Метеориты принимают за падающие звёзды

Жители Лофу, как бы сильны порой не были их разногласия, все до последнего были едины во мнении о месте, где никто и никогда не хотел бы оказаться в первую очередь. Дело далеко не в ужасающей боли, которую причиняли тяжёлые цепи, и не в удушении, царящем в сырых темницах. А в тишине. Летаргической и мучительной. В Доме Кандалов всегда было тихо. Цзинь Юань неоднократно замечал, как жил полумрак в его стенах. Он густился, как смрадная масса, наслаивался, перекатывался по залам кучей негодования, рождённой обидой отступников и предателей, которые преклонили свои колени здесь единожды и навсегда. Этот бесформенный мрак шумел тучнее роя мух. Дьявольская процессия! Шабаш! Он слился с тенью генерала и жаждал расплаты, преследуя его, как мстительный дух. Размышляя об этом, язык Цзинь Юаня не поворачивается назвать Дом Кандалов «тихим местом». От тихого в нём лишь молчание живого. Хотя что здесь живого? Сквозь зубы Цзинь Юаня вырвался сухой смешок. В серебристом свете, падающем сверху, его осанка выглядела обтекаемо мягкой и не имела острых линий, однако спина скрывала муки сердца, отразившиеся на лице. Он стоял отвернувшись от дверей зала. Сейчас его снедала нега. В Доме Кандалов всегда было тихо. Таких бдительных людей, как Цзинь Юань, не сыскать с огнём и при свете дня. В черноте тянущегося за собой мрака он нашёл то, что по сей день угрожающе дышит ему в затылок: Дом Кандалов имеет шанс стать самым громким местом в пределах Лофу. Хотя ему задолго известны причины всех будущих перемен, Цзинь Юань предпочёл бы оставаться в неведении. К насмешке судьбы, он умело делал вид; заточал догадки под слоем беззаботности и несмышлености. А какой ценой? С этой мыслью Цзинь Юань опустил голову в пол и встретился со своим отражением. В бескровных губах читалась измученность, в глазах пепел запала. Если не всматриваться, краски этого смазливого лица не потеряли легкомысленного генеральского шарма. Он отвернулся. Плывущее отражение в глянце исчезло. В Доме Кандалов всегда... Всегда... Раздался хлопок. Аномалия прорвалась к Цзинь Юаню через затворы. За тихими шагами последовал топот рыцарских сапог, звучавший, как клич боевых барабанов. Через несколько секунд он наполнил воздух зала разрядами, и лишь после угрожающего звона лезвий снова погрузился в тишину. Даже стоя спиной Цзинь Юань чувствовал на себе касание испытывающего взгляда. Взгляда острого, как шип розы, но такого же благоговейного, как её лепестки. В памяти генерала хорошо отпечаталась ничем не застеленная признательность и нежность, которая никогда не покидала его глаз. Намёк на душевную теплоту от нахлынувших воспоминаний согревал изнутри. Это было очень давно. Так давно, что Цзинь Юань забыл его запах. Кто бы мог подумать, что мы станем такими чужими. – Сюда входят лишь тюремщики и узники, – Цзинь Юань обернулся. – Кем будешь ты? Вместо приземлённой радости на лице Лочи он увидел его же, но загнанного в плотный круг зловонным мраком и дюжиной выставленных ятаганов рыцарей, на основания которых должна была скоро пролиться кровь. Генерал не мог ничего прочитать в выражении Лочи. Он не решался ковырять искусно вылепленную скульптуру, чтобы пролить свет на свои сомнения. Этот человек улыбался. Но Цзинь Юань видел в нём оскал. В ту секунду он был уверен, что за мгновение стал смертельно болен. Я знал, но ничего не изменилось. Голос развеял туман в голове генерала: – Разве я не узник? – Лоча сделал шаг, и наконечники ятаганов последователи за ним. Он не обратил внимание и продолжил: – Любовь – это оковы. А оковы беспощадны для таких странников, как я. Цзинь Юань молчал. Он медленно спустился по ступеням, сокращая расстояние между собой и Лочей. Хотя генерал покинул свет, волнистые блики всё ещё катались по его платиновой броне. – Не похоже, что ты пришёл добровольно сдаться. Стелларон, дерево амброзии...