кровь, голод и гордыня; охота на белого зверя.

они прознают про иллитидов под лунными башнями. Горташ предлагает использовать корону карсуса на старшем мозге, и Тёмный Соблазн принимает его идею с воодушевлением. для контроля короны тремя нетерийскими камнями к ним присоединяется избранный миркула, кетерик торм; конечно, только условно. старик помешан на своей умершей дочери; Горташ предлагает ему сделку, от которой тот не может отказаться. великий кетерик торм — а тянущиеся от его ручонок и ножек ниточки держат избранные Баала и бэйна. руки тирана очень близко, и Тёмный Соблазн иногда жаждет оторвать их слишком сильно, прибрав всю власть себе; но чаще положенного путает, где чьи пальцы. переплетение их яда и лжи работает как самые точные часы. в те редкие моменты, что Тёмный Соблазн проводит дома, среди баалистов, дворецкий и орин в один голос уверяют его в неправоте. когда бы ещё их голоса сливались в единую раздражающую мелодию? скелеритаса и его «но Ваш Отец…» избранный Баала по крайней мере может в любой момент заткнуть убийством: раздавить тушу ногой или отбросить хвостом к стене. если будет в настроении, то разрубит клинком. но орин? она умрёт раз и навсегда, а этому ещё рано случаться. она всё ещё неправа, вырезает кровавые узоры на трупах и своими смертоносными картинами заигрывает с защитниками балдура. сейчас — лежит под Тёмным Соблазном, извиваясь, как гадюка, и стонет: «лордишка совсем выкрутил, растерзал твой разум, родич; Ты никогда не был так падок на чей бы то ни было яд. что с Тобою?». избранный Баала сжимает её горло руками убийцы; «я не надеюсь, что ты поймёшь высший замысел, орин». она вздыхает и дёргается под касанием от шеи до низа живота; улыбается презрительно, размазывая по матово-чёрным губам слюну. «мы очень по Тебе скучаем, родич, в Твоё длительное отсутствие; очень скучаю я! Твои кровавые представления, Твоя жестокость — кем мы станем без них?» «я никуда не денусь,» он напоминает, стискивая её бёдра. орин вздрагивает и вдруг как-то странно смеётся: «это Ты так думаешь». пару раз Тёмный Соблазн посещает лунные башни, и почитают его там, как Бога. в предпоследний свой визит он сидит на троне в полумраке зала, пока подданные кетерика носятся из стороны в сторону, предлагая ему дары взамен на миг внимания. затем один из них приближается в низком поклоне и уведомляет: «генерал торм готов встретиться с Вами». Тёмный Соблазн поднимается — жестокий, всеобъемлющий белый свет его святой чешуи, который шариты не помиловали бы; но что это с ними? жмурятся и припадают к ногам дитя Бога. уже у кетерика он требует краткую сводку о последних достижениях. молча генерал ставит на стол сосуд — можно было подумать, его сонное спокойствие означает твёрдость, но Тёмный Соблазн видит правду — разбитость. отчаяние. в сосуде плавает личинка иллитида. спящая, кроткая, ждущая мгновения, когда сможет расцвести в чьих-то мозгах. Тёмный Соблазн помнит свой первый спуск к старшему мозгу: как он стоял перед ним и ласкал когтями склизкие извилины ещё маленького, но подающего надежды существа. помнит, как просил его приказать иллитидам создать это крохотное создание, ныне перебирающее лапками в сосуде. путь к абсолютной власти. гениальный план его, избранного Баала, что перевернёт мир. «она прекрасна, кетерик,» Тёмный Соблазн растягивает морду в хищном, уродливом подобии улыбки. «мне не терпится воспользоваться ею». «кто станет первой жертвой?» кетерик спрашивает устало. избранный Баала хмыкает, «мы с горташем постараемся найти на эту роль достаточно влиятельного человека. к тому моменту у нас должно быть ещё несколько личинок для контроля, кетерик, и отбери своих людей. я вижу, что ты не в восторге; это необходимая мера, поверь мне. небольшая жертва ради абсолютной власти. мы — и есть Абсолют». конечно, Тёмный Соблазн и сам испытывает нервное напряжение