18. Тени
…Но, на худой конец, хоть вы
Еще под снегом уцелели,
Сухие стебли камыша.
Мама, я не хочу. Не могу, не хочу видеть это. Рейстлин стоял на вечернем ветру, в метущемся свете факелов. Кутаясь в свою мантию, ежился он вовсе не от холода. Закрыть глаза. Отвернуться. Сбежать. А если у меня ничего не вышло… Тогда — светлые боги, что я наделал. Четверть часа назад Рейстлин сидел в своей палатке, на походной койке, подобрав ноги и, устроив на коленях книгу, внимательно читал, аккуратно переворачивая старые страницы. Этот том он захватил из библиотеки Башни Высшего Колдовства, когда заходил туда вместе с Карамоном, чтобы забрать свою лекарскую сумку. Он счел, что “Лекарское дело и всякие его превратности” Тибо Даржи ему может пригодиться, раз уж его вызывают кого-то лечить. Карамон на сей раз не влетел без предупреждения, как обычно, но приостановился по ту сторону полога и подал голос: — Рейст? Рейст, войду? — Входи. Карамон вошел, какой-то слишком серьезный, или, скорее, пожалуй, сосредоточенный, без своей обычной ухмылки, которая появлялась у него часто и раньше, а в лагере Китиары и вовсе окрепла и расцвела, как цветок после благодатного дождя. — Идем, Рейст, — сказал он. — Куда? — переспросил Рейстлин, глядя на брата поверх книги. Он не был уверен, не понял ли он сам раньше, чем спросил. — Пора, Рейст. Сутки уже прошли, можно вернуться к допросу. Время не ждет, — сухо отрезал Карамон. — Ты будешь присматривать за ним. — Карамон… — Рейст, я не хочу тебя уговаривать. Либо иди, либо я тебя дотащу. Перестань изображать девицу, — сурово сказал Карамон. И на этот раз брат прав, и в этом Рейстлину нечего возразить. Тому, что он затеял — и уже начал исполнять — совсем не подходит впечатлительность. Маг закрыл книгу, заложив страницу и почему-то отчетливо выхватив ощущение сухих пергаментных страниц под пальцами. — Идем, Карамон. *** Вне палатки Рейстлина встретил все тот же залитый огнями, шумный военный лагерь. Костры и факелы и ночью наполняли его светом, однако, если в день приезда из Нераки Рейстлина поразило количество огня, то теперь оно казалось тягостным. Тут и там танцевали тени, тревожные, беспокойные, злые. Они не позволяли рассмотреть как следует пространство, то высвечивая его, то погружая во тьму, делали все вокруг зыбким, как в Бездне. Метались по полотняным просмоленным стенкам палаток, по знаменам, по стойкам с оружием, по доспехам перемещающихся солдат, по утоптанной плотной земле. Только яма по-прежнему казалась безмолвным зияющим провалом куда-то еще глубже. К тому моменту, как они дошли до ямы, эльф уже был извлечен из своего узилища. Двое ящеромордых солдат привязывали его меж двух торчащих, надежно вкопанных шестов, в уязвимой, распахнутой позе, растянув за руки. Рейстлин принудил себя не отвести взгляда сперва от пленника, с руки которого кто-то сорвал бережно наложенные магом лубки, а после — от стола, который притащили и поставили рядом, и на котором были разложены какие-то инструменты, кажется, частично позаимствованные из кузни. Дома Рейстлин старательно штудировал анатомические атласы, и делал вскрытия вместе с Сумасшедшей Меггин, и тела живых существ не были для него загадкой. Он представлял себе, как они устроены, как они должны работать, что выходит, если вдруг что-то функционирует не так, как должно — и он давно уже преодолел стадию трепетного омерзения, испуга и тошноты. Однако сейчас юный маг ощущал себя примерно как на своей первой операции — до озноба по спине, до нервной дрожи, до конвульсивного сжатия желудка. — Карамон, — Рейстлин с трудом проглотил вязкую слюну, — не рано ли… — Не рано, — жестко перебил Карамон. Эльф безвольно повис в руках солдат, уронив голову и никак не реагируя, даже не вздрагивая от боли. Рейстлин с ужасом вгляделся — лица не было видно за спутанными упавшими волосами. Что я сделал? Верно ли я все сделал? Если нет — я хуже Карамона, — болезненно подумал Рейстлин, вдруг ощущая, как из глубины поднимается паника, приправленная терпким ужасом перед делом рук своих. — Что там с ним? — нахмурился Карамон. Он в два шага подошел к эльфу и, ухватив его за подбородок, вздернул. Эльф откинул голову. Глаза у него были закрыты, но губы двигались, беззвучно выговаривая что-то. — Сюда, Рейст, — брат не просил, а приказывал. Рейстлин подошел. По лицу эльфа, бледному, как выбеленная простынь, как бумага, метались тени, а отблески факелов высвечивали яркие алые пятна на скулах. Болезненный румянец с одной стороны терялся в уже слегка пожелтевшем кровоподтеке. Рейстлин опустил руку на лоб пленника, потом наклонился, оттягивая вниз веко и проверяя взгляд. Только теперь эльф вяло и слабо дернул головой, уходя от чужих рук. Теперь, когда Рейстлин наклонился к нему ближе, он смог