On sunny days I go out walking I end up on a tree-lined street I look up at the gaps of sunlight I miss you more than anything Mitski – Francis Forever
“Тепловая смерть” Вселенной – теория о том, что все виды энергии в конце концов должны перейти в энергию теплового движения, которая равномерно распределится по веществу Вселенной, после чего в ней прекратятся все макроскопические процессы. И теория эта ошибочна. Значит ли это, что тепло не умирает? Значит ли это, что смерти нет?***
Вторник, среда, четверг. Время сплелось во что-то перманентное и словно перестало иметь между собой какие-либо разграничения, потому что Суока и Астарион сделались неразлучны, отчего начинало казаться, что они всё ещё живут в том роковом понедельнике. Проводя дни рядом, а после попеременно ночуя друг у дружки, они засыпали и просыпались в тёплой неподвижности рук, которая, конечно же, была обманчивой. Но оба одинаково не хотели слышать настойчивый обратный отсчёт, пока в их самовольно возведённом мирке спокойно и уютно – особенно, если не думать. Именно это они и старались делать. Назначенный час ещё не настал, а значит, ни к чему тревожить грядущее и тратить на размышления о нём драгоценное время. Впрочем, гладко было не всегда. Несколько раз Суока вновь “терялась”, задавала Астариону странные вопросы о происходящем с ними, словно переставая ощущать реальность. В такие минуты неузнавания он держал её в объятьях крепче обычного, заземлял, шептал на ухо то, что она непременно хотела бы услышать. И делал это до тех пор, пока Суока не прекращала возражать ему, начиная смотреть на Астариона как прежде – с доверием и нежностью, после чего они вновь пеленались в свою безмятежность. Шум той далёкой, наружной жизни изредка долетал до них голосами санитаров, болтовнёй больных, вопросами врачей-психиатров. Нехотя реагируя на внешние раздражители, они неопределённо кивали или же синхронно отмахивались от суетного гомона, чтобы поскорее вернуться в их общее состояние покоя. И постепенно им переставали мешать. Звуки стихали, назойливые визитёры исчезали. Оставались только они: приручившие и приручённые, ставшие друг другу одержимо-необходимыми, несмотря на то, что не так давно оба были не уверены в своей нужности хоть кому-то. Но время никого не ждало. Оно шагало вперёд, приближая неотвратимое: ночь побега. — Нервничаю, — призналась развалившаяся на постели Суока, елозя затылком по коленям Астариона. Она сосредоточенно пялилась в потолок и похрустывала фалангами. — Рано ещё, — отозвался он, поглядев в окно, через которое, прижавшись к стеклу с внешней стороны, за ними присматривала ночь. — Лучше поспи, пока есть возможность. — А ты что будешь делать? — Тревожным движением она потянула ко рту палец с целью вгрызться в несчастный заусенец, но Астарион успел перехватить её руку. — Караулить твоё спокойствие. Уложив не подвергшуюся истязаниям ладонь ей на живот и накрыв её своей, он позволил Суоке улечься у него на коленях поудобнее. Она закрыла глаза, доверяясь его словам, но не уснула. Астарион видел, как под дрожащими веками метались её зрачки. Физически ощущал её волнение, которое, спустя неполный час, вновь дало о себе знать очередным “нервничаю”, протянутым Суокой чрезвычайно страдальчески. После этого начались поспешные, но тихие сборы, закончившиеся за пару часов до рассвета, когда они, воровато оглядываясь, прокрались к запасному выходу больницы. Ничто не помешало им осуществить задуманное. Бегству не препятствовали ни санитары-дежурные, которых не оказалось ни в одном из коридоров по пути, ни замки дверей, которые вскрывались, точно скорлупки фисташек – быстро и легко. Всё прошло настолько гладко, что Астарион не мог избавиться от подозрений и каждую секунду ожидал подвоха в виде погони, пока они не оказались в нескольких милях от психушки, шагая поперёк ещё не проснувшихся дворов и переулков, поперёк утренних сумерек весны. Самой странной весны в его жизни. И вместе с тем самой лучшей. Постепенно волнение сходило на нет, а в происходящее начинало по-настоящему вериться. Запах воли бил по обонянию. Пах внешний мир иначе, чем тот, оставшийся в стенах клиники. Не так приятно, как хотелось бы, но и не больничной стерильностью, от которой Астариона тошнило. — Куда мы направляемся? — спросил он, когда они юркнули в очередной проулок, благоразумно сторонясь широких проспектов. Вопрос о последующих действиях был как никогда актуальным и требовал обсуждений, которые должны были случиться ещё до побега, но отчего-то не случились. Конечно, иллюзия свободы стоила того, чтобы попробовать поскорее воплотить безумный план в жизнь. А Суока стоила того, чтобы за нею пойти. И всё же… что теперь? Далеко ли они уйдут, одетые в казённые пижамы, обутые в мягкие чешки на тонкой подошве и не имеющие ни цента за душой? — Если бы твой сучий приёмный отец был жив, я бы предложила пойти и убить его. Если бы моя грёбанная сестра не скрывалась неизвестно где, я бы предложила пойти и убить её. Но обстоятельства сложились иначе. — Суока, всё это время державшаяся впереди маяком-ориентиром, обернулась на него и ободряюще улыбнулась. — Поэтому я просто покажу тебе моё любимое место в городе. Там всё и решим. Ответ не удовлетворил, ведь в нём не было должной конкретики. Однако Астарион и не подумал спорить. Вместо этого, ускорившись, он поравнялся с Суокой и поймал её за руку, подтверждая свою готовность следовать за ней, куда бы она не повела. А привела она его к подножию недостройки, бетонным скелетом