Всё это убедительно отводило от тебя внимание, – рукоять глефы материализуется в руке Цзинь Юаня и упирается в сторону Лочи, – мерзость Яоши. Теперь нет пути для отступления. Куда бы Лоча ни ступил, он будет вынужден напороться на лезвие. Куда бы ни ступил Цзинь Юань, он споткнётся о реальность. Рука с глефой незаметно дрожала. Однако взгляд говорил, что всё внутри него было полно решимости. Кому ловушка оставит меньше шансов? Лоча задержал скучающий взгляд на глефе, а затем возразил: – Генерел, вы правы лишь наполовину. Прав? Он непреклонен: – Я не могу быть прав, Лоча. Не в этой жизни. Скажи, что я ошибся. Скажи, что сбился с пути. Разве сейчас перед собой я вижу человека, которого знаю? Это по нему тоскует моё сердце в ожидании встречи? Мне удалось собрать своё прошлое воедино и провести счастливые человеческие дни независимо от него. Независимо от него, чтобы быть Дремлющим генералом Цзинь Юанем. Каждый год... Каждый год и лишь на день мне удавалось согреть твои руки своими. Но твои руки и твои речи принадлежат одному ли человеку? Того ли, в кого я... – Вы правы, генерал, – беспристрастный тон нарушил ход мыслей Цзинь Юаня. В нём не было ничего от «Лочи» и не было ни намёка на сожаления. – Но мы ничем не отличаемся друг от друга. Изобилие... – Молчать! Сокрушительный приказ заставил головы дюжины рыцарей одновременно вжаться в плечи. Единственное произнесённое Цзинь Юанем слово, которое было наполнено несвойственной ему импульсивностью, застыло в их памяти. По коже пробежали мурашки. Никто не осмеливался издать ни звука. Притих даже смрадный мрак. Лоча последовал их примеру и не стал продолжать. Только вернул себе непринуждённую улыбку. В Доме Кандалов всегда было тихо... Цзинь Юань почувствовал себя жалким, вырвав эту возможность задать тон разговору. Искренность и тоска вели его языком: – Глядя в глаза мне, именно это ты находишь по-настоящему важным? – Генерал, вы хотели услышать правду. Глаза Цзинь Юаня скользнули вниз. – Правда всё ещё находится у тебя на запястье. Покажи её. Лоча торопливо натянул рукав пиджака на выглянувшую красную ленту, обёрнутую вокруг его запястья. Каскад золотых волос при движении отразил рыжие блики глефы Цзинь Юаня. – Какую правду вы хотите услышать? О том, любил ли я вас? – Лоча улыбается, когда Цзинь Юань сжимает руки. – Одно известно: вы, генерал, любите меня до сих пор. Но разве я не объяснил, как вещи обстоят на самом деле? Только подумать. Мне удалось обвести вас вокруг пальца. Все подозрения относительно меня вы прятали глубоко внутри своего сознания. Но неужели прошлый опыт не научил вас оставаться начеку? Генерал болезненно сощурился, однако продолжал допытываться неубеждённостью, блеснувшей на его лице. Красивый, как ново выкованный меч. Его отвага шла в ногу с наивностью. Лоча отвёл от Цзинь Юаня взгляд. Пожелаешь ли ты расстаться со старыми днями? Цзинь Юань бессознательно совершает выпад с рубящим ударом. Золотой шлейф наконечника блеснул дугой в опасном расстоянии от шеи Лочи, который с трудом увернулся. – Разве ты не знаешь, Лоча? – Цзинь Юань покрутился с глефой, чтобы набрать силу удара. Воздушная волна врезалась Лоче в лицо, ему пришлось сделать два осторожных шага назад. – Как ты можешь не знать?! – Не знаешь, чем ты был для меня?! – Цзинь Юань режет в пустоту. Остриё только отсекает кончики волос. Генерал наступает, как неутихающая буря гонит туман, в то время как Лоча плывёт по её потокам. – Не знаешь, кем?! Я... Я и не думал сомневаться в тебе! Ты, всё в тебе, всё до единого не заслуживало недоверия! Как я могу пойти на поводу у своей бдительности, если больше всего на свете полагался на твою честность?! Цзинь Юань останавливается. Глефа, чьи манёвры не несли в себе намерение убить, смиренно опустилась вместе с его головой. – Недавно я достал рисовое вино.