в груди при мысли о том, что личинка может однажды оказаться и в его голове. этому лучше не случаться; пусть склизкие создания пожирают мозг их бездушной паствы. новый способ убийства: крайне скучный, ибо не включающий прямого вмешательства избранного Баала. но власть того стоит. стоит любых жертв. «мой самый близкий и самый дорогой,» Горташ вежливо улыбается, раскидывает руки при приветствии и протягивает одну для рукопожатия. Тёмный Соблазн игнорирует её и ведёт мордой скептически. телохранители, согласно договору, в поклоне покидают кабинет тирана. «оставь это, Энвер». он держится властно и холодно, во весь рост, расправив плечи; хвост над полом, не касается его. избранный Баала делится последними новостями об их плане. описывает дальнейшие действия, отвечает на несколько вопросов и объясняет вкратце: «…в первую очередь, мы предотвратим обращение людей к другим богам с помощью цереморфоза. мы их ослабим, украдём их подданных; людские души. пока они веруют в нас — в Абсолют, наши боги будут обретать всё больше влияния. всё ближе к абсолютной власти. смерти — Баалу, мёртвые души — миркулу, а перепуганное стадо — бэйну». Горташ серьёзно кивает и в конце концов заключает: «безупречный план безупречного ума. я удостоен чести стоять рядом с тобой, мой любимый убийца». Тёмный Соблазн отводит взгляд; слова орин и дворецкого поселили в нём сомнения. слишком ли охотно он доверяет лжи Горташа? впрочем, без доверия, слепого, рискового и глупого, у них ничего не вышло бы. бездумная гордыня — ещё один шаг на пути к абсолютной власти. «а теперь позвольте мне откланяться, лорд Горташ,» Тёмный Соблазн заключает и почти разворачивается движением резким и точным; но Горташ останавливает его касанием к сильному плечу. «ты почти не бываешь здесь. оставляешь меня одного разбираться с проблемами в городе?» Горташ ухмыляется, но за беспечным видом прячется другая эмоция; странного рода страх, выскользнувший из рук поводок. «забавно. именно это мне говорят и дома,» Тёмный Соблазн чеканит холодно и добавляет: «моего внимания ждёт Отец. я занят, Энвер. и тебе тоже стоит заняться делом». «я займусь. но твоему острому уму ничего не стоит поделиться со мной парочкой идей, разве нет?» Горташ приподнимается на носках, чтобы опереться локтем о плечо союзника. он смотрит пристально в багровый глаз — едва-едва видит своё отражение в нём, помутневшем от усталости. «твой Отец не может потерпеть?» Тёмный Соблазн толкает Горташа в сторону стола своим телом, впиваясь когтями в поясницу. «не смей говорить о Нём в столь пренебрежительном тоне, Энвер,» он рычит раскатами грома в низком небе, и чувствует под пальцами, как вздрагивает избранный бэйна. какая глупость. «прости меня, Отец,» Тёмный Соблазн молится снова и снова, когда всё-таки позволяет Горташу заходить далеко; и тот — позволяет ему. впрочем, не так далеко, как хотелось бы его кровавой, жестокой душонке. не так далеко, чтобы это счёл достойным Баал. нежность; Тёмный Соблазн не знает, кому ему молиться, чтобы Отец смотрел не слишком пристально, потому краткую молитву посвящает себе. и Энверу, может быть. в последний раз Тёмный Соблазн планирует направиться в лунные башни белым солнечным днём. в полумраке своего дома, у алтаря, Он слизывает с клинка кровь после подношения Отцу, после завершения охоты. и дикая охота на Него так же близится к фееричному своему завершению — тенью за спиной, что объявляется беззвучно и незримо. кто бы мог подумать, что Избранного Баала предаст не последователь бэйна, а Его же Бог? кто бы мог подумать, что кинжал от имени Баала будет держать лживая орин? нет-нет. Сын первый предал Своего Отца. будь Тёмный Соблазн умнее, холоднее, будь Он злее и одинаково жесток как к врагам, так и к союзникам, то смог бы осуществить кровавую волю Отца, лишившись Своей. орин прокручивает кинжал в Его спине. толкает