«Роузфордская старшая школа, выпуск 2004 года»
Зная, где именно искать то, что ей нужно, Кларисса быстро переворачивает страницы, не давая мне ни на чём задержаться. С фотографии разворота, на котором она наконец останавливается, на меня смотрят двое: парень и девушка. Счастливые, нарядные, в красивых праздничных декорациях, они едва ли обращают внимания на фотографа, полностью увлечённые друг другом. — Выпускной, — говорит Кларисса. — Здесь им по восемнадцать. Линды не станет через четыре года, и Шон будет одним из тех ребят, кто вытащит её бездыханное тело из воды. Через месяц у них была запланирована свадьба. Я не нахожу слов, чтобы хоть как-то это прокомментировать, а потому продолжаю молча таращиться на фотографию. — Он год был в депрессии, — продолжает Кларисса. — Затем родители купили ему машину, и он в одиночку отправился в путешествие по стране. Между нами, — женщина чуть наклоняется в мою сторону, и я отзеркаливаю её движение, чтобы ещё больше сократить расстояние, — думаю, он хотел покончить с собой. Возможно выбирал время и место или ждал какого-то знака. — Шон? — переспрашиваю я, потому как поверить в услышанное будет равносильно тому, что сказать: я совсем не знаю человека, с которым общаюсь четыре года практически каждый день. — Мы точно говорим об одном Шоне? Кларисса нехотя кивает. Для неё эта мысль так же чужда. — Но в Атланте он едва не сбивает мою сорвавшуюся с поводка собаку и в качестве извинений предлагает угостить кофе… Всё остальное — уже история. — Почему он мне этого не рассказывал? — вырывается у меня. Поражённый откровенной историей, я, пытаясь осознать и уложить в голове ранее скрытую от меня часть айсберга, чувствую внезапный угол обиды на Шона. Разве тот, кто называет меня своим лучшим другом, не должен быть со мной на все сто процентов откровенен? Думаю об этом и моментально себя осаждаю. А сам-то? Как могу рассуждать об искренности, если важнейшим для меня сейчас является сокрытие своей истинной сущности? — Шону тяжело об этом вспоминать, — Кларисса бросает взгляд в сторону гостиной. — Мне рассказал, когда мы уже были женаты. Пришёл домой с какой-то дружеской попойки, едва держащий себя на ногах, и его будто прорвало. Не знаю, почему и что его подтолкнуло, мы никогда не расспрашивали друг друга о прошлых партнёрах. С утра, как протрезвел, сделал вид, будто совсем ничего не помнит, — Кларисса кусает губы. — По крайней мере, мне так показалось. Что-то изменилось в нём и потом долго не приходило в норму. И сейчас, когда Минди вернулась… Для Шона это было как увидеть призрака. Ладно старшие Эндлеры, но сёстры, несмотря на разницу в возрасте, очень похожи. Я опускаю глаза на фотографию. В лице темноволосой школьницы действительно проскакивают уже знакомые мне черты. Неужели даже такое небольшое сходство может выбивать Шона из колеи? В воспоминаниях, само по себе, без моего желания, возникает лицо Пейдж, погибшей на моих руках по моей вине. Моё сознание подкидывает картинку, которую я хотел бы навсегда похоронить в памяти, и «оживляет» её, вытягивая наружу тошнотворные запахи гниения, сырости и крови, последнее «Я любила тебя» и хруст переломанного позвоночника. Часть меня умерла там вместе с ней среди корней Неметона. — Как он? — интересуюсь я. — Шон давно отпустил Линду, — Кларисса не отвечает на мой вопрос напрямую. — А ты? — Хочешь спросить, не ревную ли я? — она задает этот вопрос с лёгкой усмешкой, но я понимаю, что это напускное. — Они были подростками, когда начали встречаться. Это была первая любовь. Я свою тоже помню, но это не значит, что воспоминания о ней я люблю больше Шона. — Хейл! — собственная фамилия, произнесённая громко и недовольно, застаёт меня врасплох, возвращает в реальность и почти заставляет обронить фотоальбом. Я оборачиваюсь и вижу того, о