to carve your name into my heart

Бакуго Кацуки четыре года, когда он решает, что его не волнуют родственные души. Через две недели после появления его причуды, через две недели после того, как ему недвусмысленно сказали, что он лучший, сильнейший, Мидория заходит в их класс дошкольного образования с покрасневшими глазами и с вымученной улыбкой рассказывает Бакуго о приеме у врача. О его причуде и о том, что ее не существует. Единственная мысль, которая проносится в голове Бакуго, это: «Я лучше тебя». Пятно черной сажи на пальцах Мидории — нет, теперь он просто Деку — исчезает довольно быстро, почти в мгновение, а через несколько дней исчезает и зелень на костяшках пальцев Бакуго. Его отец поначалу волновался, не понимая, почему метка родственной души его сына просто исчезла. В самом явлении не было ничего необычного — люди переставали любить друг друга или в худшем случае умирали. Но метка, исчезающая с четырехлетнего ребенка, чей друг все еще жив? — Тебе это не кажется странным? — спрашивает он мать Бакуго. Мицуки смеется резким и неумолимым смехом. — Посмотри на него. Мелкий засранец, вероятно, думает, что он слишком хорош для родственных душ. В общем-то, она права. Но дело не в том, что он думает, что слишком хорош для родственных душ. Он действительно слишком хорош для родственных душ. Какая бы сила во Вселенной ни решала эти вопросы, она посчитала его и такого слабака, как Деку, родственными душами? Насколько это нелепо? Бакуго не нужны родственные души или их дурацкие метки. Он прекрасно справляется сам по себе. В течение долгого времени единственные метки, которые были у Бакуго, достались ему от родителей. От Мицуки — длинная фиолетовая полоса на задней стороне плеча, место встречи ее предплечья с его новорожденным телом, когда она баюкала его. От Масару — бежевое пятно сбоку на лодыжке, первое, до чего тот смог дотянуться, склонившись над больничной койкой. Ни одно из них не заметно, когда он одет в школьную форму, и оба труднодоступны для его родителей. Бакуго так больше нравится. Меньше сентиментальной чуши об объятиях, прикосновениях к меткам души и тому подобном. Другие дети часто пытаются прикоснуться к нему. Он позволяет это делать просто ради удовлетворения, которое испытывает, когда они отстраняются и понимают, что не приобрели нового цвета. Их пустой участок кожи — всего лишь еще одно напоминание о расстоянии между ними, о том, насколько Бакуго лучше. Ему нет дела ни до кого из них. (Однако иногда, когда Умеда дает ему пять или Осаки протягивает ему обед, и их обнаженная кожа соприкасается, Бакуго чувствует небольшой толчок. Не тот, который объявляет о новой родственной душе, а тот, который говорит, что он боится. После этого он всегда перепроверяет, что его кожа по-прежнему бесцветна.) Всемогущий никогда не показывает свои метки. Его костюм простирается от шеи до кончиков пальцев, а на лице нет ни единого цветного пятна. Одно из интервью выходит, когда Бакуго исполняется девять лет. Ведущая телешоу — женщина с ярко-зелеными волосами и чешуей на лице, с озорной улыбкой наклоняется вперед в своем кресле. — Итак, — говорит она насмешливым шепотом, — я знаю, что мы не выведаем от вас никаких подробностей, но скажите хотя бы, есть ли под вашим костюмом какие-нибудь особые следы? Улыбка Всемогущего не дрогнула. — Конечно! Но вы знаете, что я не могу сказать ничего большего ради защиты близких мне людей. Бакуго закатывает глаза. Он знает правду. Под этой синей, красной и золотой палитрой только голая кожа. Никто не может сравниться с силой Всемогущего. Он просто лжет, чтобы люди почувствовали себя лучше, как будто у них есть шанс. (Он действительно задается вопросом, каково было бы на мгновение прикоснуться к Всемогущему и увидеть, как на его коже появляется сажа. Наверное, это смотрелось бы довольно хорошо. Но метка, конечно, все равно исчезнет, как только Бакуго достигнет первого места.) Время от времени он видит, как Деку потирает руки во время урока. В такие моменты он всегда поднимает взгляд на Бакуго, его глаза жалостливо блестят от слез, и это вызывает в Бакуго искру тепла, ту, что тлеет глубоко в его костях, которую невозможно игнорировать. Это те дни, когда он наносит удары с особой силой. Просто чтобы доказать, что костяшки его пальцев все еще остаются чистыми. В первый год обучения в средней школе появляется новенький. Его зовут Амари Харуто, и его причуда позволяет ему растворять предметы в большие лужи слизи. Бакуго не думает, что он так уж хорош, но все остальные так считают. Амари занимает третье место по баллам в тесте через неделю после прибытия, уступая только Деку и Бакуго, и когда он демонстрирует свои способности на следующем тесте по оценке причуд, учителя восхищаются его контролем и точностью. Бакуго раздумывает, следует ли ему врезать Амари, чтобы поставить его на место, или обрушить на его задницу взрыв, когда упомянутый мудак с ухмылкой плюхается за его обеденный стол. — Итак, — говорит Амари, не давая Бакуго возможности заговорить. — Слышал, ты здесь главный. — И? — он рычит, уже чувствуя, как нитроглицерин скапливается в его ладонях, и зуд от искр под кожей. Умеда и Осаки не так уж незаметно отодвигаются назад на своих стульях, нервно переглядываясь друг с другом. — Подумал, что мне следует официально представиться, — другой мальчик наклоняется вперед, и, хотя он улыбается, Бакуго замечает соревновательный блеск в его глазах. — Амари Харуто. Полагаю, мы оба будем бороться за первое место, верно? — Я уже первый, — огрызается Бакуго в ответ, подчеркивая свой комментарий хлопком ладоней. — Это ненадолго. Стул скрипит, когда Бакуго вскакивает на ноги, хлопая руками по столу. — Следи за своим языком, ты, ублюдок... — Успокойся, черт возьми, — говорит Амари совершенно бесстрастно, после чего протягивает руку. — Просто хочу по-дружески посоревноваться, вот и все. Гнев разливается по венам Бакуго, когда он пристально смотрит на руку Амари. Он без колебаний отбивает ее, но все замирает, когда их кожа соприкасается, и он чувствует толчок. Этого не может быть. Невозможно. Амари и близко не дотягивает до уровня Бакуго, такого просто не может быть. Его сердце учащенно бьется, когда он переворачивает руку, проверяя. Там ничего нет. Амари встает и уходит, не сказав больше ни слова, оставляя Бакуго просто... стоять там. Смотря на свою руку. Растерянного. (Почему пустота кажется неправильной?) — Ты в порядке? Он пытался растопить тебя? — спрашивает Осаки. — Нет, — рычит он, падая обратно на свое место, руки все еще слегка подрагивают. — О себе беспокойся, говнюк. Несколько недель спустя Амари уезжает и не возвращается. Что-то про перевод в какую-то модную частную школу или что-то в этом роде. Бакуго игнорирует голос в затылке, который говорит: «Слава богу», и делает вид, что этого человека никогда не было. Несмотря на единственное исключение в виде Амари, в средней школе Бакуго все одно и то же. Он тренируется так много и усердно, как только может, вне школьных занятий. Его родители не могут позволить себе нанять личного тренера или что-то подобное, но ему это дерьмо и не нужно. Все, что ему нужно, у него есть с огнем в руках и заброшенным участком в миле от его дома. В школе Умеда и Осаки продолжают ходить за ним по пятам, как бродячие собаки, и он продолжает ставить неудачников на место. А потом в один момент все меняется. Начинается с того, что глупый Деку объявляет, что собирается подавать заявление в Юэй. Все начинают смеяться, но Бакуго чуть не взрывается. Кем этот мелкий ублюдок себя возомнил? У него даже нет причуд, и он хочет посоревноваться с Бакуго, чтобы попасть в лучшую школу героев Японии? И хуже всего то, что даже когда Бакуго буквально загоняет его в угол, прижимая к полу спиной к стене, Деку все еще пытается объясниться. Все еще пытается доказать, что он может быть героем. Его зеленые глаза сияют решимостью, и Бакуго вспоминает пустое место на костяшках пальцев, место, где раньше была такая же зелень, где была связь, которую он... которую он разорвал. Взгляд Деку скользит по его рукам, так что он, должно быть, думает о том же, и когда он снова встречается взглядом с Бакуго, в его глазах мольба, но в то же время надежда. И Бакуго снова чувствует это — покалывание жара в костях, и он… С него хватит. После урока, когда учитель уходит, Бакуго открывает рот и наносит больше урона, чем когда-либо могли нанести его взрывы, небрежно произнося: «Спрыгни вниз с крыши». Он чувствует, как что-то