MCCCCLXXXX

Они втроем стояли, положив руки на фальшборт, и смотрели на успокоившееся во второй половине дня море (как всегда в этих местах зимой... да что там! как всегда в этих местах в любое время года), которое, как хорошо помнили двое из них, никогда не становится до конца прозрачным и до конца синим — оно как-будто всегда остается немножечко серым на краю взгляда, словно едва ощутимый привкус, когда пьешь из плохо помытой кружки. Капитан «Иоанна Крестителя» бросил якорь насколько близко к бухте Каслтауна, насколько мог. Одна из троих, любовавшихся морем, женщина лет двадцати, убрала руки с фальшборта и повернулась направо, к юноше, который выглядел даже младше нее: - Поскольку его величество просил меня передать вам лицензию и кольцо строго тогда, когда мы окажемся на острове, а сейчас мы, можно сказать, прибыли туда... - она немного замешкалась. - Сюда... Вручаю вам и письмо, и кольцо. Третий человек, любовавшийся на воду, мужчина лет сорока, при этих словах усмехнулся. Девушка посмотрела на него, но ничего не сказала. Она открыла висящую у нее на поясе сумку (довольно большую, но довольно малозаметную из-за того, что она была покрашена в тот же черный цвет, что и ее платье) и достала оттуда массивное золотое кольцо и свернутый в трубкулист пергамента с привешенной к нему на ленте красной сургучной печатью. Молодой человек первым делом взял у нее кольцо и тут же надел себе на палец, а после — осторожно принял из ее рук пергамент и принялся читать. - Владыка, - произнесла девушка. Юноша посмотрел на нее непонимающе, а потом, будто что-то вспомнил, выставил вперед руку с кольцом для поцелуя. Девушка и старший мужчина по очереди опустились перед ним на колени и поцеловали перстень. Мужчина улыбнулся ему, попытавшись сделать так, чтобы это выглядело ободряюще: - Поздравляю вас, Хамфри, вы теперь архиепископ Содора и Мэна. - Спасибо, дядя Мартин... То есть, сэр... Мужчина еще раз улыбнулся: - Я уже говорил: зови меня Мартин, там, откуда я приехал, люди не очень любят все эти сложные манеры... Все трое замолчали. - Благодарю вас за службу, миледи Агнесса, - уже увереннее произнес юноша. - Я благодарю вас за то, что вы так высоко оценили мои скромные усилия, ваше высочество, - с совершенно нейтральной интонацией произнесла «миледи Агнесса». - И прошу простить меня, ваше высочество, но я не леди. - А я не... - начал было юноша, но осекся. - Благодарю вас за службу, Агнесса Смит. Агнесса Смит поклонилась ему и повернулась к старшему мужчине: - Извините, сэр, но есть наставления от дяди и старшего брата, которые я должна передать милорду архиепископу на словах, и поэтому... - Плывите на берег впереди меня, - перебил он ее. - Там ему и расскажете. А лодку отправьте за мной. Дело в том, что я... со мной... - он огляделся по сторонам. - Мне так удобнее. - Вы уверены, Мартин? - спросил его епископ. - Да, конечно, ваше высочество, - ответил ему мужчина. - Дело в том, что есть некоторые обстоятельства, которые я не хотел бы открывать... - Да будет так! - объявил епископ. - Я желаю вам всего самого доброго, ваше высочество - с глубоким поклоном сказал ему Мартин. - Да благословит вас Господь на вашем новом месте службы. - Хамфри, - улыбнулся ему епископ. Мартин еще раз поклонился. Подошла большая рыбацкая лодка, отправленная местными. Мартин последний раз поклонился епископу, Агнесса поклонилась Мартину, и они с Хамфри принялись спускаться по сходням, которые местные привезли на своей лодке. И даже по сходням спускаться было трудно, поэтому Мартин, чтобы не переживать за них, перешел на другой борт. И опять уставился в воду. Не мог же он объяснить. Не мог объяснить, что ненавидит этот остров, это поручение короля Ричарда, что все здесь ему напоминает ту осень, когда он впервые за двадцать пять лет приехал сюда. На коронацию. И что было это не только на двадцать лет позже, но и на пятьсот двадцать лет раньше, ведь первый и последний раз до этого он был здесь еще подростком, вместе с отцом, в две тысячи восьмом году. Вот на этом самом месте, возле которого бросила якорь каракка “Львиное Сердце». Но сейчас вместо застроенной домами викторианской эпохи набережной, убранной в бетон и асфальт тут была только рыбацкая деревушка, проселочная дорога и песок грязно-желтого цвета на берегу. Только там и тогда он впервые понял, как далеко от дома он оказался. В Лондоне можно было об этом не думать — слишком много было дел и событий. В городах типа Йорка или Ньюкасла это получалось еще легче: их законсервировали в их средневековом состоянии ради туристов, и можно было представлять, что ты все еще в две тысячи шестнадцатом, просто мимо еще ни одна машина не проехала. Да и когда он приезжал с королем Ричардом, их всегда селили в каких-нибудь «памятниках культурного наследия», так что получалось, что, вроде как, музеи посещаешь... И только остров Мэн наотмашь, до крови ударил его правдой. Дорогу до Каслтауна он тоже хорошо помнил. Тогда она была двухполосной, с четкой видной дорожной разметкой. Отец тогда нервничал, потому, что у какого-то строительного общества из Ирландии дела были плохи, но все-таки нашел время, чтобы показать ему достопримечательности. И замок, где проходила коронация, он тоже вспомнил. Как-то он нашел дома старую фотографию, сделанную на «Полароид», кажется, еще в девяносто пятом году: отец, бритый налысо, с такими же бритоголовыми друзьями стоят, обнявшись, во дворе замка, в похожий солнечный день. При этом он обязан был «держать лицо», пока продолжались, как сказали бы в его прошлом, «протокольные мероприятия». Летом тысяча четыреста восемьдесят пятого года, когда он понял, что его предзнание ничем не помогло и вторжение Генриха Тюдора неизбежно, он на стену полез от страха и вел себя неадекватно на глазах двора. Король Ричард, который ввиду предстоящей битвы, зыбкости всего и вся и открытой игры некоторых приближенных в двойные и тройные игры вел себя (на взгляд «Мартина»), даже слишком спокойно, пригрозил ему, что исключит из своей свиты, если тот не начнет «подобающе» вести себя на людях. А Ричард Рэтклифф прибавил, что за столько лет знакомства с ними «Мартин» мог бы хотя бы чему-нибудь у них научиться. - Но ведь все так плохо, - попытался он возразить. - И вторжение, и предательство... - А всегда есть что-нибудь, - ответил ему Рэтклифф. - То шотландцы, то два семейства возобновили вражду столетней давности, то герцога Кларенса судят, то Бэкингем восстал, то французы, то Тюдор, то предательство... Но тем увереннее и доброжелательнее нужно себя держать. Никто и никогда не пойдет за тем, кто боится, не тверд в помыслах или не уверен в своих силах, поэтому независимо от того, правда это или нет, нельзя, чтобы люди хоть раз заметили... Кроме того, приятно вам это или нет, вы, Мартин - слуга короля и каждый день, каждый миг положение оценивают по вашему поведению. «Мартин» запомнил. Навсегда. Нет, проявить эмоции было можно. Если, ты, например, тебя «взяла за душу» проповедь священника, или во время богослужения прочли «откликнувшееся» тебе место из Библии, или ты наблюдаешь за примирением двух сторон гражданской войны, или останки твоего отца перезахоранивают в семейной усыпальнице, как это произошло с герцогом Кларенсом. Но как он мог оправдаться? «Я плачу потому, что во время нашего последнего разговора с отцом девятого ноября две тысячи шестнадцатого года нагрубил ему, назвал тупым бандитом, ни хрена не понимающим в жизни, и даже не обратил внимания на его слова о том, что у него обнаружили рак желудка»? «Мартин» не удержался и усмехнулся. Тогда он сидел в номере роскошного отеля на Нью-Бонд Стрит, смотрел СNN и готовился совершить самоубийство потому, что избрали Трампа и это был конец света. Да, именно это казалось самым важным молодому сотруднику одной из лондонских юридических фирм по имени Николай Романофф. В конце концов, напившись как следует, он выстрелил себе в рот из пистолета, который ему через знакомых знакомых достал знакомый барыга, у которого он иногда покупал кокаин для вечеринок. Наступила темнота и одновременно стало страшно больно... А потом, как был, в футболке, джинсах и кроссовках (только без телефона и почему-то с двумя фунтами в аутентичных монетах) он очнулся в каком-то хлеву с овцами, и его чуть не убил вилами какой-то дед, принявший его за местного зоофила по кличке «Билл-овцееб». Он не сразу понял, что находится в прошлом, ведь дед все пытался объяснить ему, что они находятся рядом с Линкольном, а он скоро повезет шерсть на ярмарку в Бостон. Николай подумал, что каким-то образом оказался в США и посоветовал деду на этом «линкольне» и ехать в Бостон. Дед в ответ на это сказал, что видно, если рядом с овцам слишком много провести, «и впрямь можно ебанутым стать». Впрочем, дед оказался вполне дружелюбным, рассказал, что сейчас — ноябрь, а король Эдуард полгода, как вернул себе трон, и даже согласился взять с собой в Бостон за один пенс («Я же вроде как на тебя работать буду, а это самое меньшее, что берут за день работы. А ехать нам туда два дня»). Тогда же Николай получил то имя, которым и будут называть следующие двадцать лет. Размышляя вслух над своим положением, он спросил себя, не «Марти Стю» ли он теперь? Дед запомнил, только вместо «Марти» всегда говорил «Мартин». «Мартином» представил его своим знакомым в Бостоне, «Мартином» его представили купцу, с которым он отправился в Лондон, «Мартином» его назвал купец, высаживая около церкви Святого Магнуса... Вскоре Николай обнаружил, что жить в Лондоне и в 1471 году было дорого. Денег у него почти не оставалось — он почти все потратил еще в Бостоне, купив почти за полтора фунта меч, хотя вообще не умел им пользоваться, и одежду, чтобы не отличаться от местных. Историческое образование (ну, как историческое — в университете он выбрал вместе с другими дисциплинами изучать еще и историю права), любовь к историческим фильмам и английским средневековым достопримечательностям не равнялись, конечно, знаниям о средневековом быте, ремеслах или военном деле. Так что, несмотря на меч, даже каким-нибудь стражником наняться он не мог. Он хорошо понимал «местный» английский (видимо, это ему досталось вместе с двумя фунтами), но только устный — любой рукописный текст выглядел для него бессмысленными каракулями. В этом он убедился, когда