ком мы говорили последние пару минут, собственной персоной. — Ты пришел с моей женой трепаться или футбол смотреть? — Он уже идёт, — за меня вступается Кларисса. Пока Шон ворчит что-то неразборчивое ей в ответ, она забирает у меня альбом и прячет в ящик с различной кухонной утварью. Прежде чем последовать за приятелем в гостиную, я сжимаю ладонь Клариссы, неотрывно смотря ей в глаза в течение нескольких секунд. Надеюсь, моё немое сообщение она прочитает правильно. «Спасибо за разговор». И свой ответ она даёт мне так же беззвучно: заботливо, как старшая сестра, вкладывая мне в руку банку тёмного, припасенную специально для меня, которую я едва не забыл. — Вот и блудный сын вернулся, — встречает меня Дилан. — Пока реклама, мы тут обсуждаем вечер встречи выпускников. — Он в начале августа, — подтверждает Шон. Садится в угол дивана, забрасывает ноги на журнальный столик. — Кларисса хочет пойти. — А ты не хочешь? — я устраиваюсь рядом с друзьями. — Я не виделся с одноклассниками с момента получения аттестата из рук директора. Это же нужно будет смотреть на постаревшие лица когда-то молодых и весёлых парней и девушек и осознавать, что все мы уже давно обрюзгшие дяди и тёти. — Шон касается своей щеки. Берёт пальцами кожу и слегка оттягивает. — Боюсь, моя и без того чуткая самооценка рухнет камнем вниз. — А я пойду, — говорит Дилан. — Понятное дело, ты ещё молод. Тебе всего тридцать! — А тебе — сорок, — напоминаю я. — Не рановато ли ты себя в старики записал? — Посмотри на меня, Хейл. В отличие от тебя я не выгляжу так, будто собираюсь жить вечно. — Вообще не думаю, что мероприятие будет пользоваться спросом, — Дилан, наверное, в попытке остановить Шона от ироничного самоуничтожения, уходит подальше от обсуждения возраста. — По большей части бывшие выпускники давно уехали из Роузфорда и уж точно не посчитают важным поводом к возвращению какой-то школьный сабантуй. — Все уезжают, — подтверждает Шон и поворачивает голову на меня. — Лишь Дерек Хейл пошёл против толпы и наоборот сюда переехал. Я отпиваю немного пива. Так и не получивший еду желудок откликается неприятным урчанием. — Чувствую личное оскорбление. — А зря, — Брайант, едва дотягиваясь носком, легко пинает меня в голень. Едва ли с расчётом сделать больно. — Мы рады, что ты с нами. До тебя со мной никто не хотел дружить. — Это правда, — поддакивает Дилан в шутку. — Даже я. — Обидно, но справедливо, — Шон поднимает банку в воздух. — За Дерека! Дилан, не медля, вторит ему: — За Дерека! Происходящее вызывает у меня смешанную гамму чувств, от благодарности до стеснения и неловкости. Я улыбаюсь и чокаюсь вместе с ребятами, но не тороплюсь делать глоток. Ведь это значило бы, что я согласен со всем сказанным и принимаю это. Какая-то часть меня считает, что я этого не достоин.***
В ожидании Илая с вечеринки я не ложусь спать. Не хочу чувствовать себя тюремным надзирателем, а потому пытаюсь расслабиться: сначала с помощью чтения книги, потом с просмотром шоу по телевизору. Ближе к полуночи я оставляю всякие попытки сохранить холодную голову и прислушиваюсь к любому шуму со стороны улицы, представляя, как следующим зашуршит ключ в замочной скважине, затем раздастся характерный открытию двери щелчок, и наконец в коридоре появится мой сын. Но этого не происходит даже когда стрелки на настенных часах показывают пятнадцать минут первого. Внутри зарождается вполне себе объяснимое беспокойство. Да, времени ещё не так много, чтобы бить тревогу, тем более с моим совершенно непунктуальным ребёнком, и всё же червячок отцовского страха потихоньку проедает себе путь в моём желудке, заставляя то и дело поглядывать на экран мобильного телефона в ожидании сообщения или входящего звонка. Я хорошо представляю, что бы он сказал. Его голос звучит в моей голове отчётливо, будто сын сейчас стоит со мной в комнате:«Только не кричи, я тебя умоляю. Со мной всё в порядке! Можешь придумать самое изощрённое наказание, какое только захочешь. К счастью, я знаю, что с фантазией у тебя плоховато. Я в квартале от дома. Ставь чайник».
