Часть первая.
Перчатки сиротливо лежат на барной стойке. Рядом с ними стоит полупустая кружка с кофе. Он ему не особо помогал, учитывая, что проснулся Федор конкретно рядом с этой кружкой, начав своё пробуждение с горького запаха остывшего напитка, который бодрил без всякого употребления вовнутрь. Достоевский растер красный след на левой щеке, отталкивая книгу со слегка смятыми страницами, на которой спал. Булгаков в японском, старом издании, с кривым переводом, но Федор несколько часов назад сидел и упрямо впитывал текст, при этом зная русский вариант почти наизусть. Темная сущность лениво продолжала сжимать грудную клетку, не слушая слов Федора о том, что можно уже отпустить. Здравый смысл щекотал под ребрами, плотно обвив хрупкие кости. Часы в одно мгновение переключают цифры и теперь Федор точно может сказать, что вторые сутки в Сагами начались не лучше, чем первые. Он делает глоток остывшей жидкости, которая представляет собой просто какую-то смешанную гущу из дешёвого кофе «три в одном» и ложке сахара, которого в доме, оказывается, было не так много. Он надеется, что кофеин поможет Темной сущности и Здравому смыслу восполнить силы и энергии, на что сущность лишь ворчливо просит пойти спать, но Федор считает, что выспался достаточно. На диван больно смотреть. На незаженный камин – тоже. В домике холодно. Ночи стали ветренными и кусающимися. Федор берет с кресла свое пальто, укутываясь в него и возвращается в ярко освещённую кухню. Нужно будет не забыть оставить Дазаю деньги за потраченное электричество. На подключенный к питанию компьютер пришло уведомление с почты и Достоевский почти молится, чтобы это был не Фукучи, которому Гоголь мог вякнуть о новом почтовом адресе Федора, но нет – это лишь спам-рассылка, действующая для всех новых пользователей. Он со вздохом притягивает к себе Булгакова, ища глазами место, на котором перестал понимать, что читает, а после уснул. Пальцы пачкаются в липком отпечатке, когда Федор от скуки начинает обводить круговыми движениями ободок чашки. Компьютер снова издает подозрительный звук, но это всего лишь предупреждение с настоятельной рекомендацей установить антивирус. Достоевский считает в уме дни, когда проверенные люди найдут ему «тепленькое» место где-нибудь в Европе. Что-то либо наподобие огромного города дабы смешаться с толпой, либо одинокого дома в лесах Албании дабы затеряться среди плотных веток деревьев. Федор не совсем уверен, чем будет заниматься оставшуюся жизнь. Точно переждет лет пять скитаясь по всем возможным странам, а там, если не наступит конец света под руководством Фукучи, отправится на родину. Возможно найдет старшего брата, чтобы вырвать язык и прижечь глаза – меньшее, что тот заслуживает за нарушение клятвы всегда защищать даже от собственного отца. В груди трепыхается чувство ностальгии. Он уже очень долго не прогуливался по знакомым улицам без опаски, что его прогонят или обсмеют за обноски. С восемнадцати путь ему был открыт, как обычному гражданину, но в тот момент в голове зарождалась легендарная идея, поэтому Достоевскому особо некогда было любоваться не совсем родным, но любимым Питером. Страницы Булгакова заполняются надписями. По краям, после глав, над цифрами, между строк. Федор записывает всё, что придет в голову о собственной жизни в самом ближайшем будущем, но все предложения никак не хотят складываться в красивую картинку. Федор спустя полчаса, с сожалением вычёркивает какие-то моменты, тем самым отказываясь от красоты. От идеальности он отказался ещё в самом начале. Но как бы не хотелось, не получается даже скромная, неопрятная жизнь. Не выходит у Достоевского и найти выход к смерти. У него просто не удается увидеть себя где-то. Это не пугает, но нагоняет лёгкую хандру. Федор не помнит, когда сварил себе рис, но ему хочется поблагодарить Темную сущность, потому что очевидно именно она прописала таковой алгоритм. До конца ночи ещё четыре часа и у Федора ещё миллион дел. Поесть, помыть посуду, принять душ и найти куда лечь, чтобы это был не диван. Спина и плечи болят, будто суставы и мышцы прижигают на огне, но верхние комнаты