, когда звучит торжественная музыка и свадебный регистратор начинает свою речь. Пальцы нервно поправляют галстук, затягивают ещё туже, будто стремясь собственноручно перекрыть самому себе кислород. Ему хочется убежать отсюда, скрыться, чтобы не слышать лживых речей о безграничной любви: он знает, что эта девица, имя которой он даже запомнить не в состоянии, выходит за него явно не от чувств сердечных. Бесцветно смотрит в её глаза, а затем косит взгляд на гостей вновь. В первых рядах сидит Войд, но зрачки настойчиво игнорируют его присутствие, скользят дальше, чтобы увидеть его лицо. Но Дейв не пришёл. Его нет. Калеб точно помнит, что приглашал его, помнит, что умолял прийти и скрасить своим присутствием этот траурный день в белых тонах. Этот праздник — сахарно-белый: платье, фата, ослепляющее солнце, пузырящиеся от ветра идеально выглаженные скатерти, салфетки и букет цветов в женских руках. В мозгу рождается навязчивая мысль укутаться в такой же белый саван и лечь в гроб. Однако Калеб может Дейва понять. Вот только это не отменяет факта того, что он ощущает себя сейчас самым одиноким человеком на планете, держа хрупкие пальчики в своих ладонях и произнося клятвы под радостный гул гостей. Золотое кольцо осторожно скользит по безымянному пальцу. Калеб, трясясь от волнения, надевает его на её руку, ощущая, как это кольцо будто опускается сейчас на его шею, перекрывая доступ кислорода в лёгкие. Девушка смущённо улыбается, повторяет то же самое, украдкой поднимая на потухшие карие глаза свой взор. А Калебу кажется, что он задыхается. Ему душно настолько, что к горлу подступает тошнота, а ещё хочется снять с себя кожу. Во время банкета он уныло жуёт очередное изысканное блюдо, череду которых постоянно подают к их столу. Сверлит взглядом тарелку, бестолково стучит по ней вилкой, сжимает волосы у корней и делает вид, что слушает чьи-то поздравления, молча им кивает, в то время как новоиспечённая жена всеми силами старается исправить ситуацию, приветливо улыбается и отвечает за него. Калеб ей благодарен, потому что на лишние разговоры у него сейчас нет никакого настроения и сил. Был бы тут Дейв, стало бы ему легче? Калеб думает об этом, поправляя удушающий галстук и чуть его расслабляя. Был бы тут Дейв — Калеб бы непременно не удержался, затащил бы его в складское помещение, в туалет, да даже в тот же лифт, а потом не оставил бы ни одного живого места на его молочной шее, целовал бы его губы до воспламенения и с силой вжимал бы его в холодную стену всем телом, чтобы насытиться им целиком на пару дней вперёд. Калеб смаргивает наваждение, обращая внимание на напряжение в брюках, тихо ругается и с горькой усмешкой благодарит Бога — творца и виновника сего безумия — за то, что можно не вставать с места, а просто поглощать пищу с каменным лицом, пока не кончатся все эти скучные, пресные поздравления. Войд подходит к нему последним, и тут Калеб не может не встать. Тот сухо жмёт руку и тихо произносит: «Ты сделал правильный выбор». Калеб же выдавливает улыбку и отвечает коротким «спасибо», но в голове истошно кричит его настоящее «я», отчаянно борющееся за право голоса: «Ты испортил мне жизнь». Год пролетает незаметно. События сменяют друг друга, а дни на календаре вычёркиваются красным маркером с бешеной скоростью. Калебу действительно хочется выть от безысходности, но свои эмоции он на Дейве старается не вымещать. Правда старается, но получается не всегда успешно: такое количество тараканов в черепной коробке порой просто не помещается, и они прогрызают кости, чтобы выбежать наружу. Со своей женой он не разговаривает. Они перекидываются парочкой слов за завтраком, а потом Калеб стремится поскорее уйти на ненавистную работу, лишь бы не видеть её лицо и располневшие бёдра. Они спят в разных комнатах, никогда не обмениваются любезностями и не шепчут имена друг друга во время того, когда Калеб насилует самого себя, чтобы совершить очередную попытку зачать крохотную жизнь. Калебу от этого тошно. Он не хочет иметь детей, не хочет приносить боль невинному человеку, не хочет, чтобы собственное дитя росло в иллюзорной любви. Его жена кратко целует в щёку на прощание перед тем, как тот уходит на работу. Она закрывает дверь на ключ, потому что знает: Калеб вернётся поздно. Поздно, ибо после окончания рабочего дня Калеб идёт в ещё полгода назад снятый им дорогой отель быстрым шагом. Срывается на бег, когда видит нежно любимую им юношескую фигуру, крепко обнимает, зарывается носом в его мягкие волосы и дрожит от нервов и усталости. Целует в губы, заталкивает в номер, валит на кровать и любовно гладит всё тело, пока Дейв обнимает его трясущимися руками и горячо шепчет его имя. А потом они трахаются. Нет, занимаются любовью. Калеб не