Вместе с секундной стрелкой начинает дёргаться и моя нога. Я накрываю её книгой в попытке усмирить тик. Решаю для себя — в половину первого выхожу ему навстречу. Очередной взгляд на часы. Осталось пятнадцать минут… Короткий стук в дверь ставит долгожданную точку во всех моих планах. Я подскакиваю с кресла, книга падает на пол. У Илая есть ключи. Почему он не открывает сам? Пулей в коридор, распахиваю дверь и замираю. На пороге стоит гость, которого я совсем не ожидал увидеть. — Минди? Кажется, девушка не меньше моего удивлена своему присутствию здесь. Её взъерошенные волосы и помятый вид, а также растерянный взгляд, мечущийся по мне будто в поисках того, за что можно зацепиться, лучше слов говорят мне о том, что ничего из этого не было запланировано. И я не могу не отметить, как же сильно она сейчас не похожа на Минди, с которой я познакомился в автомастерской. Эта: дрожащая, должно быть, из-за прохладного ночного воздуха, такая же красивая и живая, но уже без лоска и стиля большого города, — вызывает во мне более приятные чувства. — Твоего сына слишком часто преследуют неприятности, — выпаливает Минди вместо приветствия. — И почему-то я опять оказываюсь рядом. — Илай? — меня, окончательно сбитого с толку, накрывает новая, с удвоенной силой, волна беспокойства. — Где он? Тот, стоявший где-то сбоку вне поля моего зрения, выходит на свет. Побитое лицо в синяках и кровоточащих ссадинах, местами покрытых земляной крошкой — последнее, что я ожидаю увидеть, — но именно оно, избегая прямого зрительного контакта со мной, прячет пустой взгляд за наигранно несерьёзной гримасой, когда весело произносит: — Привет, пап! — Что случилось? — я протягиваю руку, не понимая до конца, что именно хочу сделать. Илай отталкивает её от себя и проходит в дом. Я прекрасно знаю, как пахнет страх, и мой сын провонял им насквозь. — Стю пригласил на вечеринку полшколы, включая засранца Колина Томаса и его банду долбанутых отморозков, вот что, — злобно выплёвывает сын, обернувшись. Он поджимает разбитые губы, а когда снова расслабляет лицо и улыбается какой-то другой, непривычной мне широкой улыбкой, больше похожей на оскал, я вижу окрашенный в лёгкий розовый оттенок ровный ряд зубов, и, кажется, сам чувствую привкус крови на языке. Перепрыгивая через ступеньку, он исчезает там, где лестница делает поворот. — Норманы живут в доме напротив нашего, — уловив голос Минди, я выхожу из оцепенения. — Я услышала крики и шум, выглянула в окно, вижу — заварушка: толпа на одного. Лиц не видно. Ну я и выскочила, как есть, — она разводит руками, обращая моё внимание на свой наряд: плюшевый пижамный костюм с медведем на груди и джинсовая куртка, видимо, накинутая на плечи впопыхах. — Не осуждай, у меня не было возможности перевезти все свои вещи из Вашингтона, так что иногда я хожу в том, что в шкафу осталось. Эту красоту мне мама подарила на Новый год в выпускном классе. Удивительно, что на меня налезло. — Она плотнее запахивает джинсовку, пряча от меня медведя, на которого я почему-то продолжаю таращиться. — Я вообще, если честно, со школьниками связываться не очень люблю, они нынче без тормозов. Повезло, что у папы есть табельный пистолет, который прибавляет храбрости. В подтверждение своих слов, Минди приподнимает край кофты, и я вижу заправленный за резинку штанов Глок. Cтранно ли, что это действие кажется мне немного сексуальным? — Эндлер, — внезапно успокоившееся сознание выдаёт такую очевидную, но такую почему-то непростую для меня мысль. — Точно. А я всё думал, почему мне твоя фамилия