Князь Георгий

Жуткая, волнующая душу тишина царит в некогда шумящем весельем поместье Меридзе... Люда заперлась в своей комнате и тихо горюет там. Арсений рад бы ускакать в полк, подальше от несчастья, да как назло не вызывают. Пустует крыша-терасса, на которой сушатся дыни и виноград. Обычно утром и вечером с неё доносятся песни жизнерадостной княгини Елены. Но не слышно и Елены...       Мучимая дурным событием, случившемся два дня назад с князем Джавахой, бродила она по аллеям роскошного сада и изредка спрашивала мужа, выходившего из дому: — Ну, что брат Георгий? — Тщетно! Никакие снадобья, прописанные врачом, ему не помогают. Похоже, от таких ранений брату Георгию не выжить... Княгиня смотрела прямо перед собой, веря и не веря одновременно. А юная княжна, заламывая руки, ходила взад-вперёд по двору: предчувствие страшного, неизбежного ни на минуту не покидало её. Догадываясь, что жестоко наказана за свою злобу, дикость и тайное колдовство, она раскаивалась искренне как никогда. Она просила у своего любимого дяди прощение за всё, обещала обуздать свою дикую натуру, и он прощал племянницу, целуя её в лоб, насколько позволяли силы. Прощал потому, что любил эту Нину, как свою родную, и чувствовал, что часы на исходе... Как храброго воина, смерть не страшила Георгия вовсе. Страшно ему было оставлять Люду вновь сиротой и делать племянницу несчастной.       Вечером Люда, не подпуская слуг, сама переменила повязки на голове названого отца и положила ему в постель целебные травы. Он поманил её слабеющей рукой, как бы прося наклониться, и сказал вполголоса: — Выслушай, меня дочь моя. И ты, Нина, живое напоминание о моей родной дочери, тоже слушай... Нина, заглянувшая проведать состояние князя, подошла медленно, почти зажмурившись. — Я чувствую то, что неминуемо может случиться... — шептал он. — Не думал я, что оставлю вас так рано... — Нет, нет, не говори так, отец! — вскричала Люда и покрыла поцелуями его бледное лицо. Горькая, тяжёлая слеза скатилась по его щеке — жизнь ради своих родных показалась ему такой прекрасной! — Девочки мои, сердечно прошу вас, исполните мою последнюю волю. Передайте мне снимок моей доченьки... Георгий протянул руку и указал на фотографию Нины, стоящую на столе — указал с трудом; было видно, что каждое движение причиняет ему невыносимую боль. Не помня себя от горя и жалости, Нина выполнила его просьбу. — Не тревожь, его Ниночка. — взяла её за руку Люда, едва сдерживая слëзы. — Ему сейчас нужен покой. Она вывела сестру в коридор и нетвёрдыми шагами направилась в свою комнату. Но Нина уходить не собиралась — она ещё раз глянула в щёлку на князя Джаваху. Он потухающим взором смотрел на фото дочери, лицо его, освещаемое тусклым светильником, всё бледнело, и дыхание его всё слабело... Совершенно ясно, что до утра он не продержится. Княжна неслышно прикрыла дверь и отошла в тёмный угол. Там она настойчиво задавила в себе плач, пыталась что-то насвистывать, но плечи у неё тряслись. Наконец, измученная, исполненная безнадёжности, ушла и она — и всё окутала непроницаемая тьма... Бедный Георгий, бедный князь! Как теперь он раскаивался во всех ошибках своих! Жалел он, что обидел неосторожными словами мать и баронессу, жалел, что именно из-за своей злобы и безрассудной смелости помчался на необъезженном коне... Но время не провернуть вспять. И сейчас, тяжело мучаясь, Георгий думал лишь о приёмной дочери и племяннице, которые вот-вот сделаются несчастными. И вот, в предсмертной агонии ему почудилось, будто стена стала прозрачной и явила ему любимую, желанную Нину... А рядом с ней стоит с печальной улыбкой маленький, златокудрый Юлико! Превозмогая невообразимую боль, князь почти сел в постели и воскликнул: — Дочь моя Нина! Племянник мой! Не тело моё страдает, а душа! Единственным лекарством от болезни, которой я мучаюсь уже столько лет, станете вы, моя радость и утешение! Так не оставьте меня в эту страшную минуту! Дайте покой душе моей в последний час! Чтобы не потонуть во мраке смерти, он с мольбой протянул руки к возлюбленным детям своим... и вдруг почувствовал тепло их ладоней... Ощутив, что дочь и племянник рядом, князь позволил сознанию оборваться — он ждал любых чудес, и не пытался откликаться на них. Но Нина с Юлико уже не были призраками. Самые настоящие, они стояли рядом с Георгием, гладили ему ладони и лоб, и болезнь его исцелялась сама собой. Когда князь немного пришёл в себя, и глаза его могли смотреть, он улыбнулся слабо и светло: — Благодарю вас, дети мои, что пришли из потустороннего мира исцелить меня присутствием своим. — Мы пришли, потому что стали очень нужны тебе, милый, ненаглядный папа! — вдруг сказала Нина не призрачным, тихим и звенящим, а тем обычным голосом, каким говорила при жизни. — Ты сам вернул нас, и мы теперь никуда не уйдём, — заговорил Юлико. — Будем с тобой век вековать. «О, не изменяют ли мне мои зрение и слух?! — задыхался от страха и восторга князь Джаваха. — Они будут со мной! Будут вечно!!» И, схватив их за руки, он окончательно осознал, что они живые, а не призрачные... Радость была слишком велика, чтобы выразиться словами. Георгий целовал Нину, обнимал Юлико, плача и смеясь одновременно.       