попытался наняться в пару мест и заявил, что умеет писать и читать, в ответ на что ему дали прочесть какие-то записи для проверки. Да, писать и читать он умел, но и это, как он скоро убедился, было почти бесполезно. Любой рукописный текст выглядел для него каракулями (да, в университете вместе с правом он изучал историю, но только шариковой ручкой и на современном английском... то есть, на английском начала XXI века. В третьем месте, куда он попытался наняться, его попросили для начала что-нибудь написать, и он, посадив, для начала, на лист несколько больших клякс, с трудом вывел несколько корявых «печатных» (как их назвали бы в его время) букв. Ему прямо сказали, что не наймут его потому, что не могут позволить себе таких расходов на бумагу и пергаменты. За месяц Николай сделал множество попыток найти работу, но ни одна не увенчается успехом. Жилья снять он не мог и, пока одежда выглядела прилично, проводил ночи в кабаках, забившись в самый дальний угол и растягивая одну кружку пива на много часов. Заложить или продать меч он почему-то не догадался. Николай начал думать, что его жизнь так и закончится — он пополнит ряды нищих при каком-нибудь монастыре, существующих надеясь на милосердие монахов (и даже радовался, что умрет раньше реформ Генриха VIII), И все-таки в последний момент ему сказочно повезло. Одним декабрьским утром 1472 года хозяин одной лавки на Лондонском мосту, торговавшей одеждой, захотел нанять продавца. Николаю повезло в этот момент возвращаться из Саутуарка, где он пересиживал ночь в одном из кабаков. Ему повезло услышать об этом. Ему повезло с грехом пополам прочесть (а если честно - наполовину угадать) записи хозяина. Повезло, что остальные претенденты сделали это еще хуже него. Повезло, что его наняли, что хозяин оказался не злым человеком, платил не так мало и почти никогда подолгу не торчал в лавке. Правда, работать приходилось много, просыпаясь еще до заката, чтобы подготовить лавку к торговому дню, но по сравнению с жизнью нищего, хоть и при монастыре... Николай мог уверенно сказать — повезло. А еще, именно здесь он научился читать тексты, написанные от руки. Их лавка торговала не только шмотками, но и вообще всякой импортной фигней: от доспехов до какого-нибудь дорогого вина, и поэтому к ним часто приходили слуги с записками от хозяев, приезжие богачи с записками и списками покупок от родственников, чьи-то представители, которые хотели отдать долги и получить назад расписки, а так же те, кто хотел купить что-то в долг и оставить расписку (но таких он сразу отправлял договариваться напрямую с хозяином). Крупные и мелкие, убористые и размашистые, аккуратные и небрежные, написанные, будто по линейке и со строчками, налезающими друг на друга, лучшие образцы готического письма с их длинными «хвостами» и заглавными буквами, состоящими из завитушек, и совсем простые (но с заглавными буквами, которые все равно состояли из завитушек) — за те несколько месяцев он научился разбирать любой почерк, правда, все равно не слишком быстро. А скоро ему повезло еще раз. В июне семьдесят второго в лавку зашли два старика. Они настолько громко обсуждали некое судебное дело, что не услышать их было невозможно. Николай вспомнил, что что-то о чем-то похожем проходил в университете, и он высказался по этому поводу, тоже довольно громко. Не то дал джентльменам совет, не то просто поделился своим мнением. Старики ничего не ответили ему, а только посмотрели так, как обычно смотрят на человека, лезущего в чужие разговоры. Но через несколько дней один из стариков вернулся. Оказалось, он отпросил Николая у его работодателя. Старик предложил прогуляться, Николай согласился, и они, выйдя из лавки, прошли по, миновав надвратную башню, вышли в Саутуарке, повернули на восток и еще долго шли по огромному, заросшему сорняками пустырю, пока, наконец, не остановились напротив Тауэра. Старик еще некоторое время стоял и молча смотрел на останавливающиеся у замковой пристани лодки с припасами, будто собираясь с мыслями, а потом заговорил: - Сегодня, кажется, тебе крупно повезло, парень. Ты откуда про судебные дела знаешь? - Так, посетителей в лавке иногда слышал... случайно, - соврал Николай. - И в родной деревне на судах пристутствовал, один раз даже свидетелем вызывали. - Значит, соображаешь и вправду быстро, - скорее себе, чем ему, сказал старик. - Тебя ведь Мартином зовут? - Да, - вынужден был согласиться Николай. - Я хочу предложить тебе сделку, Мартин? - Сделку?.. - тупо переспросил Николай. - Да, сделку. Видишь ли, я, похоже, сделал не тот выбор. Совсем не тот. Ты знаешь, что такое Акт о резумпции? - Это акт парламента, призванный удостоверить возвращение в королевское владение земель, незаконно отчужденных ранее, - отчеканил Николай определение из учебника. Старик странно посмотрел на него. - Не только земель... Но это не важно. Для меня важно то, что король Эдуард, вернув себе престол, лишил меня всех званий и должностей. - Как лишил, так и вернет. Прецеденты были, - беспечно отозвался Николай. Старик второй раз странно на него посмотрел. - Верно, были. Только у меня мало времени, Мартин. Я неважно себя чувствую в последнее время. Думаю, мне осталось жить год или два, не больше. А здесь у меня остаются двое взрослых сыновей. Год назад они были в ополчении, когда напал бастард Фоконберг, и если бы не то ядро... Они в твердом уме, но это единственное хорошее, что можно сказать об их здоровье... В Бристоле живет мой единокровный брат, Уильям. Он очень богат, но пережил всех своих детей и четыре года назад ушел в монастырь... Вроде того. У меня еще есть родня в Лондоне, и мы дружны, но... в общем, сейчас не самые лучшие времена для нашей семьи. Я хочу сказать, что мне есть, о ком позаботиться, но не на кого их оставить. - Простите, сэр, я совсем вас не понимаю, - откровенно сказал Николай. - Вы что-то говорили про сделку. - Кроме сыновей у меня есть дочь шестнадцати лет. А еще у меня есть дело, которое некому передать. Я — барристер, у меня кабинет в Миддл Темпл. Несколько лет назад меня сделали даже королевским сержантом. И судьей я тоже служил. Ко мне обращаются за помощью такие люди!.. Я даже консультировал короля и парламент при короле Генрихе... - Извините, сэр, но причем здесь сделка? Старик еще раз странно посмотрел на Николая. - Я смотрю, ты парень умный... наглый... и не хочешь всю жизнь стричь овец в деревне, иначе там бы и остался, а не влезал без разрешения в разговоры людей старше тебя. Так вот, насчет сделки: предлагаю тебе жениться на ней и заботиться о ней и ее братьях. Взамен я сделаю тебя хозяином своего... то есть, моего дела. Ты получишь образование, получишь право выступать в высших судах, как я... Почти. Сержантом даже я тебя не сделаю, но даже того, что у тебя будет, тебе хватит на себя и на моих детей. Николай не думал и секунды. - Я согласен. - Отлично. Тогда приходи завтра в Миддл Тэмпл и найди меня. - А как вас зовут, сэр? - Томас Янг. * * * Со следующего дня началось ученичество Николая. Сначала будущий тесть устроил его в Клиффордс Инн, один из так называемых «канцелярских иннов», где Николай начал свое начальное обучение. Оно состояло в участии в тренировочных судебных заседаниях и зазубривании основных понятий. Через месяц после начала учебы состоялась свадьба. Тогда же он познакомился с ее братьями. Они и вправду оказались покалечены. У одного оторвало ногу до колена, а правая рука была вывернута под неестественным углом, а другой, наоборот, подволакивал изуродованную левую ногу, а руки ниже локтя у него не было. И у того, и у другого была деформирована грудная клетка. Оба могли только полулежать, а каждое движение причиняло им адские боли. Николай подумал, что одним ядром тут, пожалуй, не обошлось, а еще удивился, что они вообще остались живы с местной медициной. Через два месяца после свадьбы тесть, теперь уже настоящий, пристроил его почему-то не в родной Миддл Тэмпл, а в Иннер Темпл. Там Николай продолжил свое образование, которое состояло... в участии в тренировочных судебных заседаниях и зазубривании конкретных прецедентов, а так же специфического мертворожденного языка - «юридического французского». Его когда-то придумали чиновники первых норманнских королей в качестве эдакой lingua franca (сказал бы Николай, если бы знал такие слова), а ко временам Эдуарда IV он окончательно превратился в никому не понятный набор неологизмов и архаичных слов с очень странной грамматикой. Здесь они с тестем натолкнулись на три нерешаемые проблемы. Во-первых, «юридический французский» не давался Николаю от слова «совсем». Во-вторых, писать, макая перо в чернильницу, он так и не научился. В-третьих, быстрее читать рукописные тексты он не стал. Возможно, Томас Янг понял свою ошибку, а может быть, и нет. Ведь он буквально гнал своего протеже через систему юридического образования. Николай не знал, что и для кого сделал Томас Янг, какие взятки заплатил, какие связи задействовал, но вместо прохождения нескольких ступеней обучения в течение нескольких лет cпустя всего год после начала обучения он под смешки и издевательства «коллег» присоединился к «Достопочтенному Обществу Иннер Темпл» в качестве «полноценного» барристера. Делать он ничего не умел и не мог, и первые месяцы просто сидел в кабинете, пялился в стену и обдумывал разные мысли. Сначала он разузнал про «дядюшку» (или дедушку) Уильяма из Бристоля. Тот оказался, можно сказать, анти-Брэнсоном и анти-Мердоком, в смысле, настолько же богатым и влиятельным бизнесменом, но без авантюристской репутации первого и мрачной репутации второго. У него была целая флотилия кораблей, на которых он возил шерсть в Скандинавию, а рыбу — в Англию. Николай, которому тоже был не чужд своего рода патриотизм, уже размечтался, как он посоветует ему Северо-Западный Путь мимо Балтийского моря, как благодаря этому Великое Княжество Московское сможет торговать с Западной Европой, не тратя сил на борьбу с удушающей ганзейской монополией и антирусской политикой Ливонского ордена... пока не узнал, что у «дядюшки Уильяма» нет не только детей и внуков, но и вообще никого, кому он мог бы передать «бизнес». Бристольская часть огромного клана Канингесов-Янгов вымерла, а в лондонской почти все служили юристами и чиновниками, а если занимались коммерцией, то не в таких