Часть первая.
Уход.
Причина – необходимость.
Подошва красных сапог громко стучала по металлическим ступеням. Мелкие каблуки принадлежащие обуви Гоголя слышались двумя пролетами ниже. Телефон разрывался от гневных сообщений Фукучи, из которых Федор вынес только то, что Ищейки скоро зачем-то прибудут в Йокогаму, хотя по плану это будет только после убийства Осаму, которое не произойдет никогда в жизни, а как подготовить Очи к резкой смене плана, Достоевский придумает сам, хотя это, кажется, уже не имеет смысла. Глава Небожителей злился, что Федор очень нагло – у Дазай нахватался – игнорирует его, считая, видимо, что может сам распоряжаться остальными членами организации. Федор – мозги организации, но неужели они все не видят, что сам Достоевский плевать хотел и на Небожителей, и на Дом Крыс? Всё стало таким бесцветным, и дело было даже не в Осаму, его присутствие, отсутствие или из-за чего там влюбленные впадают в депрессию. Федор упрямо мотнул головой. Нет, он не любит; не умеет и учиться не собирается. Дело было в том, что он больше не видел в этом всём смысла. Книга, лежащая либо под землёй, либо в запутанных пещерах, либо у кого-то дома, как обычный блокнот, подаренный в качестве подарка в начале забытых нулевых, – вещь абсолютно точно интересная, неизученная и притягивающая, но Федору уже непринципиально получит он её или нет. Телефон начинает вибрировать, а Федор вытаскивает его скорее по инерции, чем по желанию. Останавливается, несколько секунд смотрит на знакомые цифры. Фукучи не меняет номер уже второй месяц. Бессмертия испил где-то, что-ли? Показал бы хоть Федору это занимательное место. Федор бы его сжёг. И место, и Фукучи вместе с ним. – Да иди ты к черту, – бормочет он, бросая телефон в пролет между перилами. – Федя? – Отдаленный голос Гоголя, будто тот отстал от медленно идущего Достоевского ещё на пару сотен шагов. Глухой удар металла разносится по стенам из того же материала. Федор не считает нужным отвечать, возобновляя неторопливые шаги. Он выбирается на свежий воздух, оглядывая идущих снизу людей и прислоняясь к стеклянному ограждению, которое достаточно опасно для такой высокой вышки. Он поправляет пальто, перчатки и облизывает сухие губы, почему-то не в состоянии вспомнить когда он последний раз ощущал на них губы Осаму. Вроде позавчера? Но они ведь виделись после прошлого заката? Или это было мимолётное пересечение взглядами, потому что детектив был со своими друзьями? Темную сущность не слышно, но Федор сам понимает, что бы она сказала. Зависимый, потихоньку сходящий с ума. Федор отрицает, что зависим от Дазая. Он зависим от идеи выйти из затруднительного положения, которое сам и создал. Как вытащить Осаму? Как спасти его от коварных рук Небожителей, которые будут слушать лишь Фукучи? Он вылавливает знакомую макушку внизу и вдруг шипит на Гоголя, говоря ему на родном языке, чтобы тот закрыл люк и посидел где-нибудь на ступеньках. Нужно сделать так, чтобы у Небожителей впринципе вылетел образ Осаму из головы. Так они станут менее опасными. Николай хлопает глазами, но подчиняется, когда Достоевский пронизывает его горящим, почти яростным, сиреневым взором. Коле тоже нравится чистый сиреневый, но сейчас ему видется, что радужка снова начинает отливать красным, а поэтому через секунду просьба-приказ Федора уже исполнена. Мужчина устало смотрит на рекламный баннер с красным оформлением, стоящий левее от него, а потом снова переводит взгляд на Дазая. Тот улыбается при разговоре с юным тигром, а позади полиция заламывает руки парнишке лет шестнадцати. Федор издалека видит татуировку на шее, обозначающую принадлежность к Дому Крыс, но это абсолютно ничего не значит. Вещь, которую парень украл уже была передана знающим людям, а Федор мысленно невесело ухмыляется. Это