мелькает в зеленых глазах, хотя не смотрит на них. Его руки всегда чешутся от желания взорвать что-либо, но, уходя, он клянется, что больше всего чешутся костяшки пальцев. Всю свою жизнь Бакуго рассчитывал на то, что огонь в его руках поможет ему справиться с чем угодно. Это то, что заставляло всех смотреть на него, когда ему было четыре года, и шептать, что он особенный, это то, что заставляло других детей подчиняться каждому его капризу, и это то, что выведет его на первое место. И да, Бакуго выковал этот огонь, практиковался с ним, сделал сильнее, но в конечном счете он все еще зависит от него. Поэтому, когда причуда подводит его, устои его мира теряют равновесие. Грязь повсюду — на его коже, распространяется по одежде, просачивается в горло, как будто пытается завладеть его легкими. И он пытается, он так сильно старается избавиться от этого, но все, что он уничтожает, тут же возвращается. — У тебя так много силы, — произносит злодей над ним, вокруг него. — Я действительно сорвал джек-пот. С причудой, подобной твоей, под моим контролем… Бакуго не слышит остального из-за стука собственного сердца в ушах. Ему хочется кричать от мысли о том, что его сила принадлежит кому-то другому, от идеи, что этот злодей может просто использовать его взрывы, как будто это он был тем, кто потратил часы, дни, недели, месяцы, осваивая их. А затем, из дыма, пламени и обломков появляется Деку, бегущий к нему, как будто что-то невидимое тащит его за собой. (Он думает о пустоте на костяшках пальцев. О связи, которая, как предполагается, должна быть глубже кожи). Ты мне не помог. Мицуки заключает его в объятия, как только он переступает порог, не обращая внимания на грязь, которая все еще прилипает к нему. Его школьная куртка исчезла, ее забрали копы как часть улики. Она отодвигает его воротник настолько, чтобы коснуться началом метки на своем запястье метки на его спине. Бакуго позволяет ей, всего на мгновение. Ты ничего не сделал. Он проводит час в душе, вода становится настолько горячей, насколько это возможно. Впервые его мать не кричит на него за то, что он зря тратит воду. Не забывай об этом. После этого он идет в свою комнату и запирает дверь. Садится на кровать, запутывается пальцами в простынях. Прижимает костяшки пальцев к одеялу. Я тебе ничего не должен! Он не думает о Деку, пытающемся соскрести с него грязь, чтобы он мог дышать, о безумных слезах, льющихся из его зеленых глаз. Он не думает о том, что Всемогущий спас положение одним ударом, о нескольких цветах, которые Бакуго заметил на обнаженных руках героя. Он ни о чем не думает. Что-то в Деку изменилось. Не то чтобы тот когда-либо серьезно занимался школой. Большинство детей либо смеялись над ним, либо переговаривались, когда он поднимал руку, если учитель вообще удостаивал его внимания. Но теперь, всякий раз, когда Бакуго бросает на него взгляд, этот чертов ботаник, похоже, даже не делает заметок. Он всегда что-то бормочет себе под нос и убегает сразу после уроков, как раньше, в начальной школе, когда Бакуго и Цубаса преследовали его. А иногда Бакуго замечает, как Деку с мягкой улыбкой потирает запястье сквозь ткань рукава. Но он уже не смотрит на свою руку так, как прежде. Ерунда. У Бакуго есть дела поважнее, чем обращать внимание на такого неудачника, как Деку. Экзамены в Юэй через несколько месяцев, и он не позволит этому чудаку отвлечь его от его целей. Ничто не может помешать ему поступить в эту школу. Семьдесят семь очков. Раздается сигнал, и Бакуго останавливается, его грудь тяжело вздымается, ладони горят. Роботы лежат вокруг него в ореоле обломков. Деку нигде не видно. Вот, думает он, на что похожа победа. Когда Деку заходит в класс, Бакуго требуется каждая унция самообладания, чтобы что-то не взорвать. Особенно когда эта надоедливая круглолицая девчонка врезается в зеленоглазого, крича о том, что они родственные души или что-то типа того. Тогда это объясняет свежие розовые пятна на его щеке. Даже когда Сотриголова входит и представляется, даже когда он выводит их на поле для первого теста по оценке причуд, Бакуго не может удержаться и бросает свирепый взгляд на Деку. Всемогущий не надевает перчаток, когда объясняет им упражнение. Одна из его ладоней окрашена в зеленый цвет. Зеленый, как волосы Деку. Как глаза Деку. Это невозможно, решает Бакуго. У многих людей темно-зеленый цвет. Деку ни хрена не особенный. Все это достигает кульминации в конце первой тренировки героев. Грудь Бакуго вздымается, гренадерские наручи, словно глыбы цемента, давят на уставшие руки, но он все равно поднимает одну. Тихий голос в глубине его сознания говорит ему остановиться, передумать, но затем Деку встает у окна, и при свете дня Бакуго, наконец, видит его голое запястье, обнаженное из-за сгоревшей ткани костюма. Оно золотое, как и акценты на костюме Всемогущего. Бакуго атакует. Он проиграл. Он дрался с Деку, этим чертовым ботаником, у которого, по-видимому, только сейчас появилась причуда, и он, блять, проиграл. (Деку был слабым. У Деку появились родственные души. Деку внезапно уже не такой слабый.) Нет. Это было один раз, случайность, и он говорит об этом Деку, прежде чем броситься прочь. Этого больше не повторится. Он этого не допустит. Он скорее разнесет школу к чертовой матери, чем снова проиграет гребаному Деку. Он скорее чувствует, чем слышит, когда прибывает Всемогущий. Тень, которую он отбрасывает, большая и полностью поглощает Бакуго, когда он подходит к нему сзади и восклицает: «Бакуго! Вот ты где! Я хотел сказать...» Руки героя тяжело опускаются на его плечи, один из его больших пальцев проходит в опасной близости от шеи Бакуго, и все, что Бакуго может видеть, это зеленое пятно на чужой ладони и пустое место на своих костяшках. Он вырывается из хватки Всемогущего, рычит: «Ты мне не нужен» и убегает. Следующие несколько дней Бакуго проводит, в основном игнорируя своих одноклассников. Он знает, что проводятся какие-то выборы старосты класса, но на самом деле его это не волнует. Ему плевать на Деку, сидящего позади него, ему плевать на одноклассников, которые уже подошли и попытались представиться, и уж точно ему плевать на то, что некоторые из них родственные души. Однако ему не наплевать на то, что его тупые одноклассники говорят о нем всякую хрень. — Бакуго вечно злой, поэтому он никогда не будет таким популярным, — говорит Девчонка-Лягушка, и если бы Айзава уже не наблюдал за Бакуго в зеркало заднего вида автобуса, он, вероятно, взорвал бы ее. Ему требуется почти весь свой самоконтроль, чтобы не выпустить несколько искр, когда гребаный Пикачу тоже встревает. Деку улыбается, но улыбка спадает, когда он замечает взгляд, который Бакуго бросает в его сторону. Для парня, который может превратить свою кожу в камень, Дерьмоволосый слишком мягкосердечен. — С каких это пор ты ведешь себя так спокойно и рассудительно? Обычно ты такой... не знаю… взрывы, «умри, умри, умри!», понимаешь? А еще он гребаный идиот. — Я всегда спокоен и рассудителен, ты, рыжеволосый неудачник, — рычит Бакуго. У него нет на это времени. Этот ублюдок с вратами может быть где угодно, и кто знает, со сколькими злодеями он столкнется на своем пути. И есть это странное чувство, от которого он не может избавиться — не адреналин, не страх, не гнев, просто ощущение, будто его к чему-то тянет. Он не знает, к чему именно. Чутье подсказывает ему, что он предпочел бы этого не знать Дерьмоволосый ухмыляется, обнажая эти гребаные кинжалы, которые он называет зубами. — Нет, я думаю, ты хочешь сказать, что ты веришь в наших одноклассников. А это уже по-мужски, Бакуго. Он ничего не говорит, просто пристально смотрит на другого мальчика, но это ошибка, потому что, как только он встречается с ним взглядом, это чувство засасывания становится все сильнее и сильнее, как сила притяжения, пока ему не кажется, что он может упасть. Ему требуется все оставшиеся силы, чтобы заставить себя повернуться и начать идти. На секунду он почти думает, что это сработало, но затем Дерьмоволосый догоняет его. — Знаешь, Бакуго, из нас получилась неплохая команда… Это должно было быть простое прикосновение. Дерьмововолосый ударяется костяшками пальцев о голый бицепс Бакуго, и на этом все. За исключением того, что в ту секунду, когда это происходит, чувство отступает, как будто то, что притягивало его, нашло то, что нужно. Он не хочет смотреть на свою руку. Он все равно это делает. На его коже отпечатались очертания багрово-красного кулака. — О, — произносит