знакома. Тайлер Эндлер — твой отец. Шериф Эндлер. — Да, — Минди прищуривается. — Ты не переживай, про ситуацию с машиной я ему не рассказывала. Да и папа у меня хороший, неконфликтный. Если у тебя, конечно, нет проблем с законом. — Сейчас — нет, — может показаться, что я шучу, но на деле это самая что ни на есть правда. Минди лишь бровью ведёт. — Говорит о законе, а сама с малолетками дерётся, — громкий голос Илая, но не он сам, вмешивается в разговор. — Пап, она пнула Колина в живот! Я улавливаю нотки восхищения в последнем предложении. — Лучше бы спасибо сказал! — кричит Минди ему в ответ. — Не горжусь тем, что сделала, — добавляет она уже для меня. — Колин отпустил Илая, но хотел накинуться на Алекса. Пришлось подкрепить свою речь веским аргументом, чтобы он отстал от обоих. — Не знаю, как тебя благодарить, — говорю я. Сын будет в порядке. Даже несмотря на текущую невозможность трансформироваться в оборотня, у него всё ещё гораздо больше, чем у обычного человека, шансов выйти из подобной заварушки если не невредимым, то живым. — Может, чай? Или, если после произошедшего необходимо что покрепче, есть вино. Не надеюсь, что Минди согласится, но именно это она и делает, кивнув и переступив порог дома. — Пожалуй, да. У меня до сих пор руки дрожат, — она протягивает мне ладонь, и я вижу лёгкий тремор. — Не каждый день приходится бить одних школьников, чтобы спасти других. Пока Минди разувается, я достаю из холодильника бутылку вина, купленную когда-то импульсивно, без цели, ведь напиться с её помощью у меня всё равно не получится. Девушка, проходя в кухню, присаживается на стул у кухонного островка. — У Илая в школе мало друзей, — начинаю я. — Не понимаю, почему он вообще решил, что пойти на вечеринку — хорошая идея. — Не думаю, что Норман действительно пригласил к себе домой ту шпану, — говорит Минди. Она вертит головой, осматриваясь. Её внимание надолго привлекает дверца холодильника, увешанная магнитами и памятными фотографиями из фотобудок, на большинстве которых Илай присутствует вопреки своему желанию. — Обычно такие, как Колин, приходят сами. Разливаю вино по бокалам. Себе тоже, чтобы не вызывать подозрений. — Когда я училась в школе, у нас тоже была компания, держащая всех в страхе, — Минди берёт бокал и с интересом принюхивается к его содержимому. — Мы со Скарлетт, моей подругой, не могли поодиночке в туалет пройти, потому что боялись засады. Делает глоток и едва заметно морщит нос. — Невкусно? — уточняю я. — Кисленько. — Оно полусухое. — То-то хочется сахарку добавить, — смеётся девушка. — На самом деле, шучу. Хорошее вино, спасибо. Мне бы сейчас и бормотуха подошла, лишь бы трясти перестало. Она замолкает и слегка двигает рукой, взбалтывая вино. — Алекс тоже в порядке? — спрашиваю я. — Да, ему меньше досталось. Я проследила, что он зашёл в дом, прежде чем обивать твой порог. — Не могу представить, каково учиться в школе, когда тебя всё время кто-то терроризирует. И ведь с этим ничего не поделаешь! Мы с Шоном трижды уже ходили к директрисе, да что толку: родители Колина ничуть не лучше своего сына — только и умеют, что огрызаться и угрожать. — И платить, — подмечает Минди. — Николас Томас — мэр Роузфорда. За городом он следит лучше, чем за своим сыном. Боюсь, Дерек, вы с Шоном в этой битве проиграли, ещё даже не начав сражаться. Мне приходиться согласиться с её словами. — И, кстати, я совсем не удивлена тому, что ты не понимаешь, в какой сложной ситуации находится Илай, — говорит Минди. А затем странно улыбается мне. — Почему? — искренне недоумеваю я. — Ты, Дерек Хейл, вероятнее всего играл за другую команду. — Не понял. — Тебя никто в школе не обижал, потому что ты сам был обидчиком. Я так и замираю с бокалом у рта. — С чего ты взяла? — вопрос звучит экспрессивнее, чем планировалось. Не