сдерживается, наконец расслабляется и полностью отдаёт всего себя, когда тело под ним изящно прогибается в спине и протяжно стонет от наслаждения. Но его нехватка подлинного счастья в крови всегда ниже нормы, и её не вылечить тремя оборотами короткой стрелки часов по пыльному циферблату. Изо дня в день он борется с желанием послать всё к чёрту, но почему-то этого не делает. Он понимает, что эта уродливая сущность — грубо вышитый парусиной брезент, который окутал его целиком, — не поддаётся совсем ни льду, ни ножу, ни пламени. Калеб с отвращением смотрит на сморщенный окурок, вертит его меж пальцев и сминает, выбрасывая с балкона. Из квартиры доносится певучее и зачем-то ласковое «я приготовила нам ужин, садись», однако Калеб чувствует, каких усилий стоит ему просто развернуться. Хочется замереть вот так, в своём персональном вакууме, с пачкой сигарет на стеклянном журнальном столике да под жёлтым от городского освещения небом, еле-еле различая мерцающие блеклые точки, небрежно и хаотично рассыпанные по мутному холсту. Его зовут снова, и Калеб наконец дёргает плечами и возвращается. Садится за стол, подобающе держит спину, безынтересно оглядывает приготовленные женой блюда и пробует каждое. Из вежливости. «Гадость редкостная», — думает он, но вслух произносит сухой комплимент и, конечно же, благодарит. Телефон вибрирует в кармане, и сердце моментально оживает, потягивается словно и зевает после долгого затишья. — Это по работе, — бросает Калеб жене зачем-то, зная, что сейчас поздний вечер, да и вообще: с какой стати ему необходимо как-то объясняться? Он заходит в свой кабинет, запирается, прислоняясь копчиком к столу и опираясь на него рукой, а после принимает входящий звонок. — Ка-але-еб, — доносится протяжный ласковый шёпот из динамика, и у Калеба моментально бегут мурашки. — Почему мы не видимся уже неделю? Мужчина сглатывает ком в горле и так же осторожно отвечает, будто опасаясь, что его могут подслушать. Хотя жена его, очевидно, давно обо всём была в курсе, но вопросов в лоб не задавала. — Прости. Я устаю на работе. — А может просто её компания тебе нравится больше? Или её тело? М-м? — Дейв, прекрати. Ты же знаешь, что это не так, — выдыхает. — Ты где? — Дома, — с придыханием отвечает он, тихо посмеиваясь. Калеб от его голоса покрывается дюжиной мурашек и сильнее сжимает в руке телефон. — В кровати? — Ага. — Что ж… Пальцы потирают нахмуренный лоб, пока внутри жжётся желание. — Ты же не приедешь, да? — вдруг разочарованно спрашивает Дейв, шурша одеялом. — Да, — глухо отвечает ему он и виновато зажмуривается. Калеб ненавидит себя за то, что портит абсолютно всё, к чему прикасается. Дейв исключением не был: их отношения назвать нормальными не представляется возможным. Мужчине кажется, что без него тот жил бы счастливую и полноценную жизнь, не знал эмоциональных качелей и ссор на пустом месте, не терпел бы холодность к себе. — Я очень хочу тебя, Дейв, — шепчет неуверенно, потому что ему всегда тяжело даётся выдавить из себя подобные слова. — Что-что хочешь? — Ещё одно лишнее слово, — бурчит Калеб, цокнув языком. — И я просто не стану себя сдерживать. Дейв лишь тихо усмехается с его грозного шёпота. — Я хочу… — снова начинает Калеб, пальцами нервно и крепко вцепляясь в торец стола. — Поцеловать тебя. Сначала в губы. Целовать тебя долго, до тех пор, пока ты не начнёшь жмуриться, потом… Я бы… Чёрт, Дейв, я бы взял тебя прямо здесь, на столе, — мужчина шумно выдыхает и чувствует, как по спине бежит капелька пота. — М-м, — задумчиво тянет юноша, и на фоне его приглушённого голоса слышится шуршание одежды. Калеб прислушивается: тот определённо стаскивает с себя бельё. — Я знаю, как выглядит твоё лицо сейчас. У тебя красные щёки и стеклянный от возбуждения взгляд, ты кусаешь нижнюю губу, потому что не терпится испытать то, о чём я говорил. Я прав? На другом конце провода слышится неуверенное одобрительное междометие. — Потрогай себя, — строго произносит Калеб, и его собственная рука тоже медленно ползёт к ширинке на брюках, звонко её расстегивая. — Ну? — Угу. — Не сдерживай стоны. Я хочу их слышать, — мужчина уже и сам еле контролирует себя, учащённо дышит в микрофон и визуализирует эту скабрёзную картинку в голове мысленно, прикрывая глаза. — К-калеб, — Дейв произносит это слишком уж вызывающе совершенно не свойственным ему высоким голосом, и это окончательно срывает крышу. — Я… М-м… Хочу, чтобы ты… Мужчина слышит его сладкие вздохи и плавится на месте. Он готов прямо сейчас сорваться, приехать куда угодно, лишь бы это веснушчатое лицо сейчас было прямо перед его глазами, а эти губы кричали его имя куда-то в плечо. Он сползает вниз, садится на корточки и подставляет телефон прямо к губам. Шепчет: — Заполни себя… Чем-нибудь. — Что? — Трахни себя пальцами. — М-м… — Калеб, а ты надолго ушёл? Ужин сейчас остынет, — слышится ласковый, сквозящий упрёком женский голос с кухни. — Чёрт, Дейв, я потом перезвоню, — раздражённо бросает он, а после приводит себя в порядок настолько, насколько это возможно, и выходит из кабинета, злобно хлопая дверью. Дейву ничего не остаётся, кроме как свернуться в позе эмбриона и тихо скулить на кровати в роскошном номере в полном одиночестве.* * *
