Eyes at the hights of my baby And this hope at the fight of my baby And the lights were as bright as my baby But your love was unmoved And the sights were as stark as my baby And the cold was as sharp as my baby And the nights were as dark as my baby Half as beautiful too Hozier – As it was
Изолированная система не обменивается с окружающей средой ни веществом, ни энергией. И когда в неё заключены двое, способные и готовые на обмен лишь друг с другом, не пуская в свою замкнутость никого постороннего, оставленный за барьером мир перестаёт иметь над ними силу.***
В обнимку они просидели на полу так долго, что Астарион потерял счёт времени. Хотя, не то чтобы он считал – был сконцентрирован совершенно на другом: на дыхании Суоки, стелющемся по его ключицам; на её пальцах, скомкавших ткань его пижамы, чуть оголив поясницу; на её сердце, бьющемся почти что вровень с его собственным. В этот момент, как ни странно, Астариону было… хорошо. Пусть слово и не вязалось со всей дикостью ситуации, заложниками которой они сделались, но почему-то именно оно приходило на ум, когда он, отвлекаясь от происходящего, прислушивался к себе. Он не знал ничего про подобную – неколечущую – близость, и сейчас ощущал себя первооткрывателем, ступившим на порог ещё непонятного, но очень важного. — Ты как? — тихо спросил он, почувствовав, что Суока заворочалась в кольце его рук. — Немного устала… — Подняв голову и упершись подбородком Астариону в грудь, она посмотрела на него, моргая сонно и медленно, точно кошка. Должно быть, наплакавшись, ненадолго задремала. — А ты? — Тоже. — Её еле уловимый пепельный запах забил ноздри, провоцируя сон, из-за чего всё вокруг ощущалось полубредом. А может, разум туманило снотворное. Или всё вместе. — Тогда иди к себе, поспи. Ничего плохого тебе не приснится. — Суока сказала это уверенно, и отчего-то не доверять ей у него не осталось причин. Она ослабила объятие, давая Астариону возможность отстраниться. Тяжело поднявшись на ноги, оба замялись на несколько секунд, каждый думая о своём. Сейчас было не время ни для отвлечённого разговора, ни уж тем более для выяснения каких-либо подробностей ситуации. Лучшим вариантом действительно казалось уйти. Отдохнуть, переварить информацию и уже на свежую голову разбираться в том, что с ними случилось. И в том, что происходит теперь. Коротко кивнув ей, Астарион оправил сбившийся ворот ночной рубашки и поплёлся к выходу из комнаты. — Ты сделал мне огромный подарок, знаешь… Я этого не забуду, — донеслось ему в спину. Если бы он не был так утомлён, то понял, что Суока буквально сняла с языка его же слова, которые Астарион, вероятно, мог бы и сам сказать ей на прощание. А когда вернулся в свою палату и повалился на кровать, тут же забываясь сном, – ни один кошмар не потревожил его… Как Суока и обещала. Новое утро было встречено лёгкостью в теле и трепетом в сердце. И то и другое ощущалось как нечто инородное. Сперва Астарион даже решил, что ещё не до конца проснулся и ему просто снится невообразимо странный сон. Эти мысли развеял отворивший дверь фельдшер, дежурно сообщивший о подъёме и вернувший в реальность. Значит, всё случившееся не было наваждением: и признание Суоки, и его ответная честность, и их объятие, растянувшееся в маленькую вечность. А ещё – данное обещание, фактически сделавшее Астариона соучастником преступления, из-за чего вся тяжесть бытия с новой силой обрушилась на него. Приняв в кровати сидячее положение, он обхватил голову руками, вновь проживая то, что произошло ночью. Вот оно – тотальное осознание, от которого не абстрагироваться, – явилось по его душу, вмиг учащая пульс и сводя пальцы нервным спазмом. Хорошо, что сегодня был не понедельник – допросов Ратха о своём состоянии Астарион бы не выдержал. Однако впереди предстояло испытание другого рода. Искать повод не встретиться бесполезно – больничное расписание не прогнулось бы под его желанием переждать это смятение, чтобы не предстать перед Суокой настолько беспокойным. А беспокоиться было о чём – она же сама недвусмысленно сообщила, что жертвой её состояния мог стать не Декариос. С другой стороны – убеждённо гарантировала, что не причинит Астариону зла… И он поверил. Поверил же? — Боги… — Растерянный стон сорвался с губ. В данный момент было бы совершенно логичным заново испугаться, позабыв о ночных присягах на смелость. Однако чем больше он думал, тем сильнее размышления о Суоке сопротивлялись мрачным тонам, а страх хоть и присутствовал, но ощущался видоизменённым. Не ледяным, не липким – каким-то неуверенным, даже смущённым. И при этом очень раздражающим, словно боялся Астарион вовсе не потенциального покушения на свою жизнь, а чего-то другого. Разобраться в эмоциональной палитре было настолько тяжело, что в какой-то момент он даже взгрустнул по тем временам, когда в основном ощущал лишь тотальную индифферентность ко всему окружающему. От этой серой пустоты почти не осталось следа – ей на смену пришёл пёстрый вихрь, спутавший чувства. Дождавшись, пока циклон внутри