хотелось бы показывать Минди, что меня как-то могли задеть её слова. Девушка, внимательно следящая за моей реакцией, пожимает плечами. — Я не утверждаю. Просто ты выглядишь так… — Как? — Сложно объяснить, — Минди опускает глаза на свои руки. — Но тот факт, что никто в Роузфорде ничего плохого о тебе не знает, наводит на мысль о старательной попытке отмыться от от прошлых грехов. Но это всего лишь предположение. Надеюсь, оно тебя не обидело. Я качаю головой. — Скорее, заставило задуматься. Минди меняется в лице. Жалеет о сказанном? — А ты что, опрашивала жителей города про меня? — уточняю, припоминая девушке сказанные ею же слова. — Никто ничего плохого о тебе не знает, Дерек Хейл, — я специально повышаю тон голоса, пародируя Минди, за что получаю в ответ незлобное цоканье. — Был какой-то социальный опрос, а я не в курсе? «Оцените Дерека Хейла по шкале от одного до десяти»? — Если бы такой и проводился, во всех бланках был бы высший балл, — заверяет меня Минди. — Просто город маленький, все тут как на ладони. Да и слухи разные ходят. — Например? Минди задумывается. — «Сумерки» смотрел? — Э-эм, — такого вопроса я не ждал. — Слышал про них, но как-то не приходилось. — Жаль. Отличная метафора пропадает, Эдвард Каллен. Я улыбаюсь. — Ты что, назвала меня вампиром? Что за ирония. Знала бы она, как дела обстоят на самом деле. Минди щёлкает пальцами. — Ты же вроде не смотрел! — Девушка думает, что подловила меня. — Но да. Кто-то хочет быть тобой, кто-то хочет быть с тобой. Ты — та самая популярная чирлидерша из старших классов. Я в шоке. Не понимаю, как это воспринимать. Как комплимент или издёвку? А потому отвечаю: — Спасибо. Наверное… Но Минди будто и не особо ожидала моей реакции. Едва дав мне сказать два слова, она продолжает: — А я сейчас живу в той же комнате, в которой пятнадцать лет назад развешивала на стенах плакаты с рок-группами, плакала по поводу одноклассника, который меня не любит, и давила подростковые прыщи перед зеркалом. Ну, собственно, сам видишь, — Минди оттягивает ворот пижамы, будто та её душит. — Ниже пасть уже некуда. Сказав это, она осушает бокал. Пока я обновляю его, к нам спускается Илай, умывшийся и переодевшийся. Сейчас, в чистой одежде и с отмытым от крови и грязи лицом, я понимаю, что выглядит он куда лучше, чем отпечаталось у меня в мозгу после первой встречи. Вроде, не всё так страшно. Как там говорил Шон? Мальчишки всегда будут мальчишками? Правда понятия не имею, что это значит. — Слышал последние пару фраз, — заявляет он, останавливаясь рядом с Минди. — Это жёстко. Я бы не хотел в твоём возрасте жить с родителями. — Ты в зеркало себя видел? — Минди указывает на своё лицо, явно имея в виду лицо Илая. — Вот, где жесть. — Фу, как грубо. Пап, она меня обижает. — Она спасла твою задницу, — напоминаю я. Не помешало бы добавить воспитательного подзатыльника, но мне не дотянуться. — Прояви уважение. Илай гасит активное сопротивление, оставляя нам с Минди лишь недовольное фырканье. Идёт наливать себе чай и собирается было присесть за стол, когда я его предупреждаю: — Быстро пьёшь и идёшь спать. Никаких посиделок. Кружка с громким стуком опускается на столешницу. — Летние каникулы же! Завтра в школу не надо! — Опустим твоё разукрашенное лицо. Ты на пятнадцать минут опоздал с вечеринки — а это попахивает наказанием. Завтра с утра поедешь возвращать машину Минди. Эта новость радует только хозяйку автомобиля. Илай на услышанное реагирует тихим стоном. — Я вообще-то сегодня пострадавшая сторона! Разве мне не положены постельный режим и мороженое вместо ужина? — В следующий раз будешь думать, прежде чем крушить чужие тачки, — напоминает Минди. Зная Илая, сейчас он еле сдерживается, чтобы не съязвить. — Допью в своей комнате, — сквозь зубы цедит он. — Спокойной ночи, пап. И