Четыре дня

Тихо. За окном холодно, дует ветер, поднимая в воздух кучи золотистых листьев, давно опавших с деревьев. Уже давно не слышно пения птиц и криков ребят, обычно гуляющих летом на каникулах, но с наступлением холодов и учебного года ретировшихся по домам учить уроки. Взрослые люди так и продолжали возвращаться с работы, как это и бывает по вечерам, в целом, независимо от времени года. Разве что появились некоторые неудобства в виде луж и грязи, но даже так, сути это не меняло. Всё оставалось тем же. Всё. В просторной квартире непривычно тихо и темно, будто бы там никто и не жил последние лет десять, а то и двадцать. Однако в ней не пахло этой старостью, которая обычно въедается в стены хрущёвок или обитает в бабушкиных коврах. Свет не был включён, хотя на улице уже смеркалось, и можно было подумать, что квартира действительно пустует, однако необычный для неё порядок и запах свежеприготовленного картофеля на сковороде говорили об обратном, точно так же как и лёгкое свечение на подоконнике окна в кухне. — Эй, ты меня вообще слышишь? — раздаётся голос из динамика телефона. Он чуть глючит, и вероятно виной тому была не самая лучшая связь, однако это никак не мешает Кавеху различать слова друга, пусть он про себя и подумал о том, что с этим уже нужно что-то делать, иначе привычные видеозвонки с Тигнари перестанут снимать напряжение, а наоборот, будут заставлять раздражаться всё сильнее. Но об этом потом. — Земля вызывает Кавеха, але-е! Блондин дёргается, роняя карандаш, и переводит взгляд на экран телефона, отрываясь от непонятных каракулей в скетчбуке. И правда, каракули. Если до этого на листе можно было видеть хоть какие-то зарисовки фасада зданий или что-то более примитивное, вроде кошачьих мордашек или всяких там цветочков, то теперь практически весь лист был исчерчен геометрическими фигурами, линиями и просто какой-то неразборчивой писаниной. — Кавех? — снова раздаётся голос из динамика телефона, и блондин всё же смотрит в экран, на котором сначала виднелась темная, чуть взлохмаченная макушка, а после появилось и лицо друга. Тигнари сейчас тоже был на кухне, но в отличие от Кавеха, что продолжал исписывать бумагу, он занимался приготовлением ужина. — Ты чего? Архитектор вздыхает, потирая переносицу, а после наконец-то сталкивается взглядами с другом, что оторвался от нарезки чего-то – предполагать не очень-то хотелось, но Кавех искренне надеялся,что это были овощи или фрукты, а не какая-нибудь конечность Сайно, с которым Тигнари мог расправиться за новый идиотский каламбур – и сейчас ждал объяснений. Но сказать было как-то сложно, даже слишком. Кавех мнётся, поджимает губы и отводит взгляд куда-то в окно. — Дай угадаю, — теперь уже вздыхает брюнет, скрестив руки на груди. Кавех знает это выражение лица — им Тигнари сразу даёт понять, что отвертеться не получится. — У вас опять что-то стряслось? Кавех наклоняется, чтобы поднять карандаш, но на самом деле просто чтобы избежать столкновения со взглядом друга, который готов был наверняка дыру в нём прожечь. Молчание прерывается стуком лезвия ножа о доску, что раздавался из динамика телефона, причем, судя по громкости, на месте неизвестно чего – по-прежнему не хотелось угадывать – сейчас мог находиться сам архитектор. Аж плохо стало от таких мыслей. — Стряслось? — нервно хмыкнув, повторил блондин за Нари, крутя в руках карандаш и стараясь смотреть куда угодно, только не в экран телефона. Стряслось. Ещё как стряслось. Стряслось, да так, что обратно не утрясется. Четыре дня. Четыре дня назад аль-Хайтам уехал в другой город по работе, оставив квартиру на Кавеха. И если первые двое суток блондин был лишь рад наконец остаться наедине со своими мыслями и наконец не видеть настолько раздражавшего его соседа, то дальше где-то в грудной клетке что-то заныло, тоскливо скуля и действуя на нервы похлеще упрёков самого аль-Хайтама. И что с этим делать – непонятно, но с каждым днём Кавеха всё больше мучало растекшееся внутри и налипшее так, что не отдерешь, будто бы это был суперклей, случайно пролитый на