был приказ Фукучи, который грубейшим образом оборвал Достоевскому доступ к этой ветви плана, запрещая узнавать, что будет украдено; так мало этого, он ещё и приказал заняться этим людям Федора. Последний с лёгкостью мог бы этого не делать, но казалось таким скучным разжевывать для Очи, чем такое может обернуться, учитывая, что члены Дома Крыс, в отличие от Небожителей, помечены достаточно заметно. Федор какое-то время наблюдал. У Дазая горели глаза, и именно это заставило Достоевского склонится ниже, горбясь, но силясь заглянуть детективу в лицо. Неужто блеск вернулся? Тот самый блеск, тайну которого Федор какое-то время назад так хотел разгадать? У него что-то с протяжным, тихим треском ломается в груди, но это не сердце. Скорее всего кости, потому что его сердце ублюдок забрал с собой в преисподню вместе с душой. Он сгибается пополам, тяжело дыша и крепко держась за перила, хотя совсем не боится, что упадет. Прорезавшаяся Темная сущность ему этого не позволит. Она кричит, воет, ноет, но больше не смеётся. Тирада длится около двух минут, пока Федор затуманенным взором наблюдает за Дазаем, молясь и не понимая, почему в этот раз Осаму его не видит. Почему именно в этот раз? Его мутит, голова расходится по швам, а Темная сущность начинает грубо запускать алгоритмы мозга, дерганно и резко объясняя смысл вещей, относительно недавно появившихся в жизни Достоевского, а также громко, с сарказмом разбирая накопившиеся вопросы от конца до начала. И как следствие сегодняшние последние вопросы попадают под раздачу. У Темной сущности физически не может заплетаться язык, но это происходит, черт возьми, а Федор вдруг думает, что перестает чувствовать ноги, как при предобморочном состоянии. Темная сущность объясняет нетерпеливо, боязливо чуя, что скоро вновь пропадет. Даёт советы, как когда-то, но от них теперь бегут мурашки, потому что сущность прямым текстом указывает ему сбежать, пока не поздно. Сбежать конкретно от Осаму, запустив план «Каннибализма», а после купить билеты до Литвы или Польши. Сбегать от Фукучи и Небожителей – гиблый номер, который Федор без нее и Здравого смысла не потянет, а как она понимает, контактировать он с ними в ближайшее время не намерен, но она готова подождать. Федор спрашивает прямо про то зачем ему уходить, а Темная сущность вздыхает, но терпеливо объясняет, а он чувствует, как у него, с каждым её словом, холодеют кончики пальцев. Он поднимает взгляд от своих рук на Дазая, который смотрит на него в упор, обеспокоенно поднимая бровь и одними губами спрашивая, подойти ему к Федору или тот не один. У Достоевского дрожат губы и Осаму хмурится, потому что явно старается разобрать, что русский говорит, а тот ни слова не может вымолвить. Он, под тихое бурчание Темной сущности, выпрямляется и отступает в тень крыши от вышки, слыша, как позади открывается портал. Федор – тоже член Небожителей. И пока Достоевский помнит образ Дазая Осаму, тот находится в опасности, ведь Достоевский сам, собственноручно, каждый раз приводит коллег из организации по горячим следам детектива. Николай – исключение. Хорошо попросить, сунуть в руки какой-нибудь приторно сладкий торт, и тот до конца своих дней будет молчать обо всем, о чем попросишь. Но а если за ним рано или поздно увяжется Фукучи? Достоевский не раз переживал взлеты и падение, приобретения и потери. И он переживет отсутствие Дазая. Главное, чтобы тот оставался жив. Темная сущность замолкает, но под коркой сознания теплится ощущение, что та не всё сказала. Дазай вздрагивает и резко оборачивается, а крик Ацуши громко бьёт по ушам. Парень с меткой Федора на шее, немыслимо ловким движением взломал наручники. А потом выхватил у полицейского пистолет и выстрелил себе в голову. И рука у него не дрогнула.***
Часть вторая.
Пересечение.
