weakness

Не успел Орфей закончить одну свою книгу, как тут же практически под его носом назрел довольно любопытный материал для следующей. Кричащие газетные заголовки, новостные сводки, уличные сплетники и любые другие носители информации, умеющие передавать её другим лицам в любом виде — все словно сошли с ума в один день. “Сильный взрыв прогремел этим ранним утром в районе Золотой Шахты! Что же могло произойти?”; “Вот уже вторые сутки поисково-спасательная группа не может добраться до пострадавших шахтёров из-за завала”; “Говорят, что в деле замешано неправильное использование взрывчатки”. Ажиотаж вокруг этого случая возрастал с каждой новой подробностью, выясняющейся на месте событий, но Орфея первое время он не привлекал абсолютно ничем — какое ему вообще дело до очередного жадного и ослеплённого сиянием золота дурака, использующего свою голову только для того, чтобы класть в неё еду? Если идиоты не знают своей работы, а также не имеют и малейшего понимания об опасности используемого ими оборудования, то это их проблемы, и нечего тут даже обсуждать. Было нечего ровно до следующей новостной колонки: “В Золотой Шахте был обнаружен выживший при взрыве мужчина с ожогами лица средней степени. Состояние пострадавшего оценивается как удовлетворительное. Сейчас он является главным подозреваемым в деле и допрашивается полицией”. Ну, по крайней мере, Орфей задержал на этой статье взгляд, а не тут же перелистнул её без всякого интереса, что уже было небольшим прогрессом. В голове тут же закрутились шестерёнки; безумный мозговой механизм стал автоматически выстраивать сразу несколько десятков ассоциаций и продолжений к узнанной информации. Алчный золотоискатель, слетевший с катушек окончательно из-за одолевшей его нищеты, не захотел делиться добытыми в шахте сокровищами и безжалостно убрал конкурентов... Звучит весьма неплохо. А если подойти к раскрытию внутреннего конфликта персонажа с нужной стороны, то можно заставить читателя даже сопереживать подобному герою... Орфей встряхнул головой и тихо чертыхнулся про себя. Слишком далеко идут его мысли, и самое ужасное, что в нём не особо-то и много желания им сопротивляться. По правде говоря, он планировал сделать небольшой перерыв после выпуска своей последней книги и немного проветрить свой мыслительный аппарат какой-нибудь интересной поездкой... но разве можно упускать хоть малейший материал для вдохновения? Собственная продуктивность в создании работ за короткий срок была настоящей гордостью Орфея — он стабильно радовал издательство одной-двумя полноценными книгами в год, которые всегда становились бестселлерами, и всё благодаря его исключительной наблюдательности и умению черпать вдохновение практически из всех окружающих его событий и происшествий. Это помогало ему не только зарабатывать на хлеб насущный, но ещё и обзаводиться полезными знакомствами среди влиятельных и не очень людей, которые в дальнейшем помогали ему с поиском материала для новых творческих работ. Возможно, как раз настала пора напомнить о себе некоторым старым друзьям и добыть информации об этом деле. Чуйка подсказывала, что за ним кроется что-то интересное и стоящее внимания, а она Орфея ещё ни разу не подводила. Ему было не столь интересно узнать про сам инцидент и неправильную эксплуатацию взрывчатых веществ, сколь конкретно про этого единственного известного на данный момент выжившего. Где он находился непосредственно в момент взрыва? Какая картина разворачивалась перед его глазами? Был ли он напуган видом изуродованных тел его товарищей, может быть, даже настолько сильно, что это зрелище лишило его всех чувств в один миг? Орфей рисовал в своей голове задыхающегося в тесноте среди огромных обвалившихся булыжников мужчину, чьё лицо сожжено практически полностью. Густой запах горелого мяса и жжёных волос, а также вонь от мёртвых тел, что начали разлагаться немного раньше под влиянием высоких температур. Распространившийся по всей шахте дым, обжигающий своей ядовитой пеной лёгкие, и попытки несчастного выжившего хоть как-то потушить оставшиеся очаги пламени — не только для того, чтобы сохранить необходимый кислород, но и для того, чтобы эти яркие оранжевые языки больше не освещали оторванные части тела, выглядящие для голодающего шахтёра уж больно аппетитно.... О, чёрт возьми, это могло бы стать поистине интересным материалом для новой книги. Поглощённый азартом от расписанного в голове черновика для будущего сюжета, Орфей отложил на кофейный столик несчастную газету, которую уже не читал последние минут десять, а просто бездумно прожигал в бумаге дыру. Поднялся с диванчика, размял немного затёкшие мышцы плеч и шеи и сел за рабочий стол, готовясь к слегка утомительному, хоть и недолгому, делу: ему предстояло отправить как минимум три письма своим давним знакомым с просьбой предоставить побольше информации... о пострадавшем. *** Реальность оказалась куда прозаичнее, чем ожидалось, но это только на первый взгляд. И чем дальше Орфей углублялся в эту историю, тем больше в его голове появлялось интереса к совершенно не связанным с делом Золотой Шахты деталям. Начаты поиски информации были с записи допроса того самого единственного выжившего, коим оказался 28-летний Нортон Кэмпбелл, рядовой шахтёр, попавшийся на удочку лёгкой наживы и богатства так же, как и другие его товарищи. Известно, что они вместе искали залежи драгоценных металлов в Золотой Шахте, опираясь на данную неким третьим лицом наводку, и также известно, что с собой они имели около ста пятидесяти фунтов динамита, чего оказалось более чем достаточно для взрыва, погубившего шесть человек. В полицейском отчёте помимо этого было указано, что обнаружен мужчина был в нескольких десятках метров от входа в шахту — он прорывал себе путь наружу через небольшой горный ручей и благодаря этому быстро привлёк внимание поисково-спасательной группы. Ему оказали медицинскую помощь, а затем оставили на милость следователя. К отчёту прилагалась фотография пострадавшего: тёмные, немного взлохмаченные волосы, уставшее, хмурое и измученное лицо и огромный страшный шрам, расползающийся вокруг левого глаза. Как ни странно, у Орфея язык не поворачивался назвать Нортона Кэмпбелла уродливым. Было в нём что-то такое... завораживающе прекрасное, притягивающее внимание, и взгляд его казался точно дьявольским, глубоким, с подозрительным прищуром... Орфей не был ценителем мужской внешности (да и мужчин в целом), но если бы он встретил этого человека в жизни, то однозначно подметил бы его красоту каким-нибудь осторожным комплиментом. Даже шрам не смог испортить того гипнотизирующего шарма, что создавали собой эти острые черты лица, и в данном случае он скорее подчеркнул загадочность и немного болезненную неприступность, что исходили от Нортона Кэмпбелла.   