— Я устал от этого, Калеб. Я хочу нормальных отношений, я хочу, чтобы ничто не мешало нам быть вместе, хочу быть рядом! — возмущённо лепечет Дейв, сидя на краю кровати и потирая пальцами веки, пока Калеб стоит спиной к нему, впопыхах застёгивая пуговицы на чёрной рубашке. Дейву правда хочется млеть в его объятиях и просыпаться в них же, готовить ему дурацкий завтрак из первых попавшихся продуктов в холодильнике. И пусть подгорят тосты, пусть глазунья выйдет не идеально ровной, но это будет по-семейному, по-настоящему. Секса с ним Дейву всегда хватает с лихвой, потому что Калеб об этой важной стороне жизни никогда не забывал. И даже если пропадал на неделю, то в день, когда им наконец удавалось встретиться, Дейву думалось, что после четвёртого захода у него определённо пропадёт чувствительность в нижней части тела. Потому что Калебу мало, потому что Калебу хочется, а он с детства привык получать всё, что ему нужно. С некоторыми оговорками, конечно. Дейв видит, как умирают возвышенные чувства, выжигаясь приапическим влечением: он слышит запах дыма постепенно сгорающей нежности. Каждый раз он просит остаться ненадолго, полежать ещё пять минуточек и поймать ещё один мелкий поцелуй своей щекой, но Калеб непоколебим в своих установках, а посему навещает в строго определённое время и уходит так же, раздражённо посматривая на бегущие вперёд стрелки наручных Патек Филипп. Калеб это всё… и понимает, и нет. У него в голове всё выглядит правильно. Он оправдывает себя различными способами и каждый раз перед сном задаёт себе один и тот же вопрос: «Что я сделал не так? Что я сделал не так? Что я сделал не так?» Дейву хочется, чтобы делить любимого человека с кем-либо не приходилось. А получается всегда так, что работа у него всё так же на первом месте. Калеб цокает языком и нервно одёргивает низ рубашки. Заправляет её в брюки, рывками застёгивает ремень и злится. Злится в первую очередь на себя, потому что Дейв, чёрт возьми, прав, и такие отношения — не нормальные. — Ты же знаешь, что я делаю всё возможное, чтобы провести с тобой больше времени, — цедит мужчина, оборачиваясь на него. — Не смей меня в чём-либо упрекать. Понятно? Калеб повышает голос. Он говорит грозно и раздражённо, готов, кажется, проломить кому-нибудь череп, приложив голову об стену. Его кулаки то сжимаются, то разжимаются, а левая бровь чуть подрагивает от злости. — Зачем ты тогда мучаешь меня? Отпусти, и каждый из нас пойдёт своей дорогой… — замолкает, набирает в лёгкие воздуха и наконец продолжает дрожащим голосом: — Той, по которой должен был, если бы не двенадцатое декабря. А ты же… Ты просто используешь меня! Где же твоя любовь, Калеб! Где это всё? Глубокий вдох, медленный выдох с тихим свистом. Калеб оказывается рядом с ним в два шага, заносит ладонь и даёт звонкую пощёчину. Щиплющая боль. Звон в ушах. Дейв быстро моргает, ошарашенно касаясь пальцами саднящей щеки и трёт покрасневшую кожу. На глаза наворачиваются слёзы, заставляя плыть и размываться обзор перед собой, но Дейв быстро смаргивает их и поднимает на Калеба отрешённый взгляд. Он знал, что рука его не дрогнет, знал, какой тяжёлой она может быть, но желание высказаться взяло верх. Осознание. Боль на чужом теле рикошетит в собственное сердце, поэтому Калеб отшатывается назад, падает на колени перед ним и хватается за голову. Прокручивает в очередной раз мысль о том, как он противен самому себе. С силой сжимает челюсти до такой степени, что в тишине слышится скрежет зубов. — П-прости, Дейв, — Калеб жмурится, аккуратно берёт в ладони его светлую лодыжку и мягко сжимает. Сгибается, наклоняясь, невесомо касается губами и ведёт дорожку мелких чувственных поцелуев вверх, к коленке, а потом утыкается лбом в икру и дрожит всем телом. Дейв молчит. Мысленно сжигает дотла одну спичку в спичечном коробке, смотрит на него затуманенно и в то же время сочувственно, вздрагивает от бережных прикосновений и периодически всхлипывает. Дейв знает, что эти поцелуи — яд. Но его сердце стабильно игнорирует этот факт. — Прости меня. Я не должен был, прости. Я просто… — он сглатывает ком в горле. — Я очень боюсь опять тебя потерять. Дейв всё ещё молчит. Думает, что Калеб сейчас похож на собаку. Псину. Вот только ей не помешало бы уже определиться, кому из двух хозяев она будет беспрекословно верна. В его мозгу лампочка мигает кроваво-красным.* * *