тоже вычеркнуты из списка его возможностей. Неизвестно когда, но Дазай успел облюбовать одну из кроватей, а вторая комната имела вполне широкое, наверняка удобное спальное место, но матраса, конечно же, не было. Достоевский перерыл обе кладовки и небольшой гараж, но лишь убедился в том, что возможный футон прошлые хозяива прихватили с собой. Он общается с Темной сущностью, отвечая на её отвлекающие вопросы через раз, постоянно читая свои записи, написанные неаккуратно, распространяясь паутиной по всей бумаге. Он следит за тем, как невидимый паук плетет буквы дальше. Здравый смысл развлекает его на пару с сущностью, но Федора больше завлекает бесчисленное количество букв, слов и предложений. Рассвет опускается на Сагами незаметно для всех. Достоевский поднимает глаза с лопнувшими капиллярами на окошко в запасной двери, наблюдая, как обветшалую яблоню освещает ужасно холодное, но яркое солнце. Последние тени ночи растворяются на небе в светлых сумерках и белых облаках. И Федор не прям чтобы удивляется, что кто-то может стучать в железный забор в восьмом часу утра, когда поезда только начинают ездить, но всё равно не особо приятно. Рядом с компьютером уже вторые сутки лежит пистолет, который теперь теплится в голых руках Достоевского, потому что никогда не знаешь каким способом будет рациональнее убить. Цепочка от главной двери неприятно звенит, но Федор не может поймать её на ходу, чтобы остановить её в одном положении. Он не утруждает себя открывать рот, напрягать голос, при этом поднимая соседей ни свет, ни заря. Тяжёлая дверь открывается просто так и как бы Достоевский не хотел её сейчас захлопнуть, он не совсем имеет право закрывать ворота прямо перед носом хозяина домика. Дазай пару секунд смотрит на него, ежится от раннего холода, а Федор сразу же спешит пропустить его вперёд, поджимая губы от осознания, что дома, вообще-то тоже не тепло. Осаму вытягивает из верхнего ящика в прихожей тяжёлую сумку, скидывая туда вещи с других полок, с камина и из коробок. Достоевский прислоняется плечом к косяку, наблюдая за его действиями, догадываясь, что тот делает, не придавая значения тому, что у Дазая в какой-то момент выпадает из кармана загранпаспорт. Тот как ни в чем не бывало поднимает его и идёт на верх, чем-то шурша в своей комнате. – Послушай, тебе совершенно не обязательно отказываться от подарка... – пытается начать Федор, когда Осаму приносит с комнаты ещё некоторые замудренный вещи, практически не включающие в себя одежду или то, что может храниться у обычного человека в спальне. – Отказываться от подарка не вежливо, – соглашается Дазай, деловито кивая. – Я этого и не делаю. Просто на какое-то время сваливаю из Японии, пока меня не нашли и не повесили. – Что ты сделал? – У Достоевского есть все основания полагать, что Осаму шутит, потому что тот любит разбрасываться подобными дебильными шутками. Он качественно себя в этом убеждает на протяжении всего времени, пока Дазай, кряхтя, упаковывает вещи в сумку, не имея возможности ответить, держа в зубах пачку бинтов. – По моим подсчётам – я нарушил шестьсот восемнадцать пунктов. Хотя может и больше. Я не уверен, – он смеётся, замечая взгляд Федора, но у того лицо принимает ещё более недовольное выражение от такой плохо наклеенной улыбки. Постарался бы хоть, если так хочется посмеяться. – Мне заботливо сообщили, что за мной идут Ищейки. У Федора в голове что-то переклинивает. Мысли просто останавливаются. Он не может начать думать, продолжая всматриваться в суетливые движения Дазая и абсолютно ничего не понимая. Темная сущность нервничает, когда воспалённый недосыпом и неожиданной новостью мозг обращается к ней. Она уверяет, что не смела запускать какой-либо похожий алгоритм и прежде, чем мозг давит сильнее, Федор как по щелчку в одно мгновение осмысливает всё. – Что?! – Получается слишком громко, но Осаму – последний человек, перед кем Достоевский собирается как-то себя ограничивать. – Ты не знаешь, кто такие Ищейки? – У Дазая наигранно лезут брови вверх, а Федору кажется, что он способен убить Фукучи на расстоянии. – О, дорогой, ты даже не представляешь