Кажется, это был первый случай на памяти Орфея, когда созерцание чужой фотографии приносило ему так много приятных ощущений и эмоций. Это было... странно. Весьма нетипично для него как для человека, привыкшего больше смотреть вглубь вещей и добираться до психоэмоциональной составляющей каждого индивидуума, а не акцентировать внимание на оболочке. Может, причина в том, что на лице мистера Кэмпбелла много скрытых эмоций, которые так или иначе просачиваются через его ледяную маску, и оно очень хорошо может дополнить его психологический портрет? Да, наверное, в этом. Не может же быть такого, что Орфея мог заинтересовать другой мужчина в каком-то ином ключе, отличном от банального писательского интереса, верно? Он отложил отчёт в сторону, осознав к своему стыду, что пялился на эту чёртову фотографию непозволительно долго и в итоге сбился с мысли, которую преследовал изначально.   На рабочем столе томились в ожидании ещё несколько папок, чьё содержимое только предстояло изучить: рекомендации с мест работы, показания знакомых, сведения о семье и о прошлом. Последние две были самыми тонкими, и именно они оказались в приоритете у Орфея, как наиболее интересные и вызывающие любопытство; их он решил оставить на десерт, предпочтя сначала разобраться с другим материалом. Нужны ему для этого всего лишь ещё одна чашка свежего горячего кофе, побольше дров в камине для поддержания в рабочем кабинете комфортной температуры и час свободного времени. *** Час превратился сначала в два, а потом и в три. За страницей перелистывалась страница, печатные буквы перед глазами лились быстрым потоком, вопросы зарождались в голове и тут же растворялись сами по себе, так и не найдя ответов. Вечернее солнце уже давно скрылось за горизонтом, всё-таки вынудив Орфея однажды оторваться от увлекательного чтения и включить свет в кабинете для лучшей видимости, но даже во время этой короткой передышки мысли его не прекращали виться вокруг узнанной информации, и по возвращении обратно в своё любимое кресло он вновь погрузился с головой в текст. Иногда он дважды, а то и трижды перечитывал один и тот же фрагмент, затем откладывал папку в сторону и несколько минут просто пялился пустым взглядом в стену, испытывая при этом внутри сильный эмоциональный всплеск. Дальше, успокоившись, возвращался обратно к тексту, просматривал уже следующий его кусок, доходил до очередной критической точки и опять прекращал чтение. Так происходило раз двадцать за весь вечер, из-за чего весь процесс изучения биографии Нортона Кэмпбелла сильно растянулся во времени, хотя должен был длиться от силы полтора часа. Жаль, что остановить это безобразие Орфей никак не мог: он абсолютно бессилен перед голодными демонами своего упрямого любопытства, которые не на шутку разыгрались сегодня и отбились окончательно от рук. Закончив наконец ознакомление с содержанием всех предоставленных ему материалов, он откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза. Голова пухла от обилия различных деталей и фактов из чужой биографии, и Орфею надо бы хорошенько поспать, чтобы позволить мозгу автоматически рассортировать эту информацию по полочкам, но даже намёка на сон не предвещалось в ближайшее время. Слишком много мыслей в голове, сумбурных и хаотичных, заполнивших полностью внутричерепное пространство; смешанных в безумном порыве эмоций оказалось, увы, не меньше. Он не ожидал, что они с мистером Кэмпбеллом окажутся так чертовски похожи. И это убивало его, разрывало на части, на огромные мясистые куски — тот самый момент, когда ты как никто другой понимаешь, что испытывает незнакомый человек, потому что прошёл через такой же опыт. Ужасный и травматичный опыт, оставивший за собой огромный отпечаток на всей твоей жизни, с которым ты не можешь справиться, и отблески его теней легко высматриваешь за километры даже без специальных оптических приборов. Разумеется, наивным было бы полагать, что они вдвоём — единственные в мире люди, на чью долю выпали тяжёлые жизненные испытания, но Нортон Кэмпбелл явно отличался от большинства знакомых Орфею лиц. Упрямство, высокая тяга к жизни, сильная воля и непреклонность даже под самыми суровыми невзгодами этого мира. Он походил на молодое деревце, прорастающее среди холодных северных скал, где нет изобилия питательных веществ и постоянства солнечного тепла, а за любое хотя бы маленькое удобство необходимо конкурировать с враждебной природой. Борьба за выживание пульсировала в его крови горячими струями — выхватить свой кусок, рискнуть ради того, чтобы получить больше, приспособиться, выжить, выжить, выжить... Не останавливаться на своём пути, даже если страх будет впрыскивать в вены парализующий яд. Не останавливаться даже на мгновение, иначе кошмары из самых глубин подсознания напомнят о себе незамедлительно и поглотят отчаянную душу. О, Орфей прекрасно знал это на собственной шкуре. Юность была не самым лучшим периодом его жизни — бесконечное чувство вины за смерть двух дорогих ему людей, приправленное соусом из горестных сожалений и невозможности повернуть время вспять, были пищей для его мозга долгие годы. После он научился с этим мириться и даже жить, но это не спасло его от застревания в прошлом. В этом мистер Кэмпбелл был так не похож на других людей, в том числе и на самого Орфея. Он смотрел в будущее. Орфей же стоял позади, снедаемый муками совести, и жаждал вернуться в райский сад, который разрушил когда-то давно своими руками. В глубине души понимая, что это невозможно, он всё равно стремился именно к своим корням, истокам; туда, откуда он начинал, в надежде всё исправить. Если бы он только мог обратить время вспять и не дать мистеру и миссис ДеРосс погибнуть в тот день, его жизнь... нет, их жизнь была бы совершенно другой. Тяжёлый вздох застрял распирающим комом в дыхательных путях. Орфей ненавидел вспоминать прошлое, но его отголоски то и дело всплывали в его голове, мешая спокойному существованию. Под веками зудело — захотелось резко взять ту самую фотографию и вновь на неё посмотреть, выжечь на подкорке мозга резкие очертания бледного измученного лица, будто это поможет получить хоть какое-то успокоение. Иррационально, глупо, бессмысленно, и одновременно так заманчиво и притягательно... Разве странно находить комфорт в ком-то, кто похож на тебя? Они оба являются всего лишь приспособленцами к этой омерзительной реальности, которая не оставила им выбора. Улыбайся тому, кому нужно улыбнуться. Убери того, кого стоит убрать. Оставь позади то, что придётся оставить. Пожертвуй, рискни всем имеющимся у тебя за душой ради достижения своих целей и идеалов, потому что тебе нечего больше