кожу, чувство. Четыре дня. Четыре дня назад Кавех и аль-Хайтам вдрызг разругались. И если сначала Кавеху казалось, что это – лишь пустяковый спор, каким он и являлся, то последние часы его разум всё больше заволакивали навязчивые мысли о том, как их и без того сложные взаимоотношения теперь уже не спасти. И Кавех в очередной – наверное, десятый – раз заходит в мессенджер и открывает чат с аль-Хайтамом, видя последние сообщения, где они ещё с неделю назад, наверное, перебросились парой сообщений о том, что нужно купить из продуктов. И всё. Тишина. Кавех не решается писать – что может подумать на это аль-Хайтам? Кавеху не хочется предполагать – слишком стыдно признавать очевидное. Ему есть дело до чужих чувств, есть дело до того, не задели ли его невзначай брошенные кому-то сгоряча слова. И так было со всеми. А если говорить про аль-Хайтама, то.. Лучше вообще не говорить. И не думать. Кавех уже давно понял, что ни к чему хорошему это не приведёт. Совершенно. Потому что их взаимоотношения – как доширак. Весь волнистый, кучерявый, извивается то туда, то сюда. Одна макаронина путается с другой, а та с третьей, и всё это превращается в настолько огромный, нерасплетаемый комок, что аж хреново становится. — Кавех, — рубиновые глаза вновь метнулись на экран телефона, яркость которого, похоже, была выставлена чуть ли не на максимум, о чем блондин сразу пожалел. — Опять, да? Кавех тушуется, поджимает губы недовольно, понимая, что от ответа он не убежит. — Да, опять, — он демонстративно скрещивает руки на груди, но ничего не добавляет, будто бы заставляя Тигнари играть в детектива, которому предстоит восстановить цепочку событий и узнать, в чем же причина такого непривычно-тихого поведения. В глазах плещется отчаяние, смешанное с обидой и на периферии отдававшее бессильной злобой. — И я опять себе места не нахожу. — Так напиши и поговори, — вздыхает Тигнари, слегка оборачиваясь, когда на кухню входит Сайно, мимолетным прикосновением к чужому плечу отвлекая внимание любимого на себя. — Вы себе всё слишком усложняете. — Ну уж нет! — вспыхивает блондин, даже не приветствуя Сайно. — Это не то, о чем можно говорить в простом чатике! — Тогда пусть он приедет, и вы спокойно поговорите. Я уверен, он успеет остыть за это время. — Тигнари закатывает глаз и наконец прекращает стучать ножом по деревянной доске и мучать до сих пор неизвестный Кавеху овощ. — Если он вообще напрягается из-за ваших споров.. по пустякам. Без обид. — Ага, легко говорить.. — тот плюхается на табурет, стоявший у окна, и скрывает лицо в ладонях. — Ещё три дня ждать его, я за это время успею себя накрутить раз десять.. В кубе. — Подождите, какие три дня? — вдруг встревает в разговор Сайно, и его голос становится лучше слышно из динамиков телефона. И Кавех, и Тигнари смотрят на него с ответным недоумением, поэтому он вздыхает и разводит руками, поясняя. — Ну, я ему писал, чтобы договориться о встрече, он сказал, что завтра днем сможет. В мозгу Кавеха запускается мыслительный процесс. Он долгое время молчит, хмуря брови и переваривая сказанное. — Он же говорил, что уезжает минимум на неделю, — блондин бормочет под нос, но собеседники всё равно как-то улавливают отдалённые слова. — Подождите.. Он поворачивается к ноутбуку, где было открыто множество вкладок с сериалом, статьями, новостями и Pinterest, и вбивает в поисковой строке нужный маршрут на поезде. Глаза нервно пробегаются по датам, находя нужную. Однако утром на завтрашний день никаких поездов по нужному направлению нет. Это несколько напрягает, и Кавех рискует, глядя расписание на сегодняшний день. Его сердце екает. Прибытие поезда в полдевятого. Взгляд тут же метнулся в правый нижний угол, проверяя время. Семь вечера. Вокзал неблизко, но времени достаточно. Кавех уже не соображает, что говорят ему Тигнари и Сайно, обеспокоенные таким странным поведением, но не мешающие. — Прибытие в полдевятого, — прямо отрезает Кавех беря телефон и вместе с ним в руках выключая ноутбук и быстрым шагом направляясь в прихожую. — Я успею. Нам нужно поговорить. Не откладывая.