высящейся на окраине неизвестного Астариону спального района. Судя по всему, проект заморозили, и сейчас состоящее из двенадцати этажей сооружение глядело на город пустыми глазницами окон. — Это было моим секретным пристанищем, — произнесла Суока, задрав голову оглядывая недостройку. — Когда мне было семнадцать, мы с ним нашли друг друга. Целое здание в моём распоряжении… — А вдруг там сейчас кто-то есть? — с опаской поинтересовался Астарион. — Никого. Этому дому не судьба стать живым. Его строительство заброшено уже много лет, а участок никем не выкуплен, поэтому тут нет охраны. И даже бездомные сюда не суются. Я хорошенько пометила территорию, чтобы они перестали здесь околачиваться. Суока сказала это без каких-либо эмоций, подчёркнуто равнодушно. Как именно она произвела такой самовольный захват земли, Астарион уточнять не стал, понимая, что, скорее всего, произошло это достаточно кроваво и вряд ли Суока хотела посвящать его в подробности. А он вряд ли хотел их знать. Поэтому в недостройку они вошли молча. Здание, встретившее их тишиной, действительно оказалось безлюдным. Под подошвой шуршала цементная крошка, пока они поднимались наверх по опоясывающей пустоту лифтового короба лестнице, тощий вид которой напоминал позвоночник какого-то огромного ископаемого. А когда добрались до последнего этажа, перед глазами предстало порозовевшее небо, готовящееся принять удар солнечных лучей. Этаж представлял собой плоскую бетонную площадку, окаймлённую низкой перегородкой с трёх сторон и слепой стеной с четвёртой. Уцелевшая стена была испещрена выбоинами, и глубокими трещинами, у одной из которых Суока задержалась. Внимательно вглядевшись в темноту расщелины, она сунула туда руку и через секунду извлекла на свет пыльную пачку Marlboro. — Жив мой тайничок! — Радостно потрясла заначкой в воздухе и, не откладывая перекур на потом, зубами выудила из упаковки помятую сигарету. Астарион, во время сборов не забывший прихватить из-под своей больничной тумбочки зажигалку, галантным жестом помог Суоке прикурить, после чего они уселись у самого края этажа, свесив ноги в высоту и уперевшись локтями в металлическую перегородку. Вновь воцарилось молчание. Суока самозабвенно курила, катаясь глазами по горизонту, с каждой минутой разгорающемуся всё ярче. Астарион же наблюдал за ней, ждал, когда она сама заговорит. Стоило бы озаботиться проблемой рассвета, ведь солнечные очки он с собой не взял, но пока об этом не хотелось думать. Хотелось просто смотреть на неё, почти спокойную. Только это “почти” несколько смущало. В казалось бы расслабленной позе Суоки ощущалась недосказанность, рассеянность. Она медленно, но верно приобретала вид человека, который начинал о чём-то усиленно думать. О чём-то догадываться. Лоб морщился, брови давили на переносицу с двух сторон, углубляя вертикальную складочку между ними, а её взгляд будто бы разрезал вуаль действительности и созерцал космическую глубину. — Что-то не так? — поёрзав на месте, спросил он наконец, не дождавшись от неё ни звука. — О чём ты? — Суока выдохнула дым в зарумянившееся небо. — Ты выглядишь… потерянной, — подобрал отражающее его наблюдения слово Астарион. — Научился видеть меня насквозь, звёздочка? — хмыкнула и вновь затянулась. Это прозвучало подтверждением и заострило нервозность. — Ты не оставила мне выбора, пришлось научиться… Так что тебя тревожит? — повторил он, немного раздражённый ненужным сейчас обменом вопросами. Словно почувствовав его настрой, Суока прекратила паясничать и ответила даже чересчур серьёзно: — Абсолютно всё. Всё это. Только взгляни. — Она демонстративно обвела рукой лежащую перед ними панораму. — Отсюда мир выглядит таким маленьким. Проблемы кажутся ничтожными, а страх – просто словом с одной гласной. Но во что этот мир превратится, когда мы спустимся обратно вниз? Примет ли он нас? Она умолкла, нервно закусила фильтр сигареты. Астарион же терпеливо ждал продолжения её откровений, зная, что это далеко не конец; давая ей время сосредоточиться и сознаться. Собравшись с духом, Суока вновь заговорила: — Ты наверное думал, что у меня есть план. Но его нет. Ни намёка. Я без понятия, что делать дальше. Меня точно будут искать, я же опасная для общества личность… А тебе достанется за то, что ты рядом со мной. — Она выразительно посмотрела на Астариона, предупреждая и извиняясь одновременно. — Я поняла это только сейчас… Почему не думала о нашем будущем заранее? Почему ты меня не отговорил, в конце концов? Ты же нормальнее меня в разы, так зачем же согласился на эту авантюру? На последнем вопросе Суока болезненно охнула, хватаясь за голову – вновь начиная ходить по острию между состояниями. Скорее всего, виной тому был стресс: подавляемый, но копившийся в ней с момента принятия решения о побеге. Стремящийся наружу пока что в виде сбивчивых фраз, позже он мог обратиться истерикой, которую нужно было обуздать в зачатке. Сожаление о начале этого разговора надавило Астариону на грудь. Нужно было поскорее исправить положение вещей. Сказать важное, успокоить… Ведь даже не имея плана сейчас, они смогут придумать его позже, спрятавшись в темени недостройки и переждав эту волнительную неизвестность, а заодно и солнечную погоду. Главное – держаться вместе, как они и хотели. Вот и ответ. Вот и план. Какой-никакой. — Посмотри на меня, — попросил Астарион, вклинившись между её всхлипами, и сам помог Суоке найти его глаза: мягко коснулся подбородка и повернул её голову себе навстречу. — Всё будет хорошо. Я не