терять. Они — азартные игроки, без сожалений повышающие ставки. А может, просто отчаянные безумцы, не знающие меры в своей погоне за адреналином? Круглые дураки. Орфей в особенности, потому что из их дуэта он единственный знал о существовании другого. Ему смеяться хотелось от того, насколько сильно он увлёкся Нортоном Кэмпбеллом. Испытываемое им чувство уже перешло границы простого интереса, и он это прекрасно понимал. Собирался ли что-то с этим делать? Однозначно да: опасным было бы оставить всё в таком виде, в каком оно есть, и позволить событиям бесконтрольно идти своим чередом. Даже единичное любопытство может разрастись и стать большой проблемой в будущем, поэтому гораздо проще, правильнее и легче будет растоптать эти ростки в зачатке, не оставив им и единого шанса на выживание. Ничто не должно помешать выполнению строго намеченных планов. *** Работа над книгой прошла хорошо. Подозрительно хорошо. Представитель издательства был удивлён тем сроком, в который Орфею удалось уложиться — на написание и редактуру одной книги обычно уходило около семи-восьми месяцев; в этот раз вся работа заняла четыре, и это было ничтожно мало для рукописи таких размеров. При встрече он даже пошутил про виднеющиеся синяки под глазами писателя, а затем обеспокоенно посоветовал заботиться о своём самочувствии и побольше спать. Орфей лишь неловко улыбнулся ему в ответ и быстро перевёл тему разговора. Ему не хотелось обсуждать свою личную жизнь и рабочие процессы с человеком, далёким от мира искусства. Не хотелось также вспоминать, в каком сумасшедшем помешательстве (такое происходило впервые на его памяти) находился во время работы над "Тринадцатым Даром": бессонные ночи, яркость свечи на столе и сплошной поток вдохновения, который бесконечно ускользал, заставляя Орфея гнаться за призрачным хвостом. Он едва успевал записывать мысли, появляющиеся в голове секундными вспышками, постоянно прокручивал в уме основную сюжетную линию, стараясь не забыть и малейшей необходимой для гармоничности детали, и в итоге погряз в своём же творении, напрочь позабыв о реальном мире и о своих физических потребностях. Только когда тело слабело от голода, а кофеин прекращал действовать на нервную систему, Орфей понимал, что пора заканчивать сегодняшнюю работу и идти отдыхать. Во сне ему тоже не было никакого покоя по собственной же вине. Первый час в постели он вообще не мог расслабиться — всё обдумывал какие-то идеи и концепты, сравнивал их друг с другом и пытался отобрать наилучшую из них для своего сюжета. Мозг быстро уставал от такой нагрузки, да и напряжение в течение дня сильно сказывалось, поэтому засыпал Орфей каждый раз с головной болью и чаще всего не видел снов. Кроме одного раза. Редко, но метко, и попадание чётко в самое уязвимое место. Об этом и наедине с собой говорить стыдно, не только в публичном месте или по секрету кому-то близкому. Конечно, с какой-то стороны это было ожидаемо, ибо Орфей забыл обо всех своих физических потребностях, а это значит, что... сексуальные в них тоже входят. Раньше он справлялся с ними просто потому, что нужно периодически справляться, но во время написания книги он так сильно увлёкся процессом, что не обратил вовремя на своё напряжение внимания и как-то отставил его на второй план. Именно благодаря этому Орфей осознал одну маленькую и невероятно пугающую деталь: хоть Нортон Кэмпбелл как отдельный индивид уже давно перестал быть центром его внимания, это не помогло искоренить из подсознания мрачный, неприступный и одновременно с этим невероятно привлекательный образ. Поздно было сожалеть, возмущаться, пытаться отстраниться, идти на сделки и компромиссы с самим собой. Поздно было строить из себя всесильного и искренне, наивно верить в то, что ситуация полностью под твоим контролем. Орфей уже давно не владел своим каменным сердцем — слабенький росток только-только зарождающегося интереса, который он так отчаянно пытался раздавить и уничтожить, пережил непогоду, пустил свои тонкие корни в центр жизненно важного органа и расцвёл самым пышным цветом, которым только мог. Таким был и сам мистер Кэмпбелл в его понимании: стойким, живучим и волевым, и это было до омерзения прекрасно. А вот просыпаться посреди ночи с чётким ощущением пламенных отпечатков чьих-то ладоней на своих бёдрах, груди и спине было совсем не прекрасно. Приятная пульсация внизу живота и спазмы мышц, выжимающие остатки пьянящего удовольствия, постепенно угасали, принося заместо себя стыдливое осознание того, с кем в своём сне Орфей проводил жаркую страстную ночь. Боже, ему хватило одного лишь сна для того, чтобы финишировать. Как же это жалко и абсолютно ничтожно. Он не был влюблён в Нортона Кэмпбелла. Было бы слишком глупо с его стороны иметь привязанность к человеку, который не знает о твоём существовании и которого ты сам не знаешь лично, не видел вживую хотя бы один раз. Он не был влюблён в Нортона Кэмпбелла, но однозначно что-то чувствовал, и это чувство было для него, как кость поперёк горла. Возможно, Орфей просто устал. Перенапрягся во время работы над "Тринадцатым Даром", истощил все свои моральные и физические ресурсы, что в итоге привело к странным снам и мыслям, заполняющим голову плотным жужжащим роем. На самом же деле ничего из этих фантазий, порождённых уставшей от постоянного напряжения психикой, не имеет большого значения, и относиться как-то серьёзно к ним не имеет никакого смысла. Это просто сон, и всё на этом. Больше здесь нечего обсуждать. Идеальное оправдание, в которое несчастный писатель вцепился, как в спасительную соломинку, и попытался абстрагироваться от всей ситуации. Только вот ехидный низкий голос на задворках сознания издевательски громко смеялся, потому что он знал настоящую, неудобную правду, способную похоронить гордость Орфея и его напускную безупречность. В голове вертелась единственная рациональная мысль: нужно срочно прекратить это безрассудство, пока оно не зашло слишком далеко. Сделать это будет не так уж и сложно, ведь книга уже написана, а значит повода возвращаться мысленно к Нортону Кэмпбеллу и думать о нём у Орфея не будет, верно? Останется только разобраться со сроками печати, и после этого можно будет спокойно убрать черновики в самый дальний пыльный ящик, чтобы никогда больше его не открывать. На этом он и решил остановиться. И когда издатель по традиции выслал ему экземпляр "Тринадцатого Дара" в качестве небольшого бонуса, Орфей быстро передарил его одной из своих приятельниц по переписке. Это была первая и последняя книга, так и не пополнившая его личную коллекцию творений из-под собственного пера. *** О, как же он был наивен, когда думал о том, что с присутствием в его жизни загадочного старателя было раз и