масштабах. Кроме того, с тех пор, как «дядюшка Уильям» ушел в монастырь (вернее, стал частью т. н. «белого» духовенства), а особенно — после его смерти в семьдесят четверторм, некогда дружная семья начала разваливаться. Безо всяких ссор и противоречащих друг другу интересов родственники стали все реже общаться и все меньше интересоваться делами друг друга. Получается, все и впрямь держалось исключительно на нем. Мечты о покорении Арктики пришлось отложить. Потом Николай захотел от имени жены поучаствовать в (тогда еще будущем) разделе наследства «дядюшки Уильяма», и начал строить планы... а потом тесть придумал, как ему помочь. Он посоветовал одному из своих знакомых обратиться к Николаю с просьбой проверить, существует ли в архивах запись о некой сделке с недвижимостью. Задача оказалась труднее, чем он думал, и все-таки Николай нашел свою нишу. Найти что-нибудь в каком-нибудь архиве (или в нескольких, или хоть в каком-нибудь из нескольких), получить подтверждение в суде, найти свидетелей, которые могли бы подтвердить чье-нибудь право собственности, сравнить две версии договора на предмет ошибок, описок и расхождений — там он оказался... нет, не идеален, конечно. Просто там нужна была усидчивость, скрупулезность, терпение, много свободного времени, к тому же, читать приходилось гораздо больше, чем писать, а у него просто не было другого выхода — заняться чем-нибудь поинтереснее он все равно не мог. Много времени он проводил на ногах, еще больше — в ожидании у всяких «клерков» и «регистраторов». Но зато он завел первые связи и заработал первую репутацию среди дворян, которые очень часто продавали, покупали или сдавали в аренду дома и землю. Даже его медлительность и неспособность работать больше, чем над одним делом, начали в какой-то момент свидетельствовать в его пользу — люди посчитали это признаком особенно тщательной работы, и он даже поднял плату за свои услуги. Он наконец-то слез с шеи тестя и его жена наконец-то смогла позволить себе платья с Лондонского моста на деньги мужа, а не отца. В общем, это мало чем отличалось от того, чем он занимался в две тысячи десятые, разве что вокруг было побольше священников и поменьше женщин, и то, только среди коллег: среди клиентов их было даже больше, чем мужчин. Тогда же Николай познакомился с еще одним выпускником Иннер Темпл с хорошей репутацией, занимающимся сделками с недвижимостью — неким Уильямом Кэтсби. Они быстро стали приятелями. Тесть, между тем, вернул себе милость короля Эдуарда, потому, что в семьдесят пятом был назначен судьей Королевской Скамьи (а это значит, что к этому времени он был как минимум сержантом-в-законе). Правда, долго радоваться ему не пришлось: через несколько месяцев он упал замертво прямо на пороге Вестминстерского холла. В то же время окончательно разладилась его семейная жизнь. Его жена была вполне согласна на договорной брак и ждала от него соответствующего поведения, а он, представитель поколения Y, не мог понять, какое поведение будет «соответствующим» . Да и вообще, культурная разница была слишком велика... Например, он два года не решался устроить «брачную ночь», пока жена не достигла «возраста согласия». Даже рождение у них в одна тысяча четыреста семьдесят четвертом году сына ничего не изменило в их отношениях. Ее братья, кажется, приспособились, насколько это возможно, к своему положению, но все сильнее погружались в лень и жалость к себе, и, как это бывает в такой ситуации, начали пить. В год смерти их отца в Лондоне открылись первые медвежьи ямы... В следующем году Николаю опять крупно повезло. Кэтсби познакомил его с еще одним своим приятелем — Ричардом Рэтклиффом. Рэтклифф был, как сказали бы во времена Николая, in-house lawyer: он работал только на одного клиента. Его наниматель хотел взять в аренду на двадцать лет большое городское поместье под названием «Кросби Холл». Он, с разрешения семьи Кросби, попросил Николая привести в порядок документы умершего несколько месяцев назад главы семьи, сэра Джона Кросби. Вдова все еще не оправилась от горя, а сына отец посвятить в свои дела не успел. Над семейным архивом он поработал так хорошо, что это позволило Ричардру Рэтклиффу (от имени работодателя) заключить сделку настолько быстро, насколько это вообще возможно. По крайней мере, это то, что он сказал Николаю. С другой стороны, видимо, и впрямь было что-то впечатляющее в его работе, если вскоре сам работодатель господина Рэтклиффа пригласил его на новоселье, отпраздновать в узком кругу. В тот вечер в «Кросби-холле» кроме работодателя с его женой и Николая были всего несколько человек: лорд Говард с сыном, барон Гастингс, декан капеллы Святого Георгия по имени Уильям Дадли, тяготившийся опекой над собой барон Ловелл и Рэтклиф с Кэтсби. Так он подружился с герцогом Глостером. Хотя, надо отдать им должное, герцог Глостер и его соратники умели дружить. Вернее, покровительствовать и завоевывать доверие союзников (с другой стороны — есть ли разница?). Они периодически подкидывали ему работу, герцог Глостер, когда приезжал в Лондон, всегда звал его на ужин, а Рэтклифф специально заезжал в Иннер Темпл, чтобы поздороваться с ним. Так же делал и барон Ловелл, во всяком случае, пока не был объявлен совершеннолетним. Зато через год, летом, именно ему доверили передать Николаю первое по-настоящему деликатное предложение. Герцог Кларенс, незадолго до своего восстания, заставил судей в Уорвике осудить на смерть (а шерифа — исполнить приговор) некую женщину по имени Анкаретта. Теперь, когда король готовил суд над братом, он решил посмертно оправдать ее. С соблюдением буквы закона. Для этого кто-то должен был подать королю прошение о пересмотре дела от имени сына Анкаретты. Текст прошения уже был написан помощниками короля, нужен был только тот, кто официально «подал» бы его. Герцог Глостер решил предложить на этот «пост» «своего» человека. Ждать пришлось больше полугода. Лишь в феврале семьдесят восьмого Николая пригласили в Вестминстерский дворец, долго куда-то вели, несколько раз обыскали, а потом запустили в самую настоящую спальню, где на широкой кровати под балдахином на подушках полулежал король. Рядом с ним на подносе стоял большой кубок вина с какими-то травами. В отличие от описаний в книгах, Эдуард IV не выглядел ни атлетичным, ни, наоборот, особенно толстым, скорее рыхлым, вялым и усталым. Он с видимым усилием взял в руки пергамент, вчитался в него и сказал вяло: - А, вдова... Как же, помню, помню... Несчастная женщина... После чего, отложив пергамент на другую сторону кровати, откинулся на подушках, потом, опять с усилием, потянулся к кубку, сделал большой глоток, затем поставил его на место и опять откинулся на подушках. - Я прошу прощения, ваше величество, но вы бы не налегали так на вино... - осторожно сказал Николай. - Мы пьем его не для праздного удовольствия. Мы сейчас болеем, и это особое лечебное вино, приготовленное по особому рецепту и прописанное нам врачами, - так же вяло ответил король; он слабо усмехнулся. - Неужели вы знаете больше них?.. Король еще раз потянулся к кубку, допил его, снова откинулся на подушках и, казалось, задремал. Николай некоторое время прождал возле кровати, не знал, что ему делать. Тут король, будто вспомнив что-то, широко открыл глаза, сел в кровати, не опираясь на подушки, схватил пергамент и принялся его читать. Впрочем, период активности не был долгим, и король в очередной раз откинулся на подушках. На этот раз, однако, он не стал откладывать пергамент, а отдал его Николаю. - Да, все это невероятно любопытно, - невпопад сказал король. - Скажите... Мартин... вас ведь, кажется, зовут Мартин? - Да, ваше величество. - Так вот, Мартин, скажите нам... Как все-таки произносится ее фамилия? Этой... вдовы... - Твайнихью, ваше величество. - Действительно, как невероятно интересно... Можете идти, Мартин. - Но подпись... - попытался напомнить Николай. - Подпись? Как же мы что-нибудь вам подпишем? Вы видите здесь чернильницу, или перо? Идите, Мартин, идите, мы утомились. В итоге, подпись короля на прошении подделали те же чиновники, которые сочинили его. Они же, без ведома короля, поставили на нем Печать. Николай молчал обо всем этом, за что удостоился еще большего доверия от герцога Глостера. Весной восемьдесят первого он лично приехал в Иннер Темпл, чтобы отдать Николаю огромную амбарную книгу, куда были переписаны копии всех судебных решений, когда-либо вынесенных в в пользу или против герцога, всех документов, удостоверяющих его права собственности на недвижимость и землю, всех королевских пожалований и сведения обо всех спорных и еще не разрешенных случаях. Следом за герцогом двое слуг тащили сундук, в котором оказались оригиналы. Герцог попросил проверить амбарную книгу на ошибки, а также, наоборот, дублирующие и отсутствующие записи. Когда таковые нашлись, Ричард Глостер на свои деньги нанял писца, который под руководством Николая составлял другую книгу. Закончили они как раз к весне восемьдесят второго года, так что завещание герцога составляли уже по новой книге. Николай стал одним из свидетелей этого завещания. Когда Ричард Глостер прибыл в Лондон на сессию парламента в январе восемьдесят третьего года, Николай, по предварительной договоренности, сжег это завещание в камине своего дома. * * * Четвертого мая восемьдесят третьего он пришел поприветствовать своих друзей, благополучно добравшихся до Лондона... и был назначен министром по делам герцогства Ланкастерского. Во времена Николая, в начале XXI века, это был пост для «министра без портфеля». В XV веке это был министр почти без портфеля, т. к. его обязанности были отнюдь не министерскими и состояли в основном в получении всяких выплат с королевских земель... в герцогстве Ланкастерском. Поскольку эти земли являлись одним из главных источников дохода королевского двора, сборами там и так занималось почти исключительно... казначейство королевского двора, Но, кроме того, Ричард стремился как можно скорее разобраться, что там происходит (казна была почти пуста) и восстановить денежные поступления, поэтому с самого начала управлял этими землями сам, «через головы» министра и казначея. Николай получился дважды министром без портфеля. Так и повелось. Любой пост, любое дело, любой государственный институт, над которым нужно было