немного угомонится, Астарион кое-как собрался с силами и отогнал назойливую мошкару раздумий подальше. Следом соскрёб себя с постели, вышел в коридор и, мысленно молясь о том, чтобы не столкнуться с Суокой раньше того времени, как в полной мере обуздает неясные настроения, направился в уборную. Там наспех умылся, пятернёй зачесал непослушные кудри назад и впервые мимодумно пожалел об отсутствии зеркал в психбольнице. Раньше Астариону было всё равно, как он выглядит – внешность воспринималась как фасад. Теперь же хотелось удостовериться, что этот фасад не облупился за почти что три года наплевательства и мог произвести хотя бы тень приятного впечатления. Эта мысль не осталась незамеченной – рефлексия тут же среагировала: “Определись! Ты боишься или всё-таки ждёшь встречи с ней?” Если бы Астарион знал… Сидя на полу погружённой во мрак комнаты и обнимая Суоку, он не чувствовал ни капли неправильности происходящего. Отдавал отчёт словам и действиям, был в центре ситуации во всех пониманиях. Был рядом с ней. А сейчас в голове царило замешательство. Чтобы заглушить едкий внутренний голос, корящий его за невозможность определиться, Астарион ещё раз плеснул себе в лицо холодной водой и покинул туалетную комнату, в которой становилось людно, на ходу пообещав себе подумать о своих желаниях позже, не сейчас. Однако “позже” настигло его куда раньше, чем он успел как следует подготовиться к неминуемой встрече. Суока безмолвно возникла рядом с ним в коридоре, словно всю дорогу от уборной держалась по правую руку от Астариона, и своим внезапным появлением вынудила его почти что схватиться за сердце от неожиданности, когда он заметил её боковым зрением. — Чёрт! Ты меня напугала… — каким-то чудом не шарахнувшись в сторону, процедил он сквозь зубы, покосившись на поравнявшуюся с ним, и при одном только взгляде на неё снова ощутил в груди давление дышащей жаром неопределённости, которую только-только остудил ледяными водными процедурами. Реплику Суока встретила многозначительным хмыканьем, сбавила шаг, а потом и вовсе остановилась. Его тело рефлекторно затормозило вслед за ней. Разум прикусил язык, оставляя Астариона безоружным под её пристальным взглядом. Облокотившись о стену коридора, она смотрела на него полными беспокойства глазами. Догадаться, в чём именно оно заключалось, было несложно: лицо Суоки превратилось в светящуюся неоном вывеску, надпись которой вопрошала “Что дальше?” и требовала ответа прямо сейчас – без подготовки и как на духу. Повинуясь ежедневной рутине, мимо проходили пациенты и рабочий персонал, пока между замершими напротив друг друга Астарионом и Суокой пытался выстроиться бессловесный диалог, палки в колёса которому вставляло обоюдное волнение. Одна нервно раздирала не успевающие заживать заусенцы, другой, в свою очередь, пытался зацепиться хоть за какую-нибудь связную мысль. И так уж вышло, что связная мысль оказалась только одна. — Я знаю, чего ты ждёшь, — заговорил он так тихо, чтобы слышно было лишь ей. — За ночь ничего не изменилось. — Честно? — Она угомонила суетливые пальцы и приподнялась на цыпочки, словно желая сравняться с ним высотой, поглубже всмотреться в глаза. — Не передумал? Не испугался? Астарион замялся, ещё раз взвешивая свои ощущения и скользя взглядом по вытянувшейся струной девушке. Отвлекаясь на её растрёпанные волосы и закушенную в ожидании губу, на яремную ямку над развилкой ключиц, на оголённые засученными рукавами худые предплечья, которые, как и нос, орошали мелкие брызги веснушек. И наконец принимая достаточно спорный факт её привлекательности. Для него. Он давно отвык оценивать чужую внешность, но с недавних пор начал замечать, что угловато-субтильный образ Суоки был приятен глазу. Даже слишком. Астариону нравилось на неё смотреть точно так же, как нравилось слушать… Тем не менее перед ним стояла убийца, которую следовало бояться априори. Он же, будто бы вопреки здравому смыслу, всё-таки не боялся. Понял это прошлой ночью, убедился крепче секунду назад. — Для страха уже слишком поздно. — Астарион расправил плечи, а следом и сжавшееся от признания сердце. Суока отреагировала не сразу. А когда наконец кивнула на его слова, её покрасневшие от ночных рыданий глаза вновь зажглись искрами, одна из которых угодила Астариону прямиком за шиворот, отчего внутри занялся чадящий огонёк, готовый сжечь остатки сомнений. Волнение улеглось, когда решение было озвучено и взаимно принято. — Значит, будем и дальше прикрывать друг другу спину? — разрывая паузу, поинтересовалась Суока, улыбнувшись ему открыто и до ужаса невинно. — Как Бонни и Клайд? Сравнение заставило фыркнуть. Правда, согласиться с ним или опровергнуть его Астарион не успел. — Поживее, завтрак давно начался! — Оклик медсестры сбил прицел тихого диалога. Но главное уже было сказано. День прошёл в переглядках и беседах вполголоса, в которых больше не было зловещего напряжения, отстранённости, подозрений. Оба убедились, что теперь у каждого из них появился тот, на кого можно положиться и с кем без опаски дозволено делиться плохим. Или хорошим. В общем, всем. Это воодушевляло, несмотря на обстоятельства, приведшие к единению. Подбадриваемый обретённой сплоченностью, за ужином Астарион рассказал Суоке об отсутствии дурных снов, на что она довольно заявила “Я же говорила” и тихонько пихнула его под столом острой коленкой, запуская движением цепную реакцию из мурашек. — Больше тебе никогда не будут сниться кошмары, — добавила, понизив голос. — Но надеюсь, это не повлияет на наши походы в гости. Не хотелось бы, чтобы ты превратился в законопослушного гражданина и занимался по ночам только тем, что сопел до утра… Астарион, до этого сосредоточенный на последствиях от её касания, встрепенулся, вопросительно посмотрел на Суоку и с сомнением сказал: — Не уверен, что период этих сновидений окончательно прошёл… — Точно тебе говорю. Сегодня сам убедишься, — безапелляционно оборвала его Суока. — Но перед этим… перед этим приходи. Хотя бы ненадолго. Я заметила, что в голове становится тише, когда ты рядом. С тобой мне спокойно. Не стесняясь признавать свои желания и слабости, она заражала открытостью, показывала, насколько доверяет. — Я приду. — Единственно-верный вариант ответа на подобную просьбу прозвучал с оттенком полуулыбки. — И в этот раз ты мне почитаешь! — Снова пихнула Астариона коленом в бедро совсем уж нахально, а затем указала взглядом вниз. — Обещай на мизинчиках… Опустив глаза, он увидел руку Суоки, навесу сжатую в кулак с призывно оттопыренным мизинцем. Без сомнений, она бросала ему вызов, проверяла границы дозволенного. Щурила светлые глаза и затевала игру, в которой не могла не победить. Потому что он уже решил, что позволит ей выиграть. После затяжных объятий на полу её комнаты предлагаемый Суокой контакт не казался сверхмерным, а былая скованность попятилась перед осмысленным порывом лишний раз коснуться её теперь, когда он знал, что может сделать это безболезненно. И охотно. — Договорились, — сказал Астарион, в подтверждение слов повторяя жест и скрепляя уговор переплетением пальцев.***
С наступлением ночи и приближением назначенной встречи приподнятое настроение поменяло траекторию – преобразовалось в нервозность. А вместе с ней пришла тоска. Примерно такую же тоску Астарион испытал, когда Суока покинула его комнату после той грозовой ночи. Неужели так на него влияло её отсутствие? Значило ли это, что он скучал без неё? Выяснить это можно было лишь встретившись. Когда Астарион добрался до её незапертой палаты и проскользнул внутрь, то застал Суоку дремавшей. Лёжа на животе, свесив с кровати правую ногу и смяв подушкой щёку, из-за чего рот был приоткрыт, она выглядела по-детски трогательно. В груди потеплело от воспоминания, в котором Суока мирно спала рядом с ним, и вопросы о странной тоске исчезли, превратившись в полноценное утверждение: он действительно скучал. Однако вдоволь умилиться зрелищем не успел – скрипнувшая под ногой половица потревожила чуткий сон. Суока распахнула глаза, моментально найдя ими вошедшего. — Долго же ты! Меня аж сморило… — Она непоседливо завозилась, освобождая на постели место для Астариона, и обезоруживающе улыбнулась. — Падай. Он послушался: сел, выдавил улыбку в ответ. Должно быть, не особо искреннюю. Всё-таки вопросы мучали. Точнее – вопрос единственный, поднявший голову, стоило Астариону подсознательно задеть его кончиком мысли, вновь оказавшись в комнате, не так давно принадлежавшей Декариосу. Суока, как выпущенная по заячьему следу гончая, сразу же почуяла полуфальшь в его манере держаться. — Какой-то ты деревянный... — Она поджала колени к груди, обвила их руками и внимательно уставилась на Астариона. — Ну, деревянный – не мёртвый. Шутка вышла неудачной и обстановки не разрядила, лишь сильнее обозначив причину скованности. — Та-а-ак… — протянула Суока, сверкая глазами в полумраке. — Значит, всё-таки мы это не перешагнули и мозг ты со мной не расслабишь… Говори, что тебя беспокоит. — Не драматизируй. Это же просто шутка! — вскинулся Астарион, вновь не очень убедительно. — Брось притворяться бесстрашным. Ведь это совсем не стыдно – сознаться. Просто спроси. И я постараюсь ответить, — отчеканила Суока, похолодевшей интонацией давая понять, что ходить вокруг да около дальше не стоит. И Астарион наконец решился высказать то, что не давало ему покоя. — Ты же сама сказала, что вместо Гейла мог быть я… Выкинуть это из головы не так уж легко, пусть я и не боюсь… настолько, насколько должен бы. И я всё ещё не понял, как мне к этому относиться. Озвучив остатки опасений, Астарион вздохнул с облегчением. Как ни крути, это было правильным, честным. В особенности теперь, когда они стали являть собой настолько соприкасаемый союз. К тому же это была своеобразная подстраховка, как заглянуть перед сном под кровать и убедиться, что там не притаился монстр. Хотя Астарион с детства знал, что настоящие монстры приходили вовсе не оттуда. Потому и сейчас вглядывался не в темноту по углам, а в светлые глаза Суоки. — А ещё, если ты помнишь, я сказала, что не трону тебя. И ты мне поверил. Или уже сомневаешься? — Она обиженно поджала губу, а затем конвульсивно дёрнула шеей, будто бы отгоняя прочь тот навязчивый шёпот, про который он теперь знал. Или же просто нервничала. Вновь повисла пауза, и Астарион решил, что предназначалась она для него. Но не успел он открыть рот, чтобы находу начать оправдываться, как Суока, съёжившись сильнее и спрятав ладони под сгиб коленей, затараторила на одной ноте: — Думаешь, я виновата, да? Думаешь, мне совсем не страшно жить с этим в своей голове? Или считаешь, что мне безразлично, как тебя тревожит моё прошлое? Да, определённо думаешь. И это ужасно… — Её взгляд постепенно терял фокус, а голос ломался, но она продолжала взахлёб причитать: — Я ненавижу это. Я этого не просила… Я ведь не мой отец, не чудовище… Не пытайся найти его во мне – не вздумай искать, потому что кто ищет, тот обычно находит. И я не хочу, чтобы ты видел его, я хочу, чтобы ты видел меня – так же, как я вижу тебя… А вижу я того, кого интересно разглядывать, приятно пускать ближе и хочется касаться, понимаешь?... Я никогда-никогда не наврежу тебе… — Остановись… — прервал поток её сознания Астарион, видя, что Суока начала дрожать, и вместе с тем чувствуя, как его щёки обожгло румянцем то ли от стыда за собственную мнительность, то ли от её слов про стремление касаться его. — Я ни в чём тебя не виню… И не ищу того, чего нет… Зачем он вообще начал весь этот фарс? Мог обойтись без него – всё и так уже доказано, понятно и почти что принято, так на кой чёрт Астарион взялся ворошить незажившее? “Чтобы ещё раз удостовериться во взаимности и услышать желаемое”, — подсказало ему изнутри, из-за чего нестерпимо зазудели старые шрамы на спине. Будто бы в наказание. — Прости… — Но в этом затёртом всеми до дыр слове не чувствовалось истинного раскаяния. Поэтому, пересилив вновь накатившую на него робость, Астарион медленно вытянул руку и осторожно опустил её на плечо Суоки. Сам. Первый. Тактильность с каждым разом давалась всё легче, всё больше просилась наружу. И он выпускал её только в одну сторону. В сторону неизлечимо больной девушки, так внезапно скрасившей его бледное присутствие в мире. — Угу… — кивнула она, как по волшебству успокоившись, и глянула на него уже совершенно вменяемо. Прищурилась, кивнула ещё раз. Улыбнулась. — А теперь почитай мне, раз уж обещал! Стремясь наверстать упущенное или же просто поскорее забыть неприятный разговор, Суока подскочила с места, метнулась к столику и, вернувшись, сунула ему в руки ту самую обтёртую книжицу, до этого сиротливо лежащую на столе. Ей оказался сборник стихов Есенина. — Любишь поэзию? — приподняв бровь, Астарион хмыкнул. — Только некоторую. И у этого писаки она неплоха. А ещё он тоже был своего рода психом. Так что вполне символично выходит, — со знанием дела ответила Суока и, решив не залезать обратно в кровать, растянулась прямо на полу возле окна. Закинула щиколотки на подоконник, а руки за голову – приготовилась слушать. — Есть предпочтения? — Листая пожелтевшие страницы, Астарион бегал взглядом по строчкам и гадал, какое именно произведение закажет Суока. На ум приходили жуткий “Чёрный человек”, тоскливое “Письмо к женщине”, надрывная “Песнь о собаке”, отчего прозвучавшее из её уст название вызвало кратковременную растерянность. — Шаганэ, — отозвалась, почти не задумываясь, а после добавила: — Восемьдесят девятая страница… Астарион повернулся к Суоке – ожидающей услышать не о разочаровании, боли и страданиях, а о любви. Внимательнее всмотрелся в неё – лежащую в прямоугольнике тусклого света, которым неохотно делился фонарь за окном, словно заключённую в картине, обрамлённой рамой из темноты. “Красивая”, — смущённо, но чистосердечно мелькнуло в голове. Суока никогда не боялась рассказывать о том, что у неё на уме. Астариону хотелось быть хоть вполовину таким же смелым, как она. Но пока он боялся говорить в открытую, поэтому просто думал. Прямо сейчас думал, что она красивая. Прямо сейчас учился видеть по-другому: объединять её внешнее с внутренним и дивиться этому уникальному сочетанию. Изогнув шею, Суока обернулась, зацепилась за его долгий взгляд и выдохнула: — Да. Вот так и смотри… С её шёпотом очередная волна жара прошлась по лицу, задержавшись на скулах, и, загипнотизированный моментом, Астарион не запомнил, как преодолел эту неловкость. Должно быть, уже рефлекторно. — Шаганэ ты моя, Шаганэ, — начал неторопливо, ещё даже не открыв нужную страницу – помнил стихотворение без подсказок и не хотел разрывать зрительный контакт. Только голос отчего-то подрагивал: — Потому, что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ. Не переставая тихо декламировать про “в сто раз” огромную луну и Шираз, незаметно для себя улёгся на полу неподалёку от Суоки валетом – почти поравнявшись носами, – доверяя страницы единственному источнику света в крошечной комнате, а тело – единственному источнику тепла. — Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи – Я нисколько не чувствую боли. Я готов… Астарион не закончил пятистишие и замер, почувствовав, как её пальцы, точно дождавшись той самой строчки-приглашения, пробежались по его кудрям, а затем нырнули в их гущу, ласково щекоча кожу на затылке короткими ногтями. Стих оборвался, а воздух вздрогнул от вздоха, который невозможно было удержать за зубами, как невозможно было и возобновить чтение – Астарион растаял под рукой Суоки, нежно гладившей его по голове. Но продолжать не требовалось, они оба знали стихотворение наизусть. И сейчас продолжали его про себя: она – мягко накручивая на палец очередной непослушный серебряный вихор, он – цепенея от ласковых касаний, дыша вполсилы и больше не думая ни о боли, ни о прошлом, которое её причиняло, ни о том, кем когда-то являлась девушка, лежащая рядом. Потому что в настоящем было слишком хорошо, чтобы отвлекаться от него на что-то, уже не имеющее значения.***
Время шло, наступил май. Он наотмашь ударил по унынию больничного сада, распустившись кустами сирени и наполнив воздух трелями птиц, воспевающих тепло и жизнь. Кошмары и правда прекратились, будто бы подчинившись воле Суоки, решившей их отменить. Они оставили за собой блаженное ничто, в которое Астарион с удовольствием проваливался по ночам, толком не задумываясь о предпосылках волшебного исцеления, а просто принимая его с благодарностью. И каждое новое утро в нём крепла уверенность в том, что он наконец очнулся после долгого забытья, стал настоящим собой. Причина таких перемен крылась не столько в отсутствии злых сновидений, сколько в нахождении рядом с человеком, избавившим от одиночества. В словах всё чаще проступало кокетство, как только виновница его новорожденных радостей подсаживалась к Астариону за столик во время завтрака. У него постепенно появился аппетит, а следом – желание чаще гулять. Не позволяя себе упустить и часа этой внезапно начавшейся новой жизни, он взял за правило выбираться на улицу каждый день. Несмотря на то, что светочувствительность к яркому солнцу никуда не делась, компромисс был всё же найден. Во время прогулок, держать в тени беседки и пряча восприимчивые к свету глаза за стёклами тёмных очков, которые ему выделили на стойке дежурных, Астарион полной грудью вдыхал сладкий воздух и наблюдал за Суокой, неутомимо ищущей себе развлечения. Вот она скакала по клеткам на асфальтовой дорожке, играя с самой собой в классики, а уже через минуту неслась за бабочкой, случайно оказавшейся в зоне её интереса. И так день за днём: она без устали двигалась, он любовался ею. А сегодня, пока Суока как обычно была занята всеми делами на свете одновременно, он, созрев на маленькую шалость, незаметно от санитаров и прочих больных сорвал тонкую ветвь сирени, что так удачно заглянула под сень его убежища. Припрятав её за спиной, Астарион вернулся к созерцанию окружающего. В такие моменты на него иногда накатывали видения. Он фантазировал о другой жизни – здоровой и свободной. Представлял в той жизни Суоку: какой бы она была, если бы не шизофрения; понравилась бы она ему вот такая – безызъянная, или же притяжение было вызвано исключительно её странным маятником поведения? Однако чем дольше Астарион пребывал в несбыточных грёзах, тем сильнее убеждался, что готов видеть её любой, лишь бы она улыбалась так же, как делала это прямо сейчас, гоняя бабочек и прыгая на одной ноге по клеточкам. Обычно в конце прогулки Суока, запыхавшаяся и румяная, подбегала к месту его одинокого паломничества, растягивалась на зелёной полянке, граничащей с беседкой, и озвучивала Астариону полный список своих подвигов, а он всегда слушал её с неубывающим интересом. Так случилось и сегодня. После разрозненного доклада она довольно подставила конопатый нос под лучи крадущегося к зениту солнца и прищурилась, глядя ввысь. — Смотри! — Ткнула куда-то в небо. Астарион поднялся со скамьи и осторожно выглянул из-под крыши беседки, стараясь держаться в спасительной тени. — На что? — не заметив ничего особенного, спросил её, продолжающую сверлить глазами небосклон. — Вон то облако похоже на медвесыча! — А кто это?... — Неужели непонятно? Гибрид сыча и медведя, конечно, — сообщила Суока и тут же зашлась звонким хохотом, словно придумала самую забавную вещь в мире. Астарион засмеялся следом. Он вообще стал смеяться чаще и чище – показывая зубы не чтобы огрызнуться, а выразить ту искорку радости, что появилась в нём. Казалось, времена, когда ему было пасмурно, холодно и бессмысленно, утонули во мраке, отступившем перед Суокой, которая светилась так ярко, что иногда хотелось спрятать глаза во избежание ожогов. Но он не прятал – смотрел так, как она просила. Запоминал. — Что там у тебя? — Переведя дыхание, она косо глянула ему за спину. Астарион почти перестал удивляться тому, как Суока, являясь человеком абсолютно рассеянным, могла в одночасье сразить своей внезапной внимательностью. В такие времена ему очень хотелось верить, что ментальный недуг над ней вовсе не властен. К сожалению, веры было недостаточно. — Да так, ерунда. — Решив покориться сиюминутности, Астарион, рассекреченный в своих прятках, протянул ей нежно-лиловую ветку сирени. Знак того, что озвучить не позволяли смущение и неопытность. Знак того, что скрывать было бы ошибкой. Приподнявшись на локте, Суока некоторое время с любопытством изучала благоухающие соцветия, а затем лукаво посмотрела на Астариона, словно догадывалась, что этот жест имеет особый смысл. Нет, не догадывалась – знала наверняка. — Цветы нельзя забрать с собой в палату, — несколько сконфуженно пояснил он, еле выдерживая её ехидный взгляд, — но я подумал, что это будет… мило. И понравится тебе. — Правильно сделал, что подумал. — Ирония в её глазах сменилась безмятежно-мягким выражением. — Спасибо… Приняв подарок, Суока намеренно задела пальцы Астариона своими, щекоча этим неуловимым прикосновением и кожу, и нервы. Вновь откинулась на траву, закопалась носом в сиреневую гроздь, шумно вдохнула аромат несколько раз. А затем начала срывать лепестки, подбрасывать в воздух и, разинув рот, пытаться поймать их языком, точно снежинки, при этом продолжая светиться, подсвечивая его собственное, ничем не разбавленное счастье.***
В первый понедельник месяца, спустя почти неделю с наступления мая, Астарион шёл на утренний приём к своему психиатру, преисполненный небывалой раскованностью. Вместо нудного общения с врачом он предвкушал последующий за этим день, в котором снова будет она. Сегодня Суока, на выходных проигравшая ему в шашки, в качестве расплаты за поражение пообещала нарисовать его портрет. И, несмотря на то, что Астарион был прекрасно осведомлён о её полном отсутствии таланта в плане живописи, всё равно с нетерпением ждал, когда они усядутся напротив друг друга в аудитории, Суока возьмёт в руки карандаш, начнёт чиркать им по бумаге и чертыхаться из-за того, что не получается. А потом оба посмеются над тем, что вышло. А потом он ей почитает, как она любит. А потом… — Мистер Анкунин, рад вас видеть! — Ратх, выглядевший искренне довольным, поприветствовал Астариона, прервав цепочку приятных планов, и потряс в воздухе папкой с отчётами. Очевидно, о состоянии здоровья его пациента. — Наблюдать за вашим преображением одно удовольствие: улучшение коммуникативных навыков, настроения, аппетита – это огромный шаг вперёд. Может быть, порадуете меня и рассказом о состоянии вашего сна? — Кошмары закончились, — налегке бросил Астарион, усаживаясь в кресло. — Это то, что я и хотел услышать! — Отложив папку, врач подхватил планшет и набросал там пару строк. — Значит, и снотворные больше без надобности, сегодня же сообщу дежурным об отмене. — Давно пора… — хмыкнул он сквозь косую улыбку. День становился всё лучше. Ратх присел на край письменного стола и, продолжая вести записи, ударился в поощряющие рассуждения: — Вы очень преуспели в расширении своего эмоционального диапазона, даже несмотря на недавние печальные события, связанные с мистером Декариосом. Видимо, ваш с мисс Тав симбиоз оказался действительно благотворным. И не только для вас, мистер Анкунин, но и для неё. — Она идёт на поправку? — Астарион заинтересованно наклонился вперёд. Он и сам видел, как изменилось поведение Суоки в последнее время: девушка стала уравновешеннее, веселее и почти не страдала от резких скачков настроения. Но одно дело – его собственные наблюдения, другое – мнение опытного психиатра. — Она… скажем так, стабильна, — пояснил Ратх. — Мисс Тав поступила к нам в крайне неустойчивом состоянии, вы наверняка помните. Вся клиника опасалась, что такая пациентка внесёт хаос в жизнь нашего заведения… Но, как мы можем наблюдать, этого не произошло. За весь период пребывания у нас мисс почти не доставляла хлопот, и это похвально. Астариону кое-как удалось подавить нервный смешок, когда он подумал, насколько же блаженны неведающие. Ратх тем временем продолжал: — Однако за её показатели можно похвалить не только наше лечение или покладистость самой пациентки. Из общих наблюдений и записей со смен я сделал вывод, что именно вы стали для неё неким ингибитором агрессии. За проведённое в клинике время Астарион поднаторел в психологических терминах, поэтому быстро сообразил, что имел в виду Ратх. — Хотите сказать, я подавляю её вспыльчивость? — Верно. А она, в свою очередь, учит вас испытывать положительные эмоции. Отрадно, что мисс Тав успела повлиять на вас таким образом до своего отъезда, — подытожил Ратх, несколько сбавив красочный настрой. Окончание этой пышной речи насторожило. — Говорите так, словно её уже переводят… Выражение лица психиатра из радостного сменилось снисходительно-сострадательным. — Мне жаль сообщать вам эту новость, особенно, видя то, как вы сблизились и какой прогресс принесло ваше общение, — сказал Ратх участливо, — но в конце недели, а именно в субботу, мисс Тав будет переведена в другую клинику. С наметившимися улучшениями у неё даже есть шанс на то, что состояние стабильности будет значительно превалировать над периодами психозов, а это уже чудесно… Астарион поджал губы. Каких-то пару минут назад он допустил мысль, что этот день будет замечательным. Расслабился. И получил удар под дых за наивную надежду. — Она знает? — спросил он, борясь с надломившимся голосом. Ратх покачал головой: — Насколько мне известно, беседа с мисс Тав ещё не проводилась. — Но зачем её переводить? Вы же сами говорите, что у неё улучшения! — Вырвавшееся против воли восклицание вышло сиплым и бесполезным, разбившись о жестокий и очевидный ответ: — К сожалению, таков регламент. Тут мы могли лишь держать её состояние в пределах нормы. А там ей действительно помогут. — То есть вылечат? — Нет, мистер Анкунин. Вы наверняка и сами знаете, что шизофрения не лечится. Но можно облегчить её симптомы… Именно этим и займутся в учреждении, куда будет переведена мисс Тав. Астарион перестал слушать дальнейшие объяснения. В глубине души он понимал – этот день не мог не прийти, но каждый раз надеялся, что настанет он не сегодня, а когда-нибудь потом. Как же глупо… — Вы не последовали моему совету, — сквозь гудение скорбных умозаключений фраза Ратха добралась до слуха с трудом. — Что? — бесцветно переспросил Астарион, не глядя на психиатра. — Вы привязались. Но, быть может, без этого не вышло бы прогресса… — Вам виднее, док, — бросил он через плечо и, не дожидаясь слов врача о завершении встречи, самовольно покинул кабинет. На завтрак идти не хотелось, но Астарион всё равно брёл по направлению к столовой, пока внутри разрасталась какая-то детская обида на всех причастных. На Ратха, вообразившего себя вершителем чужих судеб. На неизвестных врачей той клиники, куда собирались перевести Суоку, за их намерение забрать её. На себя за невозможность ни на что повлиять. И на саму Суоку… Если бы её не было, он бы сейчас так не мучился, не злился. И вообще ничего бы не чувствовал. Всё было бы проще, не знай они друг друга. И вместе с тем, всё было бы хуже. “Сам виноват”, — в такт его шагов билась у виска мысль. Астарион был с ней согласен. — У меня для тебя плохая новость. По обыкновению встретившись с Суокой в столовой, он не стал подбирать подходящий момент – вывалил всё как есть, еле успевая дышать промеж слов, после чего был готов к любой реакции: неверию, смеху, плачу, истерике. Но она удивила его тем, что не удивилась. Выслушав пламенную речь с призывами действовать, ругаться с администрацией или, в конце концов, умолять, Суока философски изрекла: — Как быстро летит время, когда хорошо… — И это всё, что ты можешь ответить? — выпалил Астарион, оттолкнув от себя поднос с едой. Аппетита не стало ещё в конце разговора с Ратхом. — Это не шутка! Это факт. Тебя переведут в субботу. — Это с самого начала было неизбежно, — пожала она плечами. Невозмутимость, редко когда ей присущая, сбивала с толку, и, не выдержав её отрешённости, Астарион пересел к Суоке ближе и украдкой взял за руку, оказывая жестом поддержку. Только непонятно, кому из них больше. — Мы с тобой обязательно поговорим об этом сегодня ночью, — еле слышно сказала Суока, прикрыв глаза, в которых, как Астариону показалась, мелькнуло и спряталось за ресницами истинно-неспокойное. — А пока что давай притворимся, что ничего не случилось. Попробуем просто прожить этот день радостно.***
Никто не скажет, что Астарион не пытался следовать её завету о радости, но все потуги были никчёмными. Его не развеяла прогулка, не развеселил портрет, который Суока всё-таки кое-как нарисовала для него, не освободили от мыслей чтение и проведённое в классе групповой терапии время. Облегчение принесло лишь появление Суоки в его палате спустя около трёх часов после отбоя. Остаться наедине – вот чего Астариону хотелось весь этот не-ставший-радостным день. Так может быть ночь исправит ситуацию? Выглядела Суока так же спокойно, как и в течение всего дня. Улыбнувшись ему, с порога направилась к тайнику под тумбочкой, достала сигареты и, быстро выкурив в приоткрытую форточку последнюю из пачки, забралась к Астариону на постель. Усевшись напротив, несколько минут она ничего не говорила – лишь морщила лоб и изредка беззвучно шевелила губами, словно репетируя про себя речь. Он же не торопил, ждал, пока сосредоточится. И как только настройка была произведена, на него обрушился результат мыслительного процесса Суоки – предложение побега. — Если хочешь, то сможешь стать частью моего плана, — закончила она. — Сбежим вместе. — Как ты себе это представляешь? — ошарашенно хлопая глазами, спросил Астарион, не до конца веря в то, что услышал. — В выходные санитаров всегда меньше… В субботу перед самым рассветом выберемся через задний двор, чтобы не проходить мимо стойки регистрации у главного входа – там всегда кто-то дежурит. Вскроем замки отмычкой – она ещё целая, перелезем через забор и готово! — объяснила Суока, изрядно воодушевлённая. В отличие от него она верила в успех операции. — Вот так просто? — Не просто. — Скривилась, явно не желая этого признавать. — Но это единственный вариант, и тут либо поймают, либо нет. Лучше уж попытаться, чем покорно дожидаться, когда меня вновь спеленают по рукам и выведут отсюда навсегда. Нет другого варианта кроме побега, понимаешь? Он понимал это так же хорошо, как и то, что план Суоки нельзя назвать планом. Нужно было придумать что-то действительно рабочее, выполнимое. Однако полёт мысли прервала её ладонь, лёгшая Астариону на колено. Не колеблясь, он накрыл её руку своей. Сколько раз ему ещё доведётся дотронуться до неё? Неизвестно. Потому нужно использовать каждую представляющуюся возможность… Касаться, гладить, приручаться. — Звёздочка… — шепнула Суока в повисшую паузу, зажав между пальцев ткань его пижамных брюк, — ты же есть? — Что это за странный вопрос? — удивился он. — Просто ответь, ты существуешь? Астариону вмиг сделалось не по себе до такой степени, что стратегия побега отошла на второй план. На всякий случай он даже решил проверить собственное наличие, прежде чем однозначно его подтвердить: посмотрел на свои руки, развёл веером пальцы правой, а левой ладонью, до этого лежащей поверх кисти Суоки, скользнул выше и сжал её запястье. — Существую. Мы оба существуем, — добавил вдогонку. — Почему ты спрашиваешь? — Потому что раньше я была уверена, а теперь не очень, — несколько стыдливо отозвалась Суока, потупив взгляд. — И мне хочется убежать отсюда как можно скорее, пока меня не заставили разувериться окончательно. — Кто заставил? Что сейчас происходило в её голове? Что побуждало спрашивать подобные глупости? Вот же они – во плоти, разговаривают, он держит её за руку, а она снова грызёт губу. Суока пожала плечами и задумалась, несколько секунд сосредоточенно хмурясь. А затем перевернула свою ладонь, проскальзывая пальцами под широкий манжет рубашки Астариона и оплетая его запястье точно так же, как это сделал он минуту назад с её собственным. — У меня для тебя тоже есть плохая новость. Вместо продолжения прерванного диалога, она начала новый, передразнивая его утреннюю интонацию. Наклонилась вперёд, забираясь в его глаза поглубже, выискивая там что-то. Подсознательно Астарион догадывался, что именно ей хотелось обнаружить. Но не был уверен, что во всём ворохе эмоций она сможет найти то самое. Поэтому не придумал ничего лучше, чем продлить секунду притворной неизвестности, дать себе время на “собраться”: — Насколько плохая? Суока не ответила и была уже очень близко. Свет фонарей за окном дрожал в её зрачках. Ещё чуть-чуть, и они обернутся вертикальными, как у хищного зверя, готового кинуться без предупреждения. Но вместо броска произошло иное. Астарион не зажмурился, потому видел всё. Затаил дыхание и во все глаза наблюдал за тем, как она почти невесомо тёрлась своим конопатым носом о его. — Теперь я верю, что ты настоящий, — удовлетворенно сказала Суока, отстранившись, но лишь на несколько сантиметров. — Настоящий… — невпопад качнул головой Астарион, словно захмелев. — А раз так, вот и плохая новость, — прошептала она. — Я сейчас тебя поцелую. Предупреждение, угроза или же просто констатация намерений – как бы эмоционально окрашена ни была фраза, прозвучала она сиреной не учебной тревоги. В ушах зазвенело, следом запаниковало и подпрыгнуло, упёршись в кадык, сердце. Но Астарион солгал бы самому себе, если бы допустил даже мысль о том, что не желает узнать, каково это – целовать человека, к которому тянет настолько, что забываются все физические и ментальные неисправности. И когда она вновь подалась ему навстречу – не дрогнул, встречая губы Суоки с таким упоением, словно они были чашей с причастным вином, а он – самым истовым праведником. Сомкнутое прикосновение. Запах табака, запах её тела. Горько-пудровый. Ставший его спутником – сначала непрошенным, после мучительно-нужным. Сейчас этот запах вместе с давлением её губ заставлял голову идти кругом. Глаза закатились под веки, а ощущения обострились до такой степени, что Астарион, осмелев или окончательно обезумев, сам прижался к Суоке ближе, сам запустил обе ладони ей в волосы, стягивая пряди на затылке. Сам открыл рот, целуя глубже, жарче, еле вынося эту нежность – оттого кусая её губы и с наслаждением чувствуя укусы в ответ. Впервые в жизни он делал это исполненный настоящим желанием. Или же вообще делал это впервые? Прошлое не ответило опытом, прошлое стёрлось, его место заняли мечты об утопичном. О том, чтобы время перестало существовать, застыв где-то за гранью той вселенной, которая прямо сейчас сотворилась в этой больничной палате. О том, чтобы происходящее не заканчивалось. О том, чтобы Суока была рядом как можно дольше. В идеале – всегда. И пусть над временем у Астариона не имелось власти, но в погоне за призрачным шансом воплотить в жизнь хотя бы последний пункт он готов был рискнуть всем. — Я пойду с тобой. Что бы ты ни затеяла. Куда бы ты ни отправилась, — с трудом оторвавшись от её губ, когда лёгкие заныли от недостатка воздуха, пообещал он через шумный вдох. — Только не пожалей, — донеслось в ответ перед тем, как мир поплыл контурами под натиском нового поцелуя Суоки, уместившегося в межбровье и оставшегося там невидимым клеймом-благословением на уготовленное им будущее.