боюсь. Ни тебя, ни твоей тьмы. Ни нашего будущего. И ты не бойся. — Какая патетика, — фыркнула она нарочито насмешливо, но Астарион видел, как от произнесённых им слов глаза Суоки превратились во влажный кварц – прозрачно-голубые камушки, только что вынутые из воды. Сморгнув секундную слабость, она всем корпусом развернулась к нему, вытянув одну ногу из пропасти и поджав её под себя. Окурок выскользнул из пальцев, тлеющим угольком осветив траекторию своего полёта вниз. Обеими руками Суока обхватила лицо Астариона, въедливо разглядывая его, скользя ладонями по впалым щекам и не дыша. Она искала доказательства, подкрепляющие его слова, а он совершенно не понимал, как предоставить их ей ещё более полно. Неужели его присутствия недостаточно? Неужели сказанного им мало? — Говоришь ли ты это сам или делаешь под диктовку? — спросила она, уходя глазами ему за плечо, точно пыталась высмотреть там невидимого кукловода. — Снова сомневаешься? — Астарион наклонился к Суоке ближе, надеясь, что это движение поможет ей унять скепсис. Поверить ему и всему, что вокруг. Он готов был переубеждать её столько, сколько придётся. Теперь они в этом вместе. — Это говорю я. Мы выбрались. Я здесь, ты здесь. И это всё тоже. — Да, наверно это реальность, — качнула она головой, вновь глядя прямо на него, — но главный вопрос – чья? — Что значит “чья”? Она наша. Разве нет? — Это я и пытаюсь выяснить, — прошептала Суока и без предупреждения прижалась к его губам. Целуя сразу жадно и мокро. Оставляя вкус табака на внутренней поверхности его щёк. И так же – без предупреждения – разорвала поцелуй. Астарион инстинктивно потянулся за ускользающим горячим прикосновением, но Суока была неумолима – отстранилась, поджимая влажные губы, и отрицательно замотала чёлкой на его попытку продлить ласку. — Как же мне хочется, чтобы так оно и было, — сказала она неожиданно прохладно, попутно теряя краски в глазах, словно соскальзывала внутрь себя, а на её место готовился выйти кто-то, сидящий в её голове, знаменуя мрачную фазу её безумия. Глупо было надеяться, что Астарион больше не столкнётся с этим. Возможно, всё это время оно дремало, выжидало нужный момент… И выбрало самый неподходящий. Очень хотелось закричать, привести Суоку в чувство, но Астарион не повысил голос. Он вообще ничего не сказал. Любое слово усугубило бы положение. Поэтому он лишь сильнее сжал её плечи, опустившиеся точно под тяжестью. “Я держу тебя”, — повторял про себя фразу, казавшуюся волшебной, способной на чудо. — Мне надо проверить кое-что, — потускневшим голосом произнесла Суока, взмахом предплечий снимая с себя его руки, поднимаясь с края и отходя на пару шагов назад. — Это правда необходимо. Иначе оно не заткнётся. Иначе я не избавлюсь от мнительности… Ты только не бойся. Я обещала, что никогда не наврежу тебе. С тобой всё будет хорошо. Сердце дёрнулось мимо ритма, когда подозрения окончательно сформировались. — Ты куда? — Астарион подтянул ноги, пытаясь поскорее встать вслед за Суокой, но она подняла руку и выкрикнула: — Не вздумай. — Вытаращенный в его сторону указательный палец угрожающе покачался в воздухе и медленно опустился. — Просто замри, ладно? — Она сделала ещё несколько шагов назад, но не для того, чтобы уйти. Суока брала разбег. — И не смотри. Не смотри! Астарион застыл, но продолжал смотреть, не в силах пошевелиться и отвести взгляд. Смотрел на неё, с разгону несущуюся к краю бетонной площадки. И прыгающую за перегородку. Всё произошло буквально в паре метров от него, но даже если бы Астарион выбросил руку вперёд в попытке удержать её, он бы не дотянулся… И не успел бы. Слишком быстро – ошарашенный вздох застрял в горле и остался там, – а она уже исчезла за краем. Прошло несколько секунд, или часов, или лет, прежде чем он, перегнувшись через низенькую ограду, исступлённо глянул вниз. Из-за большой высоты он не должен был видеть этого, но почему-то видел. Различал всё в мельчайших деталях. И знал, чему именно стал свидетелем. Не нужно было строить иллюзий – после падения с двенадцатого этажа исход всегда один. Изломанная поза. Застывшее лицо. Кровь на растрескавшемся асфальте – там, где тело сильнее пострадало от силы гравитации. Но самым страшным во всей этой картине было то, что солнце всё равно поднималось. Хотя Суоки больше не существовало. Ни в этом городе, ни на этом континенте, ни в этом мире. Как же тогда мог быть свет? Правильно, не мог. И как только первый рассветный луч дотронулся до его бледной кожи, Астарион провалился в густой нескончаемый мрак. Его не стало следом за ней: измученного, забытого, сломанного, а после полу-отремонтированного ею и ею же недоцелованно-брошенного. Но было уже неважно. Всё закончилось.***