поставить кого-нибудь «старшего» с формальной точки зрения, поручался Николаю. Формально. На самом деле туда, на младшие должности, как-бы с его санкции приходили люди герцога Глостера (а позднее — короля Ричарда III) и делали то, что нужно было им. Тогда же он познакомился с Робертом Стиллингтоном. Епископ спросил его: -Мартин, вы ведь знали «дядюшку Уильяма»? -Нет, сэр. Я, как вы, наверное, знаете, женат на его племяннице. Сэр Томас несколько раз хотел съездить вместе со мной в Бристоль, чтобы познакомить нас, но... не довелось. Сначала умер декан Уильям, а потом и мой тесть. -Жаль, - ответил епископ. - Хороший был человек. И очень мягкий, особенно для того, кто вел дела с таким размахом. -В таком случае, сэр, может быть, его просто боялись расстроить, поэтому и работали на него усерднее обычного. Епископ в ответ негромко засмеялся. * * * На заседании регентского совета, где епископ выступил с откровениями, Николай не был. И проповедей доктора Шаа он тоже не слышал. В те дни он был на севере, куда лорд-протектор отправил его, чтобы он выслушал любые последние слова, которые через него захотел бы передать граф Риверс. (Потом его так же отправили к Бэкингему. Оба плакали перед смертью. Но если Энтони Вудвилл молча пустил слезу (или две), а в остальном казался спокойным и даже умиротворенным (хотя, как говорили, всю жизнь был трусоват), то Бэкингем размазывал сопли по лицу, ползал на брюхе и цеплялся за полы табарда, в который был одет Николай, не позволяя ему уйти, умоляя короля Ричарда оставить ему жизнь) В эти дни у Николая было очень много времени, чтобы подумать. И он подумал, что, во-первых, его друзья открылись ему с другой стороны, а во-вторых, никакого выбора у него нет и быть не может. Он так давно и близко подружился с этими «неплохими ребятами с севера», так глубоко был погружен в их дела, так тесно сотрудничал с ними, что его будущее стало зависеть от их будущего. Николай, конечно, помнил, чем закончилось царствование Ричарда III. Но еще он помнил, чем закончились жизни двух самых близких к нему юристов. Становиться третьим он не хотел, поэтому напряг память, и вспомнил об этом времени все, что когда-нибудь читал или слышал (ему удалось выудить из своей памяти даже дату смерти Людовика XI). С этими сведениями он пошел к (пока еще) лорду-протектору и (теперь уже) виконту Ловеллу. Они, конечно, сначала не поверили, но потом, когда король Людовик умер «в положенное» время, а в Лондоне был раскрыт заговор, участники которого планировали инсценировать пожар, отнеслись гораздо серьезнее. К сожалению, предзнание Николая не помогло почти никак. Во-первых, оказалось, что не так уж много было того, что король Ричард не знал бы. В той атмосфере вообще все всё про всех знали, и знали, что они знают, те знают, что... Во-вторых, знание не равнялось возможности что-либо с этим знанием сделать. Генрих Тюдор ускользал ото всюду в последний момент, герцог Бэкингем все равно восстал (король поверил предзнанию Николая слишком поздно, чтобы можно было что-то изменить); граф Оксфорд - сбежал из Кале, забрав с собой несколько десятков солдат, хотя гарнизон Кале и соседних замков полностью заменили за два месяца до того (солдат, еще не привыкших к новому месту службы, оказалось запутать даже проще); дипломатическое и военное давление приносили результаты, но не сразу; «плантация» прошла хоть и легче, но не намного; примирение с Вудвиллами произошло раньше, но они продолжили интриговать... Иногда попытки изменить историю разбивались о характер короля. Так, узнав о последней атаке, в которой он погиб, король Ричард принялся строить планы, как удачнее ее осуществить, с учетом ошибок, допущенных при первой попытке. В начале августа восемьдесят пятого, последний раз попытавшись убедить короля в самоубийственности такого шага, Николай уехал в Йорк. Еще за год до того он съездил в Бургундию и попросил своих знакомых при дворе Маргариты Йоркской познакомить себя с «молодым и перспективным» студентом, изучавшим богословие, о котором он якобы был «наслышан» - Адрианом Буйенсом. Для окружающих (да и для самой «знаменитости»), это, очевидно, выглядело более, чем странно, но Николай гордился тем, что вспомнил биографию Адриана VI. Летом восемьдесят пятого года он отправил к Буйенсу сына «погостить» и оставил для них в Антверпене, у ростовщика по фамилии Бланкфейн шестьдесят фунтов «на карманные расходы». Битва при Босворте прошла почти так, как в жизни. Герцог Норфолк и барон Феррерс погибли на этот раз не от пренебрежения опасностью, а от чрезмерного стремления предотвратить эту опасность. Король отправил к ним дополнительный отряд в тридцать человек, которые должны были быть их телохранителями в этой битве, и в этот раз из-за слишком большого количества охраны их быстрее опознали. Они не только оказались втянуты в рукопашную схватку, но и граф Оксфорд, специально отрядил сто человек специально для того, чтобы они добрались до Норфолка и Феррерса. Однако знание будущего, похоже, заронило какие-то сомнения в сознание короля Ричарда. Но потребовался еще один разговор с соратниками прямо там же, на поле боя, и слова лорда Кендала о том, что нужно только «немного подождать», чтобы он принял решение отступать в Йорк. Еще после восстания Бэкингема король Ричард сделал Николая «лордом Стю» и пожаловал ему земли в валлийских марках. По прибытии в Йорк после битвы при Босворте (или «на Дадлингтонском тракте», как стали называть ее здесь), король сделал его виконтом (прямо как Ловелла) и пожаловал ему земли в Чешире, раньше принадлежавшие Стенли... А потом король Ричард победил. И вправду нужно было только подождать, в чем короля убеждал на поле боя лорд Кендал на поле боя, а Николай — еще раньше, во время их разговоров о будущем. Ричард III был очень неоднозначным королем и не самым любимым. И все-таки его поддерживали регионы, где жило семьсот или восемьсот тысяч человек (из общего населения Англии в два миллиона). Но самое главное — он был законным королем, коронованным и со всеми символами власти. Если противопоставить ему некоронованного почти иностранца, который не знает страны и которого не знает страна, окруженного либо такими же неизвестными стране людьми (как Джаспер Тюдор или граф Оксфорд), либо теми, кого все ненавидят (как адмирал Вудвилл или маркиз Дорсет) — люди выберут именно законного короля. В прошлой версии английской истории что-то похожее случилось с леди Джейн Грей. * * * Но Рождество восемьдесят пятого года Николай, никогда ничем не управлявший и ни разуне побывавший в своих владениях, заключил с королем соглашение — он передает свои земли в управление Совету севера и Совету Уэльса в обмен на ежегодный аннуитет в семьсот пятьдесят фунтов. Вместе с сотней фунтов в год, которые он получал, как участник Королевского совета, а также доходом от принадлежавшего ему здания на Лондонском мосту, выходила примерно тысяча. Жена стала все чаще уезжать из дома, пребывая то «на лечении» водами в Бате, то якобы заказывала «молебны за души родственников» в Бристоле. На самом деле молилась она только бургундским шмоткам в местных лавках. Сына он вернул в Англию сразу же, как исчезла опасность, после чего сначала отдал на воспитание, а потом и «сговорил» с Кэтрин, старшей дочерью Джона Зуша, седьмого барона Зуша, став, таким образом, частью разветвленной системы родственных и дружеских связей, которые историки во времена Николая называли «northern connection». В январе восемьдесят шестого он рассказал королю Ричарду и виконту Ловеллу все, что помнил, о северо-восточном морском пути, экспедиции Ченслера и Архангельске. Он не знал, кому и что рассказали его собеседники, но весной из Йорка и из Бристоля отправились две экспедиции. Йоркская была вынуждена повернуть назад, а бристольская по расплывчатому и неполному рассказу с чужих слов прибыла все-таки в устье Северной Двины. Купцов отвезли в Москву, они пробыли там несколько месяцев и вернулись в Англию почти через год. Во время бретонской кампании фон Попплау привез королю письма от Ивана III. В одном были приветствия королю Ричарду, второе даровало привилегии английским купцам. С очередным купеческим кораблем был отправлен немедленно составленный ответ. Завязалась дипломатическая переписка. Николай, обладая довольно эклектичными социальными и политическими взглядами, характерными для его современников, еще попросил Ричарда III спасти Новгородскую республику, но, во-первых, король ответил в том смысле, что не испортит отношения с важным, хоть и недавним, торговым партнером, а во-вторых, не вмешивается во внутренние дела государств, о которых не имеет никакого понятия и в которых не имеет никакого интереса. «Открытие» «северо-западного морского пути» воодушевило тех, кто искал в Канаде «остров Бразилию». По слухам, Кабот уже обнаружил земли на северо-западе, но финансировавшие его бристольские пока не объявляли об этом публично, то ли потому, что боялись потерять доходы от ухудшения отношений с Португалией, то ли из-за того, что готовились основать там поселение и не хотели конкурентов. Еще Николай посоветовал королю увеличить количество королевских коронеров и разрешить местным коронерам в отдельных случаях расследовать дела самостоятельно. Теперь они не обязаны были сотрудничать с королевскими коронерами, пока король находился «в пути» между двумя населенными пунктами, или, например, между населенным пунктом и резиденцией. В остальном о юридической реформе Николай не смог рассказать никому ничего нового. Все понимали все лучше него. О том, что нужно отменить использование «юридического французского» в судопроизводстве открыто (хоть и в частных беседах) говорили в Иннер Темпл и высших судах королевства еще в тот год, когда Николай окончил обучение. Да и про остальное, будь это необходимость бороться с монополией Ганзы, англо-португальский союз, автономия Бретани или географические исследования, местные жители знали больше и разбирались лучше Николая. И понимание по-прежнему не было равно возможность что-то изменить. Все его попытки хоть что-то поменять в прошлом выглядели смешно. Как-то раз он, руководствуясь смутными воспоминаниями о прочитанном в книгах про дружественные отношения Англии с Венецией, захотел сделать ее инвестором партнером в английских морских