услышать полубеззвучный, бессвязный шепот: — Почему листья на осинах… такие красные… Карамон выпустил подбородок пленника, и тот снова уронил голову. Брат повернулся к Рейстлину и спросил с расстановкой: — Что ты с ним сделал, Рейст? — Я? — холодно отозвался Рейстлин. — Разве я не предупреждал тебя, что он может не выдержать? У него сильная лихорадка, и он бредит. — Ты только что лечил его. И не подпускал меня. Ты обезболил его своими заклинаниями. И, вот, теперь, после твоего лечения ублюдок не способен даже понять, что ему говорят. После твоего лечения. — Или после твоих пыток. — Рейст, — Рейстлин ясно видел, как Карамон удерживался от куда более неприятного тона в присутствии солдат. — Что ты там ему лечил, что теперь его даже допрашивать бесполезно? Ты ведь вылечил все. Откуда теперь у него лихорадка, ответь-ка, братишка? Не после ли твоих заклинаний или мазей? — Во-первых, все ты мне вылечить не дал, — ответил маг. — А во-вторых, судя по всему, ты повредил что-то внутри, что никак не увидеть даже мне. Для сырой и грязной ямы, Карамон, я сделал все, что мог. Карамон скрипнул то ли кожаным доспехом, то ли зубами и коротко велел солдатам: — Встряхните его, облейте водой, пусть придет в себя. — Достаточно, — повысил голос Рейстлин. — Братец, прекрати. Это ему не поможет очнуться. Ты, возможно, удивишься, но пытки не снимают горячку. Здесь нужно не твое искусство, а мое. Довольно. Отнесите его в лазарет, если здесь есть таковой, и я займусь им. И, когда я поставлю его, наконец, на ноги — тогда и делай, что тебе вздумается. Допрашивай, сколько угодно. Карамон некоторое время молчал, меряя брата тяжелым взглядом, потом приказал: — Отнесите ублюдка в лазарет и не спускайте с него глаз. Но лечить его, Рейст, будет другой лекарь. — Какой другой лекарь, позволь спросить? — Найду в городе кого-то не столь трепетного и щепетильного. Не поверишь, но вряд ли ты один во всей Нераке знаком с медициной. *** Рейстлин может покинуть лазаретный шатер только два часа спустя. Он снова проверяет раны, меняет повязки, и возвращает руку эльфа в лубки и после выбирается из лазарета наружу. Эльф, наконец переставший бредить, твердить про покрасневшие листья осин и метаться, спит, успокоенный снадобьями и охлаждающими заклинаниями мага, позволившими хоть немного унять лихорадку. Снаружи уже ждет Карамон, который дружески опускает ладонь на руку мага. — Поговорим, Рейст? — тепло уточняет он. — Давай к тебе. Они идут по лагерю под руку, как очень близкие друзья. Прежде Карамон никогда не ходил с братом так, и теперь его товарищеская хватка как-то уж слишком сильно стискивает локоть Рейстлина. — Отпусти меня, Карамон, — тихо говорит Рейстлин. — Я никуда не денусь. — Разумеется, ты никуда не денешься. Карамон выпускает его руку только в палатке. Вернее, его ладонь плавно и ласково перетекает с локтя одной руки на другое плечо в полуобъятии. — О чем ты хотел поговорить? — спрашивает Рейстлин, изумляясь такой манере брата. Прежде он бывал опасно-мягок и обманчиво-ласков, но так — никогда. Короткий и сильный тычок под ребра выбивает из мага удивление вместе с дыханием, а согнуться не дает объятие брата. — Ты предаешь меня, Рейст, — нежно выговаривает Карамон в ухо Рейстлину. Тот старается высвободиться из крепкой хватки, но безуспешно. — Ты сошел с ума, Карамон? — выдыхает Рейстлин, когда дыхание наконец возвращается к нему. — Что ты несешь, позволь спросить?.. Ответ приходит в виде второго удара, короткого, почти что без размаха, и сильного. Рейстлин цепляется за руку брата, заставляя себя не пытаться вырваться, не биться жалко и безуспешно в чужих сильных руках. — Ты предаешь меня, братишка, — вкрадчиво повторяет Карамон, отводя за ухо каштановую прядь брата. — Хочешь, чтобы я поверил, что ты не при делах, после того, как ты, против моего приказа использовал свои заклинания и сутки возился с этой ушастой мразью наедине. Что ты делал там? Пытаешься свалить все на меня? Думаешь, я поверю? Думаешь, я позволю? — Карамон, не глупи. Жар обычен при воспалениях, а воспаления обычны при подобных травмах. Карамон выпускает Рейстлина только на третьем ударе, позволяя ему осесть вниз, на земляной пол палатки, и отходит на два шага назад. Рейстлин поднимается, опираясь о стол и слышит у себя за спиной звяканье пряжки ремня. — Вот так и стой, — говорит Карамон. К счастью, брат успел сменить не только куртку на доспех, а башмаки — на сапоги. Ремень у него тоже новый, с хорошо сработанной пряжкой. Углы у нее скруглены, и она не рвет мантию. Позже, лежа ничком на койке, не в силах подняться или даже шевельнуться без ощущения пронзающей боли, из ноющей тут же перерастающей в режущую, чувствуя, как ресницы промокли от необходимости терпеть, Рейстлин улыбается в подушку.