уходит, шаркая тапками. Я окликаю его: — Ты ничего не забыл? — Спасибо, Минди, что спасла мою задницу! — доносится в ответ моими же словами. Благодарностью тут и не пахнет, одно лишь одолжение. — И чашку не забудь вернуть в кухню! — По одной просьбе за раз! Мы слушаем топот, как хлопает дверь, и как после, с разницей в пару секунд, включается громкая музыка. Я смотрю на Минди. — Если и я была такой в пятнадцать, — девушка округляет глаза. — Счастье, что родители не отдали меня в детский дом. — Ты говоришь как Шон, — подмечаю я, вспоминая моменты, когда Брайант в шутку жаловался мне на сына. — Что ж, неудивительно. Он был частым гостем в нашем доме, когда я была маленькой. Нет-нет, да что-то в голове отложилось. Он та ещё болтушка. — Вы с Шоном в школе были друзьями? — интересуюсь я, будто не знаю, с кем из Эндлеров тот действительно был близко связан. — Сложно дружить с тем, кто старше тебя на десять лет, — задумчиво произносит Минди. — Шон встречался с моей сестрой Линдой, они учились в одном классе. Поэтому меня он в основном задирал и называл мелкой занозой, потому что родители частенько просили Линду взять меня с собой на их прогулки. Я, до конца не определившись, какую эмоцию правильнее будет показать, сдержанно улыбаюсь. Через слова Минди просачивается нечто знакомое мне до боли: тягучие нотки ностальгии по чему-то давно потерянному. Я уже знаю, благодаря Клариссе, что будет дальше. Но не тороплюсь как-то себя выдавать, позволяя Минди играть по своим правилам. — Знаешь, то, как они любили друг друга, — Минди прикрывает глаза, шумно выдыхает. Попытка сдержать слёзы? — Я думала, что если уж и чувствовать — то только так же неистово и искренне как чувствовали эти двое. Звучу, наверное, глупо? — Нет, — честно отвечаю я. — Полагаю, если верить во всю это чепуху с родственными душами, то Шон и моя сестра были яркое подтверждение тому, какими близкими могут быть неродные по крови люди. Они заканчивали друг за друга предложения, любили одни и те же вещи и буквально читали мысли друг друга, — Минди замолкает, делает несколько больших глотков вина. — Меня от них тошнило. — Звучит здорово, — произношу я. — Кроме момента с тошнотой. — Когда моя сестра умерла, Шон был там, — сообщает Минди на одном дыхании. — И я была, видела, как он вытащил Линду из воды уже не дышавшую. Долго пытался её реанимировать, как после выясним, даже сломал ей пару рёбер в попытке снова запустить сердце. — Остаток напитка в бокале девушка допивает залпом. — Не она одна тогда в этом чёртовом море утонула. Я осталась на дне вместе с ней, а теперь живу в долг. Минди поджимает губы и опускает голову так, что я перестаю видеть её глаза. Молчал я недолго, и всё же чувствую на языке ужасную сухость, от которой хочется откашляться, и вместе с ней в горле застревают любые слова поддержки, на которые я способен. Всё кажется неуместным и недостаточным, но и молчание, когда тебе раскрыли душу, тоже не выглядит отличным вариантом. И я решаю, что ответное откровение спасёт ситуацию. — Моя сестра тоже умерла, — признаюсь я. — Кора? Мгновение я не понимаю, откуда Минди могла знать имя, но быстро вспоминаю про фотографию, упавшую в машине ей на колени. — Лора, — отвечаю я. — Старшая. Забавно, я только сейчас осознал, что мама любила созвучные имена: Кора, Лора. — С Дереком не вяжется, — подмечает Минди. Она выпрямляется и быстро, наверное, в надежде, что я не замечу, стирает подушечкой большого пальца одинокую слезинку в уголке глаза. — Минди и Линда — тоже почти стихотворение. Брата у нас нет, но кто знает, возможно его бы тоже звали Дереком. Я, хмыкнув, подношу к бокалу своей гостьи бутылку вина и жду, даст ли она разрешение наполнить его снова. Минди кивает. — Не думала, что когда-либо смогу говорить о смерти сестры вот так спокойно, за бокалом