обездвиженное ядом тело в грязную сточную воду. широкая улыбка; белые зубы контрастируют на фоне матово-чёрных губ. «посмотри: наконец-то я исправилась, родич, а помимо себя, исправила и всё остальное,» она смеётся. она, всегда бросающая восхищённые слова и взгляды, вонзает клинок под горло и проводит вниз; потрошит с удовольствием, с безумием голодной собаки. она, всегда лежащая под ним в покорности, презрительно плюёт в нутро. «наконец-то Твоя гордыня погубила Тебя, родич, Твоя наивная вера в себя,» хохочет и выкрикивает слова со злобой. Тёмный Соблазн смотрит, пока ещё способен видеть; затем — тьма для святого и белого. вечная тьма. что орин делает с Его телом? забирает нетерийский камень, терзает. что орин делает с Его бесценным, исключительным мозгом? копается внутри, режет, рубит, разрушает всё, на что Он надеялся ради Баала; может, ради Себя? иначе — за что, Отец? орин достаёт из сосуда первую личинку — ту самую, которую демонстрировал на предпоследней встрече кетерик. пробуждённая и жаждущая, она проделывает свой путь в разжиженный мозг умершего Сына Божьего. последним, что Он чувствует, становится холод рук предательницы. так Тёмный Соблазн, павший жертвой своей гордыни, стаёт первым верным. первым заражённым. так Его находят культисты под лунными башнями, в грязи, желчи и крови, ещё живым, но бессмысленной оболочкой с личинкой в сгнивших мозгах. держат в тайне от кетерика, как живого мертвеца; как забавную зверушку, которой можно пустить кишки, залечить и повторить. оно не умрёт. белый зверь, никем не узнаваемый, — оно не умрёт. оно уже мертво. так, в последний раз Тёмный Соблазн посещает лунные башни мертвецом. - - - И без него всё разваливается.       Орин приходит в покои к Горташу, перебив стражу и его телохранителей самым жестоким и кровавым образом — во имя Баала. Она прокручивает клинки в тонких пальцах, демонстрирует нетерийский камень, вставленный в один из них, и заявляет дерзко, бескомпромиссно: «Теперь я — Избранная Баала, лордишка». Он никак внешне не реагирует и спрашивает сдержанно: «Что случилось с твоим родственником?» Орин смеётся. «Ах, да, тот беленький червяк? Припоминаю его потухшую жажду крови. Пропал он, лордишка, но ты только не скучай да не тоскуй. Сдох где-то, наверное, — предатель. Баалу неверные дети не нужны». Горташ молчит одно мрачное мгновение; тут же воспревает духом и заявляет: «Что же, такова воля богов. Тогда, полагаю, тебе стоит знать про наши планы, Избранная Баала». Больше Тёмный Соблазн никто не вспоминает. Не упоминает. Не помнят. Забывают точно так, как он забыл себя. Ещё одна вырванная страница из истории. Безумие Орин ускоряет становление Горташа эрцгерцогом и закрепление его власти, ибо страх перед сектой Абсолют возрастает в умах людей, а вместе с ним и желание сильного лидера. Даже тирана — особенно тирана. Безумие Орин, помимо всего прочего, медленно разрушает союз Троицы. Да, они похищают великого герцога Рейвенгарда; да, они закрепляют имя Абсолют в истории и убеждаются, что Она снится людям в кошмарах. Но между ними более нет доверия и беспрекословного понимания друг друга; они друг другу мешают, что идёт против однажды данной клятвы. Горташ и Орин сходятся лишь в том, что считают бессмертного Кетерика Торма ничтожеством; странным образом издёвки над ним поддерживают их отношения на уровне выше, чем «откроешь рот ещё раз — и попробуешь на вкус лезвие». Но в остальном, Горташу предельно ясно, что движутся они к разрушению, к поражению; к ужасающему краху. Боясь разбиться при падении с такой высоты, он ищет новые пути, новые рычаги давления на Кетерика, на Орин, на общество; остаётся, кажется, наедине с Бэйном — против остального мира. И даже так не позволяет себе вспоминать былое; поминать мертвецов. Заражает личинками своих родителей-сапожников, подавляя их волю, чтобы даже они никогда не говорили