Темнота подворотни забирает его ласково, как родного. Она всегда была благосклонна к нему и он за это премного благодарен ей. Влажная салфетка, впитавшая кровь Мори, которая осталась на его руках, летит в сторону. Федор сразу же натягивает перчатки, не давая рукам обсохнуть от влаги. Синяя рубашка, надетая плотным слоем поверх привычной белой тоже снимается и остаётся лежать за чистым баком, который Достоевский заказал специально, чтобы спрятать там свою одежду. В этом он и прокололся. Мори и Фукудзава умрут в течение некоторого времени, потому что «Каннибализм» приведен в действие. Фукучи долго ругался, когда узнал, что план с Дазаем провалился и убить его не получится. В силу того, что все знали об умственных способностей Дазая, ни у одного члена Небожителей не было вопросов почему Федор провалился в вербовке. Никто не знал какого рода была вербовка и никто не знал, что Достоевский не просто провалился, а проиграл по всем возможным фронтам. Пальто ложится на плечи неровно и ели как держась. Натягивать сапоги неудобно, но он, упираясь локтем в темно зелёный пластик, наконец застегивает длинную, слегка заедающую молнию. Устало выпрямляется, чтобы забрать шапку, но её там нет, и Федор понимает, что не может ручаться, что он вообще видел её, когда открывал крышку. Тихие, но бодрые шаги становятся ответом на все вопросы. Достоевский шумно выдыхает и слышит, как многоуважаемая Тёмная сущность вторит его действим, но происходит это не в голове, а где-то глубоко внутри. Темная сущность, с разрешения самого Федора, начала блуждать по всему организму самостоятельно, избегая головы и мозга, чтобы не столкнуться с болезненным для обоих сопротивлением, которое лишь навредит Федору и лишит свободы её саму. Здравого смысла Достоевский не слышал уже достаточно долгий промежуток времени, но сущность уверяла, что с тем всё прекрасно, и что он явится сразу же, как только Федор попросит. Если попросит. Дазаю идёт его ушанка. Это было ясно ещё в первый раз, когда детектив стащил её с головы Федора на прогулке в парке. Он без энтузиазма жуёт красное, спелое яблоко, а с жёлтой, спелой мякоти падает сок. Федор медленно моргает, молясь, чтобы в один момент он в очередной раз открыл глаза, а Осаму рядом с ним не оказалось. Но он упорно стоит перед глазами, наклоняя голову то вправо, то влево. Достоевский знал, что так будет и был готов к появлению Осаму именно в этой подворотне, потому что выловить Федора без опасности для обоих парней практически невозможно. Теперь невозможно. Позади Дазая, на высоком этаже жилой многоэтажки, себе место облюбовал снайпер, ожидающий знака от лидера Крыс. Теперь, когда он снова смотрит в эти карие глаза и гладкие черты, Федор совсем не уверен, что сможет поднять руку, как призыв к действию. – И для чего? – Ровный голос для него как пощечина, но он знает, что ни один мускол не дёрнулся, дав Дазаю зелёный свет действовать дальше. – Считаешь, что выдумал гениальный план, а теперь имеешь право стереть себя из моей жизни, будто не ты занимаешь её большую часть уже месяц? Темная сущность течет по его венам и мягко просит вмешаться, но Федор проглатывает согласие и неотрывно смотрит куда-то сквозь Осаму. Без шапки холодно. Темная сущность тихо плачет и скручивает что-то у него в груди, тем самым уменьшая невыносимую боль, но Достоевский всё равно чувствует, почти повторяя за верной помощницей, но непролитые слезы высыхают сами, когда в руки прилетает ушанка. Он сжимает её до побеления костяшек, взгляд Дазая становится тяжёлее, а тиски где-то в районе сердца сжимаются крепче. Здравый смысл ничего не говорит, но медленно выползает из своей норы, помогая Темной сущности. Он всегда хотел умереть, считая дни до смерти носителя, молясь богам, чтобы Федор умер во время туберкулёза и внедряя под корку мозга мысли о добавлении крысиного яда себе в чай, и эти бракованные алгоритмы едва ли успевала перебивать Тёмная сущность. Но он никогда не желал для Федора болезненную смерть, в том числе смерть от разбитого сердца. Однажды он уже пережил эту болезнь, но второй раз всегда больнее, потому что понимаешь, что не справился. Достоевский крепко сжимает зубы, повторяя про себя, как мантру, что у него нет сердца. Его забрали и утащили в преисподню, а Темная сущность ему поддакивает, нежно соглашаясь с каждым его словом, сжимая