Князь Георгий

В это утро князь Георгий чувствовал себя куда бодрее, чем в прежние дни. В последнее время ему всё казалось удивительным сном — беседа с призраком дочери, а потом неожиданное знакомство с баронессой Коргиной и близость помолвки... Князь ясно понимал, что выздоровел после душевных мучений, поэтому сжёг в камине ненавистный журнал «Траволечение», взял под руку Елизавету Павловну и направился показать ей Анзаурий. С ними отправились обе матери, помнящие о пользе свежего воздуха, и Люда с Ниной. Впервые княжна Меридзе вместо джигитовки по горам предпочла прогулку пешком по аулу, чтобы узнать, каким образом самозванка Коргина захочет расторгнуть отношения с её дядей.       В этот же час на безлюдную, почти заросшую улицу вышел старый Хаджи-Магомет, отец Марием-Марии и Бэллы-Елены. Он, как и зять его, бесконечно скорбел о безвременно умершей дочери, и даже ходил к колдунье Асият, чтобы видеть свою незабвенную Марием в потустороннем мире. Вот и сегодня, по советам Асият, он решил сотворить окно в тот мир, чтобы бросить на дочь хотя бы взгляд. Хаджи-Магомет подошёл к высокому забору и, убедившись, что его никто не видит, начал ритуал. Он насыпал горсть порошка, достал спичку и поджёг его; затем стал медленно чертить зелёным мелом вокруг тлеющего порошка... Но случилось так, что в эту минуту на минарет ближайшей мечети вышел сам мулла. Давно известно, что все муллы жадные и злые, но этот был самый жадный и злой на всём Кавказе. Увидев человека, совершающего колдовской ритуал, он поднял тощие руки к небу и завыл, как шакал: — О нечестивец!! Ты связался с самим шайтаном! Если ты не прекратишь это волхование, сам Аллах отвернётся от тебя на том свете! Хаджи понял всё, но намеревался продолжать колдовство — ничего не было ему дороже милой дочери. Медленно рисует мел круг. Вот уже почти нарисовал... Вот уже появляются из дыма долгожданные голубые волны волшебства... Но коварный мулла был неумолим. Он выскочил на улицу, затоптал тлеющий порошок, схватил несчастного старика и поволок по улице. На вопли муллы сбежался весь аул, в том числе и Джавахи с Коргиными. А мулла уже стоял у ворот дома судьи, трепал Хаджи-Магомета за шиворот и кричал: — Полюбуйтесь, правоверные, на колдуна! Он осмелился колдовать, презрев законы Аллаха! — Почтенный мулла! — жалобно крикнула Нина. — Это же мой дедушка Магомет, истинный сторонник веры своей! Она подскочила к старику, взяла его за руку, помогла поднять слетевшую с головы чалму. — Спасибо, внучка-джаным, моя ясная звёздочка восточного неба! — на свой лад поблагодарил Хаджи-Магомет, а мулле сказал так: — Я не помышлял ни о каком колдовстве, помилуйте! Мне просто необходимо было повидать покойную дочь! Но мулла задыхался от возмущения: — Вы слышите, как лжёт этот мошенник, сын обманщика, внук плута и правнук нечестивца?! Покойные скрыты в садах Аллаха, их запрещено видеть живым, а он дерзнул совершить волхование — и ради чего? Ради преступления божественных законов!! Люди не хотели верить закоренелому фанатику, и пытались оправдать своего доброго кунака (товарища), которого любили и уважали всем аулом, но мулла с судьёй и слушать ничего не желали. Елена Борисовна и мать баронессы боязливо и сердито отступали назад — они жалели, что стали свидетелями этого дикого события. Елизавета Павловна дрожала, как лилия на ветру, Люда спряталась за отца, а у него, всегда спокойного и сдержанного, глаза теперь метали искры. Георгий ненавидел муллу за его чрезвычайное суеверие и фанатизм, и разделял горе Хаджи, поэтому выступил вперёд, защищая его поступок перед муллой и судьёй: — Выслушайте меня, князя и генерала, зятя кунака Магомета! Он ни в чём не виновен, ибо каждый имеет право видеться с покойными, если такая