вина, сидя в чужой кухне. — Время лечит, — говорю я, хотя сам совершенно не верю в это. — Неправда. — Да. Не знаю, зачем вообще сказал это. Легче не становится совсем, просто со временем ты… — Учишься жить с этой болью. Минди заканчивает за меня фразу, и делает это даже лучше, чем я планировал. — Давай поговорим о чём-то более приятном, пока я не убежала из твоего дома в слезах, — добавляет она. — О чём подумают соседи? — Наверное, что я всё-таки не гей. Не гей, но мудак, раз ты плачешь. Шутка глупая, но Минди громко смеётся, откинув голову назад. Её щёки покрываются лёгким румянцем то ли от выпитого, то ли от избытка эмоций. — Точно не гей, — успокоившись, заверяет Минди. Она, уронив голову на руку, упирающуюся локтем в стол, пристально меня разглядывает. — Откуда такое уверенное заявление? Оно меня, разумеется, не задевает, да и вообще никак не трогает. Но интересно, что на это ответит сама Минди. — Я жила в столице, — девушка поднимает указательный палец вверх, будто это значит что-то важное. — Тусовалась в разных компаниях. Так что знаю, как выглядят люди из меньшинств. — Обещаю не говорить никому в городе, что ты гомофобка. — Что? С чего ты так решил? — Я слышу нотки предвзятости и добрую дозу стереотипов. — Эй! Между прочим, на втором курсе университета я поцеловалась с девушкой на новогодней вечеринке! Взмах руками, и правая, сбивая бокал, проливает вино на столешницу. Я встаю за полотенцем, пока девушка рассыпается в извинениях. — Прости, пожалуйста! Надеюсь, это не натуральное дерево? Я бросаю полотенце на образовавшуюся лужу, позволяя ткани самой всё впитать. — Не знаю, этот стол шёл в комплекте с домом, — зачем-то отвечаю я. Успеваю поставить упавший бокал на ножку раньше, чем это делает Минди, почти его коснувшаяся. — Ерунда. — У меня вечно всё из рук валится, — тяжёлый вздох. — Неудачница. Я нахмуриваюсь. — Такое ощущение, что вино здесь не при чём. — Я думала, моей ноги в Роузфорде уже никогда не будет. И родители планировали рано или поздно переехать в Вашингтон вслед за мной, но… получилось так, как получилось. Видимо, я недостаточно старалась. — Иногда лучше попробовать и пожалеть, чем жалеть, что не попробовал. — Может быть. А может стоило не пытаться и сохранить в целости свои нервы. Не знаю, что именно вынудило Минди вернуться в родной город, и решаю, что сейчас неуместно будет это уточнять. Мы некоторое время молчим и слушаем отголоски репа, доносящегося из комнаты Илая. — Тебе стоит заняться сыном, — внезапно выговаривает мне Минди. — И ладно с характером, но у него отвратительный музыкальный вкус. Минди смеётся, и я, заражённый не столько забавным замечанием, сколько реакцией самой девушки, к ней присоединяюсь. Мне нужно вести себя так, будто вино хоть немного на меня подействовало, и, похоже, я оказываюсь актёром лучше, чем предполагал: лёгкая дымка кутает моё сознание, к лицу приливает тепло, — (щёки наверняка сейчас такие же розовые, как у Минди), — язык давно говорит больше, чем я бы позволил ему в будничной ситуации. Сомневаясь в себе, я вглядываюсь в бутылку в попытке разглядеть в жидкости то, что раньше мог случайно не заметить. Неужели я добавлял туда волчий аконит? — Мне нужно идти домой, — Минди первая прерывает паузу. — Если мистер и миссис Эндлер вдруг захотят поиграть во внимательных родителей, я устану отвечать на их вопросы. — У тебя будут проблемы с отцом Колина, — внезапно осознаю я. — Тебе не стоило бить его сына. — Что он мне сделает? — Минди усмехается. — Пожалуется шерифу? Или из города может выгонит? Да я буду только рада. Девушка припадает губами к бокалу, собирая капли вина, задержавшиеся на краю стекла. Затем вытирает рот тыльной стороной ладони. — Тебя проводить? — спрашиваю, когда она встаёт. — У меня есть пистолет, — напоминает Минди. — Как-нибудь