Дерьмововолосый, и все, о чем Бакуго может думать, это Киришима. Имя Дерьмоволосого — Киришима. После боя, после злодеев, после того, как Деку раздробил половину своих конечностей, чтобы защитить кого-то, кто не должен был нуждаться в защите, Бакуго стоит у здания тренировочной площадки и наблюдает, как парамедики и полиция то входят, то выходят из него. За исключением Деку, весь класс находится рядом с ним, ожидая, когда один из учителей освободится от обязанностей и отвезет их обратно в кампус. А это значит, что пути отхода нет, когда приближается Киришима. — Эй, Бакуго, — говорит он, улыбаясь, но теперь уже более настороженно, как будто он приближается к опасному животному. Бакуго не знает, гордиться ему или быть оскорбленным. — Итак, э-э... мы родственные души. Бакуго закатывает глаза и тащит Киришиму за руку к краю группы, подальше от ушей самых болтливых. Птичья голова наблюдает за ними, когда они удаляются, но по большей части все еще приходят в себя после вызванного ужасом выброса адреналина. — Я знаю, мы не так давно знакомы, но, честно говоря, я чувствую... — Заткнись, — шипит Бакуго. — Это ничего не значит. — Это, как бы, как раз наоборот, чувак, — говорит Киришима, издавая легкий, недоверчивый смешок. — Мы родственные души. Ну, знаешь, отмеченные, — он поднимает руку, вертя перед Бакуго костяшками пальцев, как будто тот не видит на них черных пятен сажи. — Родственные души — это полная чушь, — в ладонях Бакуго вспыхивают крошечные взрывы, но они недостаточно велики, чтобы Киришима их заметил. За последние пару часов он выделил много нитроглицерина. Киришима хмурится. — Это неправда, чувак. — Неважно, — Бакуго поворачивается и начинает идти обратно к остальным. — Думай, черт возьми, что хочешь. Но мне не нужна твоя дурацкая метка, и ты мне тоже не нужен. (Пустое место на костяшках его пальцев. Ощущение толчка от руки Амари. Красное пятно на его бицепсе, ясное как божий день, которое, сколько бы он на него ни пялился, не исчезает.) Это ничего не меняет. Честно говоря, Бакуго должен был понять, что мальчик, который каким-то образом отметил его, а также, похоже, с настолько же непробиваемой головой, как и его кожа, не согласится с тем, что Вселенная совершила ошибку. Можно было подумать, что его хотя бы отпугнет тщательно отработанное презрительное лицо Бакуго и периодические хлопки ладоней, чтобы сжечь нитроглицерин. Но нет. Очевидно, Киришима полон решимости следовать за ним повсюду. Все начинается с обеда. Бакуго занимает свой столик с помощью нескольких взглядов и тщательно контролируемых хлопков, но как только он распаковывает коробку с бенто, Киришима опускается на стул рядом с ним и тут же начинает разговор. Когда Бакуго угрожающе поднимает руку, тот лишь закаляет свою конечность и продолжает болтать. И, конечно же, поскольку Киришима — Солнце класса 1-А (серьезно, придурки действительно голосовали за это), все его друзья следуют за ним. Одинокий обеденный столик Бакуго превращается в столик компании идиотов, и каждый раз, когда он пытается пересесть за другой, они просто следуют за ним. На этом все не заканчивается. Киришима держится рядом с ним во время тренировок, и каждый раз, когда они выбирают пары для спарринга, он тут же делает выбор в пользу Бакуго. Бакуго сопротивлялся бы этому больше, однако Киришима один из немногих, у кого есть естественная защита от его причуды. Это делает поединки более интересными, даже если Бакуго все равно каждый раз побеждает. (Он знает, что это не навсегда. В конце концов, он от этого избавится. Но пока он может с этим смириться). У Деку появляется еще больше меток. Бакуго демонстративно игнорировал его со времен атаки злодеев, так что ему требуется некоторое время, чтобы заметить, но как только он это делает, ему кажется, что они — это все, что он видит, когда смотрит на него. Зеленая полоса на предплечье. Синее пятно на локте. Если бы Енотоглазая не была практически ходячей картиной, возможно, у него была бы более бурная реакция на коллекцию, которую, похоже, начинает собирать Деку. (Отпечатки ладоней на руке Девчонки-Лягушки, аккуратно расположенные. Россыпь разных цветов на хвосте того пацана. Пятна на руках помешанного на животных, которые он потирает всякий раз, когда нервничает, а это, черт возьми, происходит постоянно. Все они — множество цветов, но они все равно намного слабее его.) (Кроме Киришимы, на котором практически сияет радуга, включающая теперь сажу Бакуго, который на днях отразил его неожиданный взрыв, который победил всех остальных спарринг-партнеров Бакуго) (Кроме чертового Деку, который, кажется, становится все сильнее и сильнее с каждой гребаной меткой, которую он получает…) Нет, Бакуго лучший в классе. Даже во всей школе. Единственный, кто хотя бы близок к его уровню, это Двухмордый, а он видел этого парня в раздевалке. Если у него и есть что-то большее, чем одинокая серебристая метка на плече, то оно находится там, где никто не видит. Он не ошибается насчет родственных душ. Он знает, что не ошибается. Когда Киришима просит его объединиться для битвы колесниц, Бакуго колеблется. Он не хочет говорить «да» и заставлять всех думать, что это потому, что они сраные родственные души или что-то в этом роде. Но когда Киришима объясняет, почему они сработаются, у него нет другого выбора, кроме как согласиться. Ему нужно победить. Ему нужно стереть Двухмордого и этого бесполезного чертового ботаника в порошок раз и навсегда. Все идет по плану примерно тридцать секунд, прежде чем эти уроды из 1-В нападают, и Бакуго чувствует, как каждая клеточка его тела горит огнем от ярости. Он позволяет этому гневу подталкивать его, позволяет подпитывать взрывы, исходящие из его ладоней, чтобы он мог взлететь как можно выше, позволяет ему проглотить любой страх, который он, вероятно, должен испытывать при мысли о стремительном падении на землю. Во второй раз, когда они проделывают этот маневр, Бакуго начинает падать. Он отклоняется в сторону и в конечном итоге падает в руки Ленточника. Его локоть ударяет одноклассника по шее, вызывая у того приступ кашля. Киришиме и Енотоглазой едва удается удержать Бакуго от полного падения. Требуются драгоценные секунды, чтобы снова вернуться в строй и двигаться, в то время как когда Ленточник изо всех сил пытается отдышаться. — За ними! — Бакуго рычит. Под ним Енотоглазая фыркает, как будто собирается что-то сказать, пока не бросает взгляд на Ленточника и не вскрикивает. — Что случилось? Кто-то идет за нами? — спрашивает Киришима. — Нет, просто... Серо, посмотри на свою шею! — Что? — Серо хрипит, неловко вытягивая шею. — Я не могу... не могу ничего увидеть. Но Бакуго может. Огромное пятно черной сажи тянется по передней части шеи Серо. Он мог бы принять его за часть волос одноклассника, если бы не оранжево-желтый оттенок на его локте. — Это не имеет значения! — огрызается Бакуго, игнорируя узел, образовавшийся в груди. — Ублюдки уходят! Это переориентирует их внимание. Они достаточно умны, чтобы понимать, что сначала — бой колесниц, а потом — метки родственных душ. (Он избегает взгляда Серо и следит за руками Енотоглазой до конца боя. Наблюдает, чтобы ее хватка не соскользнула с его икры на обнаженную лодыжку. Просто чтобы сохранить свой чертов рассудок.) Серо поворачивается к нему, как только Полночь заканчивает объявлять результаты, его рот уже открыт. Бакуго не ждет, чтобы услышать ту чушь, которую он собирается извергнуть. Он немедленно устремляется в раздевалку, не обращая внимания на бешеный стук своего сердца и пульсацию нитроглицерина под кожей. Дверь с грохотом распахивается, ударяясь о стену. На рукоятке следы огня, но он не помнит, чтобы устраивал какие-либо взрывы. Он выходит к центру комнаты и делает глубокий вдох, пытаясь подавить искры в ладонях. — Чувак, ты в порядке? — спрашивает Киришима у него за спиной, заставляя его почти подпрыгнуть, когда он поворачивается. Он не слышал, как Киришима следовал за ним. Что, блять, с ним не так? — В полном, черт возьми, — говорит он. Это должно было звучать грозно, но выходит слишком торопливо, слишком прерывисто. — Это из-за Серо? Потому что я обещаю, он действительно классный… — Мне насрать, — пятно на локте практически дразнит его своей отвратительной яркостью. От этого ему хочется кричать. — Это не имеет значения. На мгновение воцаряется тишина, а затем Киришима говорит: — Это нормально, если ты боишься, Бакуго, — и в его бескорыстном рвении, в блеске его глаз столько