возможность есть! Признаю колдовство добрым волшебством, потому что все любят и родителей, и детей своих, даже после их смерти. Это говорю я, князь Георгий Михайлович Джаваха-оглы-Джамата! После этого сурового заявления мулла раскричался, было, что нельзя верить «урусам», но судья объявил дело закрытым, и фанатика оттеснил народ. Дедушка Магомет гладил головку самоотверженной внучки, Люда благодарно обняла отца... Но... каково же было выражение лица Елены Борисовны! — Георгий, я не узнаю тебя! — прошептала возмущённая мать. — Поддерживать тёмные ритуалы! Чувствую, не обернётся это успехом! И мать баронессы была исполнена негодования, и сама Елизавета глядела с глубоким разочарованием, почти гневом. А затем развернулась и направилась с матерью в свой гостиничный номер. — Елизавета Павловна, стойте! — окликнул растерянный Георгий. — Не желаю более с вами быть! — крикнула баронесса, а мать что-то проворчала противным шамкающим ртом. — И я не желаю оставаться в ваших кавказских дебрях! — сказала Елена Борисовна, и ушла в поместье Меридзе за вещами. Георгий был вне себя от досады, зато как торжествовала его племянница! «Молодец, джинн! Всё устроил! — радовалась она какой-то злостной радостью. — Теперь уж точно князь Джаваха ничьим чарам не поддастся!» Князь не успел объясниться с матерью — она уехала, даже не узнав, насколько дорога её сыну покойная жена. Он нисколько не жалел, что ушла от него эта слабовольная баронесса так критически относящаяся к колдовству, даже во благо семей. Ему только досадно было, что его подвиг не поняли. Да, он не оскорбил памяти своей любимой Марии, узнал, насколько не искренна была любовь баронессы, но почему и эти две благородные дамы, и даже мать родная сочли его тёмным?!       Георгий, стиснув зубы, широким шагом направлялся к конюшне. Всю злобу он всегда вымещал в скачке. Нина заметила, какого коня оседлал Георгий, и вся содрогнулась: «Зачем?! Он же не объезжен! Это не твой Шалый, а молодой жеребец, привезённый вчера из полка!» Нина уже хотела окликнуть князя, но было слишком поздно: он вскочил в седло и в несколько секунд скрылся из виду. Перепуганная ни на шутку княжна, даже никого не оповестив, помчалась на своём Смелом в погоню...       ...А князь Джаваха уже полным ходом летел в гору, нещадно охаживая коня кнутом. Конь, ни разу в жизни не возивший всадника, казалось, обезумел от боли, и скакал бешеным галопом. Но гордому князю только того и надо было: «Быстрее, ещё быстрее! Буду носиться, как сумасшедший, покуда гнев в себе не успокою!» Конь его прыгал через камни, перелетал через опасные расщелины и даже горные ручьи, пока дорога не стала совсем узкой: справа крутой спуск, слева — высоченный обрыв в реку. А прямо — тоже обрыв гибельный! Дёрнул Георгий коня за узду, чтобы развернуть — вот тут необъезженный конь его и подвёл. Вспрыгнул на дыбы, голову вперёд наклонил... и сбросил всадника с крутой скалы! Никто этой ужасной минуты не видел. Лишь двое чабанов (пастухов) были тому свидетелями. — Ай-вай, смелому джигиту нужна помощь! — ахнул один чабан, и оба, оставив овец и верблюдов, бросились к Георгию. Тут и Нина подоспела — как подстреленная птичка вскрикнула она, когда увидела своего дядю, неподвижно лежащего на земле. — Ты гляди, у него весь позвоночник переломан! — в ужасе сообщил один чабан другому. — Сюда его, сюда! — задыхаясь, кричала Нина, увидев недалеко покинутую арбу. Чабаны со всей осторожностью перенесли Георгия на повозку, Нина впрягла в неё Смелого, и поблагодарив их за помощь, шагом повела коня в Анзаурий. Поминутно оглядывалась она с жалостью на раненого князя Джаваху и винила себя во всём. Он не приходил в себя. Бешмет его был запылëн и изорван, а по виску текла тонкая красная струйка...