— Мисс Тав, вы меня слышите? Тело ныло слабостью, навязчивый голос лез к ней в голову, а в ноздри проникал едкий запах нашатыря. Суоку затошнило, но она справилась со спазмом, кое-как приподняла ладонь и вслепую отпихнула от себя руку, в которой была зажата ватка, смоченная дурнопахнущим раствором. Открыть глаза она пока не решилась. — Как вы? — Голос излучал беспокойство. — Можете идти, я сам с ней побеседую. — А вот это уже было адресовано не ей. Любопытство перебороло все прочие ощущения. Суока наморщилась и всё-таки приоткрыла один глаз. Узкая щелочка предоставила скудный обзор, но ей удалось увидеть двух мужчин в униформе, покидающих комнату. — Пожалуйста, кивните, если вам всё ещё нехорошо, — снова обратился к ней некто. Суока приоткрыла глаз шире, чтобы лучше рассмотреть того, кто остался с ней один на один. Теперь голос обрёл контуры высокого темнокожего мужчины в белом халате, склонившегося над ней, сидящей в кресле. И мужчина этот был Суоке знаком. Правда, имя вспомнилось не сразу, но с этой задачей ей помог бейджик, прицепленный к карману его халата. — Доктор Ратх? Мужчина кивнул, продолжая настороженно следить за реакцией Суоки. Разлепив второй глаз, она проморгалась и огляделась. Комната тоже была ей знакома. Точнее, не комната, а кабинет. Кабинет врача. Но что она тут делала? — Почему я здесь? — Потому что у вас был припадок, — печально покачал головой Ратх. — Вам вкололи успокоительное и сразу же вызвали меня. Но, насколько я вижу, пик приступа позади. Как вы себя чувствуете? О чём он? Она же с двенадцатиэтажки сиганула… — Я, кажется, умерла, — промямлила Суока. Раз уж перед ней врач, то можно и сообщить ему о своём состоянии. Хуже не будет. — Смерть не всегда означает конец, — спокойно сказал Ратх, не выказав ни толики удивления по поводу того, что перед ним сидит мертвец. — Зачастую это начало нового. В вашем случае “новое” – это эпизод осознанности. По крайней мере, я надеюсь, что это он. — Какой, к дьяволу, эпизод осознанности? Я умерла с концами, разве непонятно? — Ситуация была странной, но меньше всего Суоку заботила её нелогичность. Врач, не сводя с неё глаз, молчал пару секунд, а после паузы спросил: — Тогда где же мы сейчас, по-вашему? — Не знаю! В чистилище? Ваш кабинет вполне может быть преддверием ада, — рыкнула она и попыталась скрестить руки на груди, закрыться от этого докучливого человека, но тут же зашипела от боли – в сгибе левого локтя обнаружился катетер, помешавший движению, причинивший дискомфорт и одновременно посодействовавший в понимании окружающего. Нет, это было не чистилище, а кое-что похуже. Если всё действительно так, как она чувствовала. Но сперва лучше убедиться в этом. И пообщаться. — Что ж. Давайте пойдём от обратного. Расскажите, как именно вы умерли? — Оценив её реакцию, Ратх решил сфокусировался на другом вопросе. — Оно сказало мне прыгнуть. — Суока постучала пальцем по виску, рассудив, что сейчас притворяться нормальной бесполезно. — И я прыгнула. С крыши. Упала на асфальт и растеклась по нему мозгами. Да, это она помнила хорошо. Очень ярко. Но помнила она и другое – из-за чего так поступила. И кого оставила сидеть там, наверху… Или не успела оставить? — И что же вы ощутили? Может, страх? Или свободу? — Ничего. Ну, разве что… — Суока задумалась, — сожаление. Но мне нужно было это сделать. Чтобы проверить… Она ещё раз осмотрелась, уже внимательнее. Кабинет выглядел вполне осязаемым. Мужчина напротив – тоже. Значило ли это, что она действительно… здесь? — Проверить, всё ли было по-настоящему, верно? — заискивающе уточнил Ратх, покачиваясь перед ней из стороны в сторону и пытаясь попасть в поле её блуждающего взгляда. — Вы ведь поступили таким образом, чтобы выбраться из своих иллюзий, я прав? Это вам говорило ваше загадочное “оно”? Суока осоловевше посмотрела на врача, оставив вопрос без ответа. Теперь сомнений не было: он что-то знал… Значит, она точно здесь. Значит, всё и правда куда хуже. Значит, надо поскорее рассказать ему, что у них не получилось и придётся попробовать заново. И наверняка в следующий – настоящий – раз такого простого побега не выйдет. Если они вообще успеют осуществить его до того, как ей организуют переезд в другую клинику… — Не пугайтесь, мисс Тав. С вами говорил вовсе не какой-то кровожадный фантом, а ваше подсознание, — продолжал Ратх, удовлетворённый тем, что она обратила на него внимание. — Вы неосознанно желали выйти из собственных иллюзий, чувствовали подвох, а мозг создал подходящую для выхода ситуацию. Это как со сном: если умрёшь в нём – проснёшься. Вероятно, последствием стал приступ, но всё же “выброс в настоящее” произошёл. Понимаете? О, теперь она понимала… Ещё как. Следовало избегать подобных поворотов, с ней же уже бывало подобное… Но Суока позволила себе непозволительное – заблудилась в своей же задумке, приняла её за чистую монету. Потому что слишком хотела, чтобы именно то – то самое – было действительным. В подтверждение внутренних рассуждений голову прострелило такой сильной болью, словно в виски начали ввинчивать шурупы. Сдавленно замычав, Суока подобрала под себя ноги и прижала ко лбу правую руку, предусмотрительно оставив снабжённую катетером левую на весу. — Это пройдёт, — сказал врач ободряюще. — Временная амнезия при возвращении в вашем случае совершенно нормальна. Теперь всё будет хорошо. Нет, ничего хорошего не будет, потому что она совершенно не помнила, где заканчивалась реальность. В каком моменте они застряли. И главное, где сейчас он. — А… с ним всё в порядке? — не выдержав натиска этого вопроса, с дрожью в голосе спросила Суока, почувствовав, как стекло её взгляда намокло при мыслях о нём, а от непрозвучавшего имени закололо кончики пальцев. Ратх, и до этого старательно подбиравший слова, заговорил ещё более аккуратно: — Дайте себе немного времени, хорошо? Сейчас вам лучше не думать о постороннем, а сосредоточиться на себе. — У меня нет времени. Вы же переводите меня в другую больницу сегодня днём… Ей показалось, что врач удивлённо дёрнул бровями, но через секунду уже вновь возымел убедительно-нейтральный вид: — Вас никуда не переводят. Скоро вы сможете понять, что некоторые из событий, которые вы пережили, были плодом вашего воображения. Но сперва поспите – успокоительное в этом поможет. Суока протяжно вздохнула