***

Тёплая тяжесть на плече выдёргивает Лочу из дрёмы. Вот незадача...Он совсем не заметил, как обласканность перетекла в заволоку сна. Нужно невыразимо устать, чтобы сидя опуститься в забытие. Когда Лоча закрыл глаза, уже близилась полночь. Мир не мог замереть, а канун Дня Весны не терпел отлагательств. Если он пропустил...если Цзинь Юань... Цзинь Юань. Взгляд Лочи перекатывается на плечо. Ах. Цзинь Юань. По кухне привычно разливалась духота горячо пыхтящей печи. В ногах седьмой сон видел Мими, а за окном деревянных затворов кухни стояла колючая тьма, проникающая в комнату. Её рассеивало колыхание восковых свеч. Этот свет танцевал по лицу Цзинь Юаня, в чьём влажном взгляде отражался Лоча, а вместе с ним ничем не прикрытая зависимость. Так было всегда. Чтобы выдержать тихое обожание этого человека и сдержать наплыв собственного смущения, нужно обладать немалой силой воли. Это всё равно, что справляться с щенячьим очарованием. Лоча подавил в себе желание закрыть его лицо подушкой. Как тебе сопротивляться... Тени сползались к ним обоим, погружая тишину в неоднозначное настроение. – Я разбудил тебя, – Цзинь Юань прикрывает персиковые глаза и с ленивой улыбкой жмётся к Лоче. – До Дня Весны ещё есть полчаса. Очень жаль, что их нельзя растянуть до века. Мне невыносима мысль, что завтра нам снова будет суждено расстаться на год. В тишине выла пурга. Блеск глаз Цзинь Юаня сменила печаль. Сегодня он вёл себя не как генерал Облачных Рыцарей. – Если будем вспоминать нагоняющее тоску, то времени друг для друга совсем не останется. Даренному коню в зубы не смотрят, не так ли? Лоча молчит, смахивая с век остатки сна. Затем вдруг чувствует, как тепло покидает плечо, когда Цзинь Юань встаёт со скамьи. Он был одет во всё красное: тонкое ханьфу поверх танчжуана с золотым львом на груди оставляло за генералом тянущийся шлейф, хорошо подчёркивающий его лёгкое отношение к жизни. Цзинь Юаню, бесспорно, к лицу красный – даже свежий румянец прорисовывался на щеках. Однако Лоче он резал глаза, поэтому, вопреки всем традициям, остался в костюме, который носил всегда. Лоче не нравился красный. Зная об этом, Цзинь Юань не стал возражать. Он в сопровождении взгляда Лочи снял с печи таз кипячёной воды, от которой в потолок вытягивался пар, а затем выволок амфору и парчовый мешок риса, проеденный крысами до дыр. Оставшись довольным, он стряхивает с рук рисовую муку и поворачивается к Лоче. – Сезон закатки вина был парой месяцев ранее. Но мне хотелось провести его именно с тобой. Нет вкуснее сяньчжоуского вина, чем то, что закрыто с любовью...или самой любовью, – он вытягивает ладонь. – Иди сюда. Аккуратные пальцы тянутся в сторону Лочи. Взглянув на них, с первого раза никто бы не назвал Цзинь Юаня генералом. Слишком нежные и чистые, свободные от мозолей и шрамов, они скорее принадлежат купеческому сыну, незнающему бедности и живущему с бравадой в душе. Но они достаточно сильные, чтобы ломать крепкие шеи. Лоча не сдерживает ухмылку. Он перешагивает через Мими и вкладывает свою руку в ладонь Цзинь Юаня. – Закрытое с любовью, – в его глаза попадает свет свечи, – или столетнее? А-Юань, какое, по-твоему, вкуснее? То, что нежнее, или то, что крепче? Я всего лишь странник и не принадлежу ни Сяньчжоу, ни