16. Вороний глаз и спорынья
Какая грусть!
В маленькой клетке подвешен
Пленный сверчок.
Рейстлин не был толком уверен в том, что он спал этой ночью. Ему виделся окровавленный и замученный пленник, и он не знал, сны это, или воспоминания, или фантазии. После пленником как-то вдруг становился он сам, и Карамон приходил к нему с плетью в руках и говорил: “Ты еще будешь мечтать о том времени, когда был ремень, братишка”. Утром Рейстлин проснулся с сильной головной болью. Он отыскал в своей сумке флакон темного буро-зеленого стекла и растер виски мятным маслом, думая о том, что в некотором роде и в самом деле мечтает вернуться к тем временам, когда у Карамона в руках не было ничего тяжелее ремня, а его самой большой проблемой был скудный педагогический талант мастера Теобальда. Свежий аромат несколько разогнал муть и притупил головную боль, и Рейстлин выбрался из палатки, почти что сразу наткнувшись на Карамона. Вид брата, который преспокойно возился, прилаживая ножны к новой перевязи, тут же вернул головную боль обратно. — Доброе утро, братишка, — светло улыбнулся Карамон. — Как тебе спалось? — Крепко, как никогда, — ответил Рейстлин, присаживаясь рядом. — Братец, я должен осмотреть пленника. — Зачем? По твоей милости пока он преспокойно отдыхает, — схмурился Карамон. — Я только что от ямы — он вполне жив. — Ты диагност от бога, Карамон, — сухо усмехнулся Рейстлин. — Но сегодня чуть позже повязки нужно будет сменить. — Рейст, — Карамон смотрит на брата искоса, не отвлекаясь от своей работы. — Ты точно верно понял, что тебе велено делать? Твоя задача — не лечить ублюдка, а продержать его живым достаточно, чтобы мы успели выбить из него все сведения. Он неспроста болтался вокруг лагеря, надо вызнать, на кого он шпионит. А там — пусть себе подыхает. — Да, братец, я все понял верно. А ты точно верно понимаешь, о чем ты меня просишь? Невозможно “продержать живым” кого-либо, кого так истязали — и при этом не заняться лечением. Он должен быть не просто жив, а в сознании и с умеренной болью, без сепсиса, заражения крови, воспалений и горячки. Иначе, прости, но я умываю руки. — Рейст, — Карамон усмехнулся, — а может, ты сам его и допросишь? А? Без выворачивания рук, плетей и прочего. Каким-нибудь заклинанием. Есть же такие, которые заменят любую плеть… — Есть, — кивнул Рейстлин. — Но ты забыл, что я всего лишь ученик, я попросту не знаю подобных чар, а если бы и знал, то такое колдовство не подчинится белому магу. Карамон весело рассмеялся и хлопнул Рейстлина по плечу, словно произошло что-то забавное. — Ступай завтракать, — сказал он. — И не вздумай болтать о том, что тебе не хочется, иначе я сам тебя накормлю. *** Рейстлин спускается в яму, чтобы еще раз проверить пленного эльфа и сменить ему повязки. Он настоял на этом. В остальное время юный маг практически не выходит из своей палатки, потому не видит ни Китиары, ни Таниса. При дневном свете эльфа рассмотреть было проще. Была видна общая картина, в отличие от беглого взгляда при неверном свете магического светящегося шарика. “Пациент” выглядел лучше, чем вчера — помогла перевязка и обезболивание — однако, все равно ужасно. Повязки промокли кровью, а сам пленник уставился на Рейстлина больным загнанным зверьком, все равно не веря, что лекарь не обернется еще одним палачом. — Я пришел сменить повязки, — сообщил Рейстлин. — Меня бояться тебе не нужно. В ответ эльф несколько расслабился, хотя и продолжал следить взглядом. — Как… как тебя зовут? — хрипло спросил он. — А это важно? — вопросом на вопрос ответил Рейстлин, опускаясь рядом и берясь за вымокшие и грязные бинты, перепачканные о земляную стену. — Совершенно нет. Ты прав. Рейстлин молча разматывает и снимает повязки. Это было бы изрядно больно, если бы не заклинание. А так — пленник сидит, свесив голову и не шевелится, тихо подставляя располосованную спину, порезанное плечо, обожженную грудь. Рейстлин тщательно проверяет, не стало ли ранам хуже, накладывает мазь и наново перевязывает чистым полотном. Эльф позволяет себя лечить, но в ответ не балует доверием, держась тихо, но настороженно и даже угрюмо. И словно всегда ждет, что Рейстлин ударит в спину. Когда маг затягивает узелок последней повязки, пленник вдруг вцепляется в его руку. Смотрит совсем больными глазами, блестящими от слез. — Убей меня, — говорит он. Трясет Рейстлина за руку, требует, то ли умоляет: — Убей меня! — Не могу, — отвечает Рейстлин, проглатывая горький ком в горле. — Боишься, — эльф роняет голову, и плечи у него вздрагивают, хотя никаких всхлипов не слышно. — Нет, технически не могу. Как тебе это видится, позволь узнать? — Травами. Дай мне волчьих ягод, — вздрагивающим голосом предлагает эльф, не поднимая головы. — Каких именно? — Вороньего глаза… — Предположим, что ты съешь горсть вороньего глаза. Однако, твое отравление заметят раньше, чем ты успеешь умереть, по рвоте и желудочному расстройству. Что будет дальше — живописать не буду, догадываешься. — Тогда спорынья. — Смерть от отравления спорыньей мучительна и болезненна, так ты ничего не выиграешь, — качает