навсегда покончено. Письмо мистеру Кэмпбеллу уже лежало на рабочем столе, запакованное в красивый белый конверт и закреплённое сургучной печатью. Пути назад нет — Орфею просто необходим человек, на которого можно опереться, который сохранит тайны в молчании и выполнит любой данный свыше приказ, и этим человеком может быть только он. Никто другой не подойдёт так идеально для реализации целого списка грандиозных планов; никто другой, кого можно причислить к более нормальному и адекватному по меркам современности большинству, не станет даже соглашаться на подобного рода авантюру и сразу заявит в полицию обо всех странностях, происходящих в поместье Олетуса. Нортон же не был особым приверженцем общественных моральных понятий добра и зла, вдобавок ко всему ещё и остро нуждался в деньгах, а значит, мог бы спокойно стать соучастником чего-либо противозаконного, если ему за это заплатят. Угроза облавы от полиции не слишком беспокоила Орфея: у него хватало полезных связей и знакомств, чтобы умело скрывать вышедшие из-под контроля детали своих экспериментов и выходить сухим из воды в любой ситуации. Что по-настоящему беспокоило его, так это отсутствия рядом с собой преданных людей, умеющих работать в режиме многозадачности без лишних вопросов, ненужного любопытства и пререканий. Персонал особняка казался Орфею недостаточно подходящим под такие требования, но он не мог назвать конкретную или хоть какую-нибудь причину столь смутного ощущения. Просто... это не то, что ему нужно. Не хватает будто чего-то важного... Он знал, что это были отговорки для успокоения собственного разума, мол, мистер Кэмпбелл ему крайне необходим для великого дела и только он подходит для этой роли. Знал также, что мог нанять на эту работу кого угодно другого, но был слишком слаб к своим искушениям, к своим потайным желаниям и пристрастиям, поэтому позволил импульсивной энергии вести его за собой. Беспокоиться, в конце концов, не о чем — Нортон Кэмпбелл давно уже не находился в его мыслях, а значит, Орфей сможет всё проконтролировать. Ситуация будет полностью в его руках. *** Нортон появился на пороге особняка рано утром. Его пребывание здесь должно находиться в секрете до определённого этапа игры, так что Орфею пришлось заранее позаботиться о том, чтобы другие её участники не пересеклись по случайности с ним раньше необходимого, и в приглашениях указать дату на несколько дней позже, чем в письме мистера Кэмпбелла. Дворецкому было поручено встретить секретного гостя, помочь с расположением багажа и обустройством в заранее подготовленной комнате, а затем пригласить присоединиться к завтраку с хозяином поместья; горничная тем временем заканчивала с приготовлением блюд и накрывала на стол в обеденном зале. Орфей же находился у себя в комнате: вертелся обеспокоенно перед большим зеркалом, словно юная дама, предвкушающая свой первый светский бал, и всматривался внимательно в отражение, проверяя, хорошо ли сидит на фигуре одежда? Нет ли на дорогой ткани каких-нибудь уродливых складок или помятостей, не растрепались ли случайно волосы? Было в голове и желание добавить какой-нибудь небольшой аксессуар к привычному выходному наряду, чтобы выглядеть ещё привлекательнее и произвести лучшее первое впечатление, однако Орфей быстро откинул эту идею, осознавая с ужасом, куда всё это ведёт. За такие мысли захотелось ударить самого себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Глупо, глупо, как же невероятно глупо он выглядел сейчас, стоя напротив собственного отражения с таким по-идиотски недовольным лицом и сощуренными в поиске малейшего изъяна глазами, словно от идеального внешнего вида будет зависеть его жизнь, словно это действительно важно на запланированном совместном завтраке. Словно он, чёрт возьми, желал понравиться мистеру Кэмпбеллу по всем параметрам, потому так отчаянно и прихорашивался. Никогда и ни с кем такого у Орфея не было раньше. Ни единого раза, когда поддержание собственного идеального образа было настолько для него необходимым, что даже малейшая незамеченная деталь могла испортить абсолютно всё. Привычная самоуверенность, въевшаяся под кожу и ставшая с ним практически одним целым, обратилась просто ничем за мгновение и исчезла, а голову заполонили тревожные мысли: вдруг план провалится? Был ли этот план вообще? И входила ли в него необходимость выглядеть привлекательно... или же это просто очередное чёртово желание Орфея, никак не связанное с самим делом? Он сделал глубокий вдох, отойдя наконец от зеркала, в последний раз поправил невидимую складку на пиджаке и натянул на лицо безупречную, очаровывающую улыбку — безотказный козырь в рукаве, который ещё ни разу его не подводил. Оставалось только надеяться, что мистер Кэмпбелл клюнет на эту фальшивую искренность и позволит впустить кого-то другого в своё сердце. Несомненно, это нужно ради плана. Только ради него. *** Настороженность и недоверие, с которыми драгоценный гость встретил Орфея за завтраком, привели писателя в восторг. О, этот голодный пронзительный взгляд изумрудных глаз, проскальзывающий в самое основание души, в её суть, и ловким движением острых когтей вытаскивающий всю подноготную человека — этого было уже более чем достаточно, чтобы перестать сомневаться в собственных действиях. И острое чувство азарта, зародившееся во время их секундного зрительного контакта, окончательно убедило Орфея в мысли, что выбрать Нортона Кэмпбелла на роль своего напарника было однозначно верным решением. Они уселись за накрытый стол, обменялись кивками головы и поприветствовали друг друга. — Доброе утро, мистер Кэмпбелл. — ...Доброе утро. Голос у этого угрюмого мужчины низкий, хриплый — от вибрирующего тембра у Орфея по спине поползли мурашки, а в горле стало почему-то сухо. Всего пара слов, брошенных скорее из необходимости, чем действительно из искреннего стремления обменяться приветствиями, но насколько же чарующим, глубоким тоном были они сказаны и насколько же сильно хотелось услышать этот голос ещё раз, хотя бы на одно короткое слово больше. И Орфей попытался. — Итак... как прошла ваша поездка? — поинтересовался он с дружелюбной улыбкой на лице, стараясь быть максимально ненавязчивым и поддерживать лёгкость разговора. — Надеюсь, она была комфортной. — Нормально прошла. Столь короткий ответ нисколько не удивил писателя, хоть и заставил его на секунду растеряться из-за немногословности собеседника. Впрочем, он быстро нашёл выход из ситуации и продолжил спрашивать: — И сколько же времени вы провели в пути? Долго ехали? — Всю ночь. — Вы не спали? — Нет. На этом разговор был закончен. Вести беседы с мистером Кэмпбеллом оказалось немного тяжелее, чем Орфей думал. Мужчина просто обрубал на корню весь