— Дейв, здравствуй. Ты где? — А-а… Э-э… В кино, — шепчет. — С кем? — Один. — Один? — Калеб удивлённо хмурится. — В общем, выходи с сеанса, я сейчас подъеду. — Я не хочу. Не могу сегодня. Не надо приезжать. — Что? С каких пор тебе эти идиотские фильмы стали важнее меня? — Не нужно за мной приезжать. Когда Дейв вешает трубку, у Калеба ярость шипит в венах. Сорвавшись с места, он спешит на подземную парковку. Садится в машину, нервно пристёгивается, но когда ремень с четвёртого раза промахивается мимо замка — матерится, цокая языком, и оставляет это дело. Ему плевать. Всё равно в автомобиле это взрывающее нервные клетки пиканье, умоляющее водителя сохранить себе жизнь ремнём безопасности, давно было отключено. Сомнения терзают грудь. Калеб кусает губы, решительно прокручивает руль и едет к ближайшему кинотеатру. Там заглушает двигатель. Выходит из машины, хватается за портсигар, но, обнаружив, что он пуст, кажется, совсем отчаивается. Ругается себе под нос снова. Толкает стеклянную дверь, стоит в холле и поглядывает на часы, с глухим звуком постукивая ботинком по устланному решётчатым ковролином полу. Поднимает взгляд. Дейв идёт в самом конце коридора с недоеденным попкорном в правой руке, а левая же цепляется за плечо какого-то мужчины со светлыми волосами. На лице у Дейва — лучезарная улыбка. Калебу кажется, что в его тело сейчас въедаются сотни зубастых капканов. Хочется размозжить их головы об пёстрые дорогие обои, увешанные картинами и постерами недавно вышедших фильмов, но он сдерживается — опирается спиной на стену, складывает руки на груди, впиваясь пальцами в запястья, и делает глубокий гневный вдох. — Дейв, — окликивает Калеб, когда тот проходит мимо, заливаясь смехом. — Ты говорил, что был один. Юноша замирает у самой двери. Сглатывает и косит на Калеба затравленный взгляд. У Дейва холодеет в груди, леденеет, достигает минус четырёхсот пятидесяти девяти градусов по Фаренгейту и, возможно, его температура бы опустилась ещё ниже, если б это было возможно; а спутник его, кажется, особо смущён не был, поэтому демонстративно опускает руку ниже, переводя её на талию и тем самым придвигая Дейва к себе. — Я же сказал, что не нужно меня забирать. — Как, блядь, мне это понимать? — голос его — гром среди ясного неба, от которого хочется тут же спрятаться, вжать голову в плечи и зажмуриться рефлекторно, что Дейв и делает. — Пойдём в машину. Объяснишься. Уж постараешься, я надеюсь. — Нет! — Пойдём, — нервно выплёвывает Калеб, грубо хватая его за запястье и вырывая из чужих рук. Дейв морщится от боли. Знает, что будет синяк. А Калеб же просто ликует в душе хотя бы от того, что воздержался от рукоприкладства и не покалечил того мужика. Это его личная победа. Они молча выходят на улицу. Калеб тянет Дейва за собой. Тот сначала сопротивляется, упирается ногами, но потом сдаётся из-за усталости в мышцах. Открыв переднюю дверь автомобиля, Калеб со всей силы толкает его на сидение, а сам устраивается на водительском и быстрым отточенным движением заводит машину. Молчит, пока в голове его кричит какофония из матерных слов, которую так и хочется озвучить и высказать прямо сейчас. Пальцы вонзаются в обтянутый чёрной кожей руль. Вдох, выдох. — Кто этот урод? — цедит он, выруливая со стоянки. Правая рука инстинктивно ищет сигареты в бардачке, но, конечно же, не находит. — Тебе какое дело? — бурчит Дейв ему в ответ, специально не пристёгиваясь. Мужчина, приметив это краем глаза, тянется пальцами к его ремню и вставляет в пряжку наощупь. — Вот как… — Калеб хмыкает. — А я тебе кто? — Это я должен такие вопросы задавать! Кто я тебе, Калеб? Мы только и делаем, что трахаемся, когда тебе угодно, а потом ты спокойно едешь к себе домой, набухиваешься и ложишься спать! Мы даже никуда не ходим вдвоём, потому что ты либо работаешь, либо ешь ужин, который тебе состряпала жена. Если ты железный, если у тебя нет чувств и сам ты в них не нуждаешься, то это не значит, что у всех так! — Ты закончил? — он мельком окидывает Дейва взглядом. Примечает подрагивающие уголки губ, мокрые дорожки слёз на щеках, в которых бликует свет жёлтых фонарей и красных фар. А в глазах его — арктический лёд. — Хватит ныть. Я уже сыт этим по горло. — Я — человек, Калеб! Я умею плакать, умею радоваться, заботиться, переживать, тосковать и любить. А ты — нет! Ты ма-… Калеб резко нажимает на педаль тормоза посреди пустой дороги, отчего Дейв прерывается и его тело рывком дёргается вперёд; ремень жёстко стискивает рёбра, и с губ срывается хрип. — Представь, что было бы, если бы я тебя не пристегнул, — он отпускает педаль и плавно трогается с места. — Дейв. С кем ты был? — Тебе, значит, можно жену потрахивать от