В это время проснулась Люда. Она вскочила с постели и прислушалась... Теперь уже не во сне, как казалось ей, а наяву слышала она звенящий голосок с кавказским акцентом, который перестала слышать со смерти его обладательницы... Боясь поверить, сбежала на первый этаж... И что же?! В комнате на постели с выздоровевшим в одночасье отцом сидят, прижавшись к нему, какой-то мальчик и живая Нина, её верная подруга, любимая ею, как сестра! Сидят, в чём были похоронены: Юлико в светлом костюмчике и венке из жёлтых азалий и бархатных магнолий, Нина — белом, чистом одеянии. Новые слëзы, новый смех и возгласы восторга... Встреча началась суматошно... Они забрасывали друг друга вопросами, не дожидаясь ответов. — Поверь мне, Нина, — всхлипывала Люда, — я думала, что никогда уже не увижу твоего милого образа, не услышу твоего серебристого голоса... И знаешь, — вдруг опомнилась она, — пора рассказать о вашем прибытии второй Нине! — Пора? О, да, конечно, пора! — вскричала Нина, увидев первый солнечный луч льющийся в окно. Нина и Юлико раскрыли раму и долго глядели на природу благоухающего, всего искрящегося от утренней росы сада Меридзе, который впервые после смерти видели вживую... Поместье вновь огласилось весëлыми голосами и смехом. Удивлению и радости всех его обитателей просто не было предела. — Теперь брат Георгий уж точно не будет грустить по ночам! — довольно улыбался Арсений. — И не отправит безрассудно дочь свою на чужбину! — подхватывала Елена. А по горной долине ехали на вороных конях две Нины — первая на Шалом, вторая — на Смелом. — Читая о тебе в твоём дневнике, я поражалась твоими храбростью и умом, — говорила вторая. — Я всегда так хотела увидеть тебя! — Однако сколько я смела и рассудительна, столько добра и нежна. — напоминала первая. — Тебе следует научиться и другим, более важным моим качествам. — О, стать похожей на тебя — мечта всей моей жизни, и я обещаю научиться, как обещала дяде Георгию обуздать свою дикую натуру! И на сей раз было ясно — Нина Меридзе сдержит своё обещание. А Юлико, чуть рассвело, пошёл с князем Георгием на кладбище, убедиться, осталась ли могила. Но... на месте могилы Юлико оставался лишь холмик цветов, да каких! Переливающихся на солнце, искрящихся всеми оттенками радуги! — Жизнь победила смерть! — радостно воскликнул Юлико. — А ты чему посвятишь свою жизнь? — поинтересовался Георгий. — Я поступлю в полк, на службу родине! — убеждённо заверил его племянник. — Так и передай бабушке, что не буду я более уделять внимание светским приёмам и внешнему виду! Георгий, полностью согласный с Юлико, увёл его к Арсению, чтобы тот готовил его на к этой нелёгкой, но гордой службе. Затем князь позвал конюха, и вместе с ним лопатами сгрëб цветы в арбу, в которую конюх впряг молодого, уже объезженного жеребца. Встал Георгий на арбу, поехал по улице и начал цветы всюду разбрасывать, приговаривая: — Летите, цветы диковинные туда, где вас не видели, туда, где скачет дочь моя, туда, где отплясывали мы с незабвенной Марией лихую лезгинку... Видя известного на весь Кавказ генерала и князя, зачем-то рассеивающего цветы по улицам, многие думали, что он тронулся умом. — Дэли́-ага! (сумасшедший господин!) — смеялись мальчишки. — Совсем из ума выжил, вдовец несчастный! — не то жалостно, не то раздражённо вздыхали старики. А цветы летели... И непременно росли там, где опускались — на крышах, терассах, горах, пастбищах... И люди дивились их необыкновенной красоте, говоря, что прелестней цветов они не видывали.       А князь забрёл через горные леса на широкий луг с сочной, залитой солнцем травой. Вспомнились ему те чудесные, невозвратимые дни юности, когда пробегал он со своей Марием и на бегу рвал её любимые азалии, а она, смеясь, прятала в них своё прекрасное лицо... Георгий улыбнулся светло и печально, взял из арбы последнюю цветочную горсть, поцеловал её и рассеял по лугу, как в знак любви и вечной памяти. Засверкала, заискрилась трава, будто рассыпались по ней драгоценные камни, и раздался в воздухе голос неведомый: — Хорошо ты мою лужайку украсил, спасибо тебе, княже. Понял Георгий, что дух кавказких гор с ним разговаривает, смутился, не знает, что и сказать. — Достойный ты человек, — сказал дух. — Заслужил ты своё счастье, и потому возвращаю тебе твою любовь. Тотчас яркий луч света ударил на лужайку, и по нему спустилась сверху... княгиня Джаваха, любовь всей жизни Георгия, его незаменимая, несравненная Марием-Мария! Протянула она любимому руки и улыбнулась нежно и светло, будто не умирала вовсе. То-то радость была в семье Джаваха-оглы-Джамата! Такая радость, что хватило её на всех людей в Анзаурии и в Гори, и ещё немного осталось.