диалог своими односложными фразами, не позволяя новым темам для обсуждения появиться. Это не было минусом в его случае, ведь Орфею даже понравилась такая манера общения — короткая и по существу, без лишней болтовни. Недолгого разговора хватило, чтобы насладиться звуком чужого голоса и лишний раз убедиться в мысли, что Нортон Кэмпбелл был тем, кого Орфей так долго искал. Он ощущал, как с каждой секундой становился всё более и более заинтересованным, увлечённым этим человеком. Было ли у него желание сопротивляться этим чувствам? Абсолютно нет, тем более, что переживать пока незачем, ведь ситуация полностью под его контролем. В конце концов, именно Орфей руководит правилами их маленькой игры, пока мистер Кэмпбелл пребывает полностью в его подчинении. Таковы условия сделки. Немного неловкая тишина повисла между ними, но, кажется, гостя она нисколько не смущала. Быстрым движением мистер Кэмпбелл снял с головы шахтёрскую каску и оставил её на столе рядом со своей тарелкой, после чего принялся осматривать обеденный зал, так и не приступив к трапезе. Орфей мог видеть подозрительность, осторожность в чужом взгляде, будто мужчина ожидал какой-то подвох или неожиданную неприятность, которая вот-вот должна была нагрянуть; даже если бы в это мгновение земля разверзлась под его ногами, обнажая под собой бездонную чёрную пропасть, он сумел бы быстро соориентироваться, ухватиться крепко за край обрыва и выкарабкаться своими силами за считанные секунды. Не только его взгляд говорил об этом, но и тело, чертовски напряжённое и готовое к мгновенным действиям. Скованность в движениях, их твёрдость и резкость говорили сами за себя — мистеру Кэмпбеллу однозначно было дискомфортно находиться в обстановке, кардинально отличающейся от той, в которой он пребывал всю свою жизнь. И будь Орфей тысячу раз проклят, потому что эта мысль заставила его, чёрт возьми, ухмыльнуться, а затем спрятать свою ухмылку под белой перчаткой с надеждой, что гость ничего не заподозрил и не заметил. Что-то по-настоящему дикое, первобытное просыпалось в нём от чувства, что он загнал свою добычу в смертельную ловушку. Разум опьяняло чувство власти и могущества, желание управлять другим человеком, как марионеткой, подавлять его волю, его сущность, его стремления... Орфей на мгновение прикрыл глаза, очищая разум от сбивающей с толку пелены, поудобнее уселся на стуле и постарался сосредоточиться на своём любимом госте. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы констатировать факт: вживую мистер Кэмпбелл был ещё красивее, чем на фото. Теперь, будучи на расстоянии всего лишь метра от него, писатель мог разглядеть получше это прекрасное лицо со шрамом, ставшее при дневном освещении словно совсем иным — в ласковых объятиях солнечных лучей оно размягчилось, утратило свои грубые и острые черты и приобрело взамен странную нежность, от которой сердце Орфея пропустило удар. Бледная кожа Нортона казалась шёлковой, и от вида её так сильно захотелось протянуть руку к слегка розоватой щеке и погладить хотя бы кончиками пальцев... Кисть Орфея предательски дёрнулась, повинуясь сначала резкому желанию, а затем его отрицанию и подавлению, запрету самому себе на действия. Где-то недалеко послышался слабый хруст — кажется, это маска иллюзорной идеальности дала крохотную трещину, совсем не заметную для человеческого глаза, но способную при должном давлении расколоть хрупкую оболочку на крупные куски. И, словно услышав этот звук, Нортон поднял на писателя свой пронзительный взгляд, вынуждая трещину стать ещё шире и больше. Контраст мягкости лица с полуприщуренным, брошенным исподлобья взором был... ошеломляющим. Пробегающие по спине мурашки уже были не в новизну Орфею, а вот лёгкое блеклое пламя, вспыхнувшее еле заметным румянцем на щеках, ощущалось для него странно. Непривычно. Это были не стыд и не неловкость, нет — что-то более приятное, воздушное и простое. Чувство, которого он однозначно никогда раньше не испытывал и даже не догадывался о том, что может испытывать. Проблема была в том, что он совершенно и не хотел его испытывать. Даже маленькая мысль об этом чувстве могла привести его в ужас, ведь оно совершенно не вписывалось в его систему мира и в чётко вымеренные планы на будущее, являясь лишь помехой на пути к чему-то действительно значимому. Честно говоря, Орфей никогда и не задумывался о том, что однажды оно может поселиться в его голове или хотя бы одарить собой на пару мгновений, потому что думал, что не способен на подобные чувства в принципе. Оказалось, способен, да ещё как — мелкая дрожь по телу, сухость в горле и странное ощущение порхающих бабочек в животе были тому прямыми доказательствами. И, боже, это было так пугающе, что Орфею захотелось тут же встать и сбежать из обеденного зала. Закрыться в своём кабинете навсегда и не вылезать из него, работая над новыми книгами до самой смерти. Куда же подевался весь тот азарт, с которым Орфей встречал этот проникающий в душу взгляд? Веселье и самодовольство резко испарились, оставив после себя только желание съёжиться в клубок от страха перед новым чувством. Орфей боялся давать ему имя. Орфей боялся того, что оно может захватить его разум и заставить пойти за собой в мир неизведанного, непредсказуемого, неконтролируемого безумия. Ему понадобилось несколько невероятно долгих секунд, чтобы вернуть померкнувшую улыбку обратно на лицо. Ещё несколько, чтобы найти в себе силы сделать свой взгляд таким же крепким и твёрдым, выдержать эту негласную зрительную борьбу ради сохранения своего идеального, приятного образа в целостном состоянии; образа, который был не только основным инструментом Орфея для взаимодействия с окружающим миром, но и неким символом его власти, его контроля над всей ситуацией. Потерять этот образ означало бы конец всех выстроенных планов. Впрочем, всё равно Орфей оказался первым, кто отвёл взгляд в сторону и завёл очередной разговор о чём-то повседневном в попытке разрушить противную тишину, которая давно перестала казаться нормальной и уже придавливала своей тяжестью. — Лиза старалась приготовить для вас идеальный завтрак. Надеюсь, вам понравится, — с вежливостью в голосе проговорил он и получил в ответ кивок головой. Трапеза прошла по ожидаемому сценарию — многословность и разнообразие речи Орфея против редких, односложных ответов мистера Кэмпбелла. Особого аппетита у писателя не было (наверное, за это стоило поблагодарить мерзких бабочек, поселившихся в животе), но всё же он кое-как смог впихнуть в себя чашку кофе со свежей булочкой, хоть эта еда и казалась чрезмерно большой нагрузкой для желудка. Параллельно он рассказывал молчаливому гостю о самом поместье, его печальной истории и комнатах, пока что открытых