Поровну.

«I wish I could hold. I wish I could touch. But a fool just wants and wants. It's all what you do when no one cares. No one's chasing you, no one's making you spend lonely nights poisoned through and through. It's all what you do when no one is there.» — Jimmy Eat World (Integrity Blues)

До конца полета оставалось менее десяти минут. Экипаж состоял из сотрудников ЦРУ. Они не задавали никаких вопросов и предоставили Анну самой себе. Гоуст и Соуп тоже оставили ее в покое, и она свернулась калачиком в кресле у окна, прижавшись лбом к стеклу. Ночь была ясная, но она ничего не видела под ними. Океан казался бесконечным и черным. Они находились в воздухе чуть больше четырех часов, но Анна не могла найти себе покоя, хотя чувствовала себя измотанной. Сразу после трех утра они въехали в гараж конспиративной квартиры в Форт-Лодердейле. Когда Анна пронесла свою сумку через дверь на кухню, воздух был влажным. Гоуст вошел первым, чтобы проверить дом на наличие злоумышленников и средств наблюдения. Видимо, он ничего не обнаружил, так как по пути в гараж прошел мимо нее на кухню. Она стояла у холодильника с сумкой на плече и ждала, что ей скажут делать. Соуп нашел ее там через минуту. «Эй, здесь три кровати», — сказал он.        — Извини, — прошептала она. Он покачал головой. «Не переживай, блонди. Ты молодец».        — Нет, — сказала она ему, когда он прошел мимо нее, чтобы открыть холодильник. Свет осветил кухню. Соуп протянул ей бутылку воды: «Ты, наверное, обезвожена. Тебе нужно попить и поесть. Мы пытались дозваться тебя в самолет, но ты нам не ответила». Она смотрела на него через открытую дверцу холодильника: «Я не… я не слышала вас». Он кивнул: «У тебя шок. Это пройдет. Дай себе время». Его легкомысленный комментарий по поводу ее состояния почему-то вызвал в ней гнев: «Я не какой-нибудь салага, только что закончивший армию. Я уже более шести лет на действительной службе. Я… я видела… я была…» Джонни закрыл дверцу холодильника и взял ее плечо в свою руку, сжимая его: «Все по-другому, правда? Такая работа? Тяжелее отделить гражданскую жизнь от военной. Они смешиваются, и… бум… голова идет кругом. Потом станет лучше». Хотела ли она, чтобы стало лучше? Она просто продолжала видеть эту женщину, поскользнувшуюся на крови Турвиша: «Я не понимала, что это…»        — Большинство из нас вышли из спецназа и испытали то, что ты чувствуешь, прежде чем дошли до этого уровня. — Он наклонился и наклонил голову, чтобы поймать ее взгляд — Никто тебя ни в чем не обвиняет. Миссия успешна, верно? Она кивнула: «Да. Верно.» Он отпустил ее плечо: «Выпей эту бутылку и еще одну перед сном. А я пойду в душ». Соуп оставил ее стоять на кухне с зажатой в руке холодной бутылкой. Она откупорила ее и отпила в темноте. Вошел Гоуст и бросил сумку на пол: «Возьми хозяйскую спальню, там есть ванная комната».        — Я…        — Не извиняйся, Миллер», — сказал он, останавливая ее прежде, чем она успела вымолвить это: «Разве ты не слышала, что сказал Мактавиш? Миссия прошла успешно. Никто помимо не пострадал и не погиб». Он открыл холодильник, достал еще одну бутылку воды и протянул ей: «Прими душ, а потом выпей это».        — Да, сэр, — сказала она, взяла у него бутылку и взяла свою сумку. Она стояла под обжигающей струей душа, пока пальцы не свело второй раз за день. По приказу она выпила всю бутылку холодной воды, после чего переоделась в шорты и футболку, которая была достаточно длинной, чтобы выглядеть как платье. Она забралась на середину матраса и свернулась в клубок. Ей нужно было взять себя в руки до того, как они вернутся на базу, иначе все начнут сомневаться, сможет ли она справиться в 141-м. И что тогда будет? Увольнение? Возвращение в Северную Каролину? Или в Ричмонд? При мысли о возвращении в Ричмонд ее охватила паника. Она закрыла глаза, а когда открыла их, то увидела яркий свет, проникающий через края занавесок, задернутых на окне. Она проверила время. Чуть позже семи. Она поспала не более трех часов. В животе урчало, потому что прошло уже восемнадцать часов с тех пор, как она последний раз что-то ела. Аппетита не было, но организм требовал топлива. Анна перевернулась на живот и уткнулась лицом в матрас. Дав себе еще пять минут, она встала с кровати и разгладила еще влажные волосы. Дверь тихо открылась, в коридоре было темно. Она осторожно повернула за угол, ожидая увидеть пустую кухню и гостиную, разделенную островом. Она замерла, увидев его, сидящего на высоком табурете, носок одного из его ботинок балансировал на полу, а каблук другого зацепился за перекладину. Он был одет в компрессионную рубашку с длинными рукавами и, похоже, в свежие брюки, не покрытые грязью после похода. Маски на черепе не было, а балаклава была надвинута на нос. На стойке перед ним стояла кружка с паром и планшет. Гоуст посмотрел на нее, когда она сделала неуверенный шаг из коридора. «Я не помешала?» — спросила она.        — Нет. — Он очистил экран планшета и встал, чтобы достать из шкафа кружку. «Садись», — сказал он ей, кивнув на другой табурет. Их было два, и они стояли рядом друг с другом. Она не была уверена, что хотела бы сидеть так близко к нему сейчас, после того как несколько часов назад она была таким впечатляющим разочарованием. Она наблюдала за тем, как напрягаются мышцы его спины, когда он передвигается по кухне. Она отвернулась, когда он принес ей кружку чая и коричневый бумажный пакет с жирными пятнами.        — Соуп вышел час назад и успел позавтракать, прежде чем завалиться спать, — сказал Гоуст, пододвигая к ней кружку с чаем, которую он только что приготовил. Боже, почему он был так чертовски мил с ней? Он должен был быть ее суровым лейтенантом, который должен был разорвать ее на куски за то, что она настолько глупа, чтобы встать и объявить о себе врагу. Вместо этого он спас ее завтрак и сделал ей что-нибудь выпить.        — Спасибо, — пробормотала она, придвигая чай поближе и обхватывая его руками. Он посмотрел на ее ноги, а затем опустился на табурет рядом с ней. Анна опустила взгляд и покраснела. Рубашка была достаточно велика, чтобы под ней не было видно шорт. «Клянусь, я в шортах», — пообещала она, откидывая подол футболки вверх, чтобы он мог видеть черный хлопчатобумажный материал под ней.        — Не мое дело. — Он отпил глоток чая и уставился на панель над плитой. Она проглотила все неприятные эмоции, закравшиеся в ее горло: «Спасибо тебе за… все. Я там облажалась, а ты… спас мою задницу, так что…» Она глубоко вздохнула и задумалась, как выразить свои чувства.        — Мы квиты, — сказал Гоуст хрипловатым голосом. Он был не из тех, кто любит ласку, так что, возможно, ее речь была не нужна. Она сделала глоток чая, чтобы попробовать его вкус: «Мы ведем счет?»        — Нет. — Он указал на ее кружку. — Вытащи чайный пакетик, пока он не стал горьким. Положить его было некуда, поэтому она вытряхнула из бумажного пакета сэндвич с завтраком и гаш-брауны и использовала его, чтобы положить пакетик с чаем. Отпив еще немного, она посмотрела на молочный чай и сказала: «Вкусно. Может быть, я все-таки приду к тому, чтобы пить чай». Гоуст издал смешок, подняв свою кружку. Ей захотелось взглянуть на его губы, попытаться представить, как выглядела бы его челюсть, если бы ее не закрывали края черной ткани: «Ты прекрасно справилась, любимая. Это был успех». Даже больше, чем смотреть на его губы, ей хотелось спросить его, почему он назвал ее «любимая». Она подумала, не будет ли она разочарована, когда он скажет ей, что это британский эквивалент того, что кто-то называет тебя «мужик» или «чувак».        — Я могла бы сделать лучше.        — Могла бы, — согласился он. — В следующий раз. Она кивнула и развернула свой сэндвич.        — А будет ли следующий раз? Его вопрос застал ее врасплох, и она замерла с колбасным печеньем в руке: «Э-э, будет ли? Меня переведут?»        — Конечно, нет. Но ты можешь попросить об этом, если захочешь». Анна почувствовала, что у нее сводит горло: «Ты это предлагаешь?»        — Нет. — Ответ был резко. — Ты — лучший стрелок, который у меня есть. Она рассмеялась, но это прозвучало слишком горько и принужденно: «Хотя я определенно могла бы быть лучше под давлением».        — Нам всем пришлось пройти через то, о чем тебе рассказал Мактавиш, выясняя, как выполнять эту работу в гражданских условиях. Ты разберешься, если захочешь.        — Значит, ты меня не выгонишь?        — Нет.        — Хорошо, — сказала Анна и откусила кусочек печенья. Через пару минут она съела и его, и яичницу. Когда она допила чай, Гоуст отнес ее кружку и свою обратно на кухню. Он наполнил их из электрического чайника и положил туда новые пакетики чая, а также молоко и сахар. Опустившись на табурет с кружкой в каждой руке, он прислонился к ней. Его тело было теплым, и от него пахло мылом. Она вспомнила, как он задрал кофту, чтобы показать ей никотиновый пластырь на груди. Казалось, что это было целую вечность назад.        — Ты готовишь вкусный чай для всей своей команды или только для тех, кто нуждается в ободряющем слове?        — Только для тех, кто говорит, что мой чай вкусный, — ответил он, снова уставившись на кухонную плитку. Чем больше она с ним общалась, тем больше понимала, что у него сухое чувство юмора, которое иногда не укладывается в голове. Она тихонько засмеялась: «Не знаю, как бы я справилась с этим без тебя, Соупа и Варгаса».        — Мы бы не справились без тебя, — сказал он, глядя на нее. Он был так близко, его губы были слегка приоткрыты и казались мягкими. — Никто из нас не смог бы сделать этот выстрел.        — Спасибо, — прошептала она, наклоняясь и касаясь его плеча. Он напрягся, и она тут же поняла свою ошибку: «О! Я… черт, простите, лейтенант. Это было слишком неожиданно и слишком откровенно».        — Перестань извиняться, Миллер. Она покрутила в руках кружку с чаем: «Ладно. Про…» Остановив себя, она скорчила гримасу, а затем захихикала: «Черт.» Гоуст только покачал головой и несколько раз окунул чайный пакетик в кружку, после чего выбросил его в бумажный пакет: «Рейс на базу из Хоумстеда через пять часов. Возможно, захочется поспать на обратном пути. Он длинный». Она потягивала чай и наблюдала за тем, как он перемещается по экрану планшета, вероятно, составляя необходимые отчеты. Она оставила его в покое и старалась не смотреть на экран. Анна задумалась, был ли ее отец на ее месте раньше. Был ли у него первый раз, когда он взял винтовку и выстрелил в ничего не подозревающий город с мирными жителями? Справился ли он с этим лучше, чем она? Неужели ей суждено пройти тот же путь, что и он? При этой мысли у нее скрутило живот. Она так старалась не быть похожей на него.        — Ты пьешь? — спросила она Гоуста. Он оглянулся и вернулся к своей работе: «Что пью?»        — Спиртное.        — Иногда.        — Часто?        — Зависит от твоего определения «часто».        — Каждый день? Он фыркнул: «Нет, на это нет времени».        — Каждую неделю?        — Нет.        — А когда?        — Иногда я пропущу пару стаканчиков с парнями, когда они устраивают карточный вечер. — Он полностью переключил свое внимание на нее: «Почему спрашиваешь?»        — Да так. Просто интересно.        — Волнуешься за меня? — спросил он, уголок его рта дернулся от смеха, прежде чем он сделал глоток из своей кружки.        — Нет, с тобой все в порядке. Я за тебя не волнуюсь.        — Значит, беспокоишься о себе?        — Нет. Да. То есть, нет. Я не очень много пью. Только за компанию, как и ты. Он медленно кивнул: «То, что твой отец пил, не означает, что ты будешь пить». Либо она была настолько чертовски прозрачна, что это смущало, либо он был действительно хорош. Скорее всего, и то, и другое: «Да, я знаю. Я же говорила тебе, что он был метким стрелком, верно?»        — Ммм, — согласился Гоуст.        — К тому времени, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, он ушел на пенсию. Он устроился на работу в охранную компанию, но проработал там недолго.        — Тяжелый переход, — сказал Гоуст. Она кивнула, но не отрывала глаз от своей кружки: «Да. Думаю, так оно и было, но он пытался это скрыть. Не хотел, чтобы я волновалась».        — Твоя мама?        — Моя мама?        — Да, он скрывал это от нее? Анна быстро улыбнулась ему, что, вероятно, выглядело более печально, чем что-либо еще: «Она умерла, когда мне было одиннадцать».        — Прошу прощения, — пробормотал он.        — Оставь при себе, — сказала она ему. — Ты не виноват. Рак. Это произошло быстро. В один день она была в порядке, а на следующий оказалась в больнице. Ей дали шесть месяцев. Она прожила шесть месяцев и восемь дней. Я считала.        — А как твой отец?        — Он справился. Он получил перевод, чтобы быть ближе к сестре. В детстве я была довольно самостоятельной, даже в таком юном возрасте. Когда он был в командировке, я жила у своей тети. Она была в пяти-шести милях от меня, так что это было легко. — Она сделала глоток и закрыла глаза, наслаждаясь вкусом чая. Кто бы мог подумать, что ей понравится этот напиток и что для того, чтобы убедить ее попробовать его, понадобится угрюмый британец в маске?        — Работа в охране не задалась? — спросил Гоуст. Она наморщила нос: «Знаешь, я даже не знаю. Когда мне было шестнадцать, я думала, что его уволили, но… я больше не знаю. Когда он умер…» Она выдохнула и сделала еще один глоток, прежде чем начать снова: «Несколько месяцев после его смерти я копалась в его дерьме. Все. Каждый клочок бумаги, каждый ящик. Даже запросила его выписку из истории болезни, чтобы попытаться собрать все воедино».        — Все отредактировали? — спросил он. Она рассмеялась: «Да. Очень много. Я думаю, его… я думаю, кто-то попросил вернуться для выполнения задания, и он согласился. В первый раз его не было две недели. Мне было шестнадцать, и я осталась дома одна. Он вернулся… не в себе. Просто сам не свой, понимаешь? Но я была чертовым ребенком, поэтому мне было все равно. Я беспокоилась о школе и друзьях. Он пытался найти другую работу, работал по ночам, но ничего не вышло. Я не знаю, что случилось». Он выключил планшет и слушал ее. От его пристального внимания ей захотелось зажмуриться.        — Он сказал мне, что у него была срочная работа в Китае, кажется. На самом деле я плохо помню. Я всю жизнь наблюдала, как он приезжает и уезжает, поэтому не думала, что это необычно. Его не было неделю. А потом это стало обычным делом. Он был дома несколько недель, а потом уезжал на неделю или три. В выпускном классе его не было два месяца. Пропустил мой выпускной. Тетя была в бешенстве. Когда она не продолжила, он покрутил кружку на столешнице. Она наблюдала за тем, как его пальцы маневрируют по керамике. На левой руке не было шрама, как на правой. Она выглядела сильной, с короткими ногтями. Поразительно нормальная. Она вспомнила, как его рука обхватила ее бедра, когда он пытался удержать ее от паники на склоне холма.        — Ты думаешь, он выполнял задания оперативной группы? — Голос Гоуста вывел ее из задумчивости.        — Да. Да, я так думаю. В официальных документах ничего нет. Когда мне было 23 или 24 года, я спрашивал его об этом, но он не стал говорить. К тому времени он был уже довольно глубоко в запое. Так что… да.        — Вы так и не получили неотредактированный файл?        — Нет. Я даже не знаю, с чего начать.        — А ты вообще хотела бы это прочитать? — спросил он. Анна на минуту задумалась над вопросом: «Думаю, да. Но мне это не нужно. Я уверена, что поняла суть из того, что нашла».        — Когда он умер? Она улыбнулась ему, потому что это либо так, либо плакать: «В мой 29-й день рождения».        — И ты поступила на службу… Его вопрос заставил ее рассмеяться. Возможно, он просто умел читать ее. «Знаете, лейтенант, иногда мне кажется, что вы видите меня насквозь. Это нервирует. Я поступила на службу, когда мне было 30 лет. Поздний расцвет.        — Хм, — был его единственный ответ.        — Вычислил меня, да? — поддразнила она. Долгое время он молчал: «Нет, любимая. Еще нет». Она ненавидела и любила, когда он называл ее так. Это заставляло ее чувствовать себя особенной, а также заставляло ее чувствовать себя глупой из-за того, что она позволяла ему делать это с ней: «Раз уж мы заговорили об отцах… а как насчет твоего?» Когда он сделал большой глоток из своей кружки, она отступила и сказала: «Ты не обязан отвечать на этот вопрос. Я не должна была спрашивать».        — Нет, все в порядке. Он всегда был пьяницей. Злым. Маму бил. Когда мой брат стал больше, бил и его. А когда я стал достаточно большим, ну, просто появился еще один человек, на котором он мог отыграться.        — Мне жаль, лейтенант.        — Нет, милая. Все в порядке. Все в прошлом.        — Это был цирроз печени или… Он отпил еще, словно ему нужно было время подумать, как ответить на этот вопрос: «Вообще-то, пуля в голове».        — Ох.        — Да, я участвовал в ликвидации картеля. Один из участников ускользнул из наших сетей и вышел на мою семью.        — О, Боже. Всех?        — Всех, — подтвердил он. — Жена моего брата и их ребенок тоже. Не задумываясь о своих действиях, Анна положила руку ему на предплечье. Под тонкой тканью его кожа была словно нагрета. Она сжала его руку: «Мне очень жаль, лейтенант. Это полный пиздец». Он посмотрел на ее руку, и она приняла это за причину, по которой ей не следует прикасаться к нему без разрешения. «Ты его поймал?» — спросила она, убирая руку. Ей не нужно было уточнять, потому что он прекрасно понял, о ком она говорит. «Да, — сказал он. — Я его поймал». Он снова натянул ткань балаклавы на рот и подбородок.        — Хорошо. Он посмотрел на нее, выражение его лица было непостижимым за грубо нарисованными зубами скелета на нижней половине лица: «Допивай чай. Мне нужно встретиться с Прайсом».