3. Вино и сверчок
В сиянии луны
Ни одного в собранье не осталось
Прекрасного лица.
Рейстлин очнулся от того, что кто-то отирал его лицо мокрой тряпицей. Ее не удосужились отжать, и вода с нее, щекоча, сбегала по скулам, по вискам и к ушам, к тому же, терли как-то особенно немилосердно, как будто требовательно и с вызовом. Рейстлин отвернул лицо, утыкаясь в тощую, давно не взбитую подушку, и его тут же встряхнули за плечо. Рейстлин приоткрыл глаза. Карамон. По глазам резанул свет, и держать их открытыми оказалось больно и неприятно, голова тут же загудела, наполняясь хрустальной пустотой, и маг опустил ресницы снова. — Ага, очнулся, братец! — хохотнул Карамон. — Кит, смотри, кто к нам вернулся, а! “Кит?” — Рейстлин ухватился за это имя, и только теперь понял, что, хотя Карамон сидел возле его постели, из кухни, при этом, доносился какой-то грохот. Значит, вернулась Китиара, но юный маг совершенно не помнил, как и когда именно. Следующий день после смерти матери сохранился в его памяти, но смутно. Он тонул в каком-то вязком тумане. Он помнил, как сидел в любимом кресле-качалке Розамун, и его не теребил даже Карамон. Как на следующее утро они шли на кладбище под начавшимся с ночи дождем, который только усилился с наступлением дня. Сложно было поверить, что еще совсем недавно под сухой стрекот кузнечиков солнце заплескивало светом те же поля и дорогу, которые теперь тонули в размокшей грязи. Как с мокрым чавканием в раскрытую могилу опустили гроб, и как влажно плюхали комья земли. Рейстлин помнил, что народу было очень немного — только они с Карамоном, да несколько соседей. Помнил, как вдруг показались ненастоящими и небо, и кладбище под валлинами, и дождь, и измокшая потяжелевшая трава, как отчаянно закружилась голова. Как могила перед ним вдруг обернулась бездной, из которой к нему тянулись чьи-то руки. Дальше все тонуло в черноте. Судя по всему, именно тогда он и заболел. И, судя по всему, уже после этого приехала Китиара. — А, Рейст, — сказала очень буднично появившаяся в дверях Кит, словно они расстались только вчера. — Сколько дней я…? — слабо спросил Рейстлин. — Пустяки, — ответил Карамон. — Дня три… — Три? — Семь, — сказала Китиара. — Главное, что ты поправился, Рейст. Мне очень не нравилось бегать к этой твоей ненормальной Меггин за снадобьями от горячки. Она тот еще выродок, даже страх берет. Ты уж не заставляй меня делать это впредь. — Снадобья от горячки хранятся у меня вон в том шкафу… на второй полке, — Рейстлин чуть повернул голову, и Карамон захохотал. — Да кто бы знал! Рейстлин завозился, приподнимаясь на подушке, но брат придавил его обратно тяжелой рукой. — Рано тебе. Я, конечно, не лекарь, как некоторые, но ты едва богам душу не отдал. Рейстлин был, впрочем, совершенно не против, чтобы оставаться в постели. *** Рейстлин сидел, опираясь спиной о подушки, с книгой в руках. — Что читаешь, Рейст? — Китиара проникла в комнату и ленивой кошкой присела в старое потертое кресло-качалку рядом с постелью. Любимое мамино кресло. Сестра вся — единый, слитный порыв. Высокая, крепкая, но худощавая, в мужской рубахе и с кинжалом на клепаном ремне. Она засмеялась, встряхивая шапкой буйных кудрей, неровно остриженных почти по плечи. — “К некоторым вопросам использования пространственно-временных и метафизических категорий пустоты и ничто при производстве опытов по обращению неживого в живое, а также по выращиванию гомункулов и о вопросе начальности и конечности бытия” Родерика