имею вкуса в вине. Мне интересно, как мыслит знающий человек. Цзинь Юань делает задумчивый вид. Он усаживается с Лочей на разогретый пол и раскрывает мешок с зерном свободной рукой, набирая в неё горсть риса. – Столетнее, но закрытое с любовью. Чтобы было не слишком терпким, но и не сладким. Я научу тебя вкусу в спиртном. Горсть риса отправляется в пузатую амфору. Лицо Лочи на её фоне искажается в горькой улыбке. – Боюсь, спиртное мне понадобится только для того чтобы прижигать раны. Цзинь Юань невесело смеётся. Видя, как Лоча тянется к мешку с рисом, он перехватывает его запястье, а затем вместе с ним в одной руке набирает зёрна. Кожа зудит от ненавязчивой интимности – в тепле внезапно они испытывают озноб. Вскоре амфора незаметно оказывается наполовину заполнена рисом. Цзинь Юань заливает в неё кипяток по горлышко, а затем надёжно закупоривает матерчатой тряпкой. – Осталось подождать, – он дружески похлопывает ворчащую амфору. – Года пролетят как сладкий сон. Лоча собирает капли оседшего пара с волос. – Ты действительно хочешь ждать так долго? – Тебя я ждал дольше. Ожидание не так мучительно, когда знаешь, что на том конце. Выражение Лочи смягчилось. Некоторое время они проводят в понимающей тишине, пока Цзинь Юань не спрашивает: – Ты правда не хочешь надеть то платье, которое я принёс? По легенде, если не нарядиться на День Весны в красное, то спустившийся с горы зверь Нянь насадит негодника на зубок. Неужели не боишься такой участи? – День Весны принято отмечать в соответствии со всеми традициями, он весел и семеен. Однако ты знаешь, что я не откажу просто так своему генералу. К тому же, это просто сказка, и поблизости Лофу нет никаких гор. Откуда взяться Няню? Лоча тут же прыснул со смеха – Цзинь Юань указал на Мими! О, этот зверь меньше всего похож даже на дикого, не говоря уже о монстрах-людоедах! Лев валится на спину, открывая пушистый живот. ... Пурга стихла. Лунный свет плескался в бегущем ручье, оставляя брызги на лице Цзинь Юаня. Снег, окружающий его, был таким же аморфным, как горный туман, стоящий над стылой водой. Вдоль берега стекала тень небесного фонаря, который покоился в руках Цзинь Юаня. Он смотрел в рябь ручья нечитаемым выражением, таким же пустым, как нависшая тьма, сквозь которую в округе хоть глаз выколи – больше ничего не видно. С секунды на секунду наступит праздник весны. Тысячи фонарей поднимутся в небо, чтобы достигнуть своей звезды. Парад желаний и надежд, устремлённых к высшей миссии, они возведут нефритовые ступени в поднебесье и осветят путь неприкаянным душам. Повод для празднества и пьянства на широкую ногу! Отчего же ему так не радостно на душе? Когда позади захрустел снег, он тут же обернулся. – Ты зря отвлёкся, Юань, – из мрака донёсся голос. – Время запускать фонари. Запускать фонари? Пятно за пятном, огни просочились сквозь кроны, как крупные капли золотого дождя. Их свет упал на отчуждённую часть земли между Лочей и Цзинь Юанем, сорвав их мрачные личины, чтобы оголить друг перед другом. Цзинь Юаня захлестнуло море негодования. Он уже забыл, о чём размышлял. С тем, чтобы недуг выветрился из головы, не справилась даже пурга. Однако стоило показаться ему в этом обличии, как голова Цзинь Юаня стала такой же пустой, как