скуки, а мне нельзя просто сходить в кино? С каких пор я стал твоей удобной шлюхой на коротком поводке? Не ты ли говорил, что любишь меня особенной любовью? — из-за кома в горле Дейву тяжело говорить, поэтому он кричит. Вытряхивает из нутра всё то, что так долго варилось, потрошит откормленную завтраками и пустыми обещаниями тушку, пока соль кусает его щёки. — Я тебе, блядь, врежу сейчас. Я ни с кем кроме тебя не сплю. — А работа? Ты всё ещё пляшешь под дудку отца и боишься его осуждения! Калеб сворачивает с освещённой дороги, заезжая в мрачный переулок. Останавливается. Его пальцы хватаются за юношеский подбородок и крепко сжимают — не страстно, нет. С бушующей яростью в карих глазах и с ненавистью в злобном оскале. Дейв впервые видит его настолько рассерженным. Начинает жалеть обо всём сделанном, обо всём высказанном и не высказанном, потому что челюсть уже, кажется, поскрипывает от давления, а зубы постепенно крошатся друг об друга. Его короткие ногти отчаянно царапают чужую, выставленную вперёд руку; Дейв дёргается, брыкается, стараясь отодвинуться к двери, но хватка у Калеба поистине жёсткая. Нечеловеческая. В почерневших радужках Дейв видит своё отражение с дрожащими слипшимися ресницами — жалкое, захлёбывающееся от слёз и скулящее раненое животное, загнанное в угол. Он не верит в то, что происходит. Испуганно смотрит в глаза напротив, а потом вдруг замечает, как взгляд их чуточку теплеет. Калеб ослабляет хватку. Придвигается ближе, заводит руку за его затылок и исступлённо целует. Сплетает языки; губы начинает покалывать от покусываний, а подбородок — от трения с крохотной щетиной, и Дейв пытается отстраниться, но не может, ведь рука на его затылке, кажется, злобу в крови сохранила. У юноши в голове — колючий диссонанс. Он не понимает, как воспринимать эту ситуацию, как трактовать противоречивые чувства в груди, но отдаётся Калебу целиком. Хотя, скорее, сдаётся. Поднимает белый флаг — стягивает с себя толстовку, закидывая её куда-то на заднее сидение, обхватывает ладонями его щёки и пальцами едва касается мочек ушей. Знает, что от этого действия у Калеба моментально бегут мурашки, и всё его тело вмиг напрягается. От горячего дыхания постепенно запотевают окна и становится невыносимо жарко. Калеб выцеловывает губами засохшие дорожки слёз на румяном лице, прикусывает кожу под нижней челюстью, когда Дейв запрокидывает голову назад, подскакивает и издаёт непринуждённый лёгкий стон. Ладони сжимают влажные лопатки, а подрагивающие юношеские пальцы хватаются за жёсткие плечи. Бесконечные «прости, прости, прости, прости» сбивчивым шёпотом сыпятся на ключицы и веснушчатые щёки. Слова-снежинки — они холодят кожу, тают от соприкосновения с ней и растворяются в очередном томном вздохе. — Почему, почему ты постоянно так со мной поступаешь?.. — с грустью произносит Дейв, ворочаясь на сидении, чтобы натянуть на бёдра чёрные джинсы. Калеб, всё это время следящий пристальным взглядом за его пыхтениями, отворачивается, прислоняясь мокрым лбом к холодному окну. Откашливается в кулак и тихо отвечает: — Чего ты хочешь? — Тебя. Тишина гудит заведённым автомобильным двигателем. — Дейв, мы же только что… — Не в этом смысле. Давай хотя бы раз за этот год поспим в одной кровати? Калеб морщится, кривит лицо, но нехотя и коротко кивает. А у юноши на лице блестит улыбка. В номере отеля светло и пахнет свежим постельным бельём. Калеб сверлит взглядом вышитый лепниной потолок, сцепив в замок пальцы на груди, а Дейв лежит рядом, обвивая руками и ногами его тело, мирно и глубоко дышит с блаженно прикрытыми глазами, а щёки его болят. От улыбки, что не сходит ни на секунду с его лица, или же от полученных в машине синяков, — он не знает. Ни один из них. «Ты испортил мне жизнь». Калеб уверен, что Дейв сейчас думает именно об этом, ведь он так виноват, виноват, виноват перед ним! Он думает, что ему место на цепи, потому что не в силах контролировать свои эмоции, не в силах их сдерживать даже перед ним. — Прости меня, — внезапно шепчет Дейв, отчего мужчина вздрагивает. — Он мне просто друг. Я же не могу вечно быть в одиночестве. Калеб хочет верить ему, потому что воспринимает его как партнёра, как любовь всей жизни, но не может. Всё его естество этому противится, а привычка присваивать себе людей гложет, заставляя чувствовать… Ревность? Он усмехается. Это щемящее в груди чувство — уже признак человечности. — Неважно, — холодно отвечает он. — Ты меня тоже прости. И они засыпают в обнимку, греясь теплом тел друг друга. ratareto: Дейв, привет! Как у тебя дела? Что-то совсем пропал! lololowka710: привет, все норм ratareto: Мы с Хейли решили пожениться. Я очень хочу видеть тебя на нашей свадьбе! Когда ты вернёшься? Ты всё ещё в отношениях с Тори? Можешь