Аннигиляция чувств

Тому всегда было любопытно наблюдать за тем, как эмоции пропитывают лица людей, едва подрагивая в уголках губ или напрягая каждый мускул, словно в болезненном спазме. Ему нравилось читать их, осознавать, как переживания паразитами копошатся в них, прогрызают плоть всё глубже, к самому главному. Ковыряют ржавым ножичком разум, заставляя кровоточить никчёмными размышлениями о том, кто они и зачем делают то, что делают.    Тому всегда было легко считывать эти вспышки на лице Гарри: он безошибочно определял бурлящую злость, грохочущий в ушах восторг, сжирающую заживо вину.    Но ему никогда не удавалось добраться до пульсирующей сути, туда, где правда сплеталась с уязвимостью и была уже не оружием, а слабостью. Его будто било наотмашь каждый раз, когда он пытался прикоснуться, откидывало на несколько метров назад, оставляло физически ощутимые гематомы разочарования.    Он не мог позволить им покрыть всё своё тело, не мог заставить себя смириться с тем, что ему недоступно. Не мог просить разрешения.   Реддл ощущает приятное тепло под кончиками пальцев, когда несёт блюдо в обеденный зал. С тихим, приглушённым стуком он ставит его на дубовый стол, надеясь, что всё внимание Гарри приковано к их ужину.   — Люблю запекать в глине. Мясо получается более сочным, а ужин превращается в настоящее представление, — говорит он буднично, так, как это и должно звучать.   Не отрывает глаз от собственных рук, орудующих специальным молоточком, чтобы избавиться от хрустящей корки глины. По залу моментально распространяется пьянящий аромат отменно приготовленного мяса. Том слышит, как Гарри сглатывает, и понимает, что нервно, но всё равно произносит:   — Ты голоден? Отрезать кусочек? — Он наконец сталкивается с ярко-зелёной радужкой.    И Реддл снова ошибается. Поттер смотрит не на блюдо, а на него, и этот взгляд прожигает дыру в лице Тома неуместной твёрдостью.   — Пожалуй, я откажусь.   Губы Тома расплываются в мягкой, снисходительной улыбке.   — Зря. Думаю, ты бы смог оценить. Один из немногих, кто бы действительно смог.   Он отрезает тонкий, аккуратный кусочек мяса и кладёт на тарелку Гарри, а затем, проделав то же самое, кладёт на свою. Садится за стол и, вооружившись столовыми приборами, продолжает светскую беседу:   — Надеюсь, у тебя нет аллергии на рукколу?    — Сколько человек ты убил, Реддл? — Вопрос зависает в воздухе не столько своей неожиданностью, сколько решительностью.   Том игнорирует его пару минут, до момента, пока кончика языка не касается насыщенный вкус тёплого мяса. Он даёт себе ещё немного времени, чтобы посмаковать, в наслаждении закрыв глаза.    — Я делаю им одолжение, — в настоящем времени, потому что он не собирается останавливаться. — Они могут послужить чему-то более значимому.   — Оказаться у тебя на тарелке?   — Это честь.   — Это тщеславие.    — Убивать, должно быть, приятно самому Богу. Он всё время этим занимается. А разве мы не созданы по Его образу и подобию? — Ещё один кусочек отправляется в рот с нескрываемым удовольствием.   — Так это не тщеславие, а комплекс бога?   — Ты называешь комплексом то, что я считаю преимуществом.   Гарри усмехается. Так искренне, что Реддл непроизвольно сжимает челюсть в напряжении.    — Преимущество перед теми, кто мёртв?    Это то, что невероятно раздражает Тома в Поттере. До смешного упрощать сложные вещи. Будто мир делится на чёрное и белое, на добро и зло, на мёртвых и живых. Будто нет тонких материй, граней и условий. Будто все они на равных изначально, а жить, следуя своим внутренним порывам, своему естеству, неправильно.   — Мне жаль, что ты не понимаешь этой концепции. Того, как всё устроено. — Он откладывает вилку и нож и скрещивает пальцы рук в замок. — Страшна не смерть, а бесполезность плоти. Мы хищники. Сильные едят слабых.    — Потому что они слабее?   — Потому что могут.   — Пастушья собака не ест овец.   — Но хочет. И ты хочешь, Гарри. Просто не можешь себе позволить.    — Я не такой, как ты.    — Значит, ты слабее.    Том небрежно пожимает плечами, будто это единственный вывод, который напрашивается.   — Тогда чего же ты так испугался, Реддл? Того, что я поймаю тебя?   Того, что ты так глубоко залез мне под кожу. Вцепился когтями, которых, как ты утверждаешь, у тебя нет, и зубами пытался вырвать кусок чего-то важного. Чего-то, что я никому не мог отдать.   — Кем же ты считаешь себя, Гарри? — Он игнорирует его вопрос, задавая тот, который мучает его уже долгое время.   Он чувствует, что Поттер не вписывается в его систему, не подходит ни под одну из категорий, словно соткан из чего-то другого.    — Ты не раз обвинял меня в том, что я размышляю слишком односложно. Но сам делишь людей на хищников и их жертв. Ты бесконечно противоречишь сам себе. Потому что не знаешь правды.   — Разве правда не у каждого своя?   — Верно. Но ты не знаешь правды даже о самом себе. Не знаешь, кем являешься на самом деле.   Предположение Гарри вызывает у Реддла искренний смех, но в горле неприятно царапает колючей проволокой непонятно откуда взявшийся ком.    — А ты, судя по всему, знаешь? Расскажи мне, Гарри.   Ему действительно интересно. Узнать, каким же видит его тот, кто сам кажется загадкой для детей дошкольного возраста, но оказывается запутанной головоломкой. И цена, которую нужно заплатить, чтобы разгадать её, слишком высока для такого, как Том.    — Убийца. Банальный до жути, но пытающийся казаться изощрённым и сложным. Взращивающий в себе ложные убеждения, потому что так проще. Оправдать то, что ты делаешь.   — Я не ищу оправданий.    — Тогда почему ты просто не убил меня? — Гарри опирается ладонями о поверхность стола и наклоняется. — Хотел попробовать?   Том тоже слегка подаётся вперёд, приподнимая уголки губ.   — Не представляешь как.    Жаль, этого не удастся сделать — то, что он никогда не произнесёт вслух.   Гарри смеётся. Как-то нездоро́во громко и долго, но Реддлу нравится наблюдать за нотками сумасшествия в чужом голосе, словно и так хрупкое ощущение реальности происходящего трескается где-то внутри Поттера.    Том смотрит, как мужчина напротив поднимает вилку и нож и без малейшего колебания отрезает часть приготовленного специально для него блюда. Он впивается взглядом в карие глаза Реддла и кладёт мясо в рот. Жуёт быстро, но тщательно, не прерывая зрительного контакта.   — Браво шеф-повару, — восклицает со странной улыбкой на лице и откидывает приборы на дубовый стол.    Несмотря на небрежность движений, ни один мускул на его лице не дрогнул.    Этого и боялся Том.   Не того, что Поттер поймает его и посадит за чёртову решетку.   Он боялся его самого.    Его воздействия на себя. Заразы, втекающей в кровь медленно, но болезненно; заставляющей пульсирующее сердце стучать в ушах набатом, оповещая об опасности. Вонзающейся в глотку и распарывающей сонную артерию в клочья. Оставляющей умирать в собственной беспомощности перед ним.   Каждый их разговор невидимым шприцем вводил в вены Тома ещё одну дозу, без которой дни порознь превращались в томительное ожидание. В рискованной близости его ладони потели, настойчиво напоминая о том, что он обычный человек из плоти и крови.    Гарри не восхищался им — ненавидел и осуждал всё, что он делал, и Том мог бы наслаждаться этим, если бы подсознательное не било под дых, утверждая, что истинно желаемое он никогда не получит.    — Теперь ты не сможешь сказать, что не такой, как я.    — Не уверен, что это считается. — Гарри делает внушительный глоток красного вина из бокала справа от себя. — Что дальше? Отрежешь мне вторую ногу?   Том отрицательно качает головой.    — Не хочу растягивать и так нелёгкое прощание, мой друг.