что-то в груди ещё сильнее. Так, что становится тяжело дышать. – Мне жаль, – это правда всё, что он может из себя вытянуть. Он прикрывает глаза, зная, что в любом случае услышит, если Дазай подойдёт, чтобы врезать ему. Он прикрывает глаза, ведь сейчас случайно может забрать чужую душу, но бывают такие случаи, когда их хочется оставить в сердце владельца и залить цементом, чтобы никто не мог их достать. Он прикрывает глаза, но всё равно видит, как блеск в глазах напротив тухнет. Дазай мотает головой из стороны в сторону, не решаясь сделать шаг. Чисто сиреневый цвет вгоняет его в тупик. Федором не управляет помощница, или та нашла лазейку, чтобы не отображаться слишком заметно. Или всё-таки Осаму оплошал? Проиграл собственным эмоциям и сердцу? Повторять за Федором это тупое «жаль» с окраской истерики и вопросительной интонации было бы глупо, но Осаму больше не знает, что ему сказать. Достоевский делает достаточно смелый шаг вперёд, намереваясь двинуться прочь из подворотни, но Дазай подсознательно перекрывает ему путь, глупо хлопая ресницами. Русский задерживает на них свой взгляд, а губы его почти беззвучно шепчут какие-то слова, о значениях которых Дазай даже не догадывается, забросив изучение русского ещё много лет назад, будучи в Мафии, предпочитая взять с собой на переговоры переводчика. – Поговори со мной, Федя. Он не может дышать. Он делает яростные попытки, о чем-то думать, но не может. Внешне это никак не отражается – Темная сущность хорошо его натаскала на умение скрывать любые эмоции, в особенности от боли. Грудную клетку сейчас будто разъедает кислота, а Темная сущность, что удивительно на пару со Здравым смыслом, умоляют потерпеть и доверится им. Кто есть ближе, чем твои собственные голоса? Никто. Он впускает Темную сущность себе в голову. У Осаму зрачки расширяются от страха и понимания, когда глаза напротив стремительно краснеют. Проходит секунда. Вторая. Третья. Темная сущность запустила алгоритм, испаряясь с места преступления, будто её и не было. Цвет снова сиреневый, а у Дазая колотиться сердце так, что Федору слышен каждый удар. Достоевский абсолютно не понимают завидует он или у него окончательное помутнение рассудка. Алгоритм заторможенный, чтобы Федор успел сам осознать, что он делает, но его совсем не воротит от идеи Тёмной сущности. Скорее, он ей благодарен. Благодарен даже тогда, когда она снова опускается к груди, переплетаясь со слабым Здравым смыслом в толстый жгут и стягивая снова. Он целует Осаму, издалека показывая снайперу знак, чтобы тот даже не двигался. Тот, скорее всего, и не сможет от шока, но не важно. Федор обманчиво медленно кладет ладони на щеки Дазая, углубляя поцелуй и не давая отстраниться. Осаму отвечает лениво и почти не охотно, совсем не радуясь, что Достоевский в наглую уходит от просьб, разговоров и... ответственности? Любой бы описал Дазая Осаму самым безответственным человеком на планете, и он не вправе винить в чем-то подобном Федора, но его буквально тошнит сейчас от чувства, которое похоже на разочарование. По мыслям течет черная паутина, что он взаправду просчитался, понадеявшись, что сможет ужиться с Демоном, сумев подобраться на такое близкое расстояние, на которое никто и никогда не подбирался. Он упускает момент, когда Достоевский отточенным движением пережимает через бинты сонную артерию. Пытается разорвать поцелуй, но резкая усталость, слабость в руках и подкашивающиеся ноги мешают, и у него нет абсолютно никаких шансов, потому что не смотря на то как он разочарован, зол и в негодование, он никогда не ударит Федора. Хотя, кажется, и не получится. Ноги тоже слабеют до того, что он даже не может сделать шаркающий шаг назад, не то что поднять и зарядить кому-то по колену или в пах. – Прости, – жалостливо шепчет Федор, сам отрываясь от чужих раскрасневшихся губ. Последнее, что запомнилось Дазаю был не этот шепот, а едва слышный болезненный вой. Темная сущность и Здравый смысл передавили до устрашающей боли, но он понимал, что если попросит ослабить – будет ещё хуже. Он со всей возможной аккуратностью кладет Дазая на грязный асфальт, бережно поглаживая чужие волосы, чувствуя, что маска начинает трескаться, а брови сами по себе складываются домиком от противной, липкой жалости к самому себе и бесконечной вины по отношению к Осаму.***
Часть третья.