и… послушалась. Поднялась, двинулась к двери, даже не бросив во врача парочку кусаче-злых фраз напоследок. Оборона пала под вяжущим действием препаратов, что ей щедро вкатили в момент так называемого “припадка”. В коридоре её взяли под локти ждущие у кабинета санитары и довели до палаты, на двери которой красовалась цифра тридцать два. Странно. Это же была его палата. Или всё-таки её? Суока уже ни в чём не ощущала уверенности. Когда она забралась в кровать, за окном рассвело – настало утро неслучившегося бегства. Но солнце не могло рассеять той темноты, что начала клубиться вокруг неё и которая через пару минут, не подавившись, проглотила Суоку вместе с комнатой, больницей и, казалось, всей Вселенной. Сон выпустил её на волю во время ужина. Есть не хотелось, поэтому Суока не стала вылезать из постели, краем мысли отметив, что по её душу действительно не явились с переездом. Однако довод не вызвал облегчения, стало лишь тяжелее. Плотнее закутавшись в одеяло и спрятав голову под подушку, она обессиленно расплакалась. Слёз было много, и кончились они лишь когда по всей больнице погасили свет, объявив отбой. Перед этим к ней дважды заглядывали санитары. Суока спешно вскидывала голову, думая, что это пришёл именно он. Но каждый раз с разочарованным хныканьем отворачивалась к стенке, избегая бесед не с теми визитёрами, наведавшимися к ней, чтобы вколоть новую дозу чего-то убаюкивающего или заставить выпить таблетки неизвестного назначения. Она терпела и пила то, что давали – только бы её оставили в покое. А потом снова заснула, не совладав с лекарствами. Заснула, надеясь, что он всё же придёт, пока она спит. Следующий день начался с разочарования из-за его отсутствия в комнате. А ещё с тумана в голове, который постепенно рассеялся лишь к обеду. Суока соображала туго, двигалась медленно, но палату всё же покинула, ведомая единственной целью: найти его и всё рассказать, объяснить, что она не виновата и что они обязательно попробуют сбежать ещё раз. Чуть позже. Когда она оклемается. Её же не переводят – Ратх сам сказал. Есть время… Но ни за завтраком, ни во время прогулки, ни после неё Суока не нашла того, кого искала. Слоняясь по коридорам жилого крыла, под бдительными взглядами дежурных медработников она пыталась ненароком заглянуть в приоткрытые двери комнат больных, убеждая себя, что могла всё напутать, и он живёт не по соседству с ней, а в какой-то другой палате. Обход не принёс результата, но не успела она как следует из-за этого испугаться, как наступило время групповой терапии. Правда, вместо неё Суоку повели на встречу с Ратхом. От одного из своих конвоиров она узнала, что врач переделал её расписание, заменив занятия в группах “задушевной беседой” с ним самим. Что ж, значит, сегодня она вытрясет из этого докторишки все ответы. Наверняка её разлучили с ним по его же распоряжению… Войдя в кабинет врача, Суока тут же приняла воинственный вид, готовая биться за правду. — Вам лучше? — Буднично спросил Ратх с порога, словно не заметил её озлобленной гримасы. — Ни капли, — ответила ему почти лаем. — Куда вы подевали его? Заперли в карцер, да? За что? Он ничего не сделал! Это всё я, если хотите знать! — Мисс Тав, о чём вы? — Что значит, о чём?! — Разгорающийся в ней гнев хорошо испарял подкатывающие к глазам слёзы. — Не делайте вид, что ничего не знаете про него! Врач примирительно выставил вперёд ладонь: — Прошу, не нервничайте и присядьте. Нам с вами совершенно не нужен новый приступ психоза. — Тогда кончай разговаривать со мной, как с тупой! — Уважительно выкать она перестала. — Вам нужно время, — назидательно и твёрдо сказал Ратх заевшей пластинкой. — Постепенно вы всё вспомните. А я помогу вам разобраться в происходящем, вот увидите. — Себе помоги! Где Астарион?! Ты же его лечащий врач, неужели не в курсе, что творится с твоим пациентом? — плюнула в него желчью Суока и завертела головой во все стороны, будто бы ожидая, что он внезапно появится здесь как ни в чём ни бывало. Ратх устал. Это было видно по его сузившимся глазам, напряженной шее и положению тела. Суока даже решила, что придавленный этой усталостью он не ответит. Но Ратх ответил. — Я ваш лечащий врач, мисс Тав. И мы уже это проходили. Пожалуйста, не нервничайте, а вспомните наши предыдущие беседы. — Где ОН?! — закричала во весь голос. Осознанность? К чертям её! Дверь кабинета за спиной Суоки отворилась, в щель протиснулся один из приведших её сюда фельдшеров, очевидно, встревоженный воплем. Ратх отмахнулся от его вопросительного взгляда, и тот послушно скрылся из виду. — Вот, выпейте. — Врач приблизился к ней, замершей посреди комнаты, и протянул стакан с водой. Горло сушило, но Суока не притронулась к “подношению”, продолжая сверлить доктора копьями зрачков и ждать ответов. — Хорошо… Начнём заново. — Поняв, что без объяснений тут не обойтись, Ратх откашлялся и заговорил: — Вас поместили сюда с подтверждённой шизофренией, думаю, это вы помните. Однако около трёх месяцев назад у вас появились… “стадии”. Суока непонимающе мотнула головой. Она знала, что находится в клинике почти три месяца, Ратх же говорил так, словно дольше. Но перебивать врача не стала. Раз уж он решил ей хоть что-то рассказать – надо слушать. — Сперва это напоминало расстройство личности. Я предположил, что ваше подсознание создало альтер версию, за которой спряталось настоящее “я”. Но потом стало ясно, что мой довод был ошибочным, и тот, про которого вы постоянно твердили, лишь часть одной обширной галлюцинации, в