* * *
Барахтающийся вампир вдавил Вика глубже в топь, и наконец-то ушла лишняя тяжесть тела. Он в последний раз вдохнул и закрыл глаза перед тем, как ряска сомкнулась над ним. Вода залила нос и уши, и Вик усилием воли подавил в себе позыв зажать нос. Они что-то сделают, а он спокойно подержит руки над водой и будет ждать столько, сколько нужно. Лаэзель, скорее всего, не бросит. Она вытащила Астариона, а значит, не бросит его, Вика, так просто. К тому же, он вытащил её из клетки тифлингов. Шедоухарт тоже, скорее всего, не бросит. Она слишком уж не любит поворачиваться спиной к чужой беде, и сейчас Вае’Викстис был почти благодарен ей за эту, не вяжущуюся с образом скрытной стервы, мягкость. К тому же, он тоже спас ей жизнь. Астарион… А что Астарион? «Городской судья» скорее всего предложит уйти, его-то жизнь уже спасена. С ума сойти, Астарион оказался вампиром. Не высшим, а каким-то из отродий, но мало кто мог похвастаться тем, что он путешествовал с отродьем вампира и остался жив. Тут же стали ясны все эти милые отмазки, когда они нет-нет, а натыкались на высосанных зверей. Последним был кабан, вроде бы. А вода? Он вечно старался перейти все ручьи по кочкам. Это прекрасно ложилось на его манию следить за своим внешним видом, но факт остается фактом: Астарион прекрасно шифровался. Только тень выбивалась из стройной картины мира: она у него есть или нет? Или Вик себе выдумал? Мало кто, конечно, он повторяется, изучал влияние цереброморфоза на тело и душу разумного (особенно мертвого), но разве можно перестать быть нежитью во всех аспектах кроме, скажем так, гастрономических предпочтений? Вае’Виктис в это не верил. Либо нечто, даровавшее защиту Астариону, реально хорошо выполняет свою задачу, либо манерность и вечный флирт на грани фола неплохо так отвлекали внимания от прочих странностей. Он мог бы себя поздравить, еще один секрет вскрыт. Теперь, конечно же, согласно клятве он должен его убить. За-чем? Интересно, разболтал бы Астарион все свои секреты, если бы выдалась возможность допросить его труп? Вае’Виктис усмехнулся, скорее ощущая, чем видя, как пузырьки воздуха устремились к поверхности. Легкие уже начинали гореть. Его соратники не торопились. «Да, мертвые, подчас, такие разговорчивые. Похлеще живых, — поддакнуло внутреннее невыразимое, — тот, кто утверждал, что рыбы и мертвые молчат, никогда не говорил ни с теми, ни с другими». Он чуть не заржал с собственной шутки. Умереть потому что не смог заткнуться — это туше. Шикарное было бы надгробие: «подох, как клоун». Даже маньячным мыслям понравилось. Надо переключиться, а то крыша поедет, и он все-таки психанет и забарахтается. Он всех уже пребрал, остался лишь Гейл. Про Гейла даже не стоило рассуждать: его здесь не было. Но если бы он был, то как бы поступил? Скорее всего, он бы попытался помочь. Во-первых, Вае’Виктис его спас. Спаситель. Да, волшебник не шибко сошелся характером с самим Виком: слишком слабый и мягкий, на вкус Виктиса, и так же трепетно относится к своим секретам, что устроил несколько дней адской мигрени, за одну попытку прочесть мысли. Во всех остальных случаях он был до скучного обычным. Помогал, когда можно и не геройствовал лишний раз — это во-вторых. Однако, за маской учтивости и неплохого кашевара (а чего ждать еще от человека, умеющего варить зелья?) скрывался жесткий амбициозный тип, умеющий постоять за себя. Какое удовольствие было наблюдать, как вся эта напускная мягкость облетала под его ментальным напором, обнажая грани настоящей натуры. Если он выживет, то обязательно скажет, что Гейл в тот момент был невероятен. А он выживет, суки, вы-ы-ыживет. Непроизвольные судороги уже подбирались к