чудом функционирующее

Слишком вычурная для пиратского судна, слишком неудобная для полноценного жилища, их маленькая, словно игрушечная, Месть покачивалась на волнах, и сердце Люциуса просто разрывалось. Паруса, если так ещё можно было назвать висящие на мачтах грязные лоскуты, выглядели так, будто их хорошенько пожевали и выплюнули; палубу пристрелили раз эдак сорок, и один раз всё-таки насмерть: засохшие пятна крови темнели на досках, и Люциус сомневался, что их теперь можно будет когда-нибудь вывести. И атмосфера. Атмосфера прямо-таки убивала. Месть, когда-то упрямая, задорная, пляшущая по волнам с неё ростом, носившаяся по ним, как бешеная, в только ей известном танце, нелепо заполненная золотом, дорогой мебелью и, прости господи, книгами, сейчас скорее напоминала побитую жизнью дворнягу. Несуразный кораблик, болтающийся по морю с целью, которая всем известна, но никому не ясна, с таким же несуразным капитаном во главе и несуразной командой не то пиратов, не то чёрт знает кого. Полгода назад жизнь на Мести казалась Люциусу просто чьей-то затянувшейся плохой шуткой. Сейчас Люциус готов был отдать руку за возвращение на ту его старую Месть, даром что знал цену потере конечностей. И сам, и насмотрелся. Кинжалы, воткнутые в картины, гобелены, бочки, просто стены и даже потолки, иногда образовывали фигуры, подозрительно хорошо напоминавшие человеческие силуэты. Иногда на них оставались клочки ткани. Иногда они были бурыми и облепленными мухами. Конечно, ножи из непредназначенных для них мест исчезли в первый же день, спасибо большое хлопотливому Боннету, но щели, пробитые ими, мозолили глаза Люциусу не хуже: он замечал каждую из них и чувствовал, как они оттискиваются на сетчатке и сердце. Если внешний беспорядок вполне реально было прибрать или хотя бы замаскировать за пару дней, например, надраить липкий пол, заменить паруса и кое-как — штурвал и вытащить кинжалы из стен и бывшего капитана из-под пола, то внутренний бардак был неосязаем и неостановим. Неизлечим. Люциус смотрел на полузабытые лица, которые уже давным-давно похоронил, оплакал и забыл, на их радостные от возвращения на знакомую палубу улыбки, слушал их громкие весёлые голоса, и ему было дико. Он обнимал в ответ льнувшего к нему Пита, выслушивал привычно-непривычные причитания Боннета обо всём на свете, кидал взгляды на невозмутимое лицо Ви Джона и шарахался от их шибанутого на голову кока, чувствуя, как его натурально тошнит. Они вернулись такими же, как и были, а его тошнит. Пока эта часть команды — Люциус мысленно окрестил её боннетовской, хотя вот только дележом команды на кораблях он не занимался, — налаживала свою старую жизнь, вторая половина экипажа… наблюдала. Одинаково одетые в чёрные лохмотья и смотрящие с внимательной опаской, они сидели, или стояли, или работали всегда все вместе, одним организмом, словно прилипшие, прикованные друг к другу, жались друг к дружке, как будто боялись, что стоит им отвернуться — и уже кого-то они недосчитаются. Люциус не мог их осуждать — в конце концов, он был там с ними пару недель и первым же испытал гнев (он скривился) ебучего Чёрной Бороды. Люциус знал, что просто так такие привычки не проходят. Наверное, со стороны он выглядел почти так же. Первым шоком Люциуса было наличие Иззи в этой компании — и то, что он ещё жив, хоть и не целиком, и то, что его зачем-то в ней терпят. Спустя пару дней он понял, что ошибся. Иззи не терпели — он был своим. Даже у засранца Иззи было своё место. Люциус же ходил с отвратным ощущением непринадлежности ни к старой, ни к старой-старой команде и ничего не мог с этим поделать. Сейчас он стоял у борта и смотрел в сгущающийся горизонт. На корабле до сих пор была