о его прошлом и не упоминали о том необратимом вреде, что они причинили ему в детстве, продав дьяволу. У него нет прошлого и никогда не было; только будущее и вечная абсолютная власть — однажды. Затем Кетерик погибает. И хотя они с Орин наконец заражают герцога Рейвенгарда, а Горташ находится в шаге от становления эрцгерцогом; и хотя балдурцы без ума от него, что детей готовы доверить его стальной страже, а армия Абсолют уже движется к городу, предельно ясно: это не продлится долго. Всё это — последний толчок их прогресса; самая яркая вспышка перед затуханием. Старший Мозг выбирается из-под контроля без третьего нетерийского камня — без жалкого Кетерика Торма. Орин утрачивает себя глубже в безумии. Они лишаются части своей армии в Лунных Башнях, а без командования Кетерика та её часть, что направлена во Врата Балдура, также терпит потери. Надежды, порождённые трудами всех прошлых лет, — как песок сквозь пальцы. Несмотря на всё, Горташ молится Бэйну и просит того о твёрдости, о жёсткости, о хладнокровии и о душе не менее мёртвой, чем у иллитидов. - - -       Жёлтое солнце приглушено закрытыми окнами; решётка отбрасывает медовые тени на пол. Городской художник рисует новый портрет. Мгновение бессмысленных слов, жалоб на землетрясение — и Орин объявляется в чужом обличии, обвиняя план Горташа в несовершенстве; отпугивает несчастного художника. Придётся позже от него избавиться, Горташ думает. Терпит то, как Орин разрубает портрет. Подходит, касается плеча и обещает кровавую смерть; с ненавистью и злобой, глубоко безумная. Дурная собака. Совсем другая. Горташ отгоняет воспоминания по привычке, уверяет союзницу в необходимости поприветствовать убийц Кетерика должным образом — всё-таки у них астральная призма и они движутся в Балдур; и вдруг Орин говорит то, от чего чёрное сердце должно было сжаться, но почему-то в груди селится непозволительное облегчение. «Среди них мой блудный родич». Горташ ухмыляется и вместо вопроса произносит утвердительным тоном: «Он выжил». «Едва ли!» Орин вырывает из картины свой клинок, разъярённая и голодная собака. Расписывает то, как в тот день вывернула разум падшего Избранного наизнанку; обещает ему ещё одну смерть, а заодно и Горташу — и исчезает. Тот особо её не слушал: бешеная псина много лает и плюётся пеной. И всё-таки надежда вновь загорается внутри; может, всё наладится теперь, даже если он вернётся к нему другим человеком. Больше нельзя ошибаться.       Неделями позже Горташ узнаёт о возвращении старого друга, как только тот пересекает крепость на Змеиной скале. Через стальных стражей он уведомляет его о своём местонахождении и ждёт. Именно сегодня — в день, когда Горташ станет эрцгерцогом. Прямо здесь — среди городской знати. Впрочем, то, что они услышат, неважно, ибо как только эти люди лицезреют становление эрцгерцога Горташа, одобренного самим великим Рейвенгардом; как только выскажут в его сторону лесть, свою веру или любовь, стальные стражи перебьют здесь всех. А герой Врат Балдура, марионетка с разжиженными мозгами, только улыбнётся по команде Горташа. Идеальный план. Высокие двери открываются, и по красной дорожке приближается драконорождённый с белоснежной, но потускневшей, грязной чешуёй. Два величественных рога; звериный и багровый глаз. Он приказывает своим спутникам подождать поодаль, и Горташ с ухмылкой замечает среди них Карлах. И дроу из рядов Верных, которую, как он слышал, должны были казнить; её же они с Кетериком отправляли за астральной призмой при крушении Наутилоида с «Императором»? Это про неё же говорила Орин, как про свою питомицу? Горташ только шире улыбается; ну что за компанию нашёл себе его старый друг? Другого его компаньона он, впрочем, не знает; и не желает знать. Горташ подходит вальяжно, раскинув руки, отчаянно ищет узнавание в чужом взгляде, хотя звериный глаз, как и