пригласить её тоже, если хочешь, либо я сама вышлю ей приглашение, ты только скинь мне её номер телефона. Дейв замирает с телефоном в руках и открытой перепиской в нём, сидя на краю кровати и потирая заспанные веки. Голубая чёрточка мигает в такт биению его сердца. Позади него Калеб снуёт из комнаты в комнату — собирается в крайней спешке, потому что каждый раз, когда он делит постель с Дейвом, то спит наконец-то крепко, наконец-то в принципе высыпается. По огромному гостиничному номеру эхом разлетаются его матерные слова и грозные шаги, а потом в ванной начинает журчать вода и жужжать триммер. — Калеб! — зовёт юноша, обернувшись. — Что? — Меня пригласили на свадьбу. После этих слов жужжание прекращается. — И? — Я хочу пойти с тобой. — Дейв, ты же понимаешь, как это будет выглядеть. Я не хочу лишний раз подтверждать гнусные слухи. — Меня пригласила Кейт. Слышится стук положенного на раковину триммера, а затем и приближающиеся шаги. Калеб выходит из ванной, деловито скрестив руки на груди. — Ты не поедешь. И я не поеду, — холодно отрезает он. Дейв от обиды поджимает губы. Понимает, что тема сестры для него — до сих пор глубоко вонзившаяся под кожу заноза. И понимает, что для плодотворного разговора об этом понадобится гораздо больше времени, чем есть у них сейчас: Калеб на работу никогда не опаздывает. Поэтому лишь вяло кивает, грустно возвращая затуманенный взгляд на экран телефона. Калеб подходит сзади, мягко кладя ладони на его плечи, а потом бережно обнимает, смыкая пальцы в замок на уровне живота и утыкаясь носом меж лопаток. — Я тебе всё расскажу ещё раз по приезде домой. Хорошо? Мне надо идти. — Так ты вернёшься сюда? Мужчина недолго молчит, отстраняясь. — Да. Там я давно не чувствую себя дома. И он уходит, нежно целуя в щёку на прощание и аккуратно закрывая за собой дверь. Юноша откидывается на подушки, прижимая телефон к себе, чуть улыбается от хоть какой-то приятной новости, а затем набирает сообщение. lololowka710: не, с Тори мы давно уже не вместе lololowka710: я попозже все расскажу, там просто все сложно Зубы вгрызаются в острый заусенец на указательном пальце. Дейв понимает, что «всё сложно» — это ещё мягко сказано. С Калебом легко не было никогда. И вот угораздило же ему… Нет, судьбе, — столкнуть их жизни и перемешать их атомы между собой так, что дышать без них становится невозможно. Да и с ними тоже порой затруднительно — Дейв вспоминает вчерашний день и потирает пальцами нижнюю челюсть. Болит. ratareto: Ладненько, тогда жду от тебя сообщений! Не пропадай! Радан тоже по тебе скучает. Спрашивает, когда вернёшься и не хочет ходить в тот бар без тебя. Всё не так, говорит! Дейв грустно вздыхает. Он бы рад ответить, что (кто) именно мешает ему увидеть друзей, но без ведома Калеба делать этого, конечно же, не будет. Он мог бы винить его и разглагольствовать об испортившейся жизни, вот только Дейв так не считает. Если так случилось — значит именно так всё должно было быть. Калеб возвращается ближе к ночи, когда длинная стрелка настенных часов равняется с короткой. Дейв в полудрёме приоткрывает один глаз, услышав копошения в прихожей. Включает свет ночника, трёт веки и резко вздрагивает, когда мужчина, еле стоя на ногах, громко стряхивает с себя обувь, ладонями слабо упираясь в шершавые стены так, будто норовит их раздвинуть. — Калеб? — его осторожный шёпот глушится очередным грохотом — ботинок отлетает в другой конец комнаты. — Калеб, ты в порядке? Что случилось? Мужчина ему не отвечает. Шаткой походкой направляется к нему, и пространство вокруг мигом наполняется резким запахом спирта. Дейв заглядывает в его тёмные глаза. Они блестят. Слезятся? Ладони судорожно обхватывают мягкие щёки. Калеб долго изучает его лицо пьяным взглядом, а затем, не сдержавшись, начинает рыдать. Сползает вниз, утыкаясь носом в его колени, цепляется за них пальцами и содрогается всем телом. Дейв ошарашенно следит за ним, а руки его ненадолго повисают в воздухе, будто не решаясь дотронуться, поэтому Калеб сам хватает его запястье и кладёт на свою макушку. Поворачивает голову, утыкается в ладонь губами, мелко целуя, трётся об неё мокрой щекой и плачет так отчаянно, что у юноши сдавливает грудную клетку. — Прекрати, что случилось? Что такое? — Я-я… — отрешённо тянет Калеб. В этот момент голос обрывается, и тон его будто летит вверх, делается вопросительным. — Я-я… Дейв бережно поглаживает его переносицу и аккуратную горбинку на носу подушечками пальцев. — Я очень, очень боюсь тебя-я… Потеря-ять? Дейв, я без тебя умру, понимаешь? Я сдохну, оно убьёт меня изнутри и добьёт снаружи, Дейв, я не справлюсь без тебя, я не могу без тебя, но я причинил тебе столько боли, что я просто не понимаю теперь, почему ты-ы… — он вяло тычет указательным