***

С минут сорок Кавех ехал на автобусе, забитом людьми, всё еще торопящимися вернуться в теплые дома, где их ждала семья, вторая половинка ну и или хотя бы пушистый ласковый кот. Пустыми глазами Кавех сверлит стекло, на котором появились совсем мелкие капельки, что несколько огорчало – в планы никак не входило мокнуть под дождём. На нужной остановке он выходит и ежится, кутаясь в куртку, которая не сильно спасала от холода. Накидывая рюкзак на одно плечо, где лежали ключи, кошелёк, а также упаковка маленьких круассанов и бутылка воды, купленные в магазине по пути к вокзалу. Пройдя все необходимые рамочки и испытав на себе пронизывающий взгляд сотрудников, которые будто бы осуждали Кавеха за то, что он притащил в рюкзаке какую-то еду, он наконец оказался в большом здании. Кто-то ждал прибытия поезда, кто-то – наоборот, сидел, измученный ожиданием, и глядел на чемодан, стоявший рядом. Бросив взгляд на табло прибытий и отправлений, блондин удостоверился в том, что буквально через час прибудет тот самый поезд. Внутри всё неприятно сжимается. От осознания предстоящей встречи аж голова начинает кружиться, и Кавех решает выйти на перрон, чтобы подождать там. Непонятно, шел ли дождь или ему лишь казалось. Блондин усаживается на какую-то лавочку и замечает, что никаких навесов тут нет, и если вдруг ударит ливень – укрыться можно будет максимум в здании вокзала. В целом, это не так беспокоит. Он тянет носом специфический, странный запах креозота. Холодный воздух попадает в легкие и будто бы пронзает ледяными шипами всё тело насквозь – Кавех ежится. Он проверяет время на телефоне и тяжело вздыхает, испуская едва различимое облачко пара.

***

Тихий, почти незаметный для слуха стук колес никак не отвлекает, даже наоборот – успокаивает, чего так не хватает. Ведь вместо того, чтобы читать такую интересную книгу, аль-Хайтам сидит и втыкает в запотевшее окно, по которому стекали холодные капли дождя. Он тяжело вздыхает и отпивает немного чая, морщась, но не жалея обожженный язык. Включает телефон и, пользуясь халявным (но не очень-то хорошим) интернетом, смотрит в их чат с Кавехом, где, кажется, вместо сообщений уныло катится перекати-поле. Секретарь поджимает губы, видя статус соседа – в сети. Аль-Хайтам заметно напрягается и хмурится, пытаясь собраться с мыслями. Одновременно он хвалит себя за то, что решил выкупить купе ради собственного комфорта и уединения. Возможно, кто-нибудь упрекнул бы его за такое расточительство, но какая в целом разница, когда мозг занят куда более важной проблемой. Аль-Хайтам хотел поговорить. Он знал точно – они обязаны поговорить. Они обязаны распутать этот кошмарно огромный клубок нитей, дошираков, ещё какой-нибудь непонятно откуда взявшейся субстанции, который представлял собой их отношения. Они обязаны разобраться с этим вместе. И неужели ради этого удалось работу, которая могла занять больше недели, завершить за какие-то четыре дня? Аль-Хайтам и сам не верит. Но иначе его загрызет совесть. Безжалостно будет откусывать огромные куски, водя острыми клыками по страдавшему сердцу и каждый раз заставляя вспоминать о том ужасном вечере, произошедшем четыре дня назад. Четыре дня. Четыре дня назад Кавех вспылил из-за невымытых тарелок, пока аль-Хайтам собирал вещи в командировку. Они бросались грубыми словами, плевались ядом, будто бы нарочно оставляя ожоги и раны на душе. Аль-Хайтам лишь накинул пальто и, забрав рюкзак, скрылся в дверях, даже не попрощавшись. И сейчас он отчаянно выжидает то муторное время, когда сможет приехать домой и извиниться перед Кавехом. Он не знал, как бы отреагировал сосед на такой сюрприз в виде внезапного возвращения. Мозг закипает от этих мыслей. Секретарь тяжело вздыхает и тянется за наушниками, чтобы скоротать оставшееся время. Всё равно до прибытия осталось около двадцати минут.