Истарского, — ответил Рейстлин. — А. Легкое чтение, — смешливо прищурилась сестра. — Как ты себя чувствуешь? Рейстлин уже догадался, что эта светская беседа начата неспроста, но пока выжидал, не закрывая книгу. — Довольно неплохо в сравнении с тем, что было полторы недели назад. — Да, ты нас напугал. Карамон не отходил от тебя. — Знаю. — Он очень привязан к тебе. — Знаю, — мягко повторил Рейстлин, опуская ресницы, не торопя Китиару и наблюдая, как она не очень ловко, но постепенно переходит к цели. — Так привязан, что ему бы не хотелось расставаться с тобой. — Помилуй, Кит, почему же мы должны расставаться? — приподнял брови Рейстлин. — Рейст, — сестра потянулась в кресле, переустраиваясь, закидывая ногу на ногу в нарочито-расслабленной позе. — Видишь ли, Рейст. Ты же наверняка знаешь, что я работаю на севере, с очень серьезными людьми. — Ты упоминала об этом. — И я пригласила Карамона уехать со мной. Нам нужны такие парни. Рейстлин аккуратно заложил закладку и закрыл книгу. Погладил тонкими пальцами тисненый переплет, опуская глаза и давая себе время подумать, рассматривая свои худые руки, устроившиеся поверх обложки, слегка исцарапанные светлыми шрамиками после постоянной возни с растениями в саду. — И Карамон согласился? — спросил он. Китиара небрежно пожала плечами, давая понять, что осталось уладить сущую мелочь. — Карамон сказал, что не хочет ехать без тебя, — бросила она. И, минуя вопрос о том, хотел бы ехать сам Рейстлин, перешла сразу дальше: — Для тебя это тоже будет хорошо. — Чем же? — Там заняты серьезные люди и можно получить серьезные деньги. Мы устроим тебя в храм, писцом. — Уверен, что храмовые писцы получают очень серьезные деньги, — чуть склонил голову набок Рейстлин, глядя на сестру. Им, определенно, нужны такие парни, как Карамон — рослые, крепкие, умеющие обращаться с оружием, и готовые пускать его в ход, без тщательных размышлений. А кому нужны на севере такие парни, как Рейстлин? Китиара не обиделась на подначку — значит, разговор для нее важен. Она нетерпеливо передернула плечами: — Ты ведь лекарь, так? Лекарям там точно платят лучше, чем здесь. — В военное время особенно ценится хирургия. — Резать людей у нас охотников много, а вот зашивать… — серебристо засмеялась сестра. — Станешь моим личным врачом, братишка? — Это большая честь. Китиара недобро сощурила взгляд, стараясь понять — что, младший брат позволяет себе исходить сарказмом? Но — наткнулась на серьезный взгляд ярко-голубых глаз, совсем как те цветы, что он выращивал в своем саду. — Рада, что ты так думаешь, — на всякий случай процедила Китиара. — Так я могу сказать Карамону, что ты согласен? — Если ты и правда думаешь, что я буду там вам нужен. Китиара некоторое время смотрела на него, а потом единым грациозным движением поднялась и вышла. *** Следующим приходит Карамон, уже вечером, в густых синих сумерках, которые разгоняет только огонек свечи, при которой читает Рейстлин. За печкой укромно свистит сверчок. — Что читаешь, Рейст? — “К некоторым вопросам использования пространственно-врем…” — А, неважно, я все равно ни в жизнь не пойму. Карамон вынимает книгу из рук брата и откладывает ее, раскрытую, на столик, страницами вниз. Рейстлин чуть морщится. — Кит с тобой говорила? — Да. — И что ты думаешь? Карамон смотрит на брата, такого хрупкого, такого исхудавшего за время болезни, еще больше, чем обычно. Он сидит в постели, устроив худые руки поверх одеяла, без этой своей мантии, в одной