полая бочка. Он уставился на человека перед собой и лишь по одному поводу чувствовал любовные спазмы на сердце: Лоча. Обёрнутый в красное платье, он был похож на язык пламени, вызывающий соблазн прикоснуться. Лоча потянулся к небесному фонарю в руках Цзинь Юаня с согласием в глазах. Фонарь на прощание мигает фитильком и взлетает на своё поприще. Руки опускаются. Теперь два взгляда очаровано прикованы к небу. После этого, по легенде, их желание видеться чаще должно сбыться. Отчего же так больно? – Скоро ты присоединишься к ним. Быть может, наш фонарик достигнет звезды, на которой ты остановишься в следующий раз? Тёплые краски плещутся в ответе: – Достигнет. Во слово всей твоей веры. – Ты не пожалел? Лоча поворачивает голову. – О чём мне жалеть рядом с А-Юанем? – Ты надел красное, хотя был так против. Лоча потянул его за шёлковый рукав, чтобы слиться в объятии. В убаюкивающей тишине раздался шёпот: – Говорят: «не жалей о поступках, если был счастлив, совершая их». Ты спрашиваешь то, о чём знаешь, мой бесхитростный генерал. Цзинь Юань мурчит Лоче в ухо, распуская ленту с волос. – Тогда я не хочу жалеть о том, что предложу тебе сейчас.

***

– Я до сих пор не жалею, Лоча, – он поднимает прояснившиеся от воспоминаний глаза. – И не жалею о том, что был счастлив. Бессмертные сожалеют слишком о многом и постоянно собирают за собой всё больше потерь. Из росы скорбь превращается в глубокие моря...в конце концов ты учишься дышать под водой. Ты оставляешь меня, а я очень скучаю. Так скучаю, что чаще задумываюсь о будущем, чем о прошлом. Лоча, именно ты научил меня этому. Разве вернуться к истокам не слишком жестоко? – Ваше сердце, генерал, осталось прежним. Вы как никто другой знаете, что метеориты ошибочно принимают за падающие звёзды. Стоя так близко друг к другу, настолько, что горячее дыхание одного касалось другого, Цзинь Юань ощущал между ними холодную, непреодолимую пропасть. Беспомощность свесилась на плечи генералу – он оправдывал имя своей обители «божественного предвидения», вооружившись знанием, но не смел вмешиваться в ход вещей, которые вершила судьба. Кажется, так было всегда. Готовность не защитила его от боли созерцания истины. Опыт не научил его жить отдельно от прошлого. Стоическое выражение лица Лочи не дрогнуло, когда о глефу генерала разбилась снежинка. Как только в воздухе растворились её осколки, поднялся промозглый, воющий ветер, как созывающий хаос дух мерзлоты. Шарфы Цзинь Юаня забились, подхваченные им. Когда-то давно он также искал утешение в стуже. Однако тогда толстый слой льда ещё не был похож на лишённую жизни глыбу, которой стала Цзинлю, некогда лишь отдалённо напоминающая остро заточенный нож. Времена меняются. Прошло несметное количество лет с тех пор, как её забрало то, что ныне называется марой. Лоча бросает кроткий взгляд за спину Цзинь Юаню и решительно закатывает рукав на запястье, увенчанное красной лентой. Генерал давится ужасом от накатившего осознания, когда она, ничейная, врезается на ветру ему в предплечье и исчезает мутной вспышкой во мраке. – Примите это как прощание, генерал. Отпустите. Если не сможете отпустить, дайте мне спеть песню обо всём прекрасном в этом мире. Сражайтесь за всё это прекрасное в нём. Даже с самим собой.