для посещения, предупредив заранее, что на какое-то время после прибытия новых посетителей о свободном передвижении по особняку придётся забыть. Мистер Кэмпбелл просто кивал и изредка мычал в знак понимания, будучи тоже занятым процессом поглощения еды. Ему явно не доставало знаний этикета, но почему-то варваское поведение за столом и отсутствие манер совершенно не смущали Орфея. Наоборот, странные отголоски умиления возникали в его груди при виде человека, кушающего торопливо и с таким аппетитом, словно в его животе уже несколько дней не было и крошки хлебной. Писатель даже подумывал над тем, чтобы отдать свою еду, к которой так и не притронулся, но побоялся: вдруг мистер Кэмпбелл сочтёт этот жест оскорбительным? О, Орфей однозначно слишком много думал. Даже в местах, где это совершенно не нужно. Под конец завтрака пришёл дворецкий — поинтересовался вкусом и качеством блюд, собрал всю посуду со стола на сервировочную тележку и покинул обеденный зал, оставив их двоих вновь наедине. Как только захлопнулась одна из дверей и звук колёсиков окончательно стих, растворяясь эхом в длинных коридорах особняка, Орфей вновь заговорил: — Полагаю, вам нужно время, чтобы отдохнуть после дороги, — произнёс он, вглядываясь в чужое лицо. Мистер Кэмпбелл смотрел на него в ответ. — Но я надеюсь, что вы не откажетесь составить мне вечером компанию и побеседовать за бокалом вина. Хотелось бы узнать вас поближе, раз уж мы будем сотрудничать. Мистер Кэмпбелл опустил взгляд в стол и немного нахмурился, словно со всей серьёзностью обдумывал предложение. Спустя пару секунд он ответил: — Хорошо. Мягкая улыбка расцвела на губах Орфея. Он поднялся из-за стола и кивнул головой в знак прощания. — Я свяжусь с вами позже через прислугу. Приятного отдыха. *** Уже днём, сидя за рабочим столом в своей комнате, Орфей перебирал в голове события сегодняшнего утра и злился на самого себя. Те пугающие эмоции, которые он испытал при виде мистера Кэмпбелла, были абсолютно непозволительными. Разве так должен вести, ощущать себя тот, кто управляет ситуацией? Терять самообладание из-за одного чёртового взгляда, из-за одного вида другого человека? Думать о вещах, которые не должны совершенно появляться в голове? Представлять, как прикасаешься к чужому лицу, гладишь ладонью шероховатую кожу и тянешься к сухим обветренным губам за лёгким поцелуем? Разве может, чёрт возьми, грациозный хищник оказаться в своей же ловушке, словно паук, запутавшийся в расставленной им же паутине? Это была та реальность, в которой Орфей пребывал всё это время, но предпочитал просто игнорировать тревожные сигналы. Ему стоило изначально забыть и о написании "Тринадцатого Дара", и о случае в Золотой Шахте, и о Нортоне Кэмпбелле в частности; да просто, в конце концов, не совать свой любопытный нос, куда не следует, чтобы не наживать себе очередную головную боль. Теперь же он находился в практически безвыходной ситуации, которая будет становиться всё хуже и хуже, как нарастающий снежный ком, что позже из-за давления своей массой на склон вызовет смертоносную лавину. Эти чувства не остановить. Они уничтожат его, разорвут его сердце на куски, выпотрошат его душу. Орфей знал, что это рано или поздно случится. Он, чёрт возьми, нутром чувствовал это. И только сейчас настало осознание того, как же глубоко он заблуждался, когда успокаивал себя тем, что Нортон Кэмпбелл исчез из его головы раз и навсегда, не оставив после себя и следа тех странных чувств, зародившихся в момент знакомства с его жизнью и историей. Тогда это казалось простой заинтересованностью человеком из другого мира; человеком, которому беспроглядная тьма узких шахт стала домом, а родным запахом, въевшимся не только под кожу, но и в болезненные лёгкие, была горькая и ядовитая угольная пыль. Среди знакомых Орфея людей из низшего рабочего сословия никогда не водилось, поэтому ему любопытным казался не только случай в Золотой Шахте, но и сама личность Нортона Кэмпбелла, ярко контрастирующая с привычным окружением писателя. Это была всего лишь необходимая для написания книги информация, не более. Мастер своего дела должен уметь углубляться в изучаемые им вещи больше остальных, чтобы понимать суть каждой мелочи, необходимой для построения целостной картины. Так в какой же момент рабочий интерес перерос в нечто большее? Ещё во время чтения биографии Орфей несколько раз ловил себя на мысли, что по-настоящему восхищается Нортоном Кэмпбеллом. Крепкий личностный стержень, несломимый характер и сильная воля к жизни, стремление дойти до конца и добиться своего — те присущие ему черты, которых самому Орфею в его собственном характере не хватало остро, и он чувствовал это. Он хотел быть похожим на мистера Кэмпбелла, приобрести моральную устойчивость; стать, в конце концов, сильным духом, чтобы победить хотя бы демонов в своей голове и освободиться от их противного гула. А затем... что-то однозначно затуманило его разум, превратив восхищение в симпатию и романтическую заинтересованность. Такое ведь не могло произойти без его желания, верно? Орфей явно не тот человек, которому нужна любовь и её физические воплощения — он не умеет любить, не умеет искренне проявлять эмоции да и просто не заслуживает к себе таких высоких чувств... Всю свою жизнь он бежал от сближения с другими людьми, никогда не задумываясь, почему. Одна мысль о сокращении дистанции, о создании глубокой духовной связи с кем-то другим пугала его до приступа невыносимой тревоги, заставляла чувствовать себя ничтожным и мерзким, пробуждала внутри него ту тьму прошлого, которую он пытался старательно прятать и скрывать. Боль была единственной, кто шла с Орфеем рука об руку, и он принимал её, как единственную свою спутницу, сопровождающую его на жизненном пути. Он не мог себе и представить, что однажды её место занял бы кто-то другой. Это попросту было невозможно. Орфей никому не позволил бы к себе подойти. Ему было банально страшно. И симпатия, которую он испытывал к Нортону Кэмпбеллу, заставляла его погружаться в этот страх... но приятные чувства никуда и не думали исчезать. Чем больше негатива копилось в Орфее, тем сильнее было его стремление к любви — искупаться бы в ней да очистить своё сердце от беспробудной тоски, почувствовав наконец дыхание жизни на своих губах. Двойственность собственных желаний заставляла рваться на части от непонимания, чего же он всё-таки действительно хочет. И в муках размышлений над неразрешимым выбором Орфей провёл часы. Очнулся уже под вечер, когда подходило время их с мистером Кэмпбеллом встречи, и тяжело вздохнул, поднимаясь с насиженного кресла. Так сильно не идти на встречу ему ещё никогда не хотелось. *** И всё же он пришёл, неся с собой бутылку "Шато