телу, но Вик гнал панику прочь. Держать руки неподвижными над водой становилось все сложнее. Что-то с громким всплеском ударялось по поверхности воды. «Они оба придурки — это неоспоримый, сука, факт», — мрачно подытожил Вик. «Не кривляйся, тебе понравилось», — откликнулись глубинные мысли. «Ага, охуеть как весело. Обхохочешься. Сначала изнасиловать, будто год голых баб не видел, а потом еще подраться прямо посреди болота под носом карги». «Но ты бы так и не узнал, что он вампир», — возразил воображаемый собеседник. «Почему бы так и не узнал?» «Потому что ты вытряс все секреты Шедоухарт, но остальных оставил в покое», — последовало издевательское пояснение как для маленького ребенка, которого учили решать задачи с яблоками. Действительно, с какого хрена он мазохистским удовольствием ходит мимо всех этих любителей хранить секреты и не выжмет каждого до-о-осуха? Вик осекся, а как давно он стал разговаривать с самим собой, да еще и решать загадки внутреннего голоса? Тело продрал озноб: все это время в глубине что-то в нем зрело, и это что-то вовсе не иллитид. «Вае’Ви-и-иктис, только не говори мне, что тебе надо все разжевывать, — нечто щерилось во тьме, изнутри и снаружи. — А знаешь что? У нас с тобой полно времени. Наконец-то нам никто не помешает». «С какого хуя? Это опять кошмары?» — глухое раздражение грело не хуже ярости и прогоняло муторную панику. «Не-е-ет. Кошмара нет, есть только мы, — в толще воды что-то шептало на ухо, а стоячая вода ласково сковала волосы. — Ты прекрасно знаешь, почему ты оставил их в покое, но, позволь, я тебе озвучу. Тебе нравится чувствовать собственную правоту. Шедоухарт дала отвратительный совет. Ты знаешь это, а она нет. Потому что ты уже вытряс из ее пустой головы все, что только можно вытрясти. Теперь ты ходишь, смотришь на Астариона и Гейла и видишь, как они продолжают молчать. В этом молчании ты ощущаешь ложь и недоговорки. И ты чувствуешь, что ты прав, потому что никто не захочет вываливать свое нутро на всеобщее обозрение». Вик стиснул зубы. Перед глазами мелькнула соблазнительная картина вываливающихся кишок и блестящей печени в мешанине внутренностей. Можно взять, раскроить и гадать по мясистым волокнам, читать некогда живого, как открытую книгу. Все помыслы будут, как на ладони. Он замотал головой, теряя остатки воздуха, и трясина лизнула основания ладоней. Все, что сказал внутренний голос — это неправда. Он не допрашивал их не потому что ему нравится ощущение своей правоты, а потому что действительно хотел попробовать дать им шанс собраться с мыслями и открыться ему. Они же вместе путешествуют и едят из одного котла. Так нельзя. Вряд ли он потрошил того странного друга из воспоминаний на предмет его тайн. «Ты лукавишь, — в голосе почудилось брезгливое снисхождение. — Да, тяжело признаться себе, что ты лучишься от осознания собственной невъебенности, но что поделать. Такова правда». «Отъебись», — он прошипел на грани потери сознания, воздушный пузырь соскользнул с губ. Удар по воде раздался совсем близко с рукой, но вот, что-то обмоталось вокруг ладони и натянулось. Рука судорожно вцепилась в веревку. Сначала одна, потом вторая. «Нет, не все так просто, — ухмыльнулся голос, — мы с тобой связаны, ты и я. В этом теле течет чистая черная кровь, она взывает к тебе, ко мне. Кровь не обманешь. Мы повязаны крепче, чем ты думаешь. Мы едины во грехе». Его потянули прочь из болота, прочь от мыслей, прочь от мирных посиделок со своим больным разумом. «Мы с тобой одно целое. Ты и я, — голос уже звучал глуше. — Ты будешь смотреть на свое отражение, и видеть себя настоящего, а не того, которого ты так отчаянно пытаешься изобразить». Вода набилась