Уход.
Причина – желание.
Он улыбается официантке через силу, сжимая кружку из тонкого фарфора до боли в кончиках пальцев. Темная сущность крутится по венам и артериям, изредка спрашивая его о самочувствии, хотя всё сама прекрасно знает. Здравый смысл не ушел к себе, повинуясь молчаливому приказу от противоположной стороны продолжать скреплять болезненно рвущееся в груди. Они раз в сутки менялись, но в отличие от Темной сущности, Здравый смысл предпочитал обитать где-то рядом, приютившись в ребрах, а не путешествовать по всему телу и органам, – кроме головы и мозга, – смешиваясь с кровью и плотью. Рядом лежит один из рабочих телефонов, к которому у Фукучи нет доступа и это серьезно радует, потому что ещё и давления со стороны главы Небожителей он бы не выдержал. Крысы Мертвого Дома сегодня проиграют, а всё потому что у Достоевского не поднялась рука отправить Дазая на длительное лечение с пулевой раной. Если честно, Федор не особо старался как-то организовывать Пушкина и Гончарова, зная, что это будет вести к огромным последствиям, но будет даже хорошо, если Дом избавиться от Александра, а Ивана Николай потом вытащит, повинуясь одному лишь слову. Федор смотрит на пришедшее уведомления, заходя на почту, чтобы скачать билеты на сегодняшний самолёт в Сандомир, но большой палец замирает перед экраном, а Достоевский вчитывается в название документа ещё раз и ещё раз. Темная сущность аккуратно интересуется, что не так, а он понимает, что не может дать четкий ответ. Они в любом случае сегодня проиграют. Что останавливает его просто уехать, отчитавшись Фукучи уже находясь в Польше и начав разрабатывать новый план, предоставив отчёт для Очи через две-три недели? Здравый смысл что-то ему шепчет, но он уже сам знает ответ, сникая от того, как он его презирает. Темная сущность бросается его утешать, и у него даже нет сил отмахиваться от неё. Она рассказывает, что это нормально – перестать хотеть что-то, ловко обходя тот факт, что они буквально потратили на это половину своей жизни и всё это было смыслом Федора начиная с восемнадцати лет. Говорит о том, что Достоевский совсем не должен волноваться по поводу этого, ведь это его жизнь и мучать себя ещё хуже, чем продолжать, просто потому что работал над этим так долго. Он с ней не согласен. Абсолютно не согласен, но хрипы вырываются из груди. Это то ли истерика, то ли паническая атака. Темной сущности разницы нет – она продолжает успокаивать, что-то говоря, а Достоевский в уме повторяет одно и то же, злясь от того, что она упорно игнорирует это слова. – Прости, – в слух повторяет он, чувствую спиной, что на него обернулась пара за соседним столиком. «Ты слишком много извиняешься последнее время. Мне не нравится. Это значит, что тебя придется учить тому, что передо мной тебе извиняться не надо»,– шепчет она ему, скапливаясь в одном месте – там, где обычно сидит Здравый смысл. Она греет его изнутри, начиная уверять, что у него есть и душа, и сердце, и что он тоже человек со своими потребностями, чувствами и желаниями. И имеет полное право сейчас взять и прекратить это, просто потому что может. Замолкает, когда ощущает, как сжимается Федор, мелко дрожа всем телом. Он не может это контролировать, но ему хочется услышать это ещё раз. Он слышит подозрительную, но соблазнительную просьбу пустить ее ему в голову, чтобы она смогла придумать и запустить новые алгоритмы. Федору за это стыдно, но он делает это почти не задумываясь. Здравый смысл подпитывается по прихоти Темной сущности от неё самой, и сжимает сильнее. Достоевский не знает для чего это нужно, но в данный момент он доверяет сущности больше, чем своей сообразительности. Минут десять он просто на