8. Троелуние
Отоприте дверь!
Лунный свет впустите
В храм Укимидо!
Рейстлин приподнялся. Движение отдалось острой болью в спине, разбегаясь по всему телу, и почти уронило обратно, на пол. Сутулясь, Рейстлин добрел до своей комнаты и опустился на колени снова, не дойдя до постели. Брат был совершенно прав — в таком состоянии думать о побеге было совершенно невозможно. В открытое окно вливался свет двух лун, словно наполняя комнату потоками расплавленного серебра и крови. Точнее — трех лун. Свет черной луны не был виден тем, кто не принес клятвы Нуитари, однако, Рейстлин знал, что и эта луна сегодня в небе — уже давно он рассчитывал по формулам ее фазы, чтобы ориентироваться в магической работе и травничестве. Искристый красный и сияющий белый свет заливал Рейстлина, который лежал, опустив голову на ковер, его спину, изорванную рубашку, кое-где отмеченную кровью, тяжелые багровые синяки в длинных порезах ткани. Вывернутое ночью и все еще ноющее запястье. Слабость. Бессилие и отчаяние. Может быть, у меня и правда нет сил? — Рейстлина придавило еще крепче к полу этой мыслью, явившейся добить, словно мизерикордом. — Может быть, Карамон прав? Прав во всем? Магия, потребная для того, чтобы зажечь огонь в камине и подогреть воду — и только? Всю жизнь готовить ужин для Карамона? И это я, маг Рейстлин Маджере? Лежу здесь, на полу, потому что меня избил и запер собственный брат? Рейстлин поднял взгляд навстречу трем лунам, заглядывающим в окно. Сегодня свет был особенно ослепительным. — Почему вы молчите? — спрашивает маг у лунного света. — Неужели вам все равно, что происходит с магией в моем лице? Помогите мне. Помогите мне. Посмотрите на меня. Я — здесь. Я — один. Мне страшно. Магия течет по его венам, слегка покалывает и щекочет, теплым током, мощным течением. Я чувствую ее, она здесь. Так почему же у меня нет сил? — У тебя нет не сил, а решимости, молодой маг, — мягко звучит женский голос. Звучит отовсюду, обволакивает и укрывает. — Ты решил, что ты единственный маг, который страдает ради магии? — прибавляет второй голос, резкий и грозный. — Ты решил, что ради магии не нужно страдать? — бархатно шелестит третий негромкий голос. Рейстлин поднимает голову, отводит с глаз спутанные волосы и зрит в перетекающих потоках света три фигуры — одетую белым сиянием, окутанную тьмой и искрящуюся алым. Двух мужчин и женщину. Он узнает их. — Дело не в этом, — мотает головой Рейстлин. — Чего ты боишься? — спрашивают боги. — Побоев? — спрашивает Солинари. — Одиночества? — спрашивает Лунитари. — Боли? — спрашивает Нуитари. Рейстлин отвечает: — Боюсь потерять себя. — И магию? — Это одно и то же. — Чего ты хочешь, маг Маджере? Рейстлин приподнимается выше, усаживаясь на коленях. Неотрывно и зачарованно смотрит на трех богов магии, тая и плавясь в аурах их силы, мощной, омывающей и смывающей все. Солинари, бог белой магии — высок и грозен. Поверх белоснежной мантии у него ослепительные доспехи. Он строго смотрит в самую душу мага. Иди, несмотря ни на что. Лунитари, богиня алой магии — прекрасна и смеется лукавым смехом, глядя на него, чуть склонив рыжеволосую голову к плечу. Бедный, бедный мальчик, но это такие пустяки. Нуитари, бог черной магии — страшен и овеян тайной. Он щурит черные озера глаз, испытующе полосуя взглядом. Возьми эту тьму, она твоя, используй ее с толком. — Силы, — говорит Рейстлин. — И магии. — Но магия и так с тобой. — Но не больше, чем у других. Боги переглядываются, словно переговариваясь без слов. — Изрядный дар, — говорит Солинари. — Что ты пожертвуешь взамен? — интересуется Нуитари. — Чем напитаешь? Что отдашь? Лунитари смеется. — Я, — Рейстлин не прерывает взгляда и даже не щурит глаз от яркого света, — буду служить вам всегда. Вечно, пока хватит моих сил. Ума. Воли. Жизни. Всегда буду служить магии. Всегда буду помнить и чтить ваши имена. Всех троих. Непрестанно и вечно. Во всех мирах, во всех плоскостях бытия и на всех его планах. До смерти и после. И во время. Его волос касаются ладони Солинари, пронзая светом, раскрывая душу. Лунитари приобнимает его за плечи, укутывая алым сиянием, фокусируя ум. Пронзительные пальцы Нуитари скользят по спине и прикосновение отдается гаснущей болью. Три потока света захватывают его и кружат, треплют волосы и рубашку, проникают под кожу. В небе вспыхивают три луны — вместе, даже черная. — Sine fine et in aeternum. Непрестанно и вечно. — Ante mortem et post. До смерти и после. — Inter… И между… *** Карамон вернулся домой только утром, успокоенный, обуздавший ярость, изласканный женскими руками и слегка выпивший. Подошел к дверям и помедлил. Замок, который он запер, уходя, теперь был открыт. Карамон зарычал и распахнул дверь, уверенный, что брат каким-то чудом сумел выбраться и ускользнуть — что? как? ведь и на ногах стоять не мог! зря Карамон старался?! — и замер. Рейстлин мирно сидел на кухне, в своей белой мантии, откинувшись на спинку стула и аккуратно размалывал что-то в ступке, работая пестиком. Перед ним лежала раскрытая книга, и он читал, чтобы занять не только руки, но и ум. Он часто так делал, но сегодня Карамон никак этого не ожидал. Он думал, что брат лежит в постели, выпив обезболивающего, раздумывает о своем поведении или, в крайнем случае, спит. — Рейст?.. Маг чуть повернул голову, дочитывая абзац, потом перевел взгляд на брата. — Доброе утро, Карамон. Завтрак на столе. Если тебя, конечно, не тошнит с утра. — Как ты…? — спросил Карамон, глядя, как Рейстлин спокойно опирается о спинку стула спиной. — Как я — что? Рейстлин поднялся, отошел к рабочему столу. Карамон видел его ровные движения, как он подхватил пустую баночку и ловко ссыпал у нее измельченную траву. Да быть не может… Меньше всего брат походил на того, кому расписали всю спину ударами тяжелой пряжки ремня. Рейстлин закрыл крышку, убрал баночку на место вместе со ступкой. В нем что-то неуловимо поменялось. Карамон ощущал это во всей фигуре брата, в каждом движении, в тоне голоса, по-прежнему тихом, но — по-иному. Теперь он не затихал, стоило к нему обратиться. Направленное на Рейстлина внимание Карамона словно теперь натыкалось на невидимую стену, не могло проникнуть за нее и задеть. — Как ты сумел, Рейст? — С помощью ступки и пестика. — Да нет же, как ты… я же… — Тебя сегодня мудрено понять, Карамон. Рейстлин достал свою лекарскую сумку, складывая в нее склянки и баночки. Карамон опасно спросил: — Куда это ты собрался? — К пациентам, братец. А ты собери, пожалуйста, дрова во дворе в поленницу. — Ты как себя чувствуешь? Хорошо? — испытующе спросил Карамон. — А почему должен чувствовать плохо? — А дверь? Почему замок отперт? — А разве ты его запирал? — Рейстлин улыбнулся — впервые после смерти родителей — подхватил свою сумку и вышел.