в доспехи, саббатоны жутко мешали тянули вниз вместе с сапогами. Как ополумевший бычара, он попер наверх, перебирая руками по веревки, вытягивая самого себя, и его тянули тоже. Была бы третья рука, он бы потащил себя за волосы. «Чем быстрее ты это поймешь, чем будет лучше для тебя, для меня...» — голос растворялся во тьме. Где-то во тьме его уже оставляли. Да, точно, его заперли в капсуле наутилоида, во влажной и вязкой темноте. Он тогда себе разбил в кашу руки и голову и в конце-концов выбрался. В трясине тоже влажно и вязко, но не было ничего, что можно было бы разбить. Душный приступ злости придал сил. Со всплеском на поверхности показалась голова. Вик закашлялся: в отличие от вампира ему был чертовки необходим был воздух. Веревка лопнула по середине, и трясина вцепилась в него с новой силой, утягивая сразу по макушку. Лаэзель и Шедоу отлетели назад, в отупении сжимая бесполезный теперь уже конец веревки. «Ты — это я, а я — это ты, — во тьме его уже поджидали, и тут Вик суматошно забил руками и ногами в попытке выбраться. — Ты носишь мое тело, в тебе моя душа. А все почему? Потому что ты — это я-а-а». Быстрее, чем Астарион мог подумать, он шагнул ближе к берегу, протягивая, буквально вкладывая в руки утопающего Вика, копье. Деревянное древко затрещало под иссиня-черными пальцами. «Как знал!» — мелькнуло в голове белокурого эльфа, и его швырнуло на землю. — Помогите! Нас сейчас утащит! — крикнул он в пустоту. Не в пустоту. Сначала его подхватила Лаэзель, а потом и Шедоухарт вцепились в копье. «А я это — ты-ы-ы, — его собственный голос не унимался. — Доверься себе, ты от себя не сбежишь». Прочь-прочь-прочь — Виктис мотал головой, давясь трясинной жижей. Он спит, это кошмар. Он просто спит, и он проснется, и нет никакого сладкого голоса, шепчущего на уши, призывающего довериться. Разве его тяжелый бас мог звучать так мягко? Неужели это — такой дьявольски-притягательный голос — слышали все женщины, с которыми он говорил? Он сам чуть не отдал ему свою душу. Что угодно, лишь бы прекратить задыхаться от страха. Вика проволокли по земле, доламывая злосчастный нос. Шатаясь, он откашливался на земле, ругался последними словами, весь вымазанный в тине и грязи, и дышал через рот. Кровь из носа ручьем заливала грудь, окрашивая слой грязи в красный. Точеное лицо эльфийки скривилось от потока сквернословия: — Ну что же, ты жив, — Астарион вскинулся, и она поправилась: — Вы живы. В следующий раз, мы вас из болота вытаскивать не будем. — Я не знаю, из-за чего была драка, но у нас, гитиянки, это признается нарушением устава и карается смертью. — Хорошо, что мы не гитиянки, — вампир растянул губы в кривой улыбочке, под откровенно злым взглядом Лаэзель. — Хватит. Вик встал, пошатываясь, и рукой в белой вспышке криво вправил нос. Жрица скривила губы и чисто символически ударила его по рукам, отводя их в сторону. Она потянула за бармицу, заставляя наклониться и все-таки с новым хрустом вправила нос как следует. Дроу выматерился, аккуратно касаясь кожи кончиками пальцев и получая по рукам, чтобы лишний раз не трогал. — Спасибо. — он обвел всех взглядом, останавливаясь на каждом: все вымотанные и отходили в себя от шока, с Астариона стекала грязь вперемешку с кровью. Красавцы, что сказать. — Мы подрались — мы ебланы. Спасибо, что вытащили нас. — Умойтесь хоть, что ли, — Шедоу брезгливо отерла пальцы о лист мать-и-мачехи, отворачиваясь. Волосы на затылке вновь встали дыбом, когда в голове возникло знакомое ощущение: «Это твой третий День Рождения. Хорошо бы отпраздновать жаркими стонами экстаза… И боли», — ясно и четко прозвучал в голове его голос. Небо вновь подернулось красной дымкой, а глубокие воды окрасились в темно-красный, почти черный, цвет венозной крови. — Вик, ты идешь? — окликнула его серо-зеленая Лаэзель в трупных пятнах с рассеченной шеей, полосами крови на лице и груди, шамкая выбитыми зубами и расквашенными в кашу губами. Она срубила колючее молодое яблоневое деревце, с беспокойством осматривая заторможенно кивнувшего дроу, зачарованно уставившегося прямо ей в глаза. В выколотые глаза, в орбиты которых до упора всажены шипы, так что глазные яблоки не смогли бы пошевелиться при всем желании.* * *