прежде, нечитаем; а багровый — стеклянный и тусклый. Он говорит толпе про почётного гостя и отводит его подальше от всех; краем глаза замечая, как взбудоражена Карлах у дверей. И всё-таки приказа лидера она не нарушает — остаётся на месте. «Мой любимый убийца,» Горташ мурлычет, может, немного слишком наигранно. «Как я рад, что ты вернулся ко мне». Как подтверждается, его «любимый убийца», носящий теперь новое имя, страдает от амнезии. Горташ освежает его память про их величайший план; напоминает, кем он был и ему, «мой самый близкий и дорогой друг». Говорит про подлый поступок Орин. Его старый друг кривит мордой и рычит тихо, раскатисто, как небо пред грозой: «Орин за это заплатит». Горташ более чем рад видеть проблески прежнего его нрава. В конце концов, истинная природа всегда побеждает. Он предлагает возобновить союз. Старый друг колеблется, но соглашается, стоит только сыграть на его гордости и напомнить про Орин; обещает убить её и принести оба нетерийских камня, включая тот, что ранее принадлежал Кетерику Торму. Горташ с улыбкой и твёрдостью произносит то, что, как он надеется, пробудит чужие воспоминания — их клятву. Но морда драконорождённого не меняется в выражении; он правда ничего, ничего не помнит. Перед его уходом Горташ касается плеча и предлагает понаблюдать за своим посвящением в эрцгерцоги. Старый друг снисходителен; соглашается неохотно. «Следуй за мной и смотри с должным уважением,» Горташ вскипает и тотчас возвращается к церемонии. Тёмный Соблазн. Он был бы рад увидеть этот знаменательный миг; он узрел бы сотни, тысячи будущих возможностей; гениальные идеи, хитросплетённые планы. Величие его ума. Кто эта оболочка теперь? Белая, тусклая тень. Ускользает, как только церемония окончена. Стальные стражи запирают за ними двери и разрубают безразличными мечами городскую знать — всех. До последнего; до единого. Тёмный Соблазн с удовольствием сделал бы это собственноручно и испачкал бы в крови и Энвера касаниями когтей к лицу и телу. Прошлого у Горташа нет. Больше нельзя ошибаться, и с этим незнакомым ему белым зверем — тоже. Его ждёт проверка. А Орин ждёт заслуженная смерть.       Белый зверь возвращается ещё неделями позже; снова другой. Чешуйки вновь переливаются призрачной белизной; всё величественное тело — как белый солнечный отблеск. Багровый глаз полыхает укрощённой жаждой крови. Бааловское отродье пришло в полном одиночестве: прикончило ли своих попутчиков или ускользнуло от них вночи? Оно демонстрирует Горташу два нетерийских камня, ухмыляясь драконьей мордой. Значит, Орин мертва; страдала ли она? Убил ли он её с должной жестокостью перед тем, как вернуть себе свою роль Избранного Баала? Горташ просит отдать ему все камни — упомянутая проверка в нынешнем отсутствии петли на драконьей шее. Прежний его союзник никогда не уступил бы ему власть, ибо они были равны; равно гордецы, может. И сейчас отродье гремит голосом, «Мои камни остаются у меня; твои — у тебя». Горташ вскидывает бровь довольно. Они возрождают свой союз, и обещают встретиться под городом на берегу, у подземного источника, за которым скрывается освободившийся Старший Мозг. Они должны всё вернуть, пока ещё не слишком поздно. Впрочем, Горташ понимает, что абсолютно всё никому из них уже не вернуть. - - -       Верит ли он в белого зверя с новым именем так же, как верил Карлах в юности и Тёмному Соблазну в лучшие свои годы? Наверное. И в себя тоже верит; и никому, никому больше — нет, ни одного слова не доверит никому больше. Потому и приходит один к берегу подземного источника под городом. Один — в чужую, знакомую, почти родную, но неожиданную компанию. «Вода здесь всегда устало тихая, Энвер,» слышит далёкими раскатами грома где-то за колонной, испещрённой символами Баала. Это — не призрачный белый зверь; не блёклая тень. Святость чешуи и холодного пламени в глазах; и гордо