искренности. — Родственные души… — Я не боюсь! — кричит Бакуго, взрывы в его ладонях хлопают, как петарды. Он тычет пальцем в направлении Киришимы. — Слушай сюда, волосы вместо мозгов, потому что я не собираюсь повторять снова. Я здесь для того, чтобы стать лучшим героем, а не скакать вокруг сраных родственных душ. Понял? На лице Киришимы мелькает обида, и на долю секунды Бакуго почти хочется взять свои слова обратно. Почти. Киришима кивает: — Да, хорошо. Я понял. Когда он направляется к двери, Бакуго прислоняется к шкафчикам и делает глубокий вдох, пытаясь подавить жар, разгорающийся в ладонях. Он должен сохранить его. Ему понадобится сила, если он хочет победить Де…того, с кем ему предстоит сразиться. Возможно, с Двухмордым. Становится так тихо, что Бакуго почти не замечает этого, но прежде чем дверь закрывается, Киришима произносит: — Если родственные души действительно ничего для тебя не значат, тогда почему у тебя вообще есть какие-то метки? Голова резко поворачивается к дверному проему, но Киришима уже ушел, дверь с тихим щелчком закрылась за ним. Урарака протягивает руку, чтобы дотронуться до него, и Бакуго замечает зелень на кончиках ее пальцев. Сила взрыва почти выбивает ее с ринга. Когда раздается сигнал, Тодороки просто стоит на месте. Уставивший, потерянный. Как будто его тупой мозг изъяли из черепной коробки. Его защита от взрывов Бакуго слаба, и он не использует свою левую сторону. Он не выкладывается на полную. Бакуго… Бакуго стоит большего. Он достоин большего, чем вялая борьба за победу. Если Тодороки нужно было использовать свой огонь, чтобы расправиться с этим чертовым ботаником, то ему нужно использовать его и сейчас, так почему… Тодороки выдыхает, седые волосы падают ему на лицо. Там, на его челюсти… темно-зеленая полоса. Цвет Деку. Ярость накрывает Бакуго. После того, как обломки убираются, Бакуго стоит на платформе, дрожа от усилий, которые требуются, чтобы не использовать ладони. Пришлось отговаривать Полночь от привязывания его к столбу и намордника, что могло бы сделать всю эту дерьмовую ситуацию еще хуже, поэтому он держит челюсть сжатой, пока Всемогущий вешает медаль ему на шею. Он не может разглядеть Деку или кого-либо из своих родственных душ в толпе. Но он победил. Он одержал пустую, никчемную победу, и он одинок. (Это то, как ощущается победа?) Той ночью, после того как отец наконец убедил ведьму оставить Бакуго в покое, он сидит в своей комнате. Золотая медаль похоронена в его мусорном ведре, подпаленная. Из его компьютера доносится музыка, достаточно громкая, чтобы заполнить комнату, но недостаточно, чтобы заглушить мысли в его голове. Он смотрит и смотрит на свою руку, на пустое место на костяшках пальцев. Как бы он ни старался, он не может вспомнить, как выглядела метка, которая когда-то была там. На час позже, чем он обычно ложится спать, Бакуго выключает свет. Между спортивным фестивалем и их стажировкой почти нет передышки, и Бакуго чертовски рад этому. Меньше времени приходится тратить на то, чтобы избегать грустных щенячьих глаз Киришимы и неловких попыток Серо завязать разговор. Что ж, он был рад этому, пока не оказался на улице в гребаных джинсах и с гелем в волосах. — Внешний вид так же важен, как и боевые навыки, — говорит Бест Джинс и продолжает болтать, но Бакуго не может слушать из-за отчаянного желания схватить эту сраную джинсовую водолазку и задушить его ею. Они заканчивают патруль без единого сражения. Не то чтобы ему вообще разрешили бы участвовать, но все же. Это расстраивает. Он согласился на героя номер четыре не для того, чтобы нянчиться с детьми на улице и махать мирным жителям, и все же он здесь, потратив шесть часов именно на это. Бакуго ждет, когда Бест Джинс передаст ему документы, чтобы он мог убраться отсюда к чертовой матери, когда герой внезапно хмыкает и указывает ручкой на бицепс Бакуго. — Тебе следует изменить свой костюм, чтобы скрыть это. Не хотелось бы подвергать твою родственную душу опасности. Он смотрит вниз, на метку Киришимы, и усмехается. Как будто это он будет подвергать Дерьмоволосого опасности. — Не стоит заморачиваться. Вероятно, она не задержится надолго. Бест Джинс останавливается с поднятой рукой, прежде чем медленно опустить ручку и сказать: — Мне жаль. — Не стоит, — говорит Бакуго. — Я все равно не хочу. Мне это на хрен не нужно. Идеально очерченная бровь приподнимается, образуя длинную дугу над джинсовой тканью. Герой мгновение рассматривает его, пока Бакуго хмурится, а затем медленно снимает перчатки (джинсовые, конечно, потому что почему бы, черт возьми, нет) и начинает закатывать рукава своего костюма. Под ним его обнаженные предплечья усеяны россыпью различных меток, некоторые большие и яркие, другие маленькие и тусклые. Есть даже один крошечный розовый отпечаток ладони. — Ты знаешь, чему я пытался научить тебя сегодня, Бакуго Кацуки? — Джинсовая ткань — самая отвратительная… — Я пытался, — перебивает его Бест Джинс, — показать тебе, что для того, чтобы быть героем, требуется не только исключительный контроль над своей причудой. Для этого требуется сострадание и, — он указывает на отметины на своих руках, — готовность общаться с другими. Я герой номер четыре не потому, что могу поймать злодея менее чем за пять секунд. Я герой номер четыре, потому что люди видят меня и знают, что мне не все равно. Он снова хочется рассмеяться. Закатить глаза, опрокинуть стул или что-то в этом роде. Но вместо этого он молчит, свирепо глядя на наставника. (Это не тот ответ, который он хотел.) Когда становится ясно, что Бакуго ничего не собирается говорить, Бест Джинс вздыхает и закатывает рукава обратно на место. Он подписывает последнюю строчку и передает документы. — Вот. Я ожидаю увидеть тебя завтра рано утром. Бакуго хватает бумаги и сердито уходит. Когда Айзава объявляет, что он в паре с Деку для итогового испытания, Бакуго едва не смеется. Конечно. Когда Вселенная перестанет пытаться столкнуть их вместе? Как бы то ни было, у него есть более важные дела, о которых нужно подумать, чем об этом дерьмовом ботанике. Например, как он собирается сразиться со Всемогущим и одержать победу, на этот раз настоящую. Это его последний шанс проявить себя, доказать, что он может сделать это в одиночку. И было бы намного проще, если бы он действительно мог быть один. — Я просто думаю, — говорит Деку у него за спиной, слишком близко, — что нам следует пересмотреть решение. Это Всемогущий, Каччан! — Тогда прячься, как трус. Ты мне все равно не нужен. — Каччан… — Отвали, Деку, — говорит Бакуго. На блаженное мгновение шаги позади него затихают, и он думает, что, возможно, на этот раз избавился от него. Но, конечно, это не так. Шаги ускоряются, пока Деку практически не бежит за ним. — Каччан, если бы ты только выслушал меня... Где-то в глубине его разума раздается тихий голос, который говорит не делать этого, но есть и более громкий, который велит покончить с этим. Жар, разливающийся по его костям, возвращается, и на секунду Бакуго забывает, где они находятся. Забывает о Юэй, испытании, его взрывчатке. Есть только он, Деку, и пустое место на его костяшках. Он разворачивается и замахивается. Бакуго просыпается в кабинете Исцеляющей девочки и видит Айзаву у своей постели. Тот развалился на пластиковом стуле, но не спит. В данный момент он смотрит на Бакуго сквозь растрепанные волосы, выглядя более изможденным, чем обычно. Вероятно, это не очень хороший знак. — Я думал, что связь с Киришимой и Серо улучшит твое враждебное поведение, — начинает Айзава, и хотя его голос низкий и ровный, Бакуго слышит, как в нем закипает ярость, — но, похоже, я ошибался. Часть его хочет открыть рот, защитить себя до того, как действительно начнутся обвинения. Но хруст носа Деку о его перчатку и череда ударов кулаков Всемогущего по животу слишком свежи в памяти. — Я знаю, что у вас с Мидорией есть некая история, о которой ни один из вас не хочет распространяться, но нет оправдания тому, что ты причинил вред своему товарищу по команде, — говорит он, а затем делает паузу, приподняв бровь. — Это та часть, где ты все равно пытаешься оправдаться. Бакуго молчит, отводя взгляд. — Поразительно, — бормочет Айзава, а затем продолжает. — Почему ты хочешь быть героем, Бакуго? — Чтобы побеждать, — ответ приходит незамедлительно, отработанная фраза срывается с языка, не требуя времени для обдумывания. Однако голос слабый, дрожащий Айзава хмыкает, не выглядя удивленным его ответом. — И все? — Что еще, черт