В лагере Вик стоял по пояс в воде и старательно тер голову, споласкивая с себя грязь и ощущение чужого присутствия под кожей. Он надеялся, что нечто, донимавшее его на болотах, утонуло в трясине или там же и останется. Жаль. А еще он надеялся, что на Фаеэруне его память восстановится. Тоже не восстановилась. Жаль. Как будто что-то выдрало часть его самого и заместило собой. Это его руки моют голову? А волосы его собственные? А мысли? Что вообще все еще принадлежит ему, Вае‘Викстису? Он постарался проигнорировать издевательский смех вкупе с пульсирующей головной болью и очевидный ответ «все». Ты. Дроу яростно окунулся с головой и принялся ожесточенно смывать с себя мыло и тину. Надо подумать о другом. Надо-надо-надо. Надо. Он поговорит с Астарионом потом и даже не о том, что произошло на болоте. Тот инцидент и вовсе отошел в разряд исчерпанных, стоило только Астариону дать по роже. Вик кончиками пальцев провел во скуле, где под кожей перекатывалась глухая боль. Магия составила кости и кое-как их срастила между собой, но до полного восстановления ему было еще далеко. Нет, с оскорблением и изнасилованием все понятно, но вот тема с секретами еще не исчерпана. Он послушает его оправдания, или молчание, а пока у него есть одно очень важное дело: вымыться самому и отдраить доспехи после купания в стоячей воде. Господи, почему он просто не может порадоваться тому, что он выжил, и пока, вроде бы, никого не хочет убивать? Доспехи были свалены на берегу в одну кучу. Виктис, помнится, отказался от ношения кольчуги так быстро, как только мог, и, видимо, не зря. Они тогда потратились на полулаты не только для него, но и для Шедоухарт, но оно того стоило. Лаэзель подошла к берегу, оставив у костра увлеченного Гейла, просеявшего золу для щелока и приступившего к варке. После разговора с Виком тот аж приободрился. — Что это было? — гитиянка не стала ходить вокруг до около. — Ты о чем? — Почему вы подрались? — она замерла у самой кромки воды, обводя взглядом бугристые мышцы натренированной спины в сетке многочисленных шрамов. Вика будто когда-то перемололо и выплюнуло. Как знакомо. У нее тоже шрамы проложили на коже целую историю её побед и поражений. Он снова окунулся, нагибаясь, так что было видно, как быстро руки промывали кожу у корней волос, вспенивая воду. Выпрямился, алые волосы хлестнули по спине, поднимая веер брызг в воздухе. Лаэзель говорила ему, что их нужно остричь. Что длинные волосы — это непозволительная роскошь для воина, особенно такой длины, как у него, но он молча кивал и пропускал мимо ушей, а теперь его за волосы оттаскал щуплый судья. И поделом. «Упрям даже в мелочах», — она ухмыльнулась. — Он зае… достал. — И все? — Хм, — он взял тряпку вместо мочалки и кусок мыла, явно собираясь с мыслями. — Нет. Карга то ли прокляла, то ли отравила кусты у болота. Я хуй знает, как они называются, это Гейла надо спрашивать, но вы вот отрубились быстро, меня не взяло, а Астариона перекосоебило, пока я помогал ему прийти в себя. Его вштырило от крови, и он пошел нести херню. — Вик перекинул тряпку через спину и стал намыливаться резкими, нервными