пальцем в его грудь. — Со мно-ой?.. Юноша тяжело вздыхает и отводит взгляд, смотря на ажурные тёмные шторы, плотно закрывающие собой большое окно. — Потому что я тебя люблю? — тихо отвечает. У Калеба от этих слов перехватывает дыхание, и он уже практически захлёбывается от слёз. — Не ври мне, Дейв, не сме-ей мне-е вра-ать… Как можно любить чудовище, как можно испытывать чувства к тому, кто из-за никчёмности собственной жизни рушит чужие, скажи мне? — он всхлипывает в очередной раз, окончательно сползая на пол и обнимая голые щиколотки. — Я-я… Я очень боюсь испо… Испортить твою жизнь, Дейв, потому что я, блядь, я тоже люблю тебя. Голубые глаза смотрят на него — ранее грозного, статного мужчину в строгом костюме, который сейчас растёкся слёзной лужицей по полу и так жалостливо пресмыкается перед ним, что хочется тут же обнять, утешить, вразумить, что никуда он от него не денется, будет рядом, всегда поддержит, и вместе они истребят всех этих жирных тараканов, что мельтешат лапками по стенкам черепа и мешают жить. Дейв тянется к нему, дёргает за рукав хрустящей хлопковой рубашки, призывая поднять взгляд. — Тебе нельзя пить, Калеб. Ты дома, вставай, ложись спать. Тебе завтра на работу. Калеб икает, тут же прикрыв рот ладонью, встаёт на ноги, сильно шатаясь и с трудом подавляя тошноту в горле. Дейв смотрит на него укоризненно, но ничего не говорит. Лишь вздыхает, слезает с кровати и, закинув его руку себе на плечо, ведёт в ванную.* * *
ratareto: Привет. Ты обещал написать ещё два дня назад, у тебя всё в порядке? ratareto: Я что-то за тебя переживаю :( Я ещё услышала от одного знакомого, что Калеб тоже в столице сейчас. Надеюсь, он тебя не вычислил, хах. А то я помню тот случай пару лет назад! lololowka710: привет lololowka710: нп самом деле есть кое что о чем я умолчал lololowka710: напомни мне ночью пожалуйста, я щас не млгу писать ratareto: Чтоооо? Ты меня пугаешь!! Но хорошо, я напишу часа в два. Дейв в спешке убирает телефон в карман расстёгнутой светлой куртки и откашливается, поправляя клетчатый шарф и натягивая его поверх подбородка. А Калеб идёт рядом — донельзя зажатый, будто контуженный; озирается по сторонам, вглядываясь в хмурые лица прохожих — в каждом из них ему мерещится пристальный ледяной взгляд знакомых глаз, от которых будто невозможно скрыться. «Звонила твоя жена, — говорил Войд в трубку механическим тоном. — Спрашивала, появляешься ли ты на работе, потому что дома тебя нет уже который день, и она переживает, что ты либо получил по затылку от собутыльника, либо повесился где-то на галстуке, — он выдержал паузу, и только тяжёлый вздох сумел выдать его человеческое раздражение. — Почему я снова должен вмешиваться в твои личные дела и копаться в твоём грязном белье?» Каменные коробки проносятся мимо, совершенно не отпечатываясь в памяти. Мозг этого будто не видит: как начинает мигать свет в причудливом фонарном столбе на углу улицы, как от кучи мусора бежит чёрная, округлившаяся кошка, направляясь на противоположную сторону и практически сшибая с ног, как постепенно начинают левитировать в воздухе первые снежинки и как по-забавному широко зевает мужчина с козлиной бородкой у аптечной вывески. — Ты сегодня ночуешь у себя? — перебивает его дёргающиеся струны мыслей Дейв; спрашивает с надеждой, но даже не понимает, на какой ответ рассчитывает сейчас: переписываться с Кейт при Калебе — не лучшая идея. — Нет, — фыркает, — я сказал, что у меня командировка. У юноши холодок пробегает по спине, но он этому заявлению всё равно рад.* * *
ratareto: Привет? lololowka710: в общем, есть одна проблема Дейв боязливо затаивает дыхание, прислушиваясь к размеренному сопению Калеба на другой стороне кровати. Трясущиеся пальцы набирают заветное сообщение. lololowka710: так вышло что мы с Калебом теперь в отношениях ratareto: Что? Кейт замолкает надолго, минут, может, на десять. Потом пишет, мол, в гетеросексуальности брата никогда не сомневалась, а посему это сильное заявление восприняла сначала как неудачную шутку. В ответ Дейв отправляет его фото, зачем-то доказывая. Кейт долго обрабатывает информацию, выдавливает улыбающийся смайлик и сообщает, что всё равно была бы рада его увидеть: им есть о чём поговорить. Дейв колеблется, но сон так не вовремя обрывает нить его мыслей. Посреди ночи Калеб слышит отчётливую вибрацию телефона на прикроватной тумбочке справа, со стороны Дейва. Он потирает глаза, прищуривается, приподнимается на локтях и перелезает через спящего рядом юношу бесшумно, заглядывая в экран, на котором светятся несколько непрочитанных сообщений. Разблокировав телефон таким примитивным 1212, Калеб дрожащей рукой открывает первый диалог в списке. И всё в нём мгновенно извергает ненависть, когда он соотносит