***

В Лофу третий день, не прекращаясь, шёл дождь. Он не проявлял себя как джентльмен, поливая слегка и только с намерением увлажнить почву. Все судачили на гнев дракона воды – это была жестокая атака, которая усложнила жизнь жителей Лофу. Включая генерала облачных рыцарей. Как известно, птицы не летают во время дождя. Посадка звёздных яликов также приостанавливается, так как они имеют символичное значение у консервативных сяньчжоуцев. В подобные времена Лофу испытывает большой кризис, связанный с задержкой поставок товаров. Особенно жаль тех, кто не может попасть домой, окружённый космической пустотой. Сегодня триста шестьдесят пятый день, когда он в последний раз видел Лочу. Сегодня, спустя год, они должны были воссоединиться. И сегодня же шёл дождь без намёка даже на клочок ясного неба. Тучи только сильнее сгущались и нарочито громыхали, как будто знали, что на них не найти управы. Цзинь Юань с тяжестью на сердце отвёл взгляд от неба. Его печальный вид удручал и без того поникшего духом генерала. Он ждал благословения судьбы, сидя под карнизом простой забегаловки Лофу. Зная, что попросту тратит силы, и зная, что, в конце концов, уйдёт ни с чем, он предпочитал сохранить веру и расстроиться позже, чем прямо сейчас. Как будто во всём мире есть вещь более непредсказуемая, чем человеческая жизнь. Цзинь Юань вслушался в гул барабанивших капель по черепице, купаясь в стоящей влажности. По дорогам бежали стремглав ручьи, но ни одной живой души вслед за ними. Только в круглом окне забегаловки мелькала неприкаянная тень человека за стойкой и блеск чарки в её руках. Она не позволяла Цзинь Юаню погрузиться в одиночество. Так прошёл час. А затем и второй. Полдень медленно перетёк в сумерки, дождь – в ливень. Однако ничего больше не произошло. Раз не произошло, то не произойдёт и дальше. С кривой улыбкой Цзинь Юань хотел было встать с плетёного табурета и уйти, как на его голову легла рука. Дождевая вода, принесённая ей, катится с его волос на веки. Неужели..? В груди генерала что-то перевернулось. Если это... Он поднимает голову, и свет меркнет в его глазах. На Цзинь Юаня смотрела Цзинлю с её всё таким же острым взглядом, в котором застыла пролитая кровь; такой же гладкой, как опал, кожей, которую никогда не трогал здоровый румянец; она сохранила свои достоинства. Несмотря на поглаживания, его учитель смотрела так, будто держала в руках меч. Всё, всё осталось таким, каким его помнил Цзинь Юань. Единственное – она была насквозь мокрой. С рук стекали капли воды. Цзинь Юань задохнулся от боли. Но неизвестно чем вызванной: ностальгией или разочарованием. Вероятно, и тем, и другим. Он зажмурился, чтобы избежать её взгляда, припоминая, насколько упрекающим тот мог быть, когда он ещё не умел держать в руках меч... Ещё один год. Ещё один год... Ещё один... Хотя ты гладишь меня по голове, я всё равно не чувствую между нами прежнего кровного родства. Только расстояние, как если бы ты трогала воздух. Лишь в бескрайней ночи нет ничего ближе, чем луна, повисшая в небе. Раздели моё одиночество.