возьми, мне может быть нужно? — Быть героем — не значит побеждать. Речь идет о спасении людей, — его глаза сверкают, когда он наклоняется вперед. — Только злодеи сражаются лишь ради победы. Это зажигает искру. Бакуго рычит. — Я не чертов злодей. — Если бы я считал тебя таковым, тебя бы здесь не было. Я думаю, что в глубине души есть часть тебя, которая хочет быть героем, потому что ты хочешь поступать правильно. В противном случае, я сомневаюсь, что ты получил бы что-либо из этого, — он кивает на метки на обнаженных руках Бакуго, с которых в какой-то момент его бессознательного состояния сняли экипировку. — Но что-то тебя сдерживает. — Ничто меня не сдерживает, — говорит Бакуго сквозь стиснутые зубы. — Я не слабый. — Конечно нет. Но станешь таким, если продолжишь отталкивать людей, пытающихся тебе помочь. — Я могу справиться один. — Полагаться на других людей — это не слабость, Бакуго, — говорит Айзава, на мгновение зажимая переносицу между большим и указательным пальцами. Затем он берет свои черные перчатки и снимает их. — Черт, только не снова, — бормочет Бакуго. — Тихо, — он поднимает руки вверх, чтобы Бакуго мог видеть россыпь цветов на них. Теплое зеленое пятно на тыльной стороне ладони. Светло-розовый след от поцелуя на запястье. Кроваво-красная полоса на тыльной стороне, как будто кто-то провел по ней кончиком пальца. Серебро на большом пальце. — Я прикрываю их, чтобы убедиться, что родственные души в безопасности, и я менее узнаваем. Не потому, что стыжусь их. Они сделали меня лучше, как человека и как героя. Он хочет закричать. Сказать Айзаве, что он другой, он лучше. Но все, что выходит, это тихое: — Я достаточно хорош сам по себе. — Чтобы просто быть героем, возможно, — говорит Айзава, снова надевая перчатки, — но есть причина, по которой Старатель не является героем номер один, а Всемогущий да. Бакуго смотрит на него, и жар, наконец, утихает до простого покалывания под кожей. — Я верю, что ты можешь стать лучше, Бакуго. Правда. И именно поэтому я не исключаю тебя сейчас. Но позволь мне прояснить: если я когда-нибудь увижу повторение сегодняшних действий, я без колебаний изменю это решение, — он встает, не сводя глаз с Бакуго. Его причуда не активируется, но Бакуго клянется, что все равно видит красный цвет. — И это не значит, что ты не наказан. После нашего возвращения из тренировочного лагеря ты будешь отстранен на неделю. — Неделю? Это чертовски… — Милосердно? Да, это так, — огрызается Айзава. Он поворачивается, чтобы уйти, но перед тем, как выйти за дверь, произносит, — запомни этот разговор, Бакуго. Все, что Бакуго может делать, это пялиться на свои голые руки. Оранжево-желтая метка на локте выглядит броско в свете ванной. Бакуго, нахмурившись, обводит ее взглядом, затем смотрит на красный след на своем бицепсе. «Если родственные души действительно ничего для тебя не значат, тогда почему у тебя вообще есть какие-то метки?» Они должны исчезнуть. Он должен быть в состоянии избавиться от них так же, как сделал с Деку много лет назад. Но мысль о том, чтобы посмотреть на свои руки и увидеть пустое пространство, уже не кажется ему правильной. Это не равноценно силе, или победе, или чему-то еще. Это просто кажется... неправильным. Он стискивает зубы, когда из его ладоней раздается несколько хлопков, почти заглушаемых прохладным фарфором раковины. Когда он поднимает взгляд, его красные глаза смотрят на него в ответ. «Только злодеи сражаются лишь ради победы.» Он не гребаный злодей. Он просто хочет быть лучшим, и он знает, что для этого нужно. Знал с тех пор, как впервые увидел Всемогущего и как тот в одиночку выносит людей из-под обломков поезда. Но когда Бакуго смотрит на метки, свои метки, то вспоминает, как выглядит его сажа на Киришиме и Серо, представляет, каково это — прижать их метки друг к другу, и думает… «может быть». У него не так уж много времени для разговоров в автобусе или в период изнурительного похода до летнего лагеря, но за ужином Бакуго хватает свою еду и направляется туда, где сидят Киришима и остальные. Часть его — ладно, большая его часть — испытывает искушение найти уединенный столик и поесть в одиночестве, но он знает, что должен это сделать. Их разговор затихает, когда Бакуго останавливается перед ними. Серо замирает с вилкой лапши на полпути ко рту, в то время как Киришима нерешительно наклоняется, а Енотоглазая и Пикачу просто смотрят на него. — Есть место для еще одного? — спрашивает он низким и грубоватым голосом. Улыбка Киришимы почти ослепительна, когда он быстро сдвигается в сторону и похлопывает по скамейке. — Конечно, чувак! Присаживайся. Он с тяжелым стуком ставит свой поднос на стол и садится, не потрудившись ничего сказать, прежде чем приступить к еде. После пары укусов, когда он понимает, что остальные все еще молчат и смотрят на него, Бакуго рычит: — Продолжайте. Разговаривайте. — Точно! — откликается Енотоглазая. Ашидо. Бакуго помнит, как Серо называл ее. — Эм, на чем я остановилась? О, да, один из учеников 1-В подслушал разговор Кровавого Влада и Айзавы-сэнсэя, и, очевидно, завтрашняя тренировка... После этого Бакуго в основном отключается, поскольку Ашидо и Пикачу со скоростью света перескакивают с одной темы на другую. Каким-то образом Киришима и Серо не отстают от них, комментируя то тут, то там. Ближе к концу перекуса, пока остальные трое громко обсуждают, торчит ли челка Всемогущего из-за геля или из-за его причуды, Киришима наклоняется и слегка толкает его локтем. — Эй, — тихо говорит он с улыбкой слишком мягкой для его острых зубов. — Я рад, что ты здесь. — Эм, да, — бормочет Бакуго. — Привыкай к этому. Киришима снова толкает его плечом, и Бакуго никогда в этом не признается, но он тоже чувствует, как улыбка тянется к его губам. На самом деле не требуется много времени, чтобы все покатилось к чертям. В один момент они идут по лесу, готовясь к встрече с придурками из 1-В, а в другой повсюду дым, а вдалеке яркое голубое пламя. Бакуго почти готов побежать к огню, чтобы найти злодеев, когда кто-то находит их первым, и битва начинается. Но даже когда он швыряет взрыв за взрывом в металлозубого ублюдка, часть его находится где-то в другом месте. В глубине души он не может перестать думать о… о Серо. Киришима в безопасности, думает он, с двумя другими идиотами, вернувшимися в лагерь, но он понятия не имеет, где Серо, как и то, исчезнет ли в любой момент метка на его локте. Он отбрасывает эту мысль и запирает ее в ящике в дальнем угле своего сознания. В данный момент у него есть дела поважнее, например, массивная форма Темной тени, несущаяся прямо на них… Бакуго должен был бежать в ту секунду, когда Деку сказал, что злодеи пришли за ним. Он должен был уйти, самостоятельно вернуться в лагерь, потому что, черт возьми, он способен позаботиться о себе, и потому что, если злодеи охотятся за ним, то они, вероятней всего, перебьют остальных идиотов, просто чтобы добраться до него. Но он знает, что если бы он это сделал, Деку все равно оттащил бы его назад своими искалеченными руками, продолжая доводить себя до кончины. (Он не признается в этом даже самому себе, но есть и другая причина. Тихий голос в глубине сознания, который говорит: «Я не хочу быть один».) В конце концов, это не имеет значения. Они прошли всего несколько минут по тропинке, когда чья-то рука опустилась ему на плечо, и мир стал слишком тесным и темным, чтобы даже дышать. И когда он наконец-то выбирается из этого пространства, то только для того, чтобы почувствовать, как чья-то рука обхватывает его за шею. Он может видеть Деку сквозь фиолетовый туман, опускающийся вокруг него. Тот смотрит на него, его лицо искажено отчаянием, и Бакуго снова чувствует, как тянет пустое место на костяшках пальцев. Но уже слишком поздно. — Держись подальше, Деку, — умоляет он, и затем туман сгущается. Они хотят, чтобы он стал злодеем. Говорят, что у него уже есть задатки для этого. Соблазняют его перспективой быть лучшим, всегда побеждать. Бакуго рычит и плюет им в лицо. (На нем две метки, которые должны были сказать им, что этого никогда не произойдет.) Сумасшедшая сучка с ножом приближается к нему ровно один раз. Сейчас середина ночи. Остальные злодеи спят или отлучились, но Бакуго бодрствует. Он не позволит никому из этих уродов снова подкрасться к нему. (Не то чтобы это имело значение. Не похоже, что он мог бы что-то сделать в таком случае, не с его заблокированными руками. Он не позволяет себе думать об этом.) Впрочем, Клыкастая даже