рубашке, опустив взгляд — то ли боится, то ли размышляет над ответом. Лицо — заострившееся, упрямое, задумчивое. Карамон с нежностью вглядывается в невесомую фигуру: плечи — хлипкие, всегда проседают под ладонью Карамона, руки — можно переломить одним движением, легкие — как будто дышат взаймы. Даже несильного тычка Карамона хватает, чтобы сбить его с ног. И куда он там еще собрался на свое Испытание, — думает Карамон. — Это для нормальных магов, крепких. А Рейсту — только вместе с братом, под надежной защитой. — А ты, Карамон? — Возвращает вопрос Рейстлин. — Ты не думаешь, что там опасно? — Очень надеюсь. Ты же такой умный, братишка, ты понимаешь, что речь идет о работе с оружием. — Я имею ввиду — слишком опасно. — С чего бы это? — Ты знаешь, что там за люди? Карамон отметает опасения брата взмахом широкой ладони: — А какие бы ни были, мне что? Я еду подороже продать свой меч, а кому — мне какое дело? Тому, кто хорошо платит, вестимо. — И ты бы, — в Карамона впивается испытующий, пристальный голубой взгляд, — за деньги согласился продать меч кому угодно? — Ну, а что? За хорошие деньги, естественно. Рейстлин несколько секунд испытующе смотрит на брата, потом опускает взгляд, и уголок его губ вздрагивает и приподнимается в иронической усмешке: — Тебе-то откуда знать, какие деньги хорошие? — Это ты о чем? — Это больше, чем платит тебе фермер Седж? — Конечно. — Насколько больше? Карамон хмурится. — Ты это к чему ведешь? Тебе, что, деньги нужны? На твои книжки, уж я думаю, хватит. Я думаю, что у тебя будет и свой доход… Рейстлин нетерпеливо отмахивается от размышлений брата. — Я веду к тому, что ты, только вылетев из родной Утехи, и понятия не имеешь, сколько должны получать такие как ты. И я не знаю. — Китиара подскажет. Мы же будем с ней. — Китиара? Уголок губ Рейстлина приподнимается еще откровеннее. Карамон знает это выражение. Брат что-то знает или что-то понял, но не спешит делиться. Он подается вперед и резко торопит: — Ну! — Карамон, ты заметил, как одета Кит? — спрашивает маг, глядя на брата чуть искоса, уголком глаз. — Ну, знаешь ли, я обычно на такое не смотрю. Какая мне разница, во что женщина одета, мне интереснее, как ее раздеть. Рейстлин устремляет на него укоризненный взгляд и, кажется, даже слегка рдеет скулами, но продолжает: — Я не об этом, Карамон. На ней хороший кожаный пояс, надежно проклепанный, теплый плащ и крепкие сапоги. Все, заметь, новое. Не оставшееся с прежних времен. — Ага! Ну, значит, ей недавно отсыпали стали за какую-то работу. Значит, и мы сможем заработать. Ты прав, Рейст! — Я не об этом, — в который раз повторяет Рейстлин. — Вспомни вино, которое она привезла тебе в подарок, “чтобы порадовать братишку”, и которое ты пил вчера. — Ну, начало я точно помню. Рейст, — Карамон, уставший путаться в хитросплетениях рассуждений брата, недовольно хмуритися. — Говори толком, чтобы тебя можно было понять! — Стараюсь, брат. У нашей сестры явно водятся деньги, а вино, которое она привезла тебе в подарок — дешевое. Как, кстати, и перья с перочинным ножом, которые она подарила мне. Я не привередлив, но подумай сам, много ли она даст тебе заработать? Карамон двигает челюстью. Думает под переливчатое стрекотание из-за камина. Потом говорит: — А ты, часом, не знаешь заклинания против насекомых, братец? Сверчок этот действует мне на нервы. Карамон встает, наклоняется, целует брата в лоб и выходит, больше ничего не говоря. На следующий же день Китиара уезжает, не прощаясь.