О-Брион", которую приберёг ещё давно для особого случая. Орфей и сам не понял, почему решил, что сегодняшняя встреча и была этим особым случаем. В гостиной пока что никого не было, но мебель уже была подготовлена — сдвинутые поближе друг к другу удобные кресла и небольшой столик между ними, на котором располагались два бокала и несколько тарелок с закусками. Орфей поставил бутылку рядом с одним из бокалов и принялся расхаживать по комнате, вымеряя шагами ритмичный темп. Уставшая голова гудела от обилия мыслей, которые постоянно друг друга перебивали и в итоге слились в один большой фоновый шум. Орфею очень сильно хотелось от них избавиться. Благо, долго находиться наедине с собой ему не пришлось. Через пару минут отворилась одна из дверей, и в гостиную быстрым твёрдым шагом вошёл мистер Кэмпбелл. Дворецкий проскользнул следом, вежливо откланялся перед мужчинами и, попросив дать ему знать, если понадобится что-нибудь ещё, покинул их компанию. Орфей едва смог выдать натянутую приветственную улыбку, прежде чем произнести: — Добрый вечер, мистер Кэмпбелл. Ответом был лишь привычный кивок головой, после чего они оба уселись в кресла напротив потрескивающего камина. Что же было дальше? Длинный поток пустой болтовни о мелочах перед тем, как приступить к откупориванию бутылки вина. Собственные слова казались Орфею бессмысленной чушью, но он всё говорил и говорил, не в силах остановиться хотя бы на секунду, дабы обдумать сказанное. Да и не то чтобы он желал прерываться — скорее, просто стремился заполнить образовавшуюся тишину хоть чем-то, лишь бы не слышать белого шума в голове. Мистер Кэмпбелл молча слушал и изредка прерывал монолог своими короткими репликами, когда это требовалось. Он не выглядел скучающим, ровно как и чрезмерно заинтересованным в предмете разговора, и Орфею нравился этот баланс. А затем в ход пошёл первый бокал вина, после чего беседа стала приобретать более интересные оттенки. Оказывается, мистер Кэмпбелл под алкоголем разговаривает охотнее. У него приятная улыбка и хриплый смех, от которого у Орфея каждый раз по телу мелкая дрожь пробегала, а сердце покалывало так, будто его проткнули одновременно десятками игл. Лицо со шрамом в отблесках пламени камина казалось неземным, потусторонним, пленительным. Орфей молился, чтобы мистер Кэмпбелл не заметил любопытный, жадный взгляд на себе, потому что просто не мог оторваться от созерцания притягательной красоты другого. Беседы шли ненавязчивые. Никаких неудобных вопросов или неприятных обсуждений — только лёгкие и местами забавные истории из жизни, рассказанные в краткой форме. Мистер Кэмпбелл много говорил о своей работе, коллегах и старых шахтёрах, которых навещал в хосписе; Орфей утвердительно мычал в ответ и вслушивался в каждое слово, с иронией отмечая в мыслях, что они поменялись ролями. Непривычно, но ему это даже нравилось. На первом бокале он чувствовал лишь приятное покалывание в теле и расслабленность. От второго бокала щёки вспыхнули алым цветом, а в движениях появилась странная лёгкость, словно из полости костей удалили всё содержимое и заполнили их воздухом. Хотелось танцевать, и танцевать много и долго, пока мышцы ног полностью не ослабнут, не в силах больше держать писателя в вертикальном положении. Впрочем, усидеть на месте Орфей смог, но с большим трудом, и даже так энергия всё равно просачивалась через его руки: они то беспокойно поправляли одежду и монокль, то крутили бокал с вином, расплёскивая по стеклянным стенкам алую жидкость, то странно жестикулировали в ответ на ещё одну историю мистера Кэмпбелла, который, видя это, улыбался и посмеивался, будучи тоже пьяным. Время текло незаметно за приятной беседой. Как только мистер Кэмпбелл закончил свой монолог, Орфей обратно взял на себя роль говорящего и, вернувшись в привычное амплуа, стал вспоминать своё недалёкое прошлое. Он рассказал о некоторых своих знакомых, о светских мероприятиях, которые посещал очень редко... и, конечно же, о своих книгах, намеренно опустив последнюю выпущенную, хоть и подначивало что-то всё разболтать. Наверное, ему хотелось увидеть реакцию — не каждый же день о тебе пишут целое произведение, пусть и с преувеличением и искажением некоторых деталей. Интересно, как выглядит Нортон, когда он в смятении или смущён? Он однозначно не из тех людей, что будут отчаянно краснеть и заикаться на каждом слове, но лёгкий румянец наверняка будет красиво выглядеть на его бледных щеках... Был третий бокал, когда мысли Орфея изменили свой курс и стали плыть куда-то явно не в ту сторону, в которую нужно. Затуманенный разум уже не отслеживал нить разговора. В голове теперь покоились лишь мысли и странные, будто навеянные чем-то извне фантазии о запретном. Взглядом Орфей вновь вернулся к лицу Нортона, остановившись на его губах, бледных, суховатых и немного потрескавшихся, но таких притягательных, таких до отчаяния желанных... Грудная клетка разрывалась от нового чувства, которое с каждой секундой все росло и росло, требуя высвобождения. И Орфей позволил ему выйти. Он снял монокль, отложив его на стол вместе с опустевшим бокалом, медленно поднялся со своего кресла и сделал два неустойчивых шага, чтобы оказаться прямо перед Нортоном. Тот в ответ бросил на него расфокусированный непонимающий взгляд, и выглядело это так забавно, что губы писателя расплылись в улыбке, а из горла вылетел тихий смешок. Торчащие в разные стороны кончики волос добавляли к виду Нортона немного чудаковатости. О, точно. Волосы. Они выглядели мягкими... Повторяя до бесконечности эту мысль про себя, Орфей ласково провёл пальцами по непослушным угольным прядкам сверху вниз, а затем зарылся в них по самые корни, мягко приглаживая и массируя кожу головы лёгкими движениями. Он слышал, как дыхание другого мужчины сбилось и стало тяжелее, уловил краем уха тихий, сдержанный стон и пьяно хихикнул, когда Нортон прикрыл глаза и всё же решил, не раздумывая долго, полностью отдаться во власть нежных рук. Нортон казался Орфею похожим на большого кота — ещё чуть-чуть, и мурчать начнёт от удовольствия, да и волосы его действительно мягкие и на вид, и на ощупь, словно шёрстка. Было какое-то особенное наслаждение в наблюдении за тем, как взрослый и суровый внешне мужчина тает от твоих прикосновений и даже льнёт к ним, требуя ненавязчиво ещё, будто никогда не знал ласки в своей жизни. Останавливаться Орфей и не собирался, поэтому продолжал массаж до тех пор, пока ему в голову не пришла другая мысль. Ладони скользнули вниз, к затылку, затем переместились на шею и вновь поднялись вверх, обхватывая лицо. Одним движением Орфей повернул голову Нортона выше, заставляя вновь посмотреть себе в глаза. Взгляд остановился на шраме вокруг глаза на какую-то