расправленные широкие плечи, и величественная стать, и сотканные касаниями самого Баала рога. Пятна крови у драконьих грубых губ; куски плоти меж острых пиков зубов. Смрад мучительных смертей. Это — Тёмный Соблазн. «Мой любимый убийца,» Горташ улыбается. «Ты очень рано». Тёмный Соблазн качает головой. «Рано? Нет, напротив. Я ужасно опоздал, Горташ. Я должен был прийти к этому гораздо, гораздо раньше. Должен был остановить нас». В его голосе неизменно скользит угроза, незнакомая Горташу лично; он улавливал её, когда старый друг позволял себе играть со своими жертвами. «Ты собираешься исполнить волю Баала. Сейчас? Не ожидал от тебя такой... недальновидности,» он вздыхает малость разочарованно. «Нет. Вовсе нет. Я могу вновь носить имя нечестивого убийцы; я могу вновь находиться под его пристальным контролем, но меж мною и Баалом всё кончено. Я исполняю лишь свою волю теперь. Свой долг, Энвер, хотя я не надеюсь, что ты поймёшь значение этого слова». Тёмный Соблазн обнажает клинок. «Проклятый кретин,» Горташ ругается и пятится. «Тебе нужна моя помощь. Повремени со своим безумием до момента, когда мы захватим Старший Мозг вновь». «Не будет этого. Я убью его. Я убью тебя, Старший Мозг и себя. Убью так же, как всех прочих,» Тёмный Соблазн скалится. В ответ слышится лязг лезвия и глубоко разочарованное: «Орин тебе мозги совсем в кашу перемолола. Ненавижу ошибаться». Горташ не успевает ни воспользоваться ножом, ни моргнуть, как со всех сторон — святая белизна. Тёмный Соблазн держит его за шею одной когтистой лапой; и другой — вонзает в живот клинок. Снова и снова, и снова; и горячая кровь хлещет на влажную землю, и кажется, что на мгновение вспыхивает разрушенный маяк, а чёрные воды смеются шумом подземного злого ветра. Покачивается лодка у причала. Рука Тёмного Соблазна останавливается на полурывке клинка — того, что принадлежал Орин. Он замирает, будто пытаясь что-то сказать, но в итоге лишь толкает Горташа в грязный песок, перемешанный с пеплом. Теперь — кровавый, мокрый, тёплый песок и пепел; забивается под ногти Тирана. Избранный Бэйна чувствует, как к горлу подступает тошнота; нет — кровь. Горячая, вверх по глотке; капает со рта на дрожащие пальцы. Горташ знает о своём поражении и всё равно приказывает голосом сиплым и ослабшим: «Если не обещанное наше величие, то подари мне хотя бы быструю смерть». «Хорошо, что ты это сказал, ведь я помню, какую смерть уготовил тебе однажды — в прошлой своей жизни. В момент, когда мы украли корону Карсуса. Ты хотел бы знать? Хотел бы знать, какой могла бы быть твоя смерть, если не такой? Тогда слушай меня». Тёмный Соблазн, не дожидаясь ответа, хватает Горташа за нижнюю челюсть, поднимая его голову к себе властно. С жестоким звериным оскалом на размытой мраком морде. Беспощадно. «Я желал дождаться, когда мы захватим мир; когда каждая живая душа предастся мучительной смерти при цереморфозе. Тогда алкал повести тебя в логово Баала, как в ложе; и может, действительно уложить на алтарь. Затем я вонзил бы в твой живот клинок — в процессе. Всё, знаешь ли, начинается с чрева. Я вонзил бы клинок и стал бы тебя потрошить. Заставил бы смотреть, как я пожираю тебя изнутри — все твои внутренности. Когда я заметил бы, что мир темнеет перед твоими глазами, я лишил бы тебя твоих чудесных глаз. Последнее, что ты услышал бы — мой голос, шепчущий тебе на ухо нашу клятву. Затем — удар; остриём — чуть выше сердца, чтобы сохранить его в целостности. К тому моменту тебя уже постигнет смерть; тебя — предпоследнее живое существо на земле. Я вырезал бы твоё сердце и оставил бы на алтаре — почти самое дорогое подношение Отцу. А самое — это Его сын. Я вырезал бы сердце и из своей груди, живьём, задыхаясь в экстазе, захлёбываясь абсолютной властью последнего живого создания, что принесло погибель миру. Ты хотел бы этого, Энвер? Смог бы представить, Горташ? Вот