исследованиях. Королевский совет не стал ему препятствовать. «Ну съездите к ним с посольством, - посмеиваясь, сказал ему виконт Ловелл. - Увидите, что будет». «Иоанна Крестителя» тогда еще не был купили, поэтому он поехал на другом корабле. Прибыв в Венецию, он вручил грамоты и приготовился к тому, что сам расскажет о своем предложении. Он подготовил речь, где расписывал все выгоды такого союза для Светлейшей Республики, о будущем расцвете ее экономики... Но тут его вернул на землю безымянный чиновник, который беседовал с ним. Он попросил изложить это все письменно, причем обязательно на латыни. С Николаем были люди, которые могли перевести его слова на латынь и записать их красивым почерком, но он решил приложить все возможные усилия для того, чтобы этот союз состоялся. Он написал в Рим епископу Лэнгтону, и тот откомандировал ему лучшего знатока Латыни в Ватикане и лучшего писаря, которых смог найти. Они очень точно перевели слова Николая на самую правильную и красивую латынь и записали ее самым красивым и вместе с тем самым понятным почерком, который смог бы прочесть даже слепой. Все это заняло несколько недель. Наконец письмо было торжественно передано в Малый Совет и по всем правилам вскрыто дожем в присутствии четырех советников. Николаю объявили, что дож ознакомится с его предложениями, обсудит их со своими советниками и вынесет решение. Потянулись недели ожидания. Наконец, почти через два месяца, его пригласили на аудиенцию. Когда Николая привели в Зал Сената, он увидел сидящими на сидениях вдоль стен десятка два дорого одетых, но ветхих и дряхлых стариков во главе с дожем, которого он узнал по особой шапочке. Судя по выражению его лица, мучился от боли. Четверо спали. Один из «дедушек» явно не понимал, где находится. Кто-то тоненько пукнул. С одного из сидений поднялся старик и проковылял к Николаю. Он отдал ему запечатанное сургучом письмо и тихим голосом прошептал на грани слышимости: «Мы рассмотрели ваше предложение, синьор, и Малый Совет решил, что не Республика не заинтересована ни в каком союзе с Англией. Нас вполне устраивают уже сложившиеся отношения между Республикой и... - добавил он с неожиданно презрительной интонацией. - королевством. Что же до торговли, то Венеция и так получает все возможные в мире выгоды от торговой деятельности и так будет всегда. Рассказы же о якобы существующих где-то в морях на западе землях — не более, чем детские сказки и пустые россказни. Республика не тратит деньги на детские сказки, именно поэтому она так так могущественна». Проговорив так долго, он тут же схватился за горло и тяжело дышал. Но все равно придал своему лицу максимально гордое выражение и поковылял обратно. Зато Николаю удалось увидеть Дворец Дожей до пожара и Венецию без здания Таможни, Церкви Мадонна Салюте и часовой башни на площади Святого Марка. И все-таки он не оставлял попыток изменить историю еще хоть в чем-нибудь, и такая возможность наконец-то представилась ему в конце лета после бретонской кампании. Король Ричард давно хотел сделать своего незаконнорожденного сына королем Мэна, а теперь он решил короновать его и устроить из этого пышное торжество. Хотя организацией этого торжества занимались лорд Кендал и виконт Ловелл, идеи могли подавать все, кто заседал в Королевском совете. В это же время Николай узнал, что на острове Мэн есть женский приорат, причем очень старый. Он, обладая характерным для своих современников эклектичным и противоречивым мировоззрением, а также фрагментарными, мозаичными знаниями, почему-то вспомнил про кельтских монахов, дьяконис в первые века существования христианства и при этом — про феминисток с черно-белых фотографий времен протестов против войны во Вьетнаме. Он подал королю идею, чтобы его сына короновала приоресса Мэна... и ему объяснили, что на острове есть еще епископская кафедра и мужской монастырь. Николая это не смутило. Теперь он настаивал на участии приорессы в церемонии вместе с епископом и аббатом. Николай объяснял это необходимостью показать единство всех главных церковных организаций на острове (которых немного), а так же тем, что это будет символизировать преемственность, ведь если диоцез учредили норвежцы, то приорат... учредили тоже норвежцы, но в нем как-то раз ночевал Роберт Брюс, и вообще на него много жертвовали шотландцы. А где преемственность и единство церкви, там и единство единство людей вообще, и спокойствие. Ведь король Ричард хотел успокоить местных жителей после смены власти. Кроме того, именно Николай придумал, чтобы именно приоресса подавала участвующему в церемонии королю Ричарду Куртану, ведь милосердие — исконно женская добродетель. Над его аргументами подумали... и согласились. Николай, хоть и прожил в этом времени с этими людьми почти двадцать лет и даже подружился с некоторыми из них, тем не менее, все равно считал их немного отсталыми, а себя — понимающим этот мир немного лучше. В связи с этим он считал, что должен их учить. Даже обязан. И неважно, что по этому поводу думают они сами (как и было сказано, он обладал довольно эклектичным мировоззрением). Именно поэтому он был так горд своей победой, что, казалось, раздувался от гордости, как воздушный шарик. Он радовался тому, что ему удалось хоть немного улучшить положение женщин в этом обществе. Что ему удалось под видом христианства протащить поклонение Женскому Началу. Что он все-таки сумел чему-то научить местных, пускай и подспудно. В поездку на остров Мэн Николай собирался в самом лучшем настроении. Он был горд собой, восхищался своей хитростью и внутренне ликовал, пока... ...Пока шестого сентября одна тысяча четыреста восемьдесят восьмого года каракка «Львиное Сердце» не бросила якорь возле города Дуглас. Возле того места, где будет город Дуглас. Возле того места, где никогда уже не будет города Дугласа. И вообще того будущего, из которого Николай попал сюда, уже точно никогда и нигде не будет. И он не только не вернется домой, никогда не извинится перед отцом, никогда не обнимет свою девушку, никогда не увидится с друзьями — он никогда не сможет даже пройти теми же улицами, какими ходил в детстве. Ни в Москве, ни в Лондоне, ни даже в Дугласе. Впервые за двадцать лет он задумался о своем попадании. О том, как оно произошло. О том, что оно значит. О том, что это не его дом и не его мир, даже если это его прошлое. О том, что, даже если можно вернуться, он не знает, как это сделать, и не знает, где об можно об этом узнать . О том, что он навсегда останется ебланом, оскорбившим смертельно больного отца и разнесшим себе башку из-за результатов голосования в далекой стране. О том, что, возможно, он своим попаданием сломал что-то и в этом мире тоже, и, может быть, если бы не он, его жена была бы счастлива, ее братья — здоровы, а «дядюшка Уильям» и его сыновья — живы. Все это навалилось на него как-то вместе и сразу, как башня замка, рухнувшая под выстрелами бомбарды. Или как бетонная плита, если пользоваться аналогией из родного ему мира. А потом всю дорогу до Каслтауна и коронацию напоминало и напоминало о себе, расковыривая свежую рану. Напился он еще в городе, щедро отлив из бочки с тем шмурдяком, которые местные называли «бургундским вином». На королевском пиру он продолжил наливаться тем шмурдяком, который у них тут еще не виски, и тем шмурдяком, который еще не коньяк... Все, что пили местные, было грязным, безвкусным, бьющим по голове шмурдяком по сравнению с самым дрянным дешевым в самом дерьмовом супермаркете XXI века. Такой же хуетой была их еда, всегда полутеплая и часто — сгоревшая с одного конца и сырая с другого. И их ебаная одежда, которая ни хуя не одежда, а отдельные ее детали, вроде штанин, на завязочках. В зале вдруг стало как-то тесно и душно. Николай не мог этого больше терпеть. Он встал из-за стола, быстрым шагом открыл дверь и спустился на улицу. Там он бесцельно ходил между костров, столов и бочек с вином, пока не пришел на край одного из выступов земли, которые создавали эту бухту. Он посмотрел на темное море, неотличимое от темного неба, вспомнил современные ему города, щедро освещаемые по ночам электрическим светом, и опять вспомнил все, что успел немного залить спиртным за последние несколько часов. От невозможности вернуться домой, от тоски по близким, от жалости к себе он упал на траву, свернулся калачиком и громко, с подвываниями зарыдал, а потом уснул здесь же пьяным, злым сном. Во сне ему казалось, что кто-то о чем-то говорит рядом с ним. * * * Сейчас этот кусок суши был хорошо виден, если перейти к противоположному борту «Иоанна Крестителя». Надо же было случиться тому, что спустя полтора года король отправил его именно сюда! Причем остров Мэн даже не был целью его поездки. В декабре прошлого года король Ферранте Неаполитанский прислал письмо с предложением заключить союз против Франции, в дополнение к англо-бретонскому, англо-бургундскому, англо-кастильскому и англо-арагонскому соглашениям. Об этом письме сообщили Фердинанду Арагонскому, и он ответил, что считает Неаполитанское королевство своей землей, причем в том смысле, в котором своей землей король Ричард считает владения герцога Норфолка. Он посчитает поводом для войны, если кто-нибудь станет помогать неаполитанскому королю или вообще вступит в какие-либо сношения без его согласия. Но, поскольку королевство считалось вроде бы как независимым, он дал свое разрешение на заключение англо-неаполитанского соглашения, но еще раз предупредил, что оказывать помощь королю Ферранте по этому соглашению можно только после того, как он (или любой другой король Арагона) даст на этом свое разрешение. «Раз это вроде как независимое королевство, - сказал король Ричард, посмеиваясь над графом Линкольном, который таким образом перевел с латыни и своими словами пересказал гораздо более объемную и серьезную часть текста, где излагалась юридическая аргументация. - значит мы, вроде как, должны проявить уважение. Кроме того, наш самый католический друг вроде как ошибается. Неаполитанское королевство, насколько я помню, вроде как до сих пор является вассалом Святого Престола. А это значит, что мы тем более должны проявить уважение. Нужно отправить в Неаполь посла и подписать соглашение. С другой стороны, Ферранте славится своим вероломством и непостоянством, а его королевство — едва ли не самое слабое в