жалкую секунду перед тем, как писатель наклонился ниже, и расстояние между их губами стало ничтожным. И — наконец-то — долгожданное прикосновение, от которого в лёгких моментально вспыхнуло обжигающее пламя. Орфей целовал Нортона. По собственной инициативе. Это был первый раз, когда Орфей в принципе целовался. Наверное, поэтому ему было так хорошо, как никогда ещё не было в жизни. Он не был знатоком поцелуев, потому ограничился лишь лёгким прикосновением к чужим губам своими. Щёки горели ещё сильнее, чем раньше, не то от стыда, не то от внезапно поднявшейся в комнате температуры. Резко накрыло осознание — Нортон хоть и пьян, но наверняка не до такой степени, чтобы целоваться с мужчиной и считать это приятным; следом за этим осознанием по спине прошёл холодок ужаса от содеянного. А затем крепкие руки обхватили Орфея за талию и притянули к себе, вынуждая усесться на чужих коленях, и все страхи и сожаления одним махом вылетели из его головы. Жар стремительно спускался вниз, на уровень живота, пока их губы соприкасались в осторожных, изучающих, коротких поцелуях. Нортон тоже, кажется, был не особо опытным в них, но компенсировал это напористостью и уверенностью, с которой целовал Орфея раз за разом, заставляя того дрожать от накрывающей эйфории. Чертовски хотелось большего, а ещё снять мешающий пиджак и освободиться хотя бы от одного слоя одежды, чтобы не было так жарко, так душно и горячо, как в глубинах самого Ада. О, если они действительно в Аду, то Нортон, должно быть, сам Дьявол. Настоящее греховное искушение Орфея, его наваждение, его вожделенный порочный сон. И словно в подтверждение этих мыслей, Нортон скользнул языком между губ писателя и углубил поцелуй. Послевкусие вина ударило по вкусовым рецепторам лёгкой кислинкой. Под веками мерцали искры — это Орфей крепко зажмурился и на мгновение забыл даже, как дышать, будучи полностью поглощённым новыми ощущениями. Одной рукой он вцепился в плечо старателя, сминая под пальцами тёмно-зелёную ткань рубашки; другая же, оставшаяся на чужом лице, опустилась ниже, к шее, и принялась развязывать оливкового цвета платок. Жарко, чертовски жарко от разгорячённости двух тел, и язык Нортона, так старательно и аккуратно скользящий по чувствительному нёбу и зубам, делал только хуже. Кислород в лёгких заканчивался со стремительной скоростью, вынуждая сначала прекращать поцелуй после пары десятков секунд, а затем вжиматься вновь в чужие губы, влажные от слюны, и не отстраняться, пока не закружится голова. В один момент Орфей почувствовал ощутимую тяжесть в паху. Это заставило его отодвинуть Нортона от себя и убрать его ладони со своего тела, но лишь для того, чтобы наконец расстегнуть и снять мешающий пиджак, кинув его в сторону своего кресла. Правда, туда он так и не долетел, распластавшись по полу бесформенной тряпкой, но Орфею было абсолютно наплевать сейчас на такие мелочи. Ненароком он опустил глаза вниз, замечая, что в своём возбуждении был не один, и тут же Нортон притянул его обратно к себе, вовлекая в очередной горячий поцелуй. Их влажные языки сплетались и сталкивались друг с другом — при каждом соприкосновении Орфею казалось, будто электрические импульсы проходили вдоль его спины, по линии позвоночника. Он не заметил, на каком этапе стал тихо постанывать и инстинктивно елозить бёдрами на коленях Нортона, пытаясь получить хоть какую-то приятную сексуальную стимуляцию. Этого было мало, так мало, но просить большего Орфей стыдился даже в нетрезвом состоянии. Чёртова гордость была костью, стоявшей поперёк горла, а он никак не мог её вытащить. Тем временем ладони в рабочих перчатках, потемневших и потерявших свой былой цвет из-за постоянного присутствия на них глины и грязи, скользили по спине и бокам Орфея — даже через два слоя одежды он чувствовал эти прикосновения. Ему хотелось до безумия, чтобы эти руки проникли под плотные ткани: трогали там, где хотят, и гладили так, как хотят. Готовность вот так отдаться другому мужчине совершенно Орфея не пугала. Хоть это и было для него новым чувством, но казалось оно таким естественным и чертовски правильным, что сомнений в нём не оставалось никаких. Писатель издал протяжный скулёж, когда одна из ладоней Нортона легла на его бедро в опасной близости от возбуждённого члена и крепко сжала. Вцепившись в чужую руку тонкими пальцами, Орфей сдвинул её ближе к паху и блаженно выдохнул... ...но, к сожалению, на этом всё и закончилось. Три стука в дверь, как гром среди ясного неба, мгновенно отрезвили разум и вернули его в реальность. Сердце ухнуло куда-то вниз, а затем забилось, как сумасшедшее — вскочив с коленей Нортона, Орфей стремительно стал собирать недостающие элементы гардероба и спешно одеваться. Он совершенно не ожидал того, что кто-то их прервёт, тем более так не вовремя, когда он был почти готов... Чёрт. Лучше об этом не думать. По крайней мере, не сейчас, когда возбуждение ещё болезненно пульсировало в паху, не найдя своего выхода. Орфей жалел, что в гостиной не было зеркала: из-за этого невозможным оказалось оценить собственный внешний вид и понять, приемлемо ли он выглядит. Оставалось только надеяться, что любопытный человек, посмевший так нагло вмешаться в самый ответственный момент, не заметит ничего подозрительного. Застегнув полностью пиджак и надев обратно монокль, Орфей уселся в кресле, сложив ногу на ногу, чтобы хоть как-то скрыть выпирающий стояк, и громко произнёс: — Входите! Дверь приоткрылась, и в комнату вошёл дворецкий. Он поклонился. — Мистер Кэмпбелл просил меня оповестить о времени. — Уже десять? — спросил Нортон, едва повернув голову в сторону дворецкого. — Да, ровно десять. Вздохнув, старатель нехотя поднялся на ноги, кинув в сторону Орфея короткий взгляд, и первым покинул комнату. Следом за ним, откланявшись ещё раз, вышел и дворецкий. Орфей остался в гостиной один. *** По возвращении в комнату он первым делом пошёл в ванную. Быстро разделся, включил душ и залез под тёплые струи воды, тут же обхватывая ладонью всё ещё стоявший член. Алкоголь из крови не выветрился до конца, поэтому Орфей мог позволить себе выжать максимум из этого дня и предаться плотским удовольствиям, которых обычно избегал. Рука двигалась по стволу в быстром темпе — хотелось просто получить свою разрядку и лечь поскорее спать. Благо, долго ждать и не пришлось, поскольку воспоминания о совместном вечере с Нортоном застыли и в памяти, и на теле, оставив в местах прикосновений горящие отпечатки ладоней. Нескольких резких движений хватило, чтобы наконец кончить с болезненным спазмом в паху и почувствовать облегчение. Вода помогла смыть все следы совершённого непотребства. Спустя несколько минут Орфей уже лежал в кровати, укрывшись одеялом, и засыпал.