имя собеседника с содержанием переписки. — Подожди, Калеб, это не то, что ты подумал, стой! — он упирается ладонями в холодную грудь и усиленно брыкается ногами. Ледяные пальцы сдавливают его горло. — А что тогда, Дейв? Что? — он кричит ему прямо в ухо и встряхивает тело как безвольную тушку, дёрнув руками. — Почему ты общаешься с ней за моей спиной? Почему ты рассказываешь ей обо мне? Я разве давал на это согласие? Ты вообще знаешь, какие могут быть последствия?! Дейв широко открывает рот: с побелевших уст срываются хрипы и жалкие попытки глотнуть воздуха. Зрачки расширяются от животного страха, а конечности продолжают барахтаться и цепляться за жизнь, стремясь оттолкнуть мужчину от себя. Пальцы сильнее сдавливают горло. С уголков голубых глаз брызжут слёзы, стекая вниз и капая на подушку. Калеб заносит кулак, замахивается и, подумав секунду, ударяет в изголовье кровати так, что оно издаёт металлический звон. — Блядь, — его голос дрожит. Мужчина сжимает пальцы и трясёт кистью — боль щиплется на алеющих костяшках. — Она врёт, Дейв, она спит и видит мой крах. Она меня ненавидит, — Калеб, ссутулившись, добавляет полушёпотом: — И ей есть за что. «И тебе есть за что», — хочет дополнить он свои слова, но морщится и замолкает. Жадный глоток воздуха, за ним следует второй, третий, потом четвёртый. У Дейва рёбра ходят ходуном, а ошалелый взгляд мечется по лицу над ним. Он не верит. Это не тот Калеб, которого он знает, это определённо другой, фальшивый, ненастоящий! Чужой. В голове тлеет последняя спичка. Калеб его, конечно, не прогоняет: уходит сам в весьма неподобающем ему расхристанном виде, молча, впопыхах напялив на себя смятую рубашку и брюки. На улице от мороза в воздух быстро взметается пар. Хочется закурить, но сигарет всё так же нет, хочется что-то сломать, но под рукой только чужие автомобили да фонари, а улицы пусты — город давно спит. Хочется выпить. И Калеб шаткой походкой направляется к припаркованной машине. Калеб ненавидит себя. И Дейва он ненавидит тоже: этот человек заставил его поверить в предопределённость и свободную жизнь. Но это чушь, её нет, не существует. И никогда не будет, потому что сообщение с текстом «нам лучше больше никогда не встречаться» уже отправлено, а получатель заблокирован. Это не может продолжаться вот так. Дейв заставил его поверить в то, что изуродованная системой личность способна любить. Способна иметь здоровые отношения, дорожить человеком по-человечески и не бояться повернуться к нему спиной во сне. «Это всё было ложью», — Калеб теперь верит именно в это. И это его фатум, рок — вот в чём был смысл всех этих нелепых дюжин. В осознании неизбежности. В осознании того, что эта жизнь — не то, ради чего он скроен вот так, а испытываемое им мимолётное счастье — фата-моргана над ребристой поверхностью неспокойного моря. Он убирает телефон в ящик прикроватной тумбочки и закуривает прямо в постели. «Ты испортил мне жизнь», — наконец умозаключает и искренне в это верит. Всё из-за него. Не из-за Войда, не из-за собственного шестерёночного мозга, а из-за него — порой придурочного, противно безмятежного и преисполненного хаосом. Без него всё было в нужном порядке, всё стояло на своих местах, а теперь жизнь его пошла под откос из-за каких-то нелепых и неправильных чувств. Его супруга заходит в комнату, возмущённая резким запахом курева и перегара. Хмурит брови, складывая руки на округлой груди размера, теперь, наверное, четвёртого — Калеб до этого просто не обращал внимания. Она подходит ближе, опираясь на дверной косяк. В свете тусклой лампы выделяются её щёки. Они тоже округлые, мягкие, розовые. «Другие. Неправильные», — всплывает странная мысль. Калебу уже всё равно. Подзывает к себе жестом, лениво выдыхая табачный дым от последней затяжки. Та идёт. Грациозно — ей так кажется. Залезает на него, зачем-то целует, а Калеб зачем-то отвечает и зачем-то не отвергает. Задирает подол фиолетовой шёлковой ночнушки, кончиками пальцев проходясь по бедру. Теряется в собственных мыслях, когда совершает рефлекторные движения. Тяжело дыша, он стискивает ладонями горячую, гладкую и мягкую кожу, жмурит глаза, когда в голове миражом маячит его образ — реалистичный, живой, родной и настоящий (в последнее верится с трудом). Секундное блаженство — и Калеб ещё больше ненавидит себя, когда понимает, что только что натворил.* * *
— Да, да. Две полоски, представляешь? Ага, я тоже рада. Мы с мужем так долго этого добивались, так долго не получалось! Калеб слышит приглушённый кудахтающий голос, доносящийся с кухни, и резко разлепляет веки. Сейчас его давняя мечта вышибить себе мозги становится навязчивой первостепенной задачей. Он переводит отрешённый пустой взгляд на будильник. На нём виднеются зелёные цифры — 12:13.