неразбериха: капитаном был точно не Тич, как особо буйный закрытый где-то в нижних каютах, но и Боннета никто им не назначал. Всё функционировало как-то само по себе, и то, что они до сих пор держались на плаву и даже не перебили друг друга, было настоящим чудом. На корабле, где когда-то было два капитана, теперь их нисколько плюс один старпом. — Люциус! Люциус вздрогнул, но, узнав голос, скривился. Да, Боннет не был капитаном — его уж точно, — но всё равно не стеснялся раздавать приказы. Он повернул голову. Боннет стоял с прямой спиной, будто проглотил палку, и заложив руки за спину. Он стоял так всегда, и эта его снисходительная господская поза всегда забавляла Люциуса и — он был готов поклясться на их грот-мачте — до белого каления бесила старпома. — Люциус, будь добр, зайди к Роучу. Рука по верной привычке скользнула по бедру, тщетно стараясь нащупать нож — ещё в первый день они все договорились об разоружении на борту (хотя Люциус мог поклясться, что видел знакомый отблеск у Джим в рукаве — но кому он что мог доказать). — Зачем? — Боннет, не привыкший к отказам, сначала растерялся, и Люциус почувствовал мрачное удовлетворение. — Я не могу никого найти, — чуть помолчав, ответил он. — Подумать только, потерять людей на корабле! Сходи, пожалуйста, или найди кого-нибудь и передай. Роуч сказал — дело чрезвычайной срочности. Вообще-то, едва ли Роуч знал такие длинные слова, но вот знать, где шкерятся остальные, мог вполне. Хотя не то чтобы это как-то касалось Люциуса. — А Иззи? Боннет поморщился и не ответил, хотя ему наверняка было что сказать. «Боннет тоже опасается, — вдруг понял Люциус. — Опасается остальных, потому что потерял контроль над ситуацией, а ситуация превратилась в пиздец». Что-что, а уж это ему было знакомо. — Ладно, — протянул Люциус, проходясь по Боннету взглядом на прощание. Тот посветлел и благодарно кивнул. — Спасибо, Люциус. — Люциус! Давай, заходи! — Роуч, обрадовавшись, махал ножом в руке так вдохновенно, что Люциус моментально передумал заходить. Палец — тот, которого уже не было, — неприятно заныл. — Ай, не тормози! — Голос раздался уже из глубины помещения. Люциус осторожно вошёл и почувствовал, как его тело объяло жаром. Как бы ни относился он к Роучу, стоило отдать ему должное: кухня держалась в порядке. Впрочем, нельзя было сказать, было ли это из-за практически полного отсутствия запасов или благодаря аккуратности кока. Сам он усердно нарезал что-то сильно не аппетитное и сбрасывал это в кипящую воду, отчего у Люциуса внутри немедленно поднялась волна отвращения. — На, — Роуч протянул ему нож лезвием вперёд, заставив его отскочить на добрый метр назад, и хищно улыбнулся. — Да не боись, не ткну. Режь морковку. Люциус покосился на то, что называлось «морковкой», но промолчал. Иззи пытался всех убедить, что им надо пристать к берегу, продать награбленное и обновить запасы; Боннет почему-то яростно этому сопротивлялся, Тича никто не спрашивал, а остальная команда просто смотрела и ждала. В воздухе чувствовалась необходимость что-то решать если не сейчас, то в ближайшие дни точно, но весь их экипаж вдруг разом подрастерял хватку и уверенность. Если кому-то было интересно мнение Люциуса, то такими темпами им был-таки заказан путь на дно, потому что море, холодное, бесчувственное море не жаловало слабых и не терпело долги. Он принялся за работу, не задавая лишних вопросов ни о морковке, ни о том, зачем он здесь был нужен. У ебанутых людей с доступом к острым предметам ничего не спрашивают. Роуч, сщурившись, поглядел на кривые колечки, выходившие из-под ножа, и махнул рукой. Конечно, полностью переучиваться на правшу было мероприятием довольно-таки бессмысленным и затратным, поэтому