не крадется. Она неторопливо входит в комнату со своей жутковатой улыбкой, размахивая двумя большими заостренными ножами, как игрушками. — Держись от меня, блять, подальше, — рычит он. Если бы его руки не были зажаты в цементном блоке, он бы уже надрал ей задницу. — О, это не весело! — хнычет она, приближаясь, но ее улыбка не исчезает. — Я еще даже не успела поиграть, а ты уже грубишь. Его голова откидывается назад, когда она бьет его по носу одним из ножей, хихикая, как проклятая маньячка. Он скалится, готовый огрызнуться в ответ, и тут она задирает его рукав, обнажая багровую метку. — Я люблю возиться с метками душ, — говорит она, обводя метку острым концом ножа. — Кровь из них всегда вкуснее. Я уже пробовала брать их с собой в качестве сувениров, но они всегда исчезают, когда я заканчиваю срезать кожу, — ее янтарные глаза опасно сверкают в тусклом свете. — Может быть, эта останется? Из всех вещей, которые злодеи могли бы сделать с Бакуго, это занимает чертовски низкое место. По сравнению с разрушительной причудой их ублюдка-главаря, это, вероятно, будет похоже на порез от бумаги. Боль его не пугает. (Так почему же он сейчас так чертовски напуган?) Нож начинает вдавливаться в кожу, в его метку, и Бакуго почти готов взорвать свои гребаные руки, если это означает, что багровые следы костяшек останутся при нем, когда из темноты раздается голос. — Шигараки сказал не трогать его, — Штопанный стоит в дверях, небрежно сотворив в ладони голубое пламя. — Ооо, да ладно тебе, Даби, — надувает губы Клыкастая, но отступает назад. (Бакуго не испытывает облегчения. Он не признается в этом.) Даби входит в комнату. Может быть, это игра света, или, возможно, просто недостаток сна, но Бакуго клянется, что видит проблеск холодно-голубого цвета, выглядывающий из-под его воротника, резко контрастирующую с морщинистой фиолетовой кожей. — Иди спать, — многозначительно говорит он, — и оставь мальчишку в покое. Бакуго отказывается как-либо благодарить этого ублюдка. Но взгляд, который он бросает в его сторону, чуть менее убийственный, чем мог бы быть. Увидев руку Киришимы, Бакуго колеблется. Он не убегает от боя. Это дерьмо для трусов. А затем он замечает черные пятна на костяшках пальцев и принимает решение. Бакуго летит. Киришима тащит его за руку сквозь толпу. Обычно он протестовал бы, может быть, использовал бы взрыв, но его тело все еще дрожит. Бакуго на самом деле почти три дня ничего не ел, не пил и не спал. Это чудо, что он до сих пор не потерял сознание. Словно притянутая магнитом, другая рука Киришимы находит его бицепс, метка прижимается к метке. Судя по сосредоточенному выражению лица Киришимы, это не намеренно, просто подсознательно. Бакуго не протестует и против этого. (Впервые с тех пор, как начал гореть лес, он чувствует себя в безопасности.) Оказывается, ему не нужно беспокоиться о недельном отстранении, потому что Юэй все равно отправляет его на больничный на неделю, говоря что-то об учениках, переживших тяжелую травму, которые должны взять отпуск для своей психологической устойчивости или что-то в этом роде. Он пытается оспорить это, но его мать кричит на него в течение часа, и Айзава говорит ему, что либо это, либо отстранение, которое будет занесено в его личное дело. Бакуго может быть вспыльчивым, но он не идиот. Однако то, что он застрял в доме со своими родителями на неделю, в любом случае заставляет его чувствовать, что это скорее отстранение от занятий, чем перерыв для психического здоровья. Мицуки отказывается позволить ему идти даже за продуктами с ней. На второе утро он пытается выйти на пробежку. Когда она отказывает ему, он говорит: «Тогда останови меня, черт возьми», и она поджигает его кроссовки. Возникшая в результате ссора, скорее всего, привела бы к тому, что на них вызвали бы полицию, если бы его отец не пошел к соседям и не заверил их, что никого не убивают. Масару продолжает напоминать ему: «Мы беспокоимся о тебе, сынок, эти три дня были самыми ужасными в нашей жизни, пожалуйста, будь терпелив к ней», и он хочет огрызнуться: «Представь, какими ужасными они были для меня», но это означало бы признать, что он чувствует что-то еще, кроме гнева по поводу случившегося, а к этому он не готов. С момента похищения на его телефоне скопилось сто шесть неотвеченных сообщений. Некоторые из них были от его родителей, скопившиеся за те три дня. Часть от одноклассников, по крайней мере, он так предполагает. Он не сохранял их номера. Однако большинство из них от Киришимы и остальных в компании. Они создали групповой чат и добавили в него Бакуго против его воли, так что, похоже, большая часть сообщений — это просто мемы. Но есть несколько личных сообщений. Есть одно от Серо, в котором говорится: «Ты в порядке?» и следующее за этим: «Глупый вопрос, извини». И немало от Киришимы, последнее: «Я бы хотел, чтобы ты ответил, но я пойму, если тебе понадобится время, чувак. Просто… дай мне знать, если ты захочешь поговорить». Бакуго смотрит на них пару минут, зависнув большим пальцем над клавиатурой, прежде чем выключить телефон. На четвертую ночь под домашним арестом его родители после ужина садятся на диван, и он, как надеется, незаметно пробирается в свою комнату, но безуспешно. — Тащи свою задницу обратно! — Кацуки, почему бы нам не посмотреть фильм вместе? Ну, знаешь, как семья. Он стонет, но не протестует, когда плюхается между ними. Он почти уверен, что если бы отказался, то мать окончательно вышла бы из себя и, наконец, пробила бы топором дверь его спальни, как она угрожала сделать в течение многих лет. Мицуки, не теряя времени, притягивает Бакуго к себе. На нем майка, так что ей легко обнять его за плечи, соединяя их метки родственных душ. Бакуго не должен удивляться, но все равно вскакивает. — Убери от меня руки, ведьма! — Прекрати, мелкий говнюк! — Ребята, хотите попкорна? — говорит Масару, вставая. — Я, пожалуй, пойду приготовлю немного. — Господи Иисусе, малыш, — восклицает Мицуки после того, как силой снова усаживает его рядом с собой. На короткую, очень короткую секунду он подумывает о том, чтобы устроить несколько взрывов. — Как, черт возьми, они все еще у тебя есть, если ты ведешь себя как полный придурок? Бакуго прослеживает за ее взглядом до меток на своих руках и хмурится. — Потому что они не заставляют меня делать подобную глупость. — Да, потому что они не твоя мать, — она фыркает, — это не значит, что они этого не хотят. Пыхтя, он ерзает, пытаясь устроиться поудобнее. Не то чтобы теплое ощущение на его плечах было плохим, просто оно... странное. И недостаточно знакомое. — Как с ними обстоят дела? — Зачем тебе знать? — Ради всего святого, я твоя мать, Кацуки. — Без разницы, — рявкает он. — Все нормально. — Звучит неубедительно, — говорит она. — В чем проблема? Они не в восторге от твоего нескончаемого обаяния? Он подавляет желание сбросить с себя ее руку. — Нет, я просто... — Не знаешь, как с ними наладить контакт? — заканчивает она, и Бакуго удивленно смотрит на нее. Она вздыхает. — Я понимаю. Это тяжело для таких людей, как мы. Колючих, как любит говорить твой отец. — Я совсем на тебя не похож. — Заткнись, да, ты такой же, — ее другая рука тянется вверх, и на секунду ему кажется, что она собирается ударить его по голове, но вместо этого она просто нежно проводит пальцами по его волосам. — Твой отец и я... поначалу между нами все было непросто. Со мной было... трудно. Даже сейчас. Просто важно помнить, Кацуки, — она легонько постукивает костяшками пальцев по его затылку, так что он поворачивается и смотрит ей в глаза, — что только потому, что кто-то может выдержать твое дерьмо, не значит, что ты должен подкидывать его им. Он открывает рот, чтобы сказать что-то, сам не зная что, но в этот момент входит его отец с большой миской попкорна. — Итак! Попкорн готов. Что мы смотрим? (Бакуго сидит в тишине темной комнаты, мерцающий свет фильма освещает всех троих, и позволяет теплу маминой метки окутать его. И если в середине просмотра он закидывает ноги на диван и кладет лодыжку так, чтобы до нее легко дотянулась рука отца, никто об этом не упоминает.) Он прибывает в общежитие ранним воскресным утром с сумками наперевес. Родители провожают его до калитки, и мама обнимает его так крепко, что он думает, что может лопнуть, и не из-за его причуды. Айзава сопровождает его остаток пути, почти ничего не говоря, по крайней мере, до тех пор, пока Бакуго первым не нарушает молчание. — Мама показала мне пресс-конференцию, — бурчит