движениями. — Взбесил меня, и я его задрочил. — Тебе делать больше нечего? — гитка раздраженно скрипнула зубами. — Говорю же, взбесился. — Драться друг с другом – это верный способ умереть. Трахаться на болоте – тоже. У вас есть поговорка «держи член в штанах», не слышал о такой? Он кивнул и нырнул в воду. Движимая беспокойством, она пришла к нему не читать нотации, но почему-то на ум шли только они одни. — Правильно, помолчи. Может, за умного сойдешь, — проворчала гитка. На поверхности всплыла шапка пены. Мог бы не мыться — Лаэзель потянула носом воздух, и сморщилась от четкого запаха болота, перебивающего запах пота — но явно не сегодня. Она все-таки села на землю, отодвинув в сторону нагрудник: пусть сам им занимается. Натруженные руки и спина болели. Стоило только сесть, как голову сморила сонливость. Злость отошла на задний план. Досаду вызывал потерянный день из-за драки двух взрослых кретинов. Все выжили, хвала Влаакит, но как же это было на грани. — Ты знаешь, что он вампир? — вынырнувший Вик заставил встрепенуться от неожиданности. — Цква… — выдохнула Лаэзель, выпрямляясь в струну. Холодок прошелся по спине, моментально испаряя сонливость. — Мы все это время путешествовали с вампиром?! Тас-ки! Все это время эта тварь могла нас сожрать, пока мы спали?! — Да, — ничуть не смущаясь наготы, дроу вышел из воды, подцепил с земли рубашку, обтерся и натянул на голое тело. Эльф беспечно натянул брэ, калимшанские штаны. Сел на землю, отряхнул ноги от налипшего песка. Он расправил для удобства сухие портянки, четко выверенными движениями — сколько десятков лет он бинтовал ступни? — обмотал ткань вокруг ног и вдел в сапоги. Казалось, его ничего не беспокоило. — Как ты узнал? — прокашлялась гитка. — Вампиры не могут ходить на солнце. — Он руку продрал клыками. У него очень холодная кожа. Красные глаза. Когда я его душил, то ему было больно от хвата, но не от самого удушья. Так не бывает у по-настоящему живых. Он выглядит, конечно, так, словно в час рождения его Ориль поцеловала, но это не объясняет все остальное. Еще и душил. Прекрасно. Лаэзель закатила глаза, припоминая пагубную привычку Вика душить в постели. Если так подумать, то в целом, все складывалось. Астарион ловил животных во время ночных «прогулок», и поэтому он не набрасывался на остальных. Это же и объясняло его одержимость загаром и странную щепетительность по отношению к крови. Каждый из них хоть раз задавался вопросом, откуда у «бывшего судьи», циничного и жестокого эльфа, такая боязнь крови. А оказалось, это жажда, которую он так старательно скрывал. Главный вопрос крутился на поверхности: Астарион единственный такой уникальный вампир, от которого не спасает солнце, или, есть и другие? Если есть, то сколько? — Тас-ки! Я убью его, — ее кулаки сжались. — Остынь. — Он вампир. Он опасен. Он раб вечного голода. Слава Влаакит, что он ни к кому из нас не сунулся, пока. — она процедила каждое слово, стремясь донести мысль до, казалось бы, не понимающего Вика. — И как же твоя клятва про уничтожение зла? — Хуятва, — Вик определенно точно сегодня не сдерживался в выражениях. Лаэзель такой ответ явно не устроил, и дроу опустился до объяснений. — За время всего нашего долгого путешествия он нас не убил. Факт. Что до клятвы, то никакого зла лично мне, нам Астарион не сделал. Не мне рассуждать про зло и добро, да мне и поебать, но я не хочу, — он запнулся и продолжил, нахмурившись, — убивать какого-то вполне адекватного вампира просто потому что мне так диктует клятва. Я до сих пор не вспомнил, как ее принес. Я вообще тогда был в своем уме? Да, если клятва засвидетельствована, значит, никто меня не принуждал, но, еб вашу мать, если