насколько мне хорошо известно, что из себя представляют эти эсперы, – он почти шипит, бегая глазами по комнате и жалея, что избавился от любых связей с тем внешним миром, в котором находились Небожители. Ему было бы очень интересно послушать, что и как выдумывал Очи. – Они должны были начать операцию в тот момент, когда была бы заполнена украденная страница! По общему сюжету Вооруженное Детективное Агенство становится сборищем убийц, а с помощью Муситаро мы должны были достать на свет грехи всех членов на общее обозрение, что и дало бы Ищейкам стимул прилететь в Японию и найти тебя. Какого черта они решили явиться сейчас... – Слушай, – Дазай начинает неуверенно, но не успевает даже начать. Потому что в голове у Федора запускается механизм. Спасибо Темной сущности, которая за короткий промежуток времени научилась запускать алгоритмы незаметно, появляясь и испаряясь за считанные секунды. – Никто из Небожителей не знал, чем конкретно я занимаюсь, – шепчет Достоевский, смотря в одну точку, на ходу собирая мысли и формулируя предложения. – Фукучи не мог узнать просто так, что я собираюсь свалить. О, он давным давно просчитал всё, зная, что я проиграю самому себе и уйду. В Йокогаме уже был один из Ищеек. Воцаряется тишина, а Темная сущность воет. Убеждена, что это её прокол, ведь очень просто догадаться, что загадочный пятый Ищейка рыщет по улицам Йокогамы, чтобы молча приглядывать за остальными членами Небожителей. И совсем не важно, что Фукучи приказывает их не трогать, не ловить и не мешать, правда ведь? – Федь...? – Извини, – Достоевский через силу берет себя в тиски, скрещивания руки на груди, всё ещё не поднимая взгляд на Дазая. – Это я тебя подставил. Наоборот пытался уберечь, чтобы они не достали тебя, а получилось... – Не волнуйся, я не то чтобы прям в обиде. Будет зато повод попутешествовать, – он смеётся, но на этот раз не старается звучать весело. Федор осмеливается взглянуть на него, встречаясь с пустыми глазами, рассматривающими пространство левее русского. Он продолжает собирать вещи, иногда внезапно выпрямляясь, открывая рот в желании, что-то сказать, но в итоге склоняется над сумкой снова, утрамбовывая всё, чтобы влез ещё один пакет, до отказа чем-то заполненный. Федор исподлобья рассматривает его со спины, размышляя про себя о том, что подсознательно всегда представлял бегущего из страны Дазая – налегке. Документы, бинты, какая-то ценная вещь типа золотых часов или эксклюзивной книги, и деньги, если, конечно, они есть. У Достоевского складывается впечатление, что Осаму не мог перетащить все свои пожитки сюда, но больше при нем ничего нет. – Ты на машине? – Догадывается Федор. – Ага, – прилетает в ответ тихое бормотание. Откуда у него машина Достоевский знать не хочет. Сумка застёгивается на удивление легко, хотя там столько вещей, что у такого небрежного, как Дазай, не застегнулась бы и за несколько раз. Он подзывает Федора к себе рукой. Тот мимоходом замечает за собой, что не осматривает запястье Осаму на предмет подозрительных выпуклостей, похожих на холодное оружие или капсул с ядом. Сообразить, что именно повлекло такую непредусмотрительность не хочется. – Я уезжаю в Карловы Вары и пробуду там неделю начиная с завтрашнего дня. Четкого адреса не скажу. Захочешь – найдешь. Губ касаются чужие, а Достоевский давится в них воздухом, обнимая Дазая за плечи и чувствуя ласковые пальцы на левой щеке. Поцелуй получается смазанный, наполненный жадностью. У Федора трясутся руки, а Осаму невесело улыбается, зализывая места ободранной кожи на губах напротив. Федор честно старается снова вовлечь детектива – или уже не детектива – в новый полноценный поцелуй, но внезапно чувствует на своей шее чужую руку, а у Осаму в глазах пляшут черти, когда Достоевский внезапно распахивает веки, пораженно хлопая ресницами. Голос Темной сущности заглушается с каждой секундой, а Дазай заботливо ловит ослабевшее тело. Левой рукой Достоевский подсознательно пытается ухватиться не за Осаму, а за спинку рядом стоящего дивана. – Отдохни, Федя, – шепчут ему, а он против воли закрывает глаза. – Ты устал.***
Часть вторая.