он. Айзава смотрит на него, приподняв бровь. — Спасибо. За то, что ты сказал. — Я только высказал то, что мне было очевидно, — отвечает учитель, резко кивая и открывая дверь перед Бакуго. — Твоя комната слева. Четвертый этаж, третья по коридору. Не забудь о встрече с директором Незу и со мной в полдень. Бакуго направляется в комнату. К счастью, он пришел достаточно рано, так что все остальные, похоже, еще спали, хотя он не удивился бы, если бы парочка зануд уже встала и начала тренировку. Он открывает дверь и включает свет. Выглядит просто. Честно говоря, он не ожидал многого, но здесь примерно так же хорошо, как в его комнате дома, и его кричащей матери нигде не видно, так что это уже плюс. Однако, когда он направляется к кровати, чтобы бросить сумки, он замечает что-то на письменном столе. Он берет это в руки — пакетик «Карамучо», одна из его любимых закусок, с прикрепленным к нему стикером. «Рад, что ты вернулся!!! — Киришима» Бакуго чувствует, как уголок его рта приподнимается, совсем немного, прежде чем положить записку в карман и достать из рюкзака конверт с иенами. На обороте он царапает надпись «очки» и тихонько просовывает конверт под дверь Киришимы. Каким-то образом Бакуго никогда не приходило в голову, что он, скорее всего, не ограничится двумя несемейными родственными душами. Это происходит во время тренировки. У большинства костюмы находятся в отделе поддержки на обновлении, поэтому все они одеты в спортивную форму, когда Айзава собирает их в пары для спасательных учений. Как только он говорит, что они работают вместе, Ашидо практически приклеивается к Бакуго и не перестает болтать. Она представляет собой бурлящий поток болтовни, пока они не добираются до ручья, который должны пересечь, чтобы добраться до застрявших гражданских лиц. И конечно же, ручей, как описал его Айзава, на самом деле представляет собой реку шириной не менее тридцати футов, поперек которой натянута единственная веревка. — Закатай штанину, — говорит он. — Ооо, хорошая идея! Ой, подожди, а как же наша обувь? — Если не хочешь переходить по этому дерьму босиком, не снимай ее. — Верно, верно. Хорошо, Бакуго, я прямо за тобой! — Я знаю, — бормочет он себе под нос, хватаясь за веревку и медленно, но верно начиная путь через реку. Течение сильное, но перебраться через него не невозможно. Ашидо явно дается это тяжелее, чем ему, поскольку каждые несколько секунд она выдает вполголоса ругательства. Бакуго ничего ей не говорит, но двигается немного медленнее, чем мог бы. А потом течение внезапно усиливается, вода поднимается выше середины бедра, и Бакуго произносит короткое: «Блять». Следовало бы догадаться, что это будет не так просто. Он просто хотел покончить с этим как можно быстрее. — Бакуго! Я теряю хватку! — Черт, хватайся за... — начинает он, но уже слишком поздно. Когда он поворачивает голову, Ашидо, споткнувшись, бросается вперед, отпускает веревку и тянется к его футболке. Он пытается дотянуться до нее, но в процессе сам теряет хватку, и они оба, кувыркаясь, падают друг на друга в поток. Они пробыли в реке всего десять секунд, прежде чем Айзава вытащил их на берег с помощью своей ленты, как залитых водой кошек. Он едва дает им перевести дыхание, прежде чем обратиться к ним, лекция явно уже вертится у него на языке, но затем он смотрит на них сверху вниз и замолкает. Бакуго прослеживает за взглядом Айзавы до своего голого колена и нового ярко-розового пятна сбоку от него. Он быстро бросает взгляд на Ашидо, которая широко раскрытыми глазами смотрит на черное пятно у себя на колене. — О черт, — произносит он. К счастью, Айзава справляется со своим удивлением раньше, чем Ашидо. — С метками или без, вы оба провалили задание. Если бы это было по-настоящему, вы были бы сейчас мертвы. Не стоит так просто принимать очевидное решение… Ашидо не теряет времени даром. Как только тренировка заканчивается, она врывается в общую комнату, закидывает ногу на стол, за которым уже сидят Киришима и остальные, и указывает на черную метку с крайне громким: — Смотрите, что у меня есть! Каминари тут же тычет в пятно пальцем. — У тебя типа потекла ручка или что? — Нет! Это моя метка души от Бакуго! — Ого, правда? — Серо наклоняется вперед, переводя взгляд с метки на Бакуго, который неохотно последовал за Ашидо и теперь стоит позади нее с хмурым видом. — Когда это произошло? — Во время тренировки! Это было действительно круто. Мы были у реки и… — Мы упали и провалили задание, — говорит он, засунув руки в карманы и отведя плечи назад, но на самом деле звучит не так резко и сердито, как хотел. Просто устало и смиренно. Киришима улыбается ему. — Поздравляю, чувак. Не с заданием, конечно, а с меткой, — он встает и ударяет кулаком по бицепсу Бакуго, от чего между их метками вспыхивает тепло. Краем глаза Бакуго видит, как Серо немного неловко потирает свою. — О, братан, — стонет Каминари, — это значит, что я единственный в Бакускваде, у кого нет Баку-метки. — Что, черт возьми, такое Бакусквад? — Ну, знаешь, все мы. Твои друзья? Мы — Бакусквад, — говорит он так, словно Бакуго, очевидно, должен был это знать. — Ты должен дать мне пять или что-то в этом роде. Пожалуйста. Его плечи напрягаются. Он обнажает зубы. — Нихрена. — Давай, просто коснись меня мизинцем. Две секунды. — Нет. — А что, если я просто… — Нет. — Как насчет... подожди, нет, извини, Бакуго, перестань так искрить ладонями… Официально: Каминари охотится за ним. Сначала он этого действительно не заметил (он должен был. Он обучен быть наблюдательным к тому, что его окружает. Но он просто чертовски устал с… момента инцидента в Камино.) Однако теперь, когда он задумался об этом, Каминари слишком пристально следил за ним на прошлой неделе после всей этой истории с Ашидо. Всегда на краю обзора Бакуго. Физической угрозы он не представляет, потому что это же чертов Пикачу, но в контексте последних двух инцидентов он просто... заставляет его нервничать. Вынуждает задуматься, почему он хочет быть ближе. Первый инцидент произошел в раздевалке после тренировки героев. Бакуго как раз надевал футболку, когда позади него раздался шум — Киришима повалил Каминари на землю, крича что-то вроде: «Не сейчас, чувак». Он захлопнул свой шкафчик, хотя его руки немного дрожали, и предпочел забыть об этом. Второй было труднее игнорировать. Они были в кафетерии. Бакуго шел к своему месту с подносом, когда Каминари «незаметно» выставил ногу и подставил ему подножку. Его еда разлетелась повсюду, когда он сильно ударился о плитку. — Упс, — произнес Каминари с явной фальшивостью, протягивая руку вниз. — Позволь мне помочь тебе подняться, Бакубро. После этого Полночь назначила им недельное наказание и запрет на посещение кафетерия сроком на месяц за то, что в завязавшейся потасовке они чуть не уничтожили несколько столов. Однако все это приводит к следующему: Бакуго заходит на кухню поздно ночью, щелкает выключателем и замирает, медленно поднимая глаза. — Что. За. Херня? — Привет, Бакубро, — говорит Каминари с нервным, сдавленным смешком, цепляясь за кухонный светильник. — Как дела? Он на мгновение подумывает надрать однокласснику задницу прямо сейчас, даже несмотря на нависшую над его головой угрозу исключения. Или тюрьмы. На данный момент любой из вариантов, вероятно, того стоит. Вместо этого он хмурится. — Как, черт возьми, ты туда забрался? — Ну, это забавная история... — пальцы Каминари слегка соскальзывают, и он вскрикивает. — Урарака! Я подкупил Урараку, но, боже, я так сожалею об этом, пожалуйста, помоги мне спуститься отсюда… Бакуго тянется к выключателю. — Нет, Бакуго, пожалуйста! — Какого хрена ты хочешь, чтобы я сделал? Поймал тебя? — Да, да! Это сработает! — Абсолютно, блять, нет. — Давай, братан... о черт... — Каминари издает пронзительный крик, соскальзывая со своей опоры и с громким шлепком падая на кафель. Бакуго наблюдает, задаваясь вопросом, как, черт возьми, Юэй стала лучшей школой героев в Японии. — Оуу... Ах. Мне кажется, я умираю. Позови Исцеляющую девочку. — Думаешь, она тебя исцелит после того, как узнает, что твоя глупая задница сделала, чтобы пораниться? — он подходит, чтобы встать над обмякшим телом Каминари. — Почему ты был там? Каминари садится, положив одну руку на голову, а другой обхватив ребра. — Просто так. Мое обычное субботнее времяпрепровождение на кухне. — Сегодня воскресенье. — Подожди, что? О, черт, я еще не начал писать эссе для… — Каминари. — Ладно-ладно! — он в поражении опускает руки и смотрит в