христианском мире. Так что посла отправить, конечно, надо, но это не должен быть никто важный, чтобы Ферранте не подумал, будто мы придаем ему значение большее, чем он того заслуживает. Так что поедет Мартин». Николаю предоставили каракку Джона Помфретского, «Иоанна Крестителя», однако в Неаполь они должны были поехать не сразу. Перед Неаполем Николаю велели посетить остров Мэн. Во-первых, он должен был отвезти туда Хамфри де ла Поля, которого король (Ричард) решил сделать епископом Содора и Мэна (и этом была миссия чуть ли не важнее, чем дипломатическая миссия к королю Ферранте). Во-вторых, ему дали задание поговорить с Чарльзом Хиллом, нынешним лейтенантом Каслтауна и убедиться в его верности короне. Еще он должен был отвезти сюда девицу Смит, которая служила частным секретарем местной приорессы. В Каслтауне Хамфри де ла Поль должен сойти на берег, а им с девицей Смит было приказано пробыть в городе не больше одного дня, после чего идти в Брест, где, по договоренности с лордом-камергером английского короля, местные купцы должны помочь команде «Иоанна Крестителя» пополнить запасы. Там же должна будет сойти на берег девица Смит, и только после этого они могут отправляться в Неаполь. Николаю эта остановка в пути была не нужна. Епископа опекала девица Смит (и у нее это получалось не хуже, чем у настоящей гувернантки, работать такси (как сказали бы в его прошлой жизни) для самой девицы Смит ему было не по чину, а Чарльз Хилл... Неужели не ясно, что он так боится политики, настолько не хочет стать чьим-нибудь знаменем (как это случилось с Генрихом Тюдором), что сам сдаст любого, кто придет к нему с предложением присоединиться к заговору, а потом будет ходить за королем, заглядывая в глаза, как преданная собачка? Неужели не ясно, что с осени восемьдесят пятого года (когда они искали заговор, а оказалось, что это маньяк-педофил) ничего не изменилось?? Николай предпочел бы еще тысячу лет не видеть ни этот остров, ни замок (немного) возвышающийся над бухтой, ни рыбацкие лодки, ни... Он посмотрел вниз, увидел воду особых, «мэнских» оттенков, разозлился еще больше, плюнул, отошел на середину палубы и встал под кормовой надстройкой. Не поедет он никуда. И с Хиллом пускай они сами разговаривают. Подошел капитан: -Сэр, для вас прислали лодку. Николай принял самую надменную позу, какую смог: -Я никуда не поеду. Мне не по чину отчитываться перед какой-то девицей Смит, но если она вас спросит, не говори ей ничего о том, где я был или не был. - Да, сэр. - И матросов предупреди. * * * Секретарь лейтенанта Хилла проводил ее до ворот замка, помог выйти и оставил на набережной Каслтауна. С приорессой она попрощалась еще раньше, когда отдала ей последнее (привезенное ею) письмо от короля Иоанна. Слова «не для чужих ушей», которые через нее передали епископу его дядя и кузен были, в сущности, обычными словами ободрения от родных, только для чужих ушей они, наверное, и вправду не предназначались. Парень и так был не в своей тарелке (еще бы — стать епископом в шестнадцать лет, да еще и уехать из дома невесть куда), а слова ободрения от родственников, сказанные при свидетелях, могли бы только смутить его. В любом случае, ее служба на острове была закончена. Солдат замкового гарнизона, которого приставили к ней сегодня то ли в качестве телохранителя, то ли провожатого, договорился насчет лодки и меньше, чем через час она опять была на борту «Иоанна Крестителя». Виконт Стю уже был там, да и вообще как-будто никуда не уезжал: его обувь была чистой, как утром, а одежда не была забрызгана. Она не видела его в замке, хотя знала, что он должен был нанести визит лейтенанту Хиллу. Может быть, он специально приходил так, чтобы не столкнуться с ней? Или... Агнесса оборвала себя. За почти полтора года на службе у короля Иоанна она приучила себя не спрашивать о таких вещах. Даже мысленно. А то можно не только выставить себя дурочкой, спросив что-нибудь странное, (например, почему маркиз Дорсет и граф Десмонд со своими отрядами не могут отправиться в Бретань на одном корабле), но и оскорбить кого-нибудь, и тогда проблемы на всю жизнь обеспечены, ведь твой враг при дворе никогда (вернее — очень редко, настолько редко, что почти никогда) не удаляется от него далеко и почти всегда живет настолько долго, чтобы враги сумели почувствовать силу его вражды. Причем относилось это как к мужчинам, так и к женщинам, и сами женщины других женшин нисколько не жалели. При этом поведение их могло быть любым. Был граф Десмонд, который готов был мгновенно лезть в драку в ответ на самый слабый намек на оскорбление, был граф Хантингтон, который умел вызывать в себе гнев специально, по желанию разогревать его в себе, как разогревают на огне похлебку. Был граф Нортумберленд, который мог годами ждать возможности отомстить за нанесенное оскорбление. Не то, чтобы у нее были годы, чтобы проверить или она когда-то чем-то обидела графа Нортумберленда, но то, что он способен ждать годами, она, тем не менее, понимала очень хорошо. Были и такие, кто, как граф Вестморленд, под напускной надменностью и спесью, если узнать их получше, оказывались хорошими, по-своему порядочными людьми. Были те, кто, подобно королю Ричарду или королю Иоанну, могли очень долго не замечать (или делать вид, что не замечают) оскорблений или угроз, но если у наглеца все-таки получалось обратить на себя их внимание — они будут преследовать его, пока не достанут, пока не вытащат из-под самого большого камня в самом глухом лесу, чтобы предать самой мучительной смерти. И у каждого была «больная мозоль», предугадать которую было невозможно. Кто-то был нечувствителен к личным оскорблениям, но тут же вспыхивал, когда речь шла о семье. Кто-то в принципе готов был простить любые оскорбления, но готов был начать настоящую войну, когда ему казалось, что кто-то наступал на его денежные интересы. Кто-то так же ревностно защищал свои земли и титулы, для кого-то важным являлось благополучие политических союзников, кто-то заботился об интересах короля и Англии, без королевского поручения, как он сам их понимал... А была еще воля короля и парламента, которую нельзя было исполнять. А еще интересы разных людей и группировок (как и воля короля и парламента) время от времени менялись... Она оказалась к этому не готова. Король Иоанн, судя по его словам, считал, что ей все объяснил отец, а отец... он ничего не объяснил; просто прислал короткое письмо, судя по которому, ей предлагали место фрейлины у какой-то аристократки. Конечно же, люди быстро (даже слишком быстро, на ее взгляд) догадались, что на самом деле она служит не приорессе на острове Мэн. Кроме того, поскольку островом управлял не только король Иоанн, но и король Ричард (именно он назначил Чарльза Хилла), ей невозможно было только возить письма из Каслтауна в Кале и обратно. Через два месяца после того, как она поступила на службу к королю Иоанну, она удостоилась аудиенции у короля Англии. После этого они говорили лично еще несколько раз. Довольно быстро она начала доставлять письма и сообщения «на словах» из Каслтауна в Лондон, а из Лондона — в Кале. Были люди, которые восприняли это, как попытку потоптаться по их«мозолям». При этом они считали, что ее положение выше, чем оно было на самом деле. (Или это она ошибалась, а они в силу большего своего опыта все поняли правильно гораздо раньше нее?) Она понимала, что, хоть ее и защищает покровительство королей (сразу двух), однако ей все равно необходимо как-то поддерживать мирные отношения со всеми, тем более, что доверие, которое ей оказали, не было вечным. И непоколебимым оно тоже не было. В связи с этим она довольно быстро выработала для себя три правила поведения при дворе: 1)Поменьше говори и побольше молчи, особенно в компании незнакомых людей. 2)Не лезь не в свое дело. 3)Внешность бывает обманчивой. Виконта Мартина Стю она не знала. За глаза его называли «незаметным человеком», и действительно, за те полтора года, что она регулярно бывала при дворе, она очень редко видела его. Он ходил без охраны и свиты, жил в городе (и даже до своего огромного дома из красного и белого кирпича добирался пешком), не был назначен ни на одну значительную должность (так и оставаясь министром по делам герцогства Ланкастерского), ни разу не участвовал ни в подготовке, ни в проведении ни одной церемонии и ни одного праздника... И все-таки он всегда участвовал в заседаниях Тайного совета, мог посещать короля в любое время и если кто-то все-таки видел его при дворе, то обычно он был в компании кого-нибудь из давних друзей короля Ричарда. Говорили, он породнился с очень влиятельной северной семьей... Ни о его характере, ни о привычках почти никто не знал почти ничего, поэтому Агнесса еще раз мысленно повторила про себя свои правила, подошла к нему, поклонилась и, стараясь держать спокойно-доброжелательное выражение лица (которое подсмотрела у королевы Иоанны), спросила: - Милорд Стю, что мы обязаны делать дальше? Виконт Стю поморщился, но все же ответил: - Мы обязаны идти в Брест, где вас высадят, а потом «Иоанн Креститель» отвезет меня в Неаполь. У меня все-таки дипломатическая миссия к королю Ферранте. После этого он мрачно отвернулся от нее и принялся разглядывать мачту. Оставалось надеяться, что она не наступила виконту на больную мозоль. Впрочем, может быть, скоро ей вообще не понадобится ничего из этих знаний. У семьи де ла Поль явно есть свои люди, к тому же, они все друг другу родственники: граф Линкольн, епископ Хамфри, король Иоанн — родственникам всегда проще найти общий язык. Так что королю Ричарду тоже не будет нужна ее служба. Агнесса даже начала беспокоиться, выплатят ли ей деньги за месяцы, проведенные ею на службе, или не заплатят за этот год вообще, под предлогом того, что она пробыла на службе на два месяца меньше. Хотя бы в том, как добраться из Бреста в Кале, она теперь, слава Богу, разбиралась прекрасно. * * * В Кале ее сразу узнали, но не благодаря внешности, а благодаря золотой цепочке с гербом короля Иоанна, тоже золотым, надетым поверх ее простого, черного платья (подсмотренного тоже у королевы Иоанны). Этот знак было легко узнать, особенно после того, как хозяин в прошлом году изменил его: в четвертой четверти герб Англии был заменен на герб графства Гин (три золотые французские лилии над