***

Пока чьё-то сердце грызла совесть, кавеховское билось и ломалось на куски. Он был прав – перестать накручивать себя слишком сложно. И пусть он не был на сто процентов уверен, что аль-Хайтам точно приедет этим рейсом (мало ли, он решит завтра утром прилететь самолётом), но всё равно ждал, в голове прокручивая речь, подготавливаемую так старательно эти мучительные минуты ожидания. Вдруг с губ срывается рваный всхлип. По холодным щекам, создавая контраст, стекают горячие слезы отчаяния, обиды на самого себя и безысходности от желания поправить все. Из грудной клетки будто бы выбивают весь воздух, перекрывают доступ к кислороду, заставляет прятать раскрасневшиеся от слез щеки, глаза и нос в замерзших до онемения ладонях. Несмотря на шум дождя, разговоры сотрудников и единиц таких же идиотов, как Кавех, стоявших под дождём и ожидавших тот же рейс, блондин смог уловить жалкое урчание в животе. Он судорожно вздыхает, не утирая слез, и лезет в рюкзак за упаковкой круассанов, так предусмотрительно купленной в супермаркете по дороге к вокзалу. Во рту ощущается приятный вкус слоёного теста и холодной шоколадной начинки, чуть смешивающийся с солью от слез. Кавех пытается чуть отвлечь себя на сладкий вкус любимых круассанов, но тщетно. Обидно. Обидно до жути. Так обидно, что хочется кричать и рыдать взахлёб. Почему всё так сложно? Почему они не могут нормально разговаривать, а переходят из крайности в крайность? И самое главное, почему это так сильно бьет по самому сердцу? Четыре дня. Четыре дня назад мир буквально рухнул, потому что они не понимают и не слышат друг друга. Они наговорили друг другу самых ужасных вещей, забыв о том, насколько больно это может быть, и просто расстались друг с другом так по-злому решительно. И теперь всё, что осталось – отчаянно ждать такого тяжелого разговора. Да что там разговора, встречи. Кавех не знает ответов на вопросы, не покидавших его голову. Он тяжело вздыхает, позволяя себе пустить ещё слез, и облокачивается на фонарный столб, стоявший рядом со скамьей. Архитектор ежится, ощущая отвратительный ледяной холод и спеша спрятаться под и так промокшим капюшоном худи. Наверное, на нем не осталось ни единого места, где не было бы влаги. Всё тело передёргивает, и Кавех не может унять себя, нервно сглатывает, а после пытается отвлечься на еще один круассан. В то время оставалось все меньше минут ожидания. И блондин чувствует, как отчаянно екает его сердце, когда ещё вдалеке слышится характерный гудок, а когда состав подъезжает к перрону, то, кажется, вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Убирая полупустую упаковку в рюкзак и быстрым движением закрывая его, он встает на ватных ногах . Его глаза нервно метаются, глядя на каждый вагон и теряясь. Отчего-то становится так тоскливо, что хочется упасть прямо здесь. Столько людей, и среди них никак не мелькнет.. — Аль-Хайтам!. Голос становится отчаянно-хриплым. Кавех бежит, чуть ли не спотыкаясь и очень боясь упустить из виду такой родной, выделяющийся из массы чужих людей, силуэт. Кавех снова зовёт, и, кажется, секретарь слышит, оборачиваясь и хмурясь, будто бы ему это мерещится. Кавех влетает в аль-Хайтама, разворачивая его лицом к себе и утыкаясь холодным носом в воротник пальто, пропахший чужим одеколоном. Он крепко обнимает его, едва сдерживая сдавленные всхлипы и вдруг ощущается крепкую хватку чужих рук на своей пояснице. — Кавех? — недоуменно выдыхает аль-Хайтам, пытаясь посмотреть блондину в глаза, но не отталкивая его. — Что ты тут... — Молчи лучше. Сайно тебя сдал, — дрожащим от слез голосом шепчет Кавех, но даже посторонние звуки не мешают аль-Хайтаму расслышать его. Ветер завывает, и Кавех отрывается от воротника, глядя заплаканными глазами в чужие малахитовые, такие теплые, греющие. Они смотрят друг на друга с несколько секунд, а после случается то, что люди называют "миндальной" связью. Они одновременно прижимаются друг к другу губами. Аль-Хайтам притягивает ближе к себе, пока Кавех жмурится, позволяя слезам вновь скатиться по раскрасневшимся щекам. Они горят, но не столько из-за слез или холода, сколько из-за чистого смущения. Все тело пробирает дрожь, но тоже уже вовсе не из-за холода. Вдруг поцелуй резко прерывается, и Кавех закидывает руки через плечи аль-Хайтама, роняя голову ему на одно из них. — Прости меня... — кажется, всхлипывания уже прекращались. Аль-Хайтам вздыхает, поглаживая архитектора по спине и смахивая с куртки влагу. Он распахивает пальто и запускает под него практически обмякшее тело, несмотря на то, что оно было насквозь мокрым и холодным. — Я тоже должен попросить у тебя прощения, — всё с тем же невозмутимым взглядом вздыхает он, склоняя голову к светловолосой макушке. Ему искренне жаль, и сейчас больше всего хотелось согреть, успокоить, проявить всю привязанность, даже несмотря на то, что свои взаимоотношения они бы никогда не назвали чем-то более серьёзным, чем дружба, пусть и по поцелую, случившемуся пару минут назад, так и не скажешь. — Расскажешь, как сюда занесло? — Это долгая история, — Кавех лишь сильнее вжимается носом в чужое плечо, пряча раскрасневшееся уже от стыда лицо и греясь под пальто. — Дома расскажу. — Тогда я вызываю такси, — легкая улыбка, даже скорее ухмылка, тронула губы секретаря. — И пошли-ка лучше. Достаточно под дождём киснуть.

***

Снова тихо. Дождь льёт нещадно, не прекращая. В просторной квартире лишь на кухне горит тусклый свет, и тишину прерывает лишь закипающий чайник. Четыре дня. Четыре дня назад они совершили ошибку, даже не подумав, как сильно она ударит по ним обоим. Но теперь и Кавех, и аль-Хайтам знали – возможно всё исправить, даже все недопонимания в их отношениях. И то, что случилось четыре дня назад – первый шаг к этому.