Kinktober'23: вознёсшийся!Астарион х м!гг Тав

      — Здравствуй, — низкий голос пружинит от стен, раскатывается вдоль картин к потолку и кульбитом содрогает стекло навесной люстры.       Конечно, скорее всего, это просто сквозняк, обычный для любого дворца. Но Тав сейчас не способен рационально мыслить. Он поджимает пальцы на спинке деревянного кресла, за которым невольно пытается спрятаться; смотрит с другого конца обеденного стола на Астариона. И в этом тонком изломе бровей Тав видит надвигающуюся бурю. Если бы его сердце ещё могло биться, оно бы сию минуту ушло в пятки.       — Как отдохнул, любовь моя? — нарочито вежливо, игриво. Астариону всегда нравились кошки, ведь у него с ними есть кое-что общее: страсть к игре со своей жертвой.       Тав хочет опустить голову и плечи, спешно ретироваться через двойные двери позади себя. Но вместо этого он слегка шаркает ногой, пытаясь дать собственному телу большую опору. Ему никто не разрешал уходить — и именно это Астарион хочет с ним обсудить. Тав натянуто улыбается:       — Я ходил в деревню близь Ривингтона играть кадриль. Но в таверне были одни моряки, так что пришлось быстро научиться петь шанти. О, и ещё там был парень, который на одном плече удерживал семь гномов, и народ спорил…       — Мы можем сразу перейти к части, когда тебя нашли возле Тролльего пика? Тав — застывшая улыбка. Он боится шелохнуться, только бы не выдать себя. Хоть и догадывается (знает), что Астарион никогда не поверит в его околесицу.       — Вот как-то так я там и оказался.       Астарион вздыхает, трёт раздражённо пальцами переносицу.       — Ах, да. И теперь мы должны посмеяться, потому что мою непоседливую зверушку то и дело тянет туда, где пахнет жареным. В прямом смысле этого слова. Таву кажется, что его лицо вновь горит. И это не лёгкое жжение, а агония, иссушающая кожу, опаляющая мышцы, надламливающая кости. Он уверен, что мог бы уйти ещё дальше до заката, если бы Астарион намеренно не ослабил его защиту. Будто почувствовал неладное.       — Я даровал тебе вечную жизнь, и вот как ты мне отплатил? Решил бросить меня и умереть?       Это неправда. Но Тав никогда в жизни не признается, что его акт самосожжения — всего лишь неудачная попытка побега. Умирать страшно. Но ещё более страшно оставаться с вознёсшимся вампиром. В юношестве кажется, что быть спутником погубившего ради собственной свободы семь тысяч душ вампира— это романтично. Спустя годы, приходит понимание, что в тот день можно было поступить совсем иначе.       — М? — Астарион выразительно смотрит и наконец встаёт с собственного кресла. Он огибает стол, чеканит шаг ближе и ближе. — Я задал вопрос, ты не услышал?       — Услышал.       — Тогда отвечай.       Дрожи нет. Тав провожает взглядом Астариона, словно кролик наблюдает за ползущем к нему удавом. Тело каменное, и язык едва ли ворочает слова:       — Я всего лишь хотел понять, как далеко простирается твоя сила.       — Ты знаешь, я не люблю маленьких лживых мальчиков.       Волна морозных мурашек накрывает плечи и бёдра. Шаг, ещё один, плавное движение ближе и ближе. Тав задерживает дыхание, его обожженную руку, которой он закрывался от солнечных лучей, накрывает ладонь Астариона.       — Зачем ты убежал?       — Из любопытства.       Звонкое цокание. Астарион заходит за спину Тава, слегка нависает над ним, щекоча дыханием ухо:       — И что именно ты хотел узнать? Как быстро мои отродья найдут своего старшего брата-беглеца?       — Я же сказал, я восхищён твоей силой и…       — Октавиан.       Слова резко гаснут в горле.       — Говори только правду. Или я очень, очень — услышь меня, милый, — очень сильно разозлюсь.       Это напоминает игру в кости. Нужно выбросить не меньше пятнадцати, чтобы выиграть приз. Ну или иметь кинжал за пазухой, чтобы успеть воткнуть его в дилера и схватить золото.       — Я не вру.       — Пока тебя возвращали, я всё думал, как же мне с тобой поступить? Я ведь не какой-то садист. Хотя ты, возможно, думаешь иначе. Если ты хочешь умереть, я… мне трудно это признать, но я правда готов тебя отпустить. Только сначала убью твою личную горничную.       Тав дергается назад от испуга и тут же невольно прижимается плотнее к Астариону. Его талию по-хозяйски перехватывает рука, фиксируя на месте.       — И кухарку. В конце концов, я взял её только для того, чтобы ты мог продолжать притворяться живым — ты с самого начала отказывался принимать мой дар, разыгрывая здесь нелепые ужины с пищей низших существ. А затем я прикажу убить коридорного мальчика с твоего этажа. Эндрю? Хик? Тот, с которым вы щебечете о музыке, рыжий мальчуган. Тебе же понадобится компания в загробной жизни.       — Не надо!       — Почему? — Астарион подцепляет рукой кожаный пояс Тава, поднимается пальцами выше вдоль вышивки на жилете к рубашке. Пятерней он накрывает солнечное сплетение и наконец смещает её к горлу. — Я не жадный, могу устроить.       — Не убивай никого.       — Милый, попробуй подумать своей чудесной головой ещё раз. Ты знаешь, какие слова я жду.       — Пожалуйста.       Вздох, Астарион раздражён. И Тав стремится исправить свою ошибку:       — Я больше не буду убегать.       — Нет, не будешь.       На секунду кажется, что всё закончилось. Астарион отпускает Тава, отходит на полшага назад. Они договорились, это честная сделка. Но горло тут же сдавливает ворот, за который резко тянет Астарион. Тав не успевает сообразить, как его уже толкают в сторону столешницы. Холодное дерево контрастирует с горящей от ожогов щекой. Рывок за плечо — Тав оказывается повёрнутым лицом к потолку и нависающему над ним Астариону.       — Теперь я оценю ущерб, что ты нанёс моей собственности.       Руки его стремительно пархают над застежками жилета. Расстёгивают ремень, тянут узлы рубашки. Ладони касаются груди, огибают края шрама на ключице. Тав было пробует свести ноги, не позволяя прижаться плотнее, но Астарион тут же размеренно произносит:       — Не зажимайся, или я прикажу тебе раздеться. А может, ты наоборот хочешь отдать мне полный контроль?       Нет ничего хуже, чем жить в теле, что тебе не подвластно. Тав пару раз получал приказы от Астариона, и каждый такой случай заканчивался состоянием пограничным с паникой. Быть здесь и одновременно нет. Тав давит в себе сопротивление, с лёгкой дрожью отводит бёдра в стороны, позволяя близость.       — Мой глупый, строптивый зверёк, — Астарион мягко касается костяшками скулы Тава, обводит выемки ожога, что не пройдут без его крови ещё несколько дней. — Тебе так повезло быть моим любимцем. Только представь, что с тобой мог бы сделать другой хозяин?       Тав закрывает глаза, стоит только Астариону наклониться, чтобы поцеловать его. Невесомо, слишком нежно, аккуратно касаясь губ. А затем ниже по подбородку к шее и навеки оставшимся лункам зубов. Эта резкая смена настроения дизориентирует. И на контрасте от былого страха хочется тут же оказаться приласканным. Тав обнимает Астариона за плечи, чувствует необходимость сказать:       — Прости меня.       — С радостью, моё сокровище. Но поступок можно исправить только другим поступком.       