которой вы пребывали достаточно долго. — Ратх взял паузу, растянувшуюся для Суоки в вечность. Казалось, вот-вот ей вынесут смертный приговор. Так и вышло. Прозвучавшие слова превратились в гильотину. — Астариона никогда не было. И вы уже об этом знаете. Но не хотите видеть правду. Воздух вышел из лёгких со сдавленным свистом. На то, чтобы сделать вдох, у Суоки ушло столько сил, сколько обычно тратят спортсмены во время забега миль эдак на десять. И вместе с этим вдохом в неё проникла разрывающая внутренности боль, а новый крик, обернувшийся каким-то вороньим карканьем, вырвался из кровоточащего месива. — Враньё! Он настоящий… — прохрипела Суока, усердно отгоняя от себя пугающие мысли, всё плотнее оборачивающиеся вокруг пробудившегося разума. Эту логику неизбежности она отказывалась принимать. — Зачем меня всё время пытаются убедить в обратном?! — Видите? Вы начинаете вспоминать. Мы уже вели подобные диалоги. Но вы каждый раз упорно стирали их, возвращаясь в состояние полубреда. — Ратх вздохнул так, словно самое тяжёлое осталось позади. — И пока вы мыслите ясно, вам необходимо зафиксировать настоящее, чтобы при обострении ваш мозг сумел зацепиться за какие-то воспоминания из реальности. Это поможет вам выбраться – как помогло в этот раз с подсознательным прыжком с крыши. — Я не верю… — Она зажмурилась, пятясь от врача. — Не всё сразу, мисс Тав, — проводил её сдержанным напутствием Ратх, в то время как за её спиной уже раскрыл объятия неслышно вошедший санитар. — Не всё сразу.***
В течение всей следующей недели Суоку упорно нашпиговывали кучей пилюль, ставили капельницы и день за днём отправляли на беседы с врачом. Каждый прожитый час всё глубже утягивал её в эту проклятую “осознанность”, а Ратх во время их встреч неутомимо работал над тем, чтобы укрепить её позиции в “здесь и сейчас”. На приёмах врач рассказывал о том, как Суока всё это время жила здесь. Жила здесь почти три года. Не он, а она. Что у неё давненько не было столь долгих ясных периодов, что головные боли – следствие её бегства от реальности, а убийства – защитный механизм, и они никогда не происходили на самом деле. Во время его монолога Суока вспомнила, как несколько дней назад по пути на завтрак столкнулась с живым Гейлом Декариосом в коридоре и напугалась его до такой степени, что забилась под стол в своей палате и просидела там до позднего вечера, пока Ратх самолично не выманил её из укрытия осторожными объяснениями. Как выяснилось позже и с помощью того же Ратха, Декариоса только-только выписали из медицинского крыла, где он провёл несколько недель из-за ухудшения здоровья – по этой причине они с Суокой не столкнулись ранее, когда она “пришла в себя”. По этой причине она вообразила его отсутствие ранее как смерть, к которой имеет отношение. “Так вот что это было… Механизм”, — думала она про себя, уже даже не удивляясь – слишком устала от потрясений за эту неделю. — Вспомните, сколько людей вы убили в вашем воображении. — Слова врача долетали до слуха будто из-под земли. — Ведь убивали вы их, чтобы выбраться в реальность. Для вас это своеобразный рычаг, правда, далеко не всегда безотказно срабатывающий. И себя – ключевую фигуру вашей фантазии, – вы убили по той же причине: чтобы выйти наружу. Будем надеяться, что благодаря этому шагу вы вернулись в ясность надолго. А обновлённый курс препаратов вам в этом поможет. Уже помогает, я бы сказал… — То есть, я не убийца… — тихо произнесла Суока, всё ещё не до конца веря в свою невинность и постепенно становясь незнакомцем для себя самой. Всё, что она знала о себе, рушилось карточным домиком. — Нет, мисс Тав. И никогда не были. Только в своих фантазиях. Но, чтобы вы не навредили ни себе, ни окружающим во время приступов, ваша мать поместила вас сюда. “Мать?” Женский образ упрямился появиться перед внутренним взором, словно Суока напрочь стёрла его из памяти. Зато горечь, которую она испытала при воспоминании о бросившей её, была яркой. Прошлое окатило холодной волной: неизлечимый диагноз-приговор, установленный в подростковом возрасте, и последовавшие за этим годы отчуждённости со стороны родившей её на свет вот такой – нездоровой. Десять долгих лет мать-одиночка держала её в комнате и надеялась, что если не заглядывать туда, прокажённая дочь исчезнет. И Суока хотела исчезнуть, очень хотела, но не могла. А когда болезнь обострилась приступами полной невменяемости, по звонку матери за ней приехали люди в униформе… Пережитое начало вспоминаться, и факт того, что в своём воображении Суока переписала себе биографию, стал выглядеть понятным и даже логичным. Она сделала это специально, лишь бы не иметь ничего общего с той женщиной, которая всегда видела в ней невменяемое чудовище. Поэтому Суока подменила её образами никогда несуществующих стервы-сестры и отца-психопата: искалеченной семьи, но семьи – в которой она была кем-то важным. А потом… Потом никто стал ей не нужен, потому что у неё появился свой человек. Почти такой же, как она сама. Единственный, способный её понять. — И всё же что насчёт… него? — Отчего-то Суока избегала произносить имя вслух, будто это могло разрушить образ окончательно. — Ведь я помню его так отчётливо, словно он был самым настоящим из всего, что меня окружало. Но имён и не требовалось, Ратх понимал, кого она имела в виду. — Человеческий мозг способен на многое, даже на такую безукоризненную иллюзию. За прошедшие три месяца вы хорошо потрудились, продумывая и детализируя в своём сознании этот… хм-м... объект. — Он не объект! — вскинулась, ощетинившись, стремясь защитить дорогое. — Хорошо, — Ратх понимающе кивнул. — Я буду называть его вашим воображаемым другом, хотя это не совсем верно. Воображаемые друзья тем и воображаемые, что об их нематериальности понятно тому, кто их воображает. А вы явно не осознавали этого, когда сотворяли вашего Астариона. Воображаемый. Придуманный. Он появился именно таким, каким она хотела, и вёл себя колюче, и брыкался, и медленно привязывался, излечивался, тянулся, приходил, дотрагивался, целовал. Всё было по её желанию. И вместе с тем не было ничего. Суока молчала: нет смысла с пеной у рта доказывать Ратху что-либо. Она бы всё равно не справилась, этих чувств не передать в словах. Всем вокруг невдомёк, что мир без него стал полым. И пусть сейчас голова была ясной и лёгкой, Суока предпочла бы былую зашоренную тяжесть, которую она была готова нести сколько угодно долго, потому что несла бы её не одна. А эта пустота, эта лживая невесомость хуже любых пыток. По завершении приёма, погружённая в реальность по самые уши, она вернулась к себе, села на пол посреди палаты, уронила лицо в ладони. Несмотря на весну, готовящуюся сдать позиции лету, в помещении было холодно. Так холодно, что всё внутри замёрзло. Может быть, прямо сейчас Суока умирала. И эта смерть казалась самой настоящей. Самой безвозвратной. Именно такая смерть приходит к тому, у кого отняли надежду. Он больше не появится. Его не будет. Её лишили его. Нет, не так… Она сама лишила себя его, пытаясь выяснить то, чего не стоило выяснять. Зачем? “Дура… Дура-дура-дура!” Суока вцепилась в волосы, оттягивая их до боли, и проскулила в тишину: — Вернись… Ничего не случилось. Никто не пришёл.***
Календарь на стене в общем зале поредел ещё на один листок, а начавшийся июнь зашёлся дождями, вопреки прогнозам о жаре. Но Суоке было плевать на погоду. И не только на неё, а вообще на всё вокруг. Незаметно прошла третья годовщина её пребывания в клинике. Этот день не отличался от прочих, разве что солнце, ненадолго выглянувшее из-за туч, издевательски поманило на улицу. Но стоило Суоке выйти в сад после завтрака, как оно забралось обратно в облака. Безучастно проводив светило взглядом, она уединилась в беседке, где раньше всегда сидел он и наблюдал за ней из безопасного сумрака. Нужно было делать вид, что с ней всё в порядке, и Суока пыталась, хотя уже успела разложиться изнутри за время обрушившегося на неё вместе с ясностью одиночества. Она почти не разговаривала, мало ела и всё чаще проводила досуг в классе рисования, но так ни разу не сумела перенести его черты на бумагу. А ночами смотрела в окно на небо, откуда ей светили его далёкие родственники – звёзды. Ратх каким-то образом умудрялся видеть улучшения в состоянии Суоки, хвалил её и даже велел вынуть из неё тот отвратительный катетер, после чего ей перестали ставить капельницы. А таблетки она перестала пить самовольно, прекрасно понимая, что именно из-за пилюль с ней случилась эта невосполнимая потеря, и в её невосполнимости Суока прекратила сомневаться, когда прошло больше двух недель с тайного отказа от лекарств. Чуда не происходило. Но лишь потому, что ему нужно было больше времени, чтобы случиться…***
Постепенно дожди сменились душным безветрием: июнь раскочегарился под самый свой конец, вынуждая и работников клиники, и её постояльцев больше времени проводить в общем зале или кабинетах, снабжённых кондиционерами. Суока же сторонилась этих скопищ. В свободные от больничного расписания часы она блуждала по коридорам и сквозь окна гипнотизировала взглядом сад, облетающий белым цветом редких яблонь, где в каждой молочной ветви Суоке виделись знакомые кудри. Иногда ей даже казалось, что она может разглядеть силуэт. А когда она бралась за книгу – ту единственную, сто тысяч раз перечитанную, – отчётливо слышала голос. Слышала и закрывала глаза, кутаясь в свою тоску. Это был единственный доступный ей способ сохранить его – хотя бы в собственной памяти, каждый раз собирая образ по кусочкам. Сегодняшний день выдался особенно жарким и утомительным. Даже с наступлением вечера разлитый в воздухе зной не снизил градуса накала, отчего голова немного кружилась, а мысли постоянно куда-то соскальзывали. Ощущение не пугало, а скорее наоборот – будило что-то некогда притуплённое. Так бывает, когда возвращаешься в место, в котором давно не бывал, где знакомые тропинки заросли травой, но ты всё равно помнишь дорогу, потому и идёшь по ней смело. Занавесившись спадающими на лицо волосами, Суока брела к себе в палату. Ратх в очередной раз вытряс из неё душу расспросами о самочувствии и завалил ободрениями, в которых она не нуждалась. Однако уже привыкла слушать врача вполуха и даже кивать в нужных местах, подавая признаки внимания и жизни. На подступах к комнате, погружённая в бессвязные размышления о тропках в прошлое сквозь заросли травы, она внезапно встрепенулась, не сразу нащупав причину беспокойства. А когда обнаружила её, прислушавшись, – оцепенела. Кто-то был в её палате. Кто-то читал вслух стихи. И голос этого кого-то она бы не спутала ни с чьим другим. Несколько секунд Суоке потребовалось, чтобы, взяв себя в руки, взяться за ручку двери. Ещё секунда на то, чтобы решить, как именно дверь открыть: резким движением или медленно и скрытно. В итоге она так и не поняла, каким вариантом воспользовалась, когда оказалась уже внутри, еле сумев подавить вскрик. Или же просто лишилась дара речи, а вместе с ним способности двигаться и даже дышать, так