Поиск

До ночи он гулял по городу. Стылые улицы отдавались зудом и тупой болью в пятках, сменяясь одна одной, а прохожие смотрели кто неласково, а кто зло. Костя не обращал на них внимания, хотя внутри, где-то очень глубоко, скреблось ощущение неправильности и отчаянья. Раньше этот город был другим. Раньше улицы бли светлее и чище, здания параднее, а незнакомцы — приветливее и добрее. Красные знамена везде, гудки горнов, карусель музыки и рыночной торговли — он бегал вместе с детдомовскими мальчиками до школы и обратно наперегонки, весело задирая ноги. Он ходил в художественную школу, где ему задавали рисовать то натюрморт, то бюст Ленина, слизывал налипшую на пальцы акварель и подставлял нос веснушкам, ожидая, пока подсохнет на холсте краска. Он не помнил очередей, не помнил челноков и бандитов. Не помнил голода и застоя. Не помнил злых воспитательниц, розгами секущих воспитанников. Не помнил обидных двоек и колов. Не помнил, как его била шпана за пятна на лице и «Не пионерские» волосы. Знал об этом, как если бы это было написано в давным-давно прочитанной книжке, но не хранил в памяти. В его воспоминаниях, лет до шестнадцати, хранилось только хорошее. Сладкое мороженое за пятнадцать копеек, прыжки через козла в физкультурном зале, добрая кондукторша, втихую разрешившая ему проехать зайцем, когда он забыл деньги на проезд, красные галстучки и красные же звезды на фоне белоснежных рубашек. Он помнил песни про то, что Ленин — всегда молодой, бенгальские огни на Новый год, сладость осенних яблок и зимних мандаринов, пирожки с картошкой, которые пекла их повариха в школе, новые туфли, которые ему подарили на первый юбилей и которые — впервые — оказались впору. А еще он помнил Юру. Первого и, наверное, все-таки последнего Костиного настоящего друга. Его смуглые, чуть красные от жары и смущения щеки на Первом сентября, его яркую, но лишенную переднего резца улыбку, его громкий и звонкий голос. Его серьезное «Будем дружить?», когда он сел за Костину парту и крепкое пожатие руки. Семья Юры — восемнадцатилетняя сестра и двенадцатилетний брат — переехала в их город недавно, потому что государство выделил им квартиру именно здесь. У них не было мамы и папы — те погибли в автомобильной аварии и Татищевы, ведомые желанием скрыться от трагедии и не обремененные какими-либо близкими родственниками, остались жить здесь, под лучами жаркого уральского солнца. Они с Юрой были сиротами. И, наверное, именно поэтому, подружились. Татищев никогда не плакал, хотя был ребенком ранимым и чувствительным. Он смеялся, даже когда было больно и до последнего — до разбитых костяшек и фингалов под обоими глазами, — защищал Костю. «Я» — говорил он, — «Своих не бросаю. А ты — мой». И Костя краснел, смущенный и благодарный. Оставленный в младенчестве матерью, он никогда не был «Чьим-то» и быть «Юриным» ему нравилось. Быть «Юриным» — означало быть залюбленным добродушной Камалией, защищенным драчливым Данисом и обогретым в свете солнечного Юры. Конечно, помимо прочего, это означало быть втянутым в тысячу-и-одну неприятность, оттасканым за уши и битым сверстниками, обижавшими Татищева, но Костю это что тогда, что много позже, когда ему в личное дело вписывали грозное «Хулиган», не волновало. Его волновал Юра. И Аня тоже, но много меньше и много позже. Аня появилась в пятом классе, когда они с Юрой уже дружили три года и не стала поводом для разлада. Они подружились сразу и накрепко, вместе гуляя, вместе делая уроки и даже вместе отмечая дни рождения. Костя тоже стал «Аниным». У Ани были мама и папа — Алевтина Игоревна и Илья Михайлович, не то, чтобы не одобряющие их дружбу, но старательно ограждающие девочку от нее. Они хотели, чтобы Аня выросла леди. Аня хотела быть трактористкой. Интерес натыкался на интерес, но споров не приносил, всего лишь добавляя в их дружбу некоторый элемент приключений. Втроем они ходили по грибы и зимой на лыжах, втроем воровали яблоки с Обкомовского сада, втроем пекли пирог на день рождения их классной руководительницы. Они были крепкой тройкой, устойчивой, как самый настоящий треугольник и ни за что не могли развалиться. По крайней мере, им так казалось. Костя прикурил, застыв около неоновой вывески бара «Константинополь» и грустно улыбнулся. Есть ему не хотелось — перекусил в шаурмечной, да и пить тоже, а вот выпить… Выпить, наверное, все-таки стоило, но немного. Завтра встреча с капитаном Татищевым и на ней