на рисование и письмо Люциус плюнул и уже приноровился к деревянному пальцу. Для всего остального приходилось менять руку, а то так недолго и обрубить себе остальную кисть. И ходили бы они с Иззи как придурки. Хороши старпом и писарь: один без ноги, второй без руки. Тяжёлая морская жизнь не жалеет никого. Один капитан ебанулся, второй тоже, но по-другому, и оба никчёмные. Какой корабль, такой и экипаж. Или это наоборот должно быть? Забили склянки. За спиной Люциуса прекратилось шебуршение, и он чуть повернул голову, чтобы краем глаза увидеть замершего Роуча. — Люциус, — заговорщически понизил голос он, — у меня есть дело. Посиди здесь за меня, а? Я вернусь мигом, ты только последи. А вот и оно. Вот и подвох, о котором кричали все чувства Люциуса с самого его появления на кухне. Наверняка это как-то связано с тем, что Боннет никого из них не может найти. — Это как-то связано с тем, что Боннет никого из вас не может найти? –прямо спросил Люциус. Роуч вытаращил глаза. — Э-э… — Если вы планируете убить- Роуч замахал руками. — Ой-ой, Люциус! Ты ничего не знаешь, — хитро подмигнул, — и ничего не видел. У нас собрание. Тайное. Больше не скажу, ага? — Он ловким движением снял с себя фартук и обернулся уже у двери. — Просто дорежь что осталось и кинь в воду, там я уже подойду. И ушёл. Люциус, отсчитав пять секунд, кинулся за ним. Роуч шёл спокойным шагом и, что самое главное, не оглядываясь. Люциус мысленно фыркнул на такую предусмотрительность, свободно скользя за ним по коридорам Мести. По пути им никто не встретился: часть была занята какой-нибудь из вахт, часть, судя по всему, была на «собрании». У Люциуса впервые похолодело внутри. Возможен ли бунт на судне, на котором даже бунтовать против некого? Выглянув за очередной угол, Люциус увидел, как Роуч наконец куда-то зашёл и прикрыл за собой дверь. Он подкрался к ней и услышал приглушённые голоса, сразу же узнав Джим и Иззи. Да, вот и все они. Вся не-боннетовская команда, пережившая нефигуральный ад, собралась в одном месте что-то пообсуждать в отдельности от остальных. Конечно, ничего подозрительного. Люциус на секунду растерялся. Ему вдруг пришла идея доложить об этом Боннету, но он сразу же её отогнал. Пусть сам выкарабкивается, их самостоятельный и находчивый капитан, кинувший их — свой экипаж и свою Месть — на растерзание морскому ебанату. Рассказать кому-то ещё?.. Мысленно перебрав кандидатов, Люциус только фыркнул. Из всех них самым сообразительным был Олуванде, но, видит Нептун, идти к нему или к кому-нибудь ещё ему не хотелось. Он уже принял решение. Люциус несмело постучался. Голоса, и без того не очень громкие, затихли совсем. «Тысяча один, тысяча два, тысяча три, — мысленно отсчитывал он, гипнотизируя взглядом дверь, моля её открыться, — тысяча четыре, тысяча пять…» Дойдя до пятнадцати, Люциус поджал губы и потянулся к ручке сам. Дверь приоткрылась, выпустив лохматую голову Иззи с настороженными глазами-щёлками. Люциус заметил миг, когда тот узнал его, почувствовав робкую радость от чуть опустившихся плеч. — Чего тебе? Люциус прокашлялся, лихорадочно пытаясь придумать, что сказать. Ему нужно было внутрь — особенно теперь, когда из каюты на него блестели пристальные глаза Джим, Френчи, Фэнга, Роуча и — Люциус засмеялся бы, если б мог — Олуванде, когда Месть всё-таки разделилась надвое. Люциус оказался на пороге чего-то судьбоносного, и больше он не отпустит хватку — не поплывёт по течению, надеясь, что его вынесет куда надо, потому что он знает, что так это не работает. Люциус перевёл взгляд обратно на Иззи, неприступной крепостью преграждавшего ему проход. Иззи внимательно на него смотрел, прищурив глаза. А потом коротко кивнул и пустил его.