автомате пил остывший чай, не успевая следить за ходом чужих действий. Темная сущность писала алгоритмы, но не успевал Федор считывать и реагировать на них, она их тут же стирала, мимоходом извиняясь за очередную порцию ложной информации. На одиннадцатой минуте пошла кровь из носа, которую останавливали коллективно с официанткой и врачом с соседнего столика, пока Темная сущность давила на мозги и сосуды, пару раз советуясь со Здравым смыслом, что для неё абсолютно не свойственно. На двенадцатой пришло оповещение о том, что в шахту проникли посторонние. На тринадцатой грудь сдавило сильнее, потому что Темная сущность наконец нашла лазейку, вписав алгоритм, за который всё ещё не переставала извиняться, пока Федор пытался его осмыслить. Ему нужно было встретиться с Дазаем. Достоевский потянулся к телефону, набирая единственный номер, который был вбит в контактную книжку. Два коротких, на одной ноте гудка показались ему вечностью. – Отменяйте. – Что отменять, Господин? – На фоне что-то упало, а Гончаров повторил свой вопрос, когда Федор не отозвался. – Всё. Всё отменяйте. Машина подскакивает на каждой кочке, но Достоевский не реагирует, просто смотря вперёд и изредка сжимая руль крепче, когда машина попадает в очередную яму. Гоголь косится на него с пассажирского сиденья, а Сигма сейчас прожжет дырку у него в затылке. Их лица, при озвучивании дальнейших планов, надо было видеть, но Федор настолько сильно был занят раздумьями, на пару с Темной сущностью, что не успел запомнить это достаточно хорошо. Они останавливаются на небольшой лужайке у выхода из катакомбы, в которой прятались Иван и Александр. Их встречают растерянные взгляды последних и удивлённые, настороженные людей из Мафии и Агенства. На него скалят зубы некоторые из них, когда он выходит из автомобиля, негромко хлопая дверью. Гоголь и Сигма вытекают из душного салона следом, пожимая плечами на выразительные взгляды Гончарова. Федор какое-то время мысленно бодается с агрессивно настроенными Мори и Фукудзавой, но в итоге те через силу кивают, давая добро на, кажется, любые действия в пределах адекватного. – Феденька, а может мы... Он оборачивается на бормотание Гоголя. У того в миг делаются абсолютно не наигранно страшные глаза, а улыбка маской застывает на лице. Он истерично выдавливает из себя смешок, взглядываясь в опасно сверкающие красные крапинки, хотя минуту назад на них не было и намека. Микола кивает самому себе и быстро движется в сторону застывших Пушкина и Гончарова. Сигма тенью следует за ним. – Все члены Дома переходят под руководство главы Небожителей. Если вас не устраивает работа там и подчинение руководителю, вы всегда сможете уйти, вас там никто держать не будет, – он ещё в кафе продумал, что скажет, но смотреть Гончарову в глаза и говорить это физически достаточно трудно даже для него. Он отворачивается, говоря последние слова в пустоту. – Метки на шеях можете срезать, перекрыть татуировкой или выбрать любой другой способ, чтобы избавиться от них. – Господин...! – Гоголь перехватывает Ивана прежде, чем тот сдвигается с места, чтобы хоть как-то обратить внимание Достоевского на себя. Легкое свечение от портала будет преследовать Федора во снах, но это действительно лучшее, что могла придумать Темная сущность. Он медленно переводит взгляд с места исчезновения бывших Крыс на остальных людей, незаинтересованно склоняя голову набок. Дазая среди них нет и это раздражает, потому что они явно не укладываются в график, а напрягать Темную сущность снова не хочется. Она пока что уползла из его головы, посчитав, что она будет нужна Здравому смыслу в поддержке ломающегося. Дышать пока что легко, но он знает, что так будет