лучше быть во-всеоружии. Вышибала пропустил его без проблем, но Костя, посмотрев на внутреннее убранство рыгальни, пошел назад. В таких местах можно было только нажираться до поросячьего визга и то — если уж совсем припрет. В дверях он столкнулся плечами с каким-то худым парнем, но, коротко извинившись, пошел мимо, не настроенный на скандал — хватит их на сегодня. После происшествия в кафе он не чувствовал ни злости, ни обиды — многотонная усталость и горе, жившие в нем уже несколько лет, в очередной раз подняли свои головы, застилая все чувства. Все года, которые Костя пробыл в банде, он думал о том, как же там его друзья. Справились ли? Выкарабкались? Выучились? И вот теперь узнал. Без Кости их жизнь была пусть не тихой, но все же размеренной и понятной. У них были семьи, работы, интересы и новые друзья. Уралов, даже если бы вернулся в город сразу после универа, был бы им не нужен. Он больше не был ни «Юриным», ни «Аниным». И это почему-то было больно. — Эй! — его окликнули со спины, — Эй! Стой! Костя обернулся. Его, отошедшего на десяток метров от входа, нагнал тот самый парень, с которым он столкнулся в проходе. Выглядел он плохо и побито. Бледный, с длинными светлыми и сальными волосами, хрупкий до прозрачности и имеющий характерное безумие в глазах. «Наркоман» — подумал Костя и чуть брезгливо поморщился. После истории с Сашей он на дух не переносил торчков и наркоту. Пагубное зелье убивало и развращало тех, из кого, наверное, в других временах и в других обстоятельств, могли вырасти добропорядочные граждане или даже великие творцы. Саша бы, наверно, стал отличным художником… — Чего надо? Денег не дам. — Дружище, — начал парень, — сигаретка будет? Очень надо. Костя презрительно посмотрел на трясущиеся руки и, пошуршав в кармане, вынул пачку. — Бери одну, — сказал он выжидательно протянув сигареты. Но парень пользоваться щедростью не стал, а застыл, чуть покусывая губу. — А я Максим, — сказал он хрипловато. — Тут вот. Хожу. Костя вскинул брови, еще раз осмотрел парня и кивнул: — Вижу. Ты брать будешь? Максим пожевал губами и сигарету взял. Покрутил ее в пальцах и вдруг выронил, но нагибаться не стал и даже вовсе — раздавил сигарету ботинком. — Ты че, охуел? Костя нахмурился и попытался было сделать шаг назад, но парень не дал — схватился рукой за куртку и придержал, наклонившись к Косте очень близко. Дыхнул смрадным дыханием в щеку и быстро пробормотал. - Ты парень не местный, но тебя тут уже все хорошо знают и не любят. Уезжай по добру, пока не защемили твой нос любопытный. Место занято. Костя дернулся, но в боку кольнуло и Уралов с удивлением отметил приставленный к животу нож. Руки у Максима больше не тряслись и взгляд, которым он одарил КОстя, стал трезвым и, почему-то испуганным. — Я-то по хорошему прошу, — продолжил парень, запинаясь, — А мои товарищи ждать, пока ты нам малину попортишь, не станут. — Неужели? — Да… — парень сглотнул, его глаза забегали и затуманились непонятной влагой, — Уезжай и парней своих забери. Я всё это дело не люблю. Уезжай. Костя поморщился. — Что мне мешает сейчас тебя скрутить и хорошо потом расспросить? Ты же шестерка, а? Выше не поднялся. Не сразу тебя дернутся. Парень как-то невразумительно всхлипнул и сильнее прижал нож к костиному животу. — То, что у меня тут друзья. А я и так задержался. А ты один. Уходи. Уезжай. Костя помолчал. Всхаркнул и сплюнул. — Хорошо, — сказал, — сейчас уйду. — И потом? Из города. Не развози грязь. И с ментом встречаться больше не надо. Не надо, ладно? Хватка парня ослабла и Костя все же отошел от начинающего трястись наркомана. — Ты придурок, — сказал он, протягивая руку за пистолетом. Да, место людное, да, не красиво выходит, да, ему нельзя светиться, но такое прощать нельзя. Какая-то паршивая шваль ему угрожает — ну надо же! Он, конечно, сам придурок — надо было гулять, но… — Макс! Ма-а-акс! Из дверей заведения вынырнули красноволосый худощавый парень и высокий длинноволосый мужчина явной азиатской наружности. Они пока Костю не заметили, так что он смешно отошел под тень здания и скрылся за одним из мусорных баков. Парочка подошла к застывшему посреди тротуара парню, похлопала его по плечам и под локотки отвела его внутрь бара. Идти за ними Костя, поразмыслив, не стал. Он действительно был один, да и сборища этих шестерок его не интересовали — надо было найти старшего. И теперь он знал, что спрашивать у каптана Татищева конкретно.