такой была бы твоя смерть, если бы…» Горташ молча одаривает его тяжёлым, тёмным и тусклым взглядом, жадно поглощая все слова. «Если бы…» он выдавливает с трудом. «Да. Если бы я не был гордецом, Энвер. И ты тоже». Тёмный Соблазн позволяет им два мгновения скорби — на те несбывшиеся смерти. «Но довольно о прошлом. Нас с тобою ждёт новая погибель. Трагичная, пожалуй; трагичнее, чем секунды тишины и окровавленный пепел на месте песка». Тёмный Соблазн хватает Горташа за ворот, как грязного щенка, и тащит ближе к берегу его безвольное, едва дышащее тело. «Видишь, как черна вода? Ты знаешь, как изменчивы моря? Эта изменчивая чернота — дом тебе и твоему владыке Бэйну; пусть же станет и могилой». Эрцгерцог Энвер Горташ, Избранный Бэйна, Бога тирании, не видит неба в свои последние мгновения, но видит вспышку святого белого света перед собой, когда когти Тёмного Соблазна пронзают его глаза; и слышит морской шторм в голосе, и чувствует холод руки на усталых спине и плечах, когда его толкают в воду. Потяжелевшие одежды тащат на дно ещё быстрее, чем это сделала бы предсмертная усталость. Лёгкие заполняет вода беспрепятственно. И чёрное сердце никто не вырезает — оно остаётся гнить под городом, разрушенном гордыней. Днём позже к берегу подземных вод возвращается Тёмный Соблазн в компании нескольких своих союзников. Он отплывает на лодке глубже в темноту и ближе к Старшему Мозгу, невольно выискивая глазами на дне мёртвое тело. Но вода беспощадно черна.       Самое чистое отродье Баала, созданное из куска его мёртвой плоти, нечестивый убийца, Избранный Баала. Тёмный Соблазн. Неназванное его новое имя. Он с удовольствием разрывает Нетерийский Мозг в клочья; Мозг, который однажды держал на своих ладонях и ласкал склизкие извилины, прося о личинках и абсолютной власти. Рвёт когтями, зубами и клинками, поднятыми с тела Орин. Орин, которая лживо восхищалась им; Орин, которая убила его; Орин, которая улыбалась, когда он пришёл мстить, и засмеялась, когда он прикончил её раз и навсегда. Её — неправую в своих суждениях — раз и навсегда. Всеобъемлющее спокойствие, с которым Тёмный Соблазн поднимал с её останков нетерийский камень — его по праву; покорность, с которой он принял волю Баала вновь, став ещё раз его Избранным. И что теперь? Рассветное солнце. Персиковые, нежно-алые и небо, и вода, и только его чешуя — пятно святой белизны. Его новые союзники пытаются осознать произошедшее. Люди вдали ликуют, спасённые своими героями. Тёмный Соблазн и Горташ вместе начали это безумие от своей гордыни и веры в исключительное право разрушать. Посторонний наблюдатель может, конечно, взять смелость заявить, что Тёмного Соблазна больше нет, и есть только тот, кто носит новое имя. Но сам он готов поспорить. Воля Баала — в нём; прежняя необходимость убивать, рвать, уничтожать. Клинок Орин в когтистой лапе. Пока Отец ещё не стал непоправимо зол; пока союзники не видят его; пока он не привнёс кровавых красок в новом порыве безумия в едва очистившийся мир… Ведь Горташ был прав — истинная природа всегда одерживает победу. Это аксиома; а он — бааловское отродье. Сколько их всех пало от его руки? Тёмный Соблазн пронзает свой живот клинком; ведь всё начинается с чрева. Вынимает — удар в чёрный, звериный глаз; прости, Отец. и каждая кровавая смерть была подарком его Отцу. Ударяет под рёбра снова и снова. Горячая кровь — по спине, по животу, вниз по ногам. Болит, как ни странно, в груди — невредимое сердце. Но эту смерть он заберёт у Отца. Силы покидают грешные, кровавые, свято-белые руки — клинок падает наземь. И сам Тёмный Соблазн тоже — на колени, улыбаясь уродливой драконьей мордой широко и счастливо. Что о нём напишет забытый бог Джергал? О, как спокойно море; о, как тиха горящая солнцем вода. Теперь он умрёт. Теперь точно навсегда. Эта смерть — только для него. Эта — только для себя.