беличьим, только не на серебряном поле, а на золотом), а в третьей вместо герба острова Мэн был теперь белый вепрь с эмблемы короля Ричарда. Ее проводили в замок Гин. Король Иоанн встретил ее посередине замкового двора, одинаково далеко от всех построек. Он был одет в темно-зеленый, начавший выцветать дублет, на поясе, рядом со шпагой, висела темно-коричневая сумка из плотной кожи. Разговор начал он, как и было положено: -Как ваша поездка в Каслтаун? - Благодарю вас, ваше величество. Виконт Стю — прекрасный собеседник, а епископ Хамфри — очень серьезный и умный юноша. Я не ставлю под сомнение решение вашего величества, или его величества короля Ричарда, но получить кафедру в столь юном возрасте... - Что поделать, - легко улыбнулся король Иоанн. - Мальчик должен где-то учиться. Мне было столько же, сколько ему, когда отец назначил меня капитаном Кале. Через два года я взял бразды правления войском и областью в свои руки, через четыре — полностью освоился, а сейчас я вообще как рыба в воде. И еще одно, Агнесса. Я уже просил вас не называть меня «ваше величество». В Англии есть и будет только один король, и это ни в коем случае не я. Лучше называйте меня «милорд капитан». - Думаю, теперь уже не важно, как именно я титулую вас, милорд капитан. - Почему же? - Юный епископ Хамфри — ваша родня, как и граф Линкольн, а королю Ричарду они еще более близкие родственники. Родне всегда проще договориться друг с другом. Милорд капитан издал вежливый смешок. - В вас говорит... небольшой недостаток опыта. Всем известно, как ладили между собой покойный король Эдуард и герцог Кларенс. Сейчас, конечно, другие времена, я люблю и уважаю своих родичей, правда, но... от кого вы получили ту лицензию, которую передали юному Хамфри? - От вас. Вот именно. Я не был недоволен, когда отец решил назначить моего кузена епископом Содора и Мэна, но был несколько... удивлен. И пока мы не достигли компромисса... Король Англии представляет кандидатуру епископа, но только король Мэна дает лицензию. Без этой лицензии у епископа есть права пребенда (они были очень важны отцу), но он не может вмешиваться в дела капитула, кого-нибудь назначать или смещать с должности, переводить священников на другой приход, рукополагать новых... не может даже пробыть на острове больше двух дней. Я люблю своих родичей и отдам за них жизнь, но все же своими землями я хотел бы управлять сам. По крайней мере в тех случаях, когда у меня есть такая возможность. - То есть я по-прежнему буду доставлять письма в женский приорат? - спросила Агнесса с надеждой пополам с насмешкой. Джон Помфретский предпочел не услышать насмешку. - Нет, ваша служба на острове закончена. Я благодарю вас за нее. Вот, возьмите двадцать пять фунтов за этот год. И достал из сумки на поясе мешочек с деньгами, в котором лежали двадцать пять фунтов. Но вообще ваша служба мне не закончена, если, конечно, вы не хотите обратного. Если хотите — можете делать, что вам угодно, я даже найму вам корабль до Лондона... нет, лучше до Бишопс-Линна. И оплачу вам приданое и свадьбу, когда вы будете выходить замуж. Как и обещал. А если хотите остаться у меня на службе — у меня для вас есть новое задание. Агнесса задумалась. Свадьба... Хэтфилд. Возвращаться в дом, вроде бы по-купечески богатый, но запущенный и понемногу ветшающий. К деньгам, которых, вроде бы, было немало, но все равно всегда не хватало. К матери, которая только и делала, что жаловалась на скудную помощь отца, распродавала наследство деда и с каждым годом все больше погружалась в меланхолию с одной стороны и злобу — с другой. К отцу, который никогда не устроит ее судьбу и все участие которого в ее жизни вообще свелось к одному небрежному, невнятному письму, написанному по просьбе короля острова Мэн. - В чем состоит это задание? - спросила Агнесса. - Моей кузине, баронессе Бреконской, пора привыкать к своему двору. И к тому, что она дочь дочери короля. - Но как... Ведь ей нет еще и пяти... Лорд-капитан поморщился. - Кроме того, если уж говорить начистоту, нужен кто-то, кто будет управлять всем хозяйством и даже участвовать в управлении городом. Мать малышки, как вы знаете, умерла, а отец, представляющий короля в Уэльсе, не может уделять этому достаточно внимания. Кроме того, там существуют свои юридические тонкости, связанные с управлением землями... - И вы хотите нанять меня? - Да, на должность частного секретаря баронессы. И вас наймет граф Хантингтон, я только посоветовал ему вас. Вы безупречно служили мне на острове Мэн, вы щепетильны в денежных вопросах, кроме того, баронесса — девочка, и вы тоже, - он усмехнулся. - девочка. Так что... найти общий язык вам будет проще. - И как я буду там управлять... - Поезжайте в Брекон. Там вам все объяснят. Там проживают самые верные королю Ричарду валлийцы. Они не будут вам врать. И, кроме того, у меня есть еще одно задание для вас: вы неизбежно будете общаться с самим графом и с членами его семьи... кхм... помимо баронессы Брекон. Постарайтесь последить за ними. За их помыслами, за их мнениями, за их настроениями. Дело в том, что граф иногда сомневался не вполне... обоснованно. А его брат вообще присоединился к Генриху Тюдору. Его величество, моего отца, больше всего волнуют, конечно, его настроения и помыслы. - То есть это король Ричард дает мне такое задание? - Конечно. Вы должны как можно лучше понять семью Гербертов и регулярно докладывать мне... - То есть задание мне дает король Ричард, а докладывать я должна вам? Лорд-капитан усмехнулся: - Агнесса, в вас опять говорит недостаток опыта. Вы до сих пор довольно часто обращаете внимание не на то. А рассказанное вами перед отъездом в Каслтаун, про больные мозоли... Да помилуй Бог, хоть кто-нибудь обратил внимание на то, что вы ему отдавили. С другой стороны, у вас хорошее чутье, и два главных правила вы поняли — «поменьше болтай, побольше слушай» и «будь осторожна». Теперь постарайтесь не только слушать, но и обдумывать услышанное, и в конце концов вы тоже будете в этом всем, как рыба в воде. Итак, вы согласны стать частным секретарем баронессы Бреконской? - Да, милорд-капитан. Что угодно было лучше возвращения в Хэтфилд. - В таком случае, у меня для вас еще один подарок. С этими словами лорд-капитан вытащил из своей сумки сделанный из золота знак в виде герба баронессы Бреконской: герб Англии во второй и третьей четверти с гербом Мортимеров в первой и четвертой с черной перевязью влево. - И последнее, но не по значению, - сказал король. - Встаньте на одно колено. Агнесса опустилась на одно колено, король Иоанн достал шпагу и коснулся клинком обоих ее плеч. -Мы, Иоанн, король Мэна, жалуем тебе титул баронессы Рамзи sui juris. Извините, Агнесса, что не могу сопроводить это пожалование другими пожалованиями, гораздо более важными. Я, к сожалению, не могу дать вам землю — ее у меня не слишком много. Агнесса вежливо улыбнулась. -Но я обязан теперь выплачивать вам ежегодный аннуитет, и он будет достоин вашего положения. Я подумал, что частный секретарь внучки короля должен быть дворянином. -Я... я не знаю, что сказать, ваше величес... милорд. Сэр. -Для начала повторяйте за мной: Я, Агнесса Смит, баронесса Рамзи, дочь Элджернона Смита из Саутуарка... -Я, Агнесса Смит, баронесса Рамзи, дочь Элджернона Смита из Саутуарка... -С чистым сердцем и в твердом уме... вы ведь в твердом уме, Агнесса? -Да, сэр. - Тогда продолжайте: с чистым сердцем и в твердом уме перед Богом и людьми клянусь в верности Иоанну, королю Мэна... - С чистым сердце и в твердом уме клянусь в верности Иоанну, королю Мэна... - И Ричарду, Третьему от Завоевания, законному и истинному королю Англии и Франции, герцогу Аквитании, господину Ирландии. - И Ричарду, Третьему от Завоевания, законному и истинному королю Англии и Франции, герцогу Аквитании, господину Ирландии. - Я приношу эту клятву искренне, полностью сознавая ее смысл и суть и да поможет мне Господь исполнить ее... - Я приношу эту клятву искренне, полностью сознавая ее смысл и суть и да поможет мне Господь исполнить ее. - Аминь, Агнесса. - Извините, сэр, но что такое «Рамзи»? - Это городок, не больше Каслтауна, на севере острова. Когда-то там стоял якорем флот Роберта Брюса. * * * Элджернон бесцельно слонялся по двору замка в Ньюкасл-апон-Тайне. Сегодня был день свадьбы принцессы Анны и шотландского короля Якова. Шотландцы настаивали на том, чтобы провести церемонию как можно быстрее, и готовы были пожертвовать ради нее и дипломатическими условностями, и долгими и богатыми празднествами, с пирами и турнирами, и возможностью пригласить как можно больше важных гостей. Их, похоже, не интересовала церемония, им было важно заключить брак, как можно раньше и без юридической неоднозначности. Тем не менее, свадьба, хоть и делалась в спешке, не была тайной, поэтому и город, и открытый по случаю праздника замок были полны пьяных людей. Тут и там звучали похабные песенки. Около Черных Ворот на пустой винной бочке отплясывала какая-то толстая баба, собрав вокруг себя небольшую толпу. Баба громко кричала: - Я работала в Ньюкасле Уголь добывала! Если б не моя пизда - С голоду б пропала! Из толпы кричали: «Со мной не пропадешь!», «В Ньюкасле вообще хуй заработаешь!» и «Пиздой не копать надо!» Элджернон всегда был настороже в такие дни. Пьяное веселье в любой момент могло закончиться поножовщиной. Или каким-нибудь глупым поступком, вроде попытки спрыгнуть с крепостной стены в полный воды ров и переплыть его на спор с другом. Но жители Ньюкасла были хотя бы понятны. Многие из них занимались тяжелой и однообразной работой и рады были отвлечься. К тому же, короля Ричарда, как и семью де ла Поль, многие на севере любили совершенно искренне и поэтому были рады за племянницу короля. А вот шотландцев, приехавших с королем Яковом, Элджернон не понимал. Почти все они были пьяны еще сильнее, чем жители Ньюкасла, а многие начали праздновать свадьбу за много часов до полудня, когда в местной церкви состоялось венчание. Выглядело так, как-будто они пили от радости. То есть, от радости за что-то еще, кроме свадьбы короля Якова. Так мог бы напиваться тот, чья жена во время тяжелых, преждевременных родов произвела на свет сына, и при этом оба остались живы и здоровы. Или те, кто избавился от великой опасности. Как если бы за ними гналось вражеское войско и им удалось