я под гнетом эмоций орал какую-то пафосную дичь, я хочу отправиться в прошлое и дать себе в рожу, чтобы больше так не делать. — Клятва — это как приказ, — недовольно парировала гитка, — ты обязан соблюдать и то, и то. — А если приказ преступный? Вик отвлекся от шнуровки на одежде и внимательно всмотрелся в глаза. Лаэзель зябко повела плечами, отворачиваясь. В её идеальном мире вечной войны преступным приказам не было места. В идеальном мире она должна была уже прийти в ясли, а не шататься по болотам, но это шатание, казалось бы, давало ей время подумать. Одной. Вдали от всяких приказов и высокопоставленных гитов. Самый сильный воин, Лаэзель, подающая большие надежды, оказалась заражена. Стало быть, не так уж она и сильна? Дроу прервал молчание: — Клятва, как и приказ, не означает, что мозг мгновенно теряет способность думать. Всегда должна быть своя голова на плечах. Если командир тебе приказывает хуйню, например, покинуть пост во время дозора, то стоит задуматься, а нахуй вообще выполнять такой приказ. — У гитиянки такого нет, — Лаэзель сглотнула ставшую неожиданно горькой слюну. — Ну конечно, — лицо дроу исказила едкая улыбка, пока он поправлял завязки и пояс, — бравые непогрешимые гитиянки. Так вот, если клятва мне диктует убить того, кто мне прикрывал спину и все-таки спас жизнь, то в задницу это, — он суеверно прислушался к себе: сердце не болело, разрываемое на части фантомной болью. — К тому же, пока все нормально. — Вы, люди, слабы. А мы всю жизнь тренируемся, чтобы выживать и убивать гхайков. Не смей критиковать мой народ! — шипение соскользнуло с её сухих губ. — Будь гиты совершенством, — Вик бесстрашно не отвел взгляд от ее желтых глаз, — то в мире не было бы ничего кроме гитов, но это не так: люди, вампиры, дроу, гхайки, гиты, демоны, ангелы. Ты это видишь даже лучше меня, — в голосе прозвучала сталь. — Я поговорю с Астарионом. Ты его не тронешь, пока я не скажу. — Хорошо, — она недовольно цыкнула. — Если Астарион будет подбираться к моей шее, я убью его. Вае’Виктис лишь молча сжал её плечо. Тишина наполнилась журчанием воды у ручья. Вик принес котелок с щелоком и устроился рядом с изгвазданным доспехом. Натянул перчатку на руку, окунул тряпку в маслянистую жидкость и принялся тереть металл. — Ты сказал, что не убьешь того, кто спас тебе жизнь, — они продолжили разговор, как ни в чем ни бывало. — Если вдруг потребуется поднять клинок против кого-нибудь из нас, то как ты поступишь? Дроу замер с набедренником в руках и уставился на перемазанные в крови руки. Моргнул. На его перчатках маслянистый щелок, не кровь. Ще-лок. — Знаешь… Это сложно, — от шока он замер и опять нервная болтливость захватила его истощенный разум. — Я бы сказал тебе «я не буду этого делать» несколько дней назад, но там, на болоте, когда я тонул, я опять думал. Мне надо было думать, чтобы отвлечься и не паниковать. И я думал о том, что я не понимаю своей клятвы. Я не понимаю себя. Кем я вообще был раньше. А я был, — он уставился на чистую шею гитки без всяких следов крови и лишних разрезов, собираясь с мыслями. — Я был кем-то весьма одиозным и явно тем, кого все церкви Побережья Мечей захотели бы сжечь на костре без суда и следствия при всей нашей веротерпимости. Так что, я не знаю. Не хочу врать. «Не тебе». Не сейчас. Губы Лаэзель сжались: Вае’Виктис не гит, и порой он до тошноты слабый. Правильным ответом было бы «я не буду направлять меч на брата по оружию» без всяких там «но» и прочих оговорок. Сошел бы твердый ответ «я убью любого ради достижения цели», а не отвратительно-жалкое «я не знаю». В её идеальном мире вечной войны нет места неуверенности. Но принадлежит ли она этому миру?