совсем не долго. Они проводят в полнейшей тишине ровно сорок восемь секунд, прежде чем он слышит звук приближающегося грузовика. Федор не спеша отталкивается от бампера, обходя машину и отходя на некоторое количество шагов, чтобы их не было слышно. Походка Осаму и сам факт того, что он не хило хлопнул дверцей грузовика оповещает, что начало разговора будет ещё менее приятным, чем всё остальное, но Достоевский как-нибудь переживёт этот якобы чудовищный скачок. Темная сущность и Здравый смысл сдавливают сильнее и никто на свете даже представить не может, как он благодарен им. Дазай встаёт перед ним, на расстоянии, что не удивительно после произошедшего в их последнюю встречу и взгляд карих глаз говорит сам за себя. Федор доверительно смотрит вперёд, показывая, что цвет абсолютно чист и опасаться нечего. – Извини за то, – еле шевелит губами, потому что стихия ветра сегодня не на их стороне – дует прямо в сторону Мафии и Агенства, донося всё сказанное. Когда Дазай напряжённо кивает, Федор прокашливается, прежде чем попросить: – Не мог бы ты дать мне ключи от домика в Сагами? Осаму хмурится, но ищет ключи по карманам, чтобы в следующие десятки секунд передать их в протянутую руку Достоевского, которую оплетает тугая перчатка, позволяющая увидеть, что под тканью, на указательном пальце какое-то кольцо. – Я оставлю их у соседки, которая живёт справа от входа. Совсем старушка, которая несколько лет назад выиграла в лотерею и купила там домик для комфортной старческой жизни, – тихо объясняет Федор, а убийственное чувство дискомфорта от молчаливости Осаму бьёт по затылку не хуже Темной сущности, когда та в ярости. Грудь сдавливают сильнее. Достоевский прерывисто вздыхает, когда Здравый смысл шевелиться так, чтобы перетянуло сильнее. – Заберёшь через... пять дней. Он что-то ищет в напряжённом лице Дазая, но понимает, что это пустая трата времени. Дышать становится труднее, но он всё равно еле как набирает воздух в грудь и идёт обратно, говоря громко и четко, чтобы никто не сомневался в его словах. В первую очередь, он сам. – Я покидаю Йокогаму сегодня. Через неделю в Японии меня не будет вовсе, – он открывает дверь авто, но не садится, оглядывая всех пристально и устало. – Было приятно со всеми вами познакомиться. – А как же книга? – Рычит Акутагава, а Федор думает, что ему пошло бы побыть одним из вампиров, которых вербует Брэм с помощью своей способности, но даже если это и произойдет, Достоевский надеется, что никогда этого не увидит. – Выдохните. Не нужна мне ваша книга. Он садится в машину, всё ещё не в состоянии вдохнуть, а Темная сущность задыхаясь от нехватки сил, шепчет, что он молодец и что нужно просто подождать ещё минутки две, когда они уедут отсюда, а дальше они со Здравым смыслом ему помогут. Федору хочется умереть прямо в машине, но он знает, что шансы этого равны почти нулю. Столько лет изворачиваться всеми возможными способами, чтобы выжить и превратить мир в безгрешие и идеальность, чтобы по итогу стать ещё хуже, чем некоторые. Он послушно и терпеливо ждёт пока Дазай подойдёт к открытому окну. В глазах уже попросту темно от нехватки воздуха, но он продолжает дышать мелко и почти незаметно. – Думаю ты хотел бы узнать, что я соврал, – он медленно поварачивает голову на голос Осаму, который стоит в нескольких шагах от машины, вроде как смотря в упор на Достоевского, но вроде как и абсолютно мимо. – У нас изначально была ничья. У него уходят последние силы на то, чтобы подпитать Темную сущность и Здравый смысл. Он уже просто не чувствует грудной клетки, но кивает, укладывая ладони на руль. Ему было очень важно это услышать, но он вообще без понятия как жить с этой информацией дальше.