В Карловых Варах дышалось до безумия легко. Горы и леса разгоняли душный воздух, позволяя наслаждаться долгими прогулками с утра до ночи. Разнообразие кафе, лавок и простеньких, но красивых ресторанов наверняка притягивали к себе тысячи голодных взглядов. Пол леса уже пожелтело, а от воды шла приятная прохлада. Бесконечные дорожки, которые никогда не были пусты. Аккуратно подстриженные газоны и кучки жёлтых листьев, на которые с удовольствием прыгали дети, уничтожая труд рабочих подчистую и убегая от разозленных родителей с визгливым криком. Машины тут были явлением нередким, но ездили они бесшумно, словно призраки. Всё потихоньку украшалось к Хэллоуину. И в такую прекрасную картинку идиллии обязательно нужно добавить чего-то темного и недопустимого. Куда не отпускают детей, куда боятся смотреть женщины и куда рвутся мужчины, чтобы хотя бы раз в месяц вести себя некультурно, не соответствуя чудесному, яркому образу города. Именно туда Федор и направился. Он не был уверен, что Дазай там. Он вообще шел туда, чтобы глотнуть чего-нибудь, потому что два дня на ногах в поисках одного единственного человека просто добили его. Жуткий, но чистый переулок эхом повторяет его шаги, а Темная сущность шепчется с мраком, который прячется тут от других людей. Мрак хмурится, шипит, но пропускает Федора, чувствуя, что он свой, но ощущая какой-то подвох. Дверь раскрывается после одного уверенного стука, а Достоевский едва успевает отойти на шаг назад, когда на него вываливается пьяная, припухлая женщина, разодетая в развратную одежду и Федор в отвращение кривится. Как бы ему не хотелось перестать винить людей, он оглядывается на свое прошлое и считает, что все способны выбраться из любого дерьма. Темная сущность ему поддакивает, пиная Здравого смысла под дых, когда тот пытается что-то сказать. Всё возвращается на круги своя. Осталось для полноты картины только Дазая найти. Темная сущность победно визжит, когда последний обнаруживается именно в этом баре. Достоевскому кажется, что у него дёргается глаз. Два дня прочесывать город по всем возможным местам, просто чтобы найти искомый объект в относительно чистом пабе, который изначально вообще собирался обойти стороной? Прекрасно. Конкретно на это Достоевский изначально и рассчитывал, ага. К Дазаю лезет девушка. Тот сидит какой-то явно подавленный, рядом бутылка виски, который старше него. У Осаму непринуждённая, расслабленная поза, которой Федор может только позавидовать – напряжение отчётливо ощущается во всем теле, а из-за пальто впервые жарко, хотя, может, виноваты батареи, работающие на полную мощность. Девушка рядом с Дазаем ухоженная, молоденькая и на лицо миленькая. В общем, обычная несовершеннолетняя проститутка, в силу некоторых обстоятельств теперь занимающаяся столь низкой работой в социальном плане, но ещё не успевшая познать всех прелестей данного занятия. – Знаешь, Осаму, – он сам не понимает, когда успел подойти к столику, упереться в него так, чтобы нависнуть над Дазаем тенью и до безобразия неприлично приблизиться к его лицу. – Я ищу тебя почти третьи сутки. С тебя моральная компенсация в виде ужина и места, где я могу поспать хотя бы пару часов. – У тебя закончились деньги и ты не мог снять себе гостиницу? – Дазай любовно оглаживает острые черты лица, едва прикосаясь мокрыми губами к губам Достоевского. Девчонки же и след простыл ещё в момент, когда Федор заговорил по японски. – У меня заканчивалось время. До конца отведённого срока остаётся день, – он обдает щеку Осаму горячим, тяжёлым дыханием, скрипя зубами, чувствуя, как Темная сущность весело хохоча путешествует по костям. – Так как ты думаешь, у меня действительно было время поспать? Дазай смеётся, утягивая Федора так, что тот сразу же падает полулёжа на удивление мягкий диван. Осаму оставляет мелкие, короткие поцелуи на его лице, уделяя особое внимание раскрасневшимся от жары щекам и хмурым бровям. Он старается губами расгладить недовольную складку. Темная сущность журит Достоевского, тихо посмеиваясь, а Здравый смысл медленно отпускает его грудную клетку, утекая куда-то восвояси, в самую глубину, охранять чужую тьму, которая если вырвется – уничтожит всё на своём пути. Осаму снова заглядывает Федору в глаза, облегчённо выдыхая и возвращая себе нежную, совсем немного хитрую улыбку. Достоевский слышит как Темная сущность немного злорадно посмеивается, но молчит. Ужиться с этими двумя одновременно будет сложно, но вполне реально. Во всяком случае, Федор попытается.