Тав кладёт ладони на щёки Астариона, смотрит ему в глаза, а затем тянется за поцелуем, ткнувшись губами в острую улыбку. Секунда, и поцелуй углубляется. Астарион позволяет Таву вести, слегка покачивает бёдрами, прижимаясь к ягодицам. Влажная ласка прерывается, Астарион хрипло смеётся:       — Наивное решение, но милое.       Тав хочет поскорее всё исправить. Закончить конфликт. Почувствовать себя в безопасности, и потому спешно расстёгивает собственные брюки. Снять их без лишней возни с сапогами не выйдет, поэтому он подхватывает себя ладонями под коленями, открывая насколько возможно зад. Астарион с улыбкой вскидывает бровь, как истинный вампир, ждёт приглашения.       — Возьми меня.       — Вот таким я люблю тебя больше всего.       Они вновь целуются. Более грубо, властно и грязно. Астарион взрыкивает, и всё равно помогает стащить эти мешающие сапоги, а за ними и брюки. Ему хочется иметь полный доступ к телу Тава. А тот подаётся ближе, ластится и разрешает совершиться тому, о чём ужасно будет жалеть утром. Но до него ещё несколько часов. Астарион разрывает поцелуй и тут же хватает за челюсть Тава.       — Не смей кусаться. Я не разрешал пить мою кровь. Это, — он чуть поворачивает на бок лицо Тава, открывая вид на обожжёную щёку, — твоё наказание на ближайшие пару дней. Пусть все видят твою ошибку.       Тав согласен. Он на всё согласен, только бы быстрее ощутить близость и прекратить распри. Так что незамедлительно следует кивок.       — Умница.       В сексе вампиров нет места горячим прикосновениям. Но ожоги контрастируют с прохладной кожей, напоминают о времени до обращения. Поцелуи Астариона распаляют, а руки на груди и животе напоминают о самой первой их ночи. Тав облизывает собственные пальцы, чтобы затем протолкнуть их к себе в нутро. Поступок следует исправить другим поступком. И он старается, чтобы Астариону всё понравилось. Активно отвечает на поцелуи. Стонет в голос, как его дорогому хозяину нравится. Напрягает колечко мышц для быстрого ввода члена. Астарион толкается внутрь, рвано вздыхает, оперевшись на локти по сторонам от головы Тава. С каждым новым движением приходит чувство заполненности. Толчок — они смотрят друг другу в глаза. Толчок — их стоны перемешиваются друг с другом. Толчок — эта связь куда глубже, чем сексуальная, кровная или имущественная. Астарион входит чуть больше, чем наполовину, и Тав жмурится от искр перед глазами. Внизу тянет от удовольствия, и нужно коснуться себя.       — Руки на мои плечи, любовь моя. Сегодня ты не можешь там трогать.       — Но пожалуйста, — униженно звучит голос Тава.       — Доверься мне, ты получишь своё удовольствие.       Стоны заполняют обеденную залу. Тав обнимает ногами Астариона, растворяется в любовной неге, несдержанно кричит его имя во время оргазма. Как он мог подумать, что стоит бежать отсюда?       Ответ приходит на следующий день вместе с ненавистью к самому себе. Они, как и сотни дней до этого, видятся с Астарионом после полудня в саду дворца. Тав со своей скрипкой у мраморного фонтана поднимает глаза на Астариона, следующего в главную залу со своей свитой отродий. А тот ему улыбается:       — Ах, моё сокровище… немного потускневшее, но всё так же желанное. Сыграешь мне песню?       Тав отворачивается, подавляя обиду и гнев, прокручивает колки на скрипке. Ему не хочется лишний раз привлекать к себе внимание. Не в таком виде: искалеченном снаружи и внутри.       — Может быть позже.       — Как пожелаешь, — Астарион мягко гладит Тава по голове, — не мне за тебя решать.       От этих слов кисло во рту. Но Тав не смеет пререкаться. В конце концов, он сам выбрал остаться.