пол, избегая взгляда Бакуго. — Слушай, я единственный в нашей компании, с кем ты не родственная душа. Я просто хотел проверить, понимаешь? И я бы понял, если бы мы не оказались, потому что я знаю, что раздражаю и… (Деку сидит в другом конце класса, потирает пальцы и смотрит на него своими широко раскрытыми блестящими глазами…) Бакуго приседает и щелкает Каминари по виску. — Эй! Что ты делаешь? — стонет тот, потирая место удара, прежде чем его глаза внезапно расширяются. — Подожди… Бакуго смотрит на свою руку, изучая метку на кончике среднего пальца. Она светлая, почти неоново-голубая, как мерцающий свет вокруг яркой вывески. Каминари тоже смотрит на нее, прежде чем его лицо расплывается в широкой улыбке. — Иди пиши свое чертово эссе, — говорит Бакуго, прежде чем встать. — Ты уверен, что не хочешь помочь мне с этим, Бакубро? — Да. После этого дела идут странно. Все говорят, что найти свою родственную душу — это все равно что собрать остальные кусочки головоломки. Что вы становитесь одним целым, легко подходите друг другу. Но Бакуго смог решить только одну головоломку, не взорвав ее, так что он почти уверен, что это чушь собачья. Они все ведут себя неловко рядом с ним, как будто в любую секунду он может взорваться. Может, это и справедливо, учитывая его послужной список, но он старается. Единственный, кто хотя бы пытается подойти близко, это Киришима, но у того закаленная кожа, так что он не в счет. Проблема в том, что Бакуго не знает, как это сделать. У всех остальных было целое детство, чтобы понять, как устроены родственные души, а у него меньше семестра. Да, возможно, в этом есть и его вина, но это не отменяет того факта, что он в тупике. И тут возможность открывает свои двери и прерывает его пятничный вечер. — Я просто брошу школу и стану работником фастфуда, — стонет Ашидо, лежа лицом вниз на полу общей комнаты. — Эй, работники фастфуда — квалифицированные, ценные члены нашего общества, — говорит Киришима. Он тоже на полу, зажатый между журнальным столиком и диваном, прямо под ногами Бакуго. — Отлично, теперь у меня даже нет запасного плана. Тогда, наверное, я просто умру. Каминари переползает через спинку дивана, достаточно близко, чтобы Бакуго поднял руку и издал несколько предупреждающих хлопков. Одноклассник почти не реагирует. — Нееееет, — стон он. — Не умирай. С кем я буду смотреть следующий сезон Поверженных героев? — О, дорогуша, его отменили. — Не может быть! Детка, не ври мне об этом, ты знаешь, как сильно я люблю… Бакуго бросает свою книгу на журнальный столик. — Какого черта вы все так драматичны? — Контрольная по математике, — говорит Киришима со всхлипом, и Бакуго не уверен, что он притворяется. — Эктоплазм убивает нас, чувак. Я ни за что не разберусь в параболах к понедельнику. — Зачем нам вообще знать бараполы? — Ашидо переворачивается на спину. — Это просто кривые линии! Каминари чуть не падает с дивана, не то смеясь, не то плача. — Бараполы. Бакуго на мгновение задумывается, а затем встает, едва не наступив Киришиме на волосы. — Отлично. Соберите свои материалы, встречаемся через пять минут. — Эм… ладно. — Топайте! — Уже! И действительно, пять минут спустя они сидят за дальним столом общей комнаты, а перед ними передвижная доска Яойорозу. Бакуго листает учебник, пытаясь понять, какой урок повторить первым, в то время как остальные трое нервно переглядываются друг с другом. — Э-э, Бакубро? Ты собираешься... убить нас или что-то типа того? — спрашивает Каминари, ерзая на своем месте. — Нет, — огрызается он. — Я буду учить вас, идиотов, чтобы вы перестали жаловаться. На мгновение воцаряется тишина. А затем хоровое: «Оууууууууууууууу…» — Заткнитесь и скажите мне, с какими задачами у вас возникли проблемы. — Черт возьми, Дерьмоволосый, я же сказал тебе переместить X на другую сторону. — Ооо, Киришима, теперь ты Дерьмоволосый. — Заткнись, Пикачу. — Я не похож на Пикачу! — О боже мой, ты правда похож! Я должна сделать фото прямо сейчас… — Ашидо, прекрати! — Ты даже делаешь лицо как он... я не могу, это так смешно. — Я не Пикачу! — Вы оба, заткнитесь! — Ой, извини. — Прости, Бакубро... — Возвращайтесь к работе! Серо тоже присоединяется к обучению. Не по математике, потому что у него с ней все в порядке («Я должен знать это, чтобы быть уверенным, что не распластаюсь по полу», — объясняет он, и Ашидо высовывает язык), а в основном по литературе. Но он все еще чувствует себя немного неловко рядом с Бакуго. Остальным троим стало абсолютно комфортно с ним, они практически висят на нем, время от времени соприкасаясь метками, но Серо держится в стороне. Наверное, это справедливо, учитывая, что Бакуго почти не разговаривал с ним в течение месяца после того, как узнал, что они родственные души. И все же он не знает, как это исправить, не знает, как сказать Серо, что ему можно доверять… Ход мыслей Бакуго прерывает сам Серо, плюхающийся на диван рядом с ним с протяжным стоном. — Сон продолжает ускользать от меня, как разница между сравнением и метафорой. Бакуго опускает книгу. — Ты идиот. — Да, я знаю, — говорит Серо, нахмурившись, и Бакуго закатывает глаза. — Перестань волноваться. Ты учился гораздо больше, чем они, — он тычет пальцем в сторону столов, за которыми сидят Киришима, Ашидо и Каминари с разбросанными вокруг них конспектами. — Ты справишься. — Попробуй сказать это моему мозгу. Какое-то мгновение он молчит, размышляя, а затем медленно поднимает руки. — Иди сюда. Серо моргает. — Что, типа... сесть к тебе на колени? — Нет, — огрызается Бакуго. — Просто... ляг, чтобы я мог дотянуться до тебя локтем. — Эм, конечно, — говорит Серо с нервным смешком, прежде чем аккуратно занять горизонтальное положение, окоченевший, как статуя, положив голову и плечи на бедра Бакуго. — Нормально? Он фыркает, слегка касаясь локтем шеи Серо, устраиваясь так, чтобы можно было положить книгу на грудь товарища. Как только их метки родственных душ соприкасаются друг с другом, Серо испускает вздох, напряжение покидает его тело, пока он практически не расплывается. (Бакуго не признается в этом, но контакт, тепло, безопасность всего этого тоже успокаивает в нем что-то.) — Спи нахрен, — говорит Бакуго. Серо слегка смеется, но его глаза уже закрываются. Однако перед тем, как заснуть, он тихо бормочет: — Спасибо, Бакубро. — Назовешь меня так еще раз, и я спихну твою задницу с дивана. — Нисколько не сомневаюсь. Бакуго улыбается, совсем чуть-чуть. (Когда Айзава возвращается со своего ночного патрулирования в час ночи и обнаруживает их спящими на диване, он замирает. А потом осторожно натягивает на них одеяло.) Он почти не разговаривал с Деку с тех пор, как вернулся. И да, все они были очень заняты подготовкой к экзамену на временную геройскую лицензию, но это… ощущается по-другому. Деку остается рядом со своими родственными душами, а Бакуго со своими, и они не взаимодействуют. Совсем. Никаких колкостей, никаких ехидных комментариев, никаких «Каччан!», никаких «Чертов неудачник». Между ними словно огромная пропасть, которую ни один из них, кажется, не хочет пересекать. (И все же, в глубине души, он все еще чувствует притяжение.) С тех пор как Бакуго начал учиться в Юэй, у него на коже появилось четыре новые метки. Четыре новые родственные души в его жизни. Четыре человека, которые должны были подтолкнуть его, сделать лучше. Но он все равно проваливает экзамен на получение лицензии. Некоторые люди пытаются остановить его, когда он возвращаются в школу. Возможно, это Киришима или Ашидо. Он не знает. Ему все равно. Айзава хватает его за руку, как только они входят в общежитие, и многозначительно спрашивает, не хочет ли он поговорить. Бакуго качает головой и, не говоря ни слова, вырывается из рук учителя, а затем направляется прямиком к Деку. Он и несколько его друзей собрались вокруг Тодороки, который просто сидит с пустым лицом и молчит. Но как только он видит приближающегося Бакуго, Деку замирает. — Нам нужно поговорить, — говорит Бакуго тихим, но грубым голосом. Он оглядывается через плечо. Айзава все еще наблюдает за ним, прищурив глаза. — Сегодня вечером. После комендантского часа. Полигон Бета. Деку секунду смотрит на него, прежде чем коротко, отрывисто кивнуть. Бакуго уходит в свою комнату, по пути уворачиваясь от Серо и Каминари. К тому времени, когда появляется Деку, Бакуго готов пробить кулаками одно из бетонных зданий, если это означает заткнуть его чертову башку. Жар вернулся, пронизывая его до костей и умоляя дать ему волю. Он уже тяжело дