ВСЕ СОЛНЕЧНЫЕ ДНИ

       Настоящее       Чонгук       Задыхаясь, в приступе окатившего меня ужаса, я резко сел в кровати. Крик едва не слетел с моих губ, как бывало довольно часто, но не всегда. Потерянная грань между сном и реальностью, медленно возвращала меня в безопасную среду. На груди стояла тяжесть весом в тонну, сдавившая лёгкие. Глубоко дыша и слушая звук сердца, вырывающегося наружу, дрожащими пальцами, я потянулся к прикроватной лампе и включил свет. Комната наполнилась слабым янтарным светом, став последним связующим меня с реальностью якорем. Я ощутил лёгкое помутнение и ужас цепляясь за остатки сна, и тут же погнал его прочь.       Волосы взмокли от пота, одежда прилипла к телу, оставляя неприятные ощущения.        «Это просто чёртов сон» . Повторял я себе из раза в раз, подобно мантре, имеющей безрезультатный эффект. Чёртов сон, от которого мне никак не избавиться.       Время половина пятого утра – рановато для раннего пробуждения, но усталость в течении следующего дня куда приятнее ощущения вот-вот нагрянувшего сердечного приступа. Раньше я не был жаворонком, но последние четырнадцать месяцев изменили не только это, но и многие другие вещи в моей жизни, о части из которых, вероятно, я теперь даже не имел никакого представления. И эти незначительные, на первый взгляд мелочи, в совокупности делали меня другим человеком, чужаком для многих, с кем прежде я был знаком. Я был – хотел быть – собой, но застрял где-то в самой середине, не понимая какой стороне я теперь принадлежу.       Я выбрался из постели, снял влажную одежду, бросил в корзину с грязным бельём, включил душ и влез под холодную воду. Я упёрся руками о стену, выложенную чёрной плиткой, и постарался выровнять дыхание и прийти в себя. Я закрыл глаза, проделывая дыхательные упражнения по совету доктора Маккензи и постепенно образы начали меня отпускать. Холодные струйки, стекающие по телу, остудили мою пылающую плоть, заглушая головную боль, и только ноющее чувство в груди вода не была способна обмыть или успокоить. Чем бы эти сны не были, я желал, чтобы они прекратились и моя прежняя жизнь, наконец, встала на круги своя. Но прошло чуть больше года и единственное, что за это время изменилось – моё желание бороться.        Немного придя в себя, я вышел из ванной и оделся в сухую одежду. На прикроватной тумбе, у фотографии моих родителей и бесполезной ароматической свечкой с запахом лаванды, стоял пузырёк с таблетками от мигрени. Игнорируя невозмутимый взгляд отца, смотрящего на меня из-под стекла рамки, я высыпал пару таблеток себе в руку и закинул в рот, проглотив не запивая. Даже в десятках километров от дома ты продолжаешь меня осуждать, да пап? Боль вскоре уйдёт, но чувство собственной никчёмности так и останется со мной.       Я спустился вниз и заставил дышащую на ладан кофемашину сварить для меня чашку самого крепкого кофе, который она только могла сообразить. Пыхтя и едва не искрясь, машина таки излила из себя целую кружку горячего напитка. Давно было пора заменить эту чёртову штуковину. Я сразу приложился губами к чашке, и обжигая губы и язык сделал первые несколько горьких глотков, игнорируя позыв вылить эту дрянь в раковину, а затем прополоскать рот. Ненавижу кофе, но в моей ситуации выбирать не приходится. Раз уж моё собственное тело не может обеспечить мне бодрость, то с этой задачей неплохо справится и кофеин. И всё же я вздохнул с облегчением, от того, что кошмар не заставляет моё сердце разрываться в данную минуту.       Всё это время я смотрел в окно, ища умиротворение в темноте ночи, которую вскоре заменит рассвет. Дома, погружённые в тишину, стояли чёрными неподвижными строениями, и только фонари, тянущиеся вдоль дороги, были единственным источником света спящего района.        «Темнота, дорога, сильный ливень и машина, не справившись с погодными условиями, слетевшая в кювет…». Образы слишком резко, точно удары пощёчин, живой картиной встали перед глазами. Знакомое чувство тяжести опустилось на грудь. Я встряхнул головой гоня прочь дурацкие воспоминания и с силой, почти выронив, поставил кружку на деревянную поверхность стола. Жидкость мгновенно выплеснулась из посуды, обжигая кожу. Я сжал пальцы в кулаки, закрыл глаза и повторил дыхательные упражнения, которые с некоторых пор стал неистово ненавидеть. Они больше не приносили нужного эффекта.       Я схватился обеими руками за край стола и сгорбившись, глубоко дыша, вновь напомнил себе, где нахожусь. Сны были неподвластным процессом, остановить или контролировать который я никак не мог. Четырнадцать месяцев ада и никакого улучшения.       Из гостиной раздался шорох, и я постарался переключиться на источник возникшего шума, не позволяя жалости взять над собой верх. Вся моя нынешняя жизнь, как желание удержать книги на полках, которые не закрепили должным образом, в следствии чего вся конструкция раз за разом рушилась вместе со всеми моими надеждами. Держась за стол, я взглянул сквозь арку и увидел свою девушку, сидевшую на диване со своим ноутбуком. Очередной проект, который ей вот-вот сдавать. Привлекательная, умная, добрая… и такая чужая. И я вздрогнул – не от самой мысли, а скорее от правды, которую мне так тяжело произнести вслух.       Рейчел увидела меня и её плечи понуро опустились. Он достала поочерёдно наушники из ушей, поставила ноутбук на диван возле себя, сняла очки в чёрной оправе и положила их рядом. Свет экрана отразился в её глазах, сильнее подчеркнув мелькнувшее в них сочувствие. Беспокойство – поправил я себя, чтобы успокоиться, однако вес очевидной истины пересилил эту ложь. Я сглотнул и отвернулся, тупо уставившись на пятно от кофе разлитого на столе и бежевого цвета кружку, наполненную лишь наполовину. Но самое страшное, что я тоже продолжал жалеть сам себя, пока презирал всех остальных за это.       Половицы заскрипели под шагами Рейчел. Она зашла сзади, обвив руки вокруг моей талии и прижалась щекой меж моих лопаток. Я почувствовал её дыхание, обжигающее кожу сквозь футболку. И больше ничего.       - Снова плохой сон? – Спросила она очень тихо.        Я вспомнил, как мама обнимала меня в детстве. Как прижималась щекой к моему затылку и всё сразу становилось лучше. Как с мягким звуком её голоса утихала любая боль. Как её колыбельные убаюкивали, а запах дарил чувства комфорта и безопасности. Я был ребёнком, безоговорочно принимающим родительскую любовь, ещё не зная какой жестокой она умеет быть.       Объятия и прикосновения любимых людей успокаивают нас, отгораживают от неприятностей, становясь защитным барьером. Когда кого-то любишь ты чувствуешь привязанность и необходимость в этом человеке. Ты дышишь чувствами к ней и живёшь ради возможности быть с ней, не видишь смысла быть без неё. Любовь связывает вас, делая вечными или временными спутниками на дороге жизни. Любовь делает из здорового человека полного идиота, и ты просто наслаждаешься этим чувством эйфории и бабочек в животе. Но каким бы сложным и мудрёным не был химический процесс любви, понять, что ты к кому-то безразличен довольно просто. Я не чувствовал к Рейчел и десятой доли от всего этого. Мои чувства к ней достигли своего пика на уровне дружбы, не в силах вознестись к чему-то большему. Если прежде что-то нас и объединяло, то, вероятно, это утеряно навсегда.       Спустя четырнадцать месяцев борьбы, мои чувства так и не вернулись. Врачи не давали никаких гарантий, и теперь самые худшие предположения так или иначе подтверждались. Моя амнезия захватила два предшествующих той ночи года. Очнувшись после комы, я увидел незнакомку у своей постели, приняв её за медсестру, караулившую в палате. Только пару дней спустя, я узнал в ней давнюю подругу. Подругу, с которой, как оказалось нас уже два года объединяла история любви и отношений. Возлюбленная, на которой я собирался жениться всего несколько месяцев назад. Девушка, чувства к которой угасли так же, как и все воспоминания о ней.       Вернуться в дом с историей – нашей историей – было хуже всего. Мне словно приписали чужую жизнь, участником которой я никогда не являлся. Совместные фотографии, вещи, прошлое к которым теперь я не имел никакого отношения. Я ничего не помнил и не мог поверить, что я влюблён и делю дом со своей девушкой, когда как всего пару недель назад жил и учился в Сеуле, готовясь окончить свой второй год в университете. Всё казалось таким сюрреалистичным, как сон от которого ты не можешь проснуться. Большая часть воспоминаний, такие, как: детство, школа, имена и лица, сохранились в моей памяти, но эти два года стёрты так, словно я и не жил это время вовсе.       Я стал другим человеком. Более закрытым, сдержанным и как только позволило моё физическое и психологическое здоровье полностью погрузился в работу. Вместо поддержки я то и дело терпел попытки родителей вернуть всё на круги своя, с их вечными напоминаниями о том, каким я был прежде и кем стал. Никто из них так и не принял факт изменений. Мама всё надеялась, что я вернусь, что её мальчик вернётся, несмотря ни на что. Это ранило меня. Я чувствовал себя самозванцем, занявшим чьё-то место, когда как все остальные хотели вернуть истинного я на моё место.        - Да. - Как-то слишком сухо ответил я и выбрался из объятий Рейчел, к собственному стыду почувствовав себя гораздо комфортнее.       Я ни в чём не винил девушку, она вела свою каждодневную борьбу и всеми силами пыталась мне помочь. И всё же её навязчивое присутствие словно сковывало меня, связывало по ногам и рукам, мешая освободиться и двинуться вперед. Многие ждали счастливого воссоединения, свадьбы и хэппи энда достойного Голливуда. А я лишь чувствовал, как эти обязательства и страх разочаровать тех, кто верил в нас, камнем тянули меня на самое дно.       Рейчел смущённо на меня посмотрела, не зная куда себя деть. Она всегда терпеливо ко мне относилась, даже если я вёл себя с ней как последний кретин и от этого я чувствовал себя в стократ отвратительней. В отличии от меня она всё помнила и знала за что она борется, только это и не позволяло девушке опустить руки. Но я не мог признаться ей, что это игра в одни ворота, изначально обречённая на провал.       - Рабочий день начинается только через четыре часа. Ты голоден? Приготовить завтрак? – Спрашивает Рейчел, пряча в голосе своё разочарование. Но когда сталкиваешь с ситуацией подобно нашей, разочарования не избежать. – Хочешь французские тосты?        Её карие глаза смотрели на меня как бы говоря: «Я не заслуживаю такого отношения к себе». Знаю, Рейч, но я так чертовски устал притворяться.       - Я займусь завтраком, - объявил я, схватил тряпку из раковины и принялся вытирать подсохшее кофейное пятно со стола. – Тебе нужно работать. Я всё сделаю.       Рейчел сжалась, то ли от самих слов, то ли от холода, сквозящего от них. Как я понял, прежде мы проводили много времени вместе, в том числе и за совместной готовкой. Хотел бы я помнить. И, наверное, это чертовски больно - видеть, как я каждый раз отвергаю её и её помощь. В самом начале мы уже пытались придерживаться прежнего режима жизни, повторять привычный быт, как часть терапии; но это не сработало, и теперь я больше не видел смысла продолжать пытаться.       - Только, если ты сам этого хочешь. - Развела она руками и вновь посмотрела на меня глазами сбитого оленёнка, а я снова и снова проезжал по нему колёсами, но бедное животное слишком крепко цеплялось за жизнь.       Я ничего не ответил. Рейчел молча вернулась в гостиную и продолжила работу над своим проектом. Мозг повторял, что я продолжаю держать броню совсем не с тем человеком, пока сердце ныло об обратном.       На работу я ушёл не попрощавшись. Только заглянул в гостиную, застав Рейчел спящую на диване, с покосившимися на лице очками. Ноутбук предусмотрительно был выключен и оставлен на столике, а сама девушка тихо сопела в подушку. Она закончила свой проект вовремя, догадался я, испытав чувство облегчения за неё.       Я снял с неё очки, сложил на столике, и накрыл девушку легким покрывалом. В нарушенном покое, она лениво зашевелилась, отвернув голову к стене. Следуя странному порыву, я провёл костяшками пальцев по её мягкой тёплой щеке, в который раз надеясь, что эта чёртова штука в груди забьётся чаще, но и сейчас сбившийся механизм отказался работать. Не понимаю почему я продолжал это делать, по глупости надеяться на иной результат…       Я осторожно прижался губами к ее виску, а затем встал и не оглядываясь вышел из дома. Любовь между нами угасла, я и прежде знал это, но почему-то именно в этот момент осознание ощущалось достаточно остро. Точно тысяча молний, прошедших сквозь моё тело. Видит бог я пытался, не сдавался, боролся за те былые чувства, что у нас были, но огонь угас, искры потухли, не осталось ничего.       Перед аварией я собирался сделать ей предложение, и, наверное, именно это ударило по мне больнее всего. Я будто разом лишился чего-то ещё более значимого, чем уже потерял. О своих намерениях я узнал не сам конечно, а от родителей, в чьём доме я хранил кольцо. Они вернули его мне в надежде пробудить память, но чуда не случилось, свет так и не пролился на закрома моих воспоминаний, которые теперь я считал навсегда утерянными. Со временем надежда рушилась, а жар прежних и без того увядших чувств обуял мороз, превратил моё сердце в бесчувственную и холодную глыбу. Я больше не любил Рейчел, но это не значит, что я её не уважал. Но продолжать – означало избегать неизбежного. Мы оба знали к чему всё идёт, но ни один из нас до сих пор не пытался взять на себя ответственность поставить точку.       Я думал об этом весь день. Возможно, нам стоило прекратить пытаться и попробовать начать всё с чистого листа. Отдельно друг от друга. Всё давило на меня с тех самых пор как я очнулся после аварии в больнице, включая наших родителей. Видя разочарование на лице матери, каждый раз, когда она задавала один и тот же вопрос, получая отрицательный ответ, я ненавидел себя за невозможность взять воспоминания под контроль. Я отчаянно пытался вспомнить, но казалось, чем сильнее я стараюсь, тем меньше у меня выходит. Мой собственный разум будто играл со мной, как капризный ребёнок, крепко вцепившись в те два года о которых я не помню, не желая отдавать.       Все ждали, что я вернусь, прежняя версия меня, которую они любили и лелеяли. Я выжил в аварии, и мне чертовски повезло, но люди продолжали искать большее, что-то, что мне больше не принадлежало. Я устал не оправдывать чужих ожиданий. Устал пытаться быть кем-то кем теперь не являюсь. Я выбираю себя.