***

Цзинь Юань подскакивает с кровати. Простыни под ним смяты и залиты потом, стёганое одеяло до треска зажато в руках. Будто он только вернулся с ожесточённого боя: дыхание сбилось, а во рту было сухо, как на диком западе. Цзинь Юаню пришлось выплюнуть несколько прядей волос, беспорядочно прилипших к лицу. Кажется, он выглядел не лучше бродяжного пса. Когда в глазах перестало рябить, первое, что Цзинь Юань понял – это сводящая суставы боль в брюхе, которую проще сравнить с муками быть заживо вспоротым на разделочной доске. Генерал поздно обнаружил, насколько мокрым стало одеяло в собственных ладонях. Больно. Больно. Больно. Хоть убейся об стену, хоть лезь на потолок – чертовски больно. Рука непроизвольно легла на брюхо, и под ней тут же стало мокро. О, нет, рана открылась. Второе, что понял Цзинь Юань, едва окинув взглядом комнату – он находится не в Доме Кандалов, а у себя в обители, и был туго затянут бинтами. Только освещённая днём простая комната с малым количеством мебели. Больше ничего. Лоча, мрак и стражники, всё стало пережитком чего-то, что осталось заточённым в тех тихих стенах, одна мысль о которых вызывала дрожь. Вспоминая об этом, настало время вопроса... Ему ведь не могло всё присниться? – Генерал! Генерал, ложитесь!! Ваша рана снова кровоточит... Краем глаза Цзинь Юань видит подлетевшую к нему тень, голос которой был полон неподдельного беспокойства. Руки Яньцина легли ему на плечи, а лицо, возникшее перед глазами, казалось таким бледным, что почти сливалось с волосами Цзинь Юаня. Он послушно ложится. Яньцин упал на стул и безотрывно смотрел, как выравнивается чужое дыхание. Иногда он ёрзал на стуле. Жалость к своему ученику постепенно пересилила боль, поэтому уже спустя десять минут Цзинь Юань с трудом задал вопрос: – Скажи своему учителю правду: что произошло в Доме Кандалов? Где господин Лоча? Пронизывающий взгляд заставил Яньцина занервничать ещё больше. – Л-Лоча? Генерал, он...три дня назад господин Лоча раскрыл свою связь с изобилием и вместе с вашим учителем покинул Лофу Сяньчжоу, – его кулаки сжались. – С того момента, как клинок предательницы оставил вам серьёзную рану, вы лежите с лихорадкой. Я, генерал...вы... – Я так боялся вас потерять! Мне было невыносимо оставлять вас одного даже на мгновение, поэтому я ни разу выходил из комнаты. Но уйти оказалось ничуть не хуже того, чтобы остаться. Бессильно наблюдать за вашими муками, когда уже сделал всё, что можешь... Яньцин мужественно сдерживал слёзы. – Прошу, не вставайте! Пожалуйста!! Цзинь Юань долго молчал, глядя на него многозначительным взглядом. Множество эпизодов пронеслось в его голове, но, в конце концов, боль, которая терзала его сердце, на время отступила из-за Яньцина. Цзинь Юань постарался придать своему тону былую ленцу: – Разве ты не видишь, что с твоим генералом всё хорошо? – Яньцин наблюдает, как он легонько бьёт себя по груди. – Если эту сталь не погнуть пеплом веков, то и простым мечом она погнута не будет. Я бы не был дремлющим генералом Цзинь Юанем, не обладай достаточной живучестью во зло всему Сяньчжоу. Поэтому буду просиживать этот пост ещё несметные века... Речь Цзинь Юаня, кажется, производит положительное впечатление на Яньцина. Он выглядит более уверенным и не таким взвинченным, лишь не сдерживает усталость. Мальчик застенчиво улыбается. – Спасибо, генерал. В итоге оба обмениваются вымученными улыбками. – Я ещё не заслужил благодарностей. Лучше пойди отдохни, пока не занял моё место на койке. Больше не о чем беспокоиться. Я скоро пойду на поправку. Яньцин пытается возразить: – Но... – Ты заслуживаешь отдыха. Прими мудрость учителя. Они долго смотрят друг на друга в поисках лазеек, за которые можно зацепиться во фразе другого, но уже скоро Яньцин уступает, оставив Цзинь Юаня в тишине. Ему претило вести себя панибратски с учителем. И Цзинь Юань знал об этом. Когда дверь закрывается, генерал начинает отчаянно шаркать по кровати руками в поисках ленты. Под подушкой ничего. На простыни ничего. В одеяле ничего. И на собственном теле тоже ничего. Он замирает только когда воспроизводит в голове последние события: тот день растворился вместе с Лочей и лентой. Вместе с Лочей... Ему захотелось истошно схватиться за волосы.