все-таки доехать до замка и укрыться за его стенами. Но от какой опасности они могли укрыться в Англии? За ними в прямом смысле гналось вражеское войско? Но если уж опасность и могла им грозить, то, скорее, в Англии. И то не сейчас. Никаких военных действий не было с позапрошлой осени. Тогда по возвращении с острова Мэн граф Вестморленд опять собрал ополчение северных графств и двинулся на Эдинбург. С востока, из Данбара (тогда Элджернон первый раз узнал, что Данбар все еще английский), к городу подошли две с половиной тысячи немецких наемников, с командиром которых, по всей видимости, король Ричард договорился еще в Бретани. С тех пор не было ничего. Только несколько мелких стычек на море прошлым летом. Король Ричард весь этот год предлагал им заключить мир и исполнить договоренность, заключенную с отцом нынешнего короля Шотландии о браке наследника шотландского престола (который теперь превратился в короля) с племянницей короля Ричарда, принцессой Анной. Сами шотландцы тоже не дрались друг с другом уже больше года, с тех пор, как нынешний король убил предыдущего короля — своего отца. Даже Ньюкасл как место проведения свадьбы выбрали сами шотландцы. Как бы плохо Элджернон о них не думал, он не мог не признать, что шотландцы вовсе не такие беспробудные пьяницы, какими предстают в оскорбительных английских шуточках. И все-таки шотландцы из свиты короля Якова напивались до свинского состояния. Это заставило Элджернона беспокоиться еще сильнее. Он бы дал десять против одного на любую сумму, что сегодня какой-нибудь шотландец прирежет другого. Он вышел за ворота замка и пошел вниз по улице, к площади Святого Николая, названной так в честь церкви, в которой и происходило венчание. Снаружи она показалась ему скучной и мрачноватой, зато с запоминающимся резным, будто воздушным шпилем: на плоской четырехугольной крыше колокольни на четырех изогнутых полудугой каменных подпорках, упиравшихся в маленькие резные островерхие башенки по углам, покоился похожий на дарохранительницу шпиль с крестом наверху. Он держался только на полудугах подпорок: между ними и колокольней была пустота. Каждая из сторон крыши была еще и дополнительно была разделена посередине совсем маленькими, похожими с такого расстояния на иглы, башенками. Этот шпиль был единственным, что было в церкви примечательного. С другой стороны, Элджернон не был внутри: места там якобы было гораздо меньше, чем гостей, поэтому пустили не всех. Элджернон предсказуемо оказался в числе тех придворных, которые ждали на улице. Он раздумывал, не посетить ли церковь сейчас, но, когда взялся за ручку двери, случайно бросил взгляд на улицу и заметил две довольно большие группки придворных, идущие в направлении замка. Элджернон решил на всякий случай (теперь он присутствовал при дворе всегда, когда должен был) присоединиться к той, что шла позади. В ней оказался Ранульф Арчер, который объяснил, что все придворные должны присутствовать в главном зале, где... что-то должно произойти. То ли состоятся переговоры короля Якова и короля Ричарда, то ли короля Якова поздравят со свадьбой, то ли союз Англии и Шотландии должен был благословить епископ. Чуть впереди от себя Элджернон заметил Макгрегора, которого называли "самым верным из телохранителей короля". Он перешучивался о чем-то с шотландцами. По-шотландски. Элджернон окликнул его: - Макгрегор, так ты что, и впрямь шотландец, что ли?! - Да, а ты что, не верил?! - Да ты так пиздишь много, что хуй знает!.. - А ты что думал, Макгрегор - это просто так, что ли?! Для красного словца?! - Да кто тебя знает?! Ты ж ничем от наших не отличаешься! Высокий разве что! Ну так высоких везде полно! А "Макгрегор" - ну мало ли, может кличка какая! Тем более, ты все "Макгрегор" да "Макгрегор". Я и думал, что ты с севера приехал! - Точно! Севернее некуда! - засмеялся Макгрегор. "Да, - подумал Элджернон. - Мой ум уже, как видно, не такой острый. Совсем не острый. Очевидного не понял". И, чтобы отвлечь остальных от собственной неудачи, он спросил у Макгрегора: - Так что, все остальное тоже правда?! - Все правда! - И про корону правда?! - И про корону правда! - Что, прям все?! - Прям все! - видно было, что Макгрегору доставляет удовольствие рассказывать эту байку. - Забираюсь я, значит, накануне битвы в шатер, только замок открыл... а тут уже пятеро в доспехах! С мечами. Привели меня к королю Ричарду, он говорит: "Ты чего полез вообще?!" А я ему: "Ваше величество, дык мне цыганка нагадала, что повесят меня! Вот и хочу, чтобы меня повесили за что-нибудь великое!" А он мне: "А то, что я тебя завтра после битвы повешу, не считается?!" А я ему: "Не, - говорю. - Не считается". А он мне: "А корону спиздить - думаешь, величия много?!" - Так и сказал: "спиздить"?! - Вот че ты доебался?! Ну, может, не так. Чутка... Но я говорю: "А где оно, это величие?!" А его величество мне: "А ты пойди и выясни! Милую, - говорит. - тебя за все твои преступления!" С тех пор я ему и служу! - И никогда не предашь?! - Никогда! - Даже ради Шотландии?! -Даже ради Шотландии! -А почему?! -А он мне, зачем мне жить, объяснил! * * * Главный зал был достаточно большим, чтобы вместить всех и оставить еще много места посередине. Когда они вошли, короли уже сидели на раскладных стульях около камина с тлеющими углями, спиной к нему. Принцессы Анны не было, зато ее старший брат и родители стояли вместе с архиепископом Стиллингтоном по левую руку короля Ричарда. Следуя указаниям лорда Кендала и виконта Ловелла англичане встали ближе к стене напротив камина. Шотландцы, которыми никто не руководил, предпочли сгрудиться около своего короля. Элджернон заметил, что явились не все из них. Очевидно, некоторые были не в состоянии добраться до Главного зала. Король Яков и сам был мертвецки пьян. Он развалился на стуле и теперь почти лежал на нем. Он стоял на полу пятками вытянутых ног, а затылок время от времени пытался положить на низкую спинку, но потом одергивал себя и опять поднимал голову. Наверное, тот, кто организовывал эту... встречу, думал, что короли будут сидеть на стульях и смотреть друг на друга, но король Яков был способен в лучшем случае только повернуть голову немного влево. При этом он еще и косил глазами влево, пытаясь, видимо, хоть так разглядеть короля Ричарда. Тот при этом наблюдал за всем этим с абсолютной невозмутимостью и спокойствием. Его лицо не выражало ничего, кроме вежливой доброжелательности. -Ваше величество, - начал король Ричард. - позвольте поздравить вас со свадьбой. Мы уверены, что наша племянница нашла в вас самого лучшего мужа, какой только может быть у девицы. Мы уверены, что вы окружите ее заботой и уважением, которые будут достойны принцессы Анны. Король Яков махнул кому-то рукой. Из толпы шотландцев выбежал какой-то парень с бурдюком и поднес его своему государю. Тот сделал огромный глоток, отдал бурдюк, некоторое время смотрел наверх и только после этого ответил: - Я... мы... Мы счастливы взять в жены принцессу Анну... Мы... проявим то уважение и заботу, которого достойна такая знатная и добродетельная девица, дорогой кузен. Так же мы хотели бы пожелать вашей супруге, королеве Иоанне благополучно разрешиться от бремени... И еще... дорогой кузен... мы благодарны вам за то, что нашим странам удалось достичь согласия относительно замка Данбар. Мы надеемся, что наш союз с королевой Анной и согласие, которое мы достигли с вами, наш дорогой кузен, станет основой союза между нашими странами и... доброго соседства на... все времена... В этот момент из толпы шотландцев, пошатываясь, вышел один из придворных (Элджернон не знал его — он вообще никого из них не знал) в малиновом дублете и черном берете с очень длинным пером. В руке у него был кувшин: - Нет, правда, Ричард, сколько можно! - громко сказал он. - Берик, Данбар, на сына корону Мэна напялил! Глядишь, сто лет пройдет — и вся Шотландия частью Англии окажется! Воцарилась тишина. Никто, видимо, не знал, что сказать, пока, наконец, со стороны короля Якова не послышалось несколько коротких звуков, похожих на блеяние — правитель Шотландии несколько раз сдавленно усмехнулся. Потом он несколько раз засмеялся уже более открыто... пока не принялся гоготать в голос. Вслед за ним залился смехом король Ричард. Вслед за двумя королями громко и радостно засмеялись остальные. Некоторых согнуло от смеха пополам, кто-то держался за бока, кто-то смахивал слезы. Некоторые смеялись так громко, что им почти удалось перекричать остальных. Когда всеобщая радость немного улеглась, король Ричард взял слово: - Мы тоже надеемся, дорогой кузен, что союз наших семей скрепит союз наших держав на долгие годы вперед... - А... Ну а чо? - отозвался на эти слова шотландец с кувшином в руке. - Ричард... Ричард... ты, главное, позволь нам жить, как мы хотим. И рассуживай нас, если что. По справедливости. Чтобы если какие споры — мы сразу к тебе. И не забывай о нас. А то ты уже два года. Срана Бретань, Бр... бр... Б-р-р-р...гундия. Ты о нас тут не забывай, у себя под боком. А мы тебе за это — уважение. Довольные крестьяне. Свобода в т-тэ-э... торговле. Мир на границе. И никакой альянс больше не нужен. Даже Старый. Да и хуй с ним вообще, со Старым Альянсом. С этими словами он грохнул кувшин об пол. После этого лицемерия, чтобы засмеяться, не хватило даже у самых опытных придворных. О том, чтобы все это благословил архиепископ, тоже не могло идти речи. Король Ричард поднялся на ноги, подошел к своему «дорогому кузену» и пожал его руку (вернее, потряс вялую кисть, которую тот еле поднял на пару дюймов над подлокотником), после чего удалился вместе с архиепископом и семьей невесты. Подошли слуги, помогли королю Шотландии подняться на ноги и, поддерживая его под обе руки, полу-унесли полу-увели его. Остальные тоже начали расходиться. Шотландец откуда-то достал еще один кувшин и прикладывался теперь к нему, споря с кем-то и широко размахивая руками, в том числе и той, в которой он держал кувшин. Элджернон ненавидел такие дни и ненавидел такие поездки. С другой стороны, подумал он, его почти ничто не держит при дворе. Будущее собственной дочери он уже устроил (ему нравилось так думать), к тому же, скопил за последние два года почти двадцать фунтов. А этой осенью ему должны были отдать королевский «долг». И он навсегда покинет это логово змей.