головой Рейстлин. — А если доза окажется недостаточной, у тебя будут боли, сильные до безумия. До безумия в прямом смысле — от спорыньи может невозвратно помутиться рассудок, — прибавляет он. — Ну, тогда просто ножом. Ты наверняка знаешь, куда, чтобы… Чтобы быстро, — заканчивает про себя Рейстлин вместо эльфа. — Чтобы минимально больно. Чтобы надежно. — Нет, — отвечает он. Пленник опускает голову на земляной пол и мучительно стонет, зажав рот ладонью — но совсем не от физической боли, ему сейчас не больно, заклинание действует надежно. *** Рейстлин сидит на койке в своей палатке, опираясь обеими ладонями в край ложа и наклонившись вперед, почти что до колен. Ему неприятно и страшно. И очень болит голова. Ему хочется вернуться домой. Хочется вернуться в прошлое, в тот день, когда Карамон отвлек его от приготовления жаропонижающих снадобий — и отказать брату еще жестче. Не давать себя уговаривать и принуждать, хотя бы и побоями. Как славно было бы сейчас оказаться в зачумленной Утехе, где можно лечить без оглядки, в полную силу, не таясь, не опасаясь наказания за свою помощь. Полог палатки откидывается, как занавеска. Рейстлин поднимает взгляд, ожидая увидеть Карамона, но удивленно распахивает глаза: — Мастер Хоркин? Откуда ты здесь? — Откуда и ты, Каштановый — из славного города Нерака. Что это с тобой? Э, да на тебе лица нет, — Хоркин присаживается рядом с Рейстлином на край койки. — Просто дурно спал. У тебя какое-то дело в лагере, учитель? — Дело, — хмыкает бурый маг. — Потерял своего ученика, знаешь ли. Одна морока с этой молодежью. Мальчишка уехал вчера вечером и по сию пору не дал о себе знать. Не видал его, Каштановый? — Прости, — опускает голову Рейстлин. — Я… теперь не смогу покинуть лагерь, мастер. Во всяком случае, пока. Видимо, у тебя больше нет ученика. — Не гони коней, Каштановый. И поясни толком, что у тебя стряслось и почему твой людоедоподобный брат притащил тебя в лагерь, — велит Хоркин. — Они поймали лазутчика, и… им нужен лекарь, который бы позаботился о том, чтобы пленник пережил важные разговоры. — Понятно, — учитель Рейстлина кивает и сопровождает это отборным ругательством, качая головой. — Ну и вляпался ты, ученик. Здоровяк и в самом деле твой брат или вы это просто так называете? — В самом деле. Молодой маг некоторое время молчит, опираясь лбом о сплетенные в замок пальцы, потом неожиданно делится: — Я наложил на него обезболивающее заклинание. А теперь он просит его убить. — Я бы тоже просил на его месте. Однако, подожди горячиться, — Хоркин вздыхает и опускает руку на плечо Рейстлина. Тот слегка сжимается под его прикосновением, и бурый маг убирает ладонь. — Каштановый? — Почему ты носишь бурую мантию, мастер Хоркин? — спрашивает Рейстлин. — Почему ты не прошел Испытание? Ты опасался? Потому что считал, что ты не выживешь? — Нет, потому что считал, что это чушь собачья. И считаю так по сию пору. Нечего на меня так таращиться, Каштановый, ты верно понял, я про это твое Испытание говорю. — Но, мастер, Испытание подтверждает, что… — растерянно возражает Рейстлин. — Ничего оно не подтверждает. Слушай, Каштановый, — пожимает плечами Хоркин, — ты либо маг — либо нет. Либо умеешь — либо нет. Либо делаешь — либо нет. Никакие испытания тебе для этого не нужны. К тому же, я, как человек умный, предпочитаю не соваться без причины туда, где меня могут убить за здорово живешь. Чего и тебе советую. Рейстлин снова долго молчит и, когда Хоркин уже не надеется, что он подаст голос, наконец размыкает уста. — Мы всегда сверяемся с высокими принципами морали, и соблюдаем законы и волю богов, — говорит он. — Так говорил мой учитель в “Дне Пруда”. — Ты, конечно, выглядишь не очень живым, но вроде пока еще нечистью не стал. Что еще за дно? — Моя школа, мастер, — поясняет Рейстлин. — Так уж она называлась. Я… кое-чего не понимаю. — Ну, поведай, объясню, — предлагает неракский маг. Рейстлин вздыхает и трет больной висок кончиками пальцев. Кожа все еще легко благоухает мятой. — Путь Правой Руки, которого должны придерживаться все светлые маги. Но как им следовать, если закон велит одно, мораль — другое, а боги и вовсе молчат. У кого искать ответы, учитель? — Ни у кого, Каштановый. Рейстлин вскидывает голову и удивленно смотрит на наставника. — Твой Путь Правой Руки — вздор редкостный. Как раз именно в свете таких вот ситуаций, в одной из которых оказался ты. Обрати внимание, тебе не с кем сверяться, Каштановый, кроме себя самого. — И что же делать, наставник? — задумчиво сводит брови Рейстлин. — Ведь альтернатива — Путь Левой Руки, которым следуют только черные маги и ренегаты. — Ну, что же, вот тебе и учительское задание, — фыркает Хоркин, — подумай, Каштановый, исходя из того, что знаешь, что же есть такое Путь Левой Руки. Пораскинь мозгами. И про ренегатов забудь, ради Лунитари. А после изложишь, обсудим. — Хорошо, мастер Хоркин. Бурый маг хлопает по коленям и поднимается. — Ну-с, а я пойду, пожалуй, осмотрюсь. Рейстлин провожает взглядом своего учителя, который выходит из палатки и вдруг понимает, что голова перестала болеть.