справлюсь. Лучше позаботься о сыне, — девушка смотрит в сторону лестницы. — Илаю нужна твоя поддержка, даже если тебе кажется, что он ведёт себя как мудак. В коридоре, обувшись, Минди тянет ко мне руку. — Понимаю, что опоздала на четыре года, но добро пожаловать в Роузфорд, — торжественно говорит она вместе с тем, как мы пожимаем друг другу ладони. — Взаимно. Надеюсь, ты изменишь своё мнение по поводу своего возвращения. — Даже не знаю, что такого должно случиться, — Минди хлопает свободной рукой по карманам куртки в поисках чего-то. — Кажется, телефон дома оставила. Во сколько сможете машину привезти? — А со скольки ты работаешь? Минди заговорщицки улыбается. — С семи утра, — произносит она, наверняка предвкушая, какую на это получит реакцию. Вспоминая, сколько сейчас времени, и прикидывая, во сколько нужно будет спать, я веду плечом. — Для меня — не проблема, а вот Илаю это не понравится. — По моему, он это заслужил, — говорит Минди. — При всём уважении. Всё-таки он разбил мою машину. Шону ещё на берегу удалось договориться с ней, а мне — справиться с поломками, но если рассудить по факту, как есть, то Минди права. В любой другой ситуации сына уже поставили бы на учёт. — Спасибо, что спасла его, — благодарю я. — Дважды. Время, в течение которого рукопожатие считалось бы просто жестом вежливости, давно истекло. Я уже не понимаю, принадлежат ли мне шершавые мозоли на коже, или, возможно, Минди далеко не белоручка, какой я её себе представляю, — наши пальцы в такой крепкой связке, что, кажется, успели склеиться. Музыка на втором этаже стихает, и это служит знаком, толчком. Я разжимаю пальцы и возвращаю свою руку обратно, заводя за спину. — Доброй ночи, Минди. — Доброй ночи, Дерек. Девушка разворачивается и уходит, не дожидаясь, скажу ли я что-нибудь ещё. Я слежу, как она неуверенной походкой шагает прочь от нашего дома и приближается к соседскому. Когда равняется с их почтовым ящиком, замечает статуэтки садовых гномов, разместившихся вдоль тропинки, ведущей к крыльцу. Слышу, как она хихикает и говорит: «Прелесть», а затем касается одного из них, словно пытается погладить бездомное животное. — Пап? Голос за спиной напоминает о необходимости закрыть входную дверь. — Да? — я оборачиваюсь. Илай, остановившийся на середине лестницы, упирает руки кулаками в бока. — Она крутая взрослая, — он произносит это невзначай, как нечто очевидное. — Тебе бы у неё поучиться. — Чему? Школьников пистолетом разгонять? — Если бы ты не был оборотнем, она бы тебя одной левой вынесла. — Верится с трудом. — Я её теперь побаиваюсь. Радуюсь, что она меня на машине не переехала в ту ночь, когда мы с Алексом её разбили. Всё, на что меня хватает — это поравняться с сыном, потрепать его по волосам и произнести: — Очень хотел бы придумать что-нибудь такое же остроумное в ответ, но голова совсем не варит. Давай спать. Илай окидывает меня оценивающим взглядом. — Заболел? Он идёт следом, и так мы преодолеваем всю лестницу. Первая дверь — его комната. Она распахнута настежь, и когда мы проходим мимо, я вижу вытряхнутое на пол содержимое шкафа с одеждой, чайные кружки на подоконнике, которые Илай так и не вернул в кухню, стопку журналов на кровати, чьи обложки скрыты простынёй, и мне остаётся только надеяться, что они имеют приличное содержание. — Устал. — От чего? Илай стеной встаёт в дверном проёме между мной и своей комнатой, как цепной пёс, охраняющий территорию. — Спокойной ночи, Илай, — вместо ответа на глупый вопрос, говорю я. — Завтра в шесть подъём. — Чего? Возмущение игнорируется. Я иду в свою комнату и закрываюсь внутри раньше, чем недовольство перерастает в открытую конфронтацию. Всё завтра. Сейчас — принять тёплый душ и отключиться. И, разумеется, постараться не думать о том, что было сказано и услышано этим вечером.