велико было потрясение. Она видела. Совершенно точно видела. Это был он. Сидел на её кровати, держал в руках её книгу и улыбался. Словно и не уходил. А может появился лишь тогда, когда она потеряла все ориентиры, потеряла практически всё. — Надо же, как у тебя чёлка отросла, пока меня не было, — сказал Астарион почти беспечно. Но в голосе дрожали еле сдерживаемая радость и пережитая тоска. Ноги, грозя подкоситься, сами понесли ему навстречу. Суока кинулась вперёд, врезалась в его тело на полной скорости, выбивая книгу из рук, опрокидывая Астариона на постель, сжимая в объятьях и с восторгом чувствуя его ладони у себя на пояснице. Если это сон, то пусть он не кончается. Если же это реальность, то пусть… “Пожалуйста, пусть!” — Звёздочка… — выдохнула навзрыд. — Ты здесь! Ты есть… Мозг искрил от разрядов эндорфинов, сердце рвалось выпрыгнуть из груди прямиком ему на колени, а тело обмякло будто бы готовясь к обмороку. Губы же в это время зажили отдельной жизнью, бросившись целовать прохладные щёки, ровную переносицу, брови, а после метнулись к его губам, тут же получая ответ. Но продлилось блаженство недолго. Испугавшись собственного напора, Суока стыдливо прервала наступление и спряталась Астариону в плечо. — Есть… — освобождённый от её губ, прошептал он где-то в районе её шеи. — Я снова есть. — Ты знаешь? — Она съёжилась от страха перед ответом, но всё же подняла голову и заглянула ему в лицо. Безмятежное, мягкое и неприкасаемо-красивое. — Знаю. Знаю всё, что знаешь ты. — Астарион пожал плечами. — Раньше ты не позволяла мне к этому прикоснуться, но теперь почему-то разрешила. Наверное, от отчаяния – тебя же убедили, что меня нет… Но не верь им. Я вернулся к тебе. Астарион говорил, а Суока его не перебивала, внемля каждому слову и любуясь им. Он рассказал, как остался один на крыше. Как испугался, как пропал. А потом снова появился здесь. Исходил всю клинику вдоль и поперек, не найдя в ней вообще никого – очень долго было тихо и пусто. И после миллиона безуспешных попыток докричаться хоть до кого-то, он вновь услышал её. Или может лишь отголосок её мыслей. Но и этого оказалось достаточно. — И тогда я всё понял. Настолько легко, словно это знание всегда принадлежало мне. Наверно, так оно и было. Я понял, почему со мной происходило именно так, а не иначе. Понял, почему я страдал от кошмаров, а потом они ушли, почему мне стало лучше, почему я начал жить нормально и почему мог касаться тебя без истерик. — Не выпуская Суоку из рук, Астарион расположился на кровати поудобнее, усаживая её к себе на колени, точно маленькую. — Это со мной сделала ты… И я есть до тех пор, пока тебе хочется, чтобы я был. — И тебя это устраивает? Что всё это из-за меня… И что я не такая уж я, как говорила тебе… — спросила Суока. Теперь, когда все детали были расставлены по местам, она знала, что являлась причиной его бед, а не следствием исцелений – этот сценарий был написан её рукой. И Астарион наверняка понимал это также ясно, но почему-то не злился, хотя должен был… — Более чем, — ответил он уверенно. — Я есть. И благодарен тебе за то, что я именно такой. Ты есть. И я рад, что ты именно такая. Только больше не пугай меня. Ни откуда не прыгай, не переставай в меня верить и… не рассказывай обо мне, чтобы нас вновь не разлучили. Обещай. Непоколебимая убеждённость Астариона послужила ей полной амнистией. — Обещаю… — Суока захныкала и крепче стиснула руки вокруг его торса. — Отныне ты станешь моим любимым секретом. Самым-самым любимым… — На меньшее я бы и не согласился. Соприкосновение лбами. Долгое, наэлектризованное. Призванное убедиться друг в друге ещё сильнее. Поверить. И она верила, заново обретая смысл своего существования здесь, в этой клинике. — Не хочу от тебя уходить, — буркнула Суока, не отстраняясь от Астариона ни на миллиметр и наблюдая за ним из-под ресниц. — Придётся. Но совсем ненадолго, — сказал он. — Ужин сам сюда не придёт. Кроме того, тебе нужно вести себя как обычно, а если ты будешь безвылазно сидеть в палате – желание проводить со мной больше времени вряд ли послужит хорошим оправданием для фельдшеров и врачей… Он был прав. Нужно продолжать игру, в которую она умела играть почти безупречно. Почти, потому что один раз уже оступилась. Но больше не допустит промаха – выучилась на ошибках и будет притворяться куда убедительнее. Нехотя расцепив руки, Суока слезла с коленей Астариона и направилась к двери. Но, немного подумав, застыла на пороге и, обернувшись к нему, осторожно спросила: — Где мне тебя искать, если ты пропадёшь… опять? — Не волнуйся, тропа больше не зарастёт. — Ухмылка, озарившая бледное лицо, сделала Астариона похожим на прекрасный хищный цветок; и кивнул он ей так же, как кивают цветы от лёгкого бриза: — Иди и ослепи всех своим присутствием. А я буду здесь, когда ты вернёшься. Теперь я всегда буду здесь. Слова приятно зажужжали в ушах, лаская, утешая. Страх оставил её, сомнения улетучились. В этот самый миг Суока была абсолютно счастлива. Улыбнувшись ему на прощание, она пробежалась взглядом по кудрям белых волос, по смеющимся морщинкам у глаз, по скулам, губам, подбородку: всё в Астарионе было как прежде. Убедившись в этом как следует, она затворила дверь палаты, пряча за ней восхитительно-драгоценную тайну, и зашагала на ужин, твёрдо зная, что ей есть к кому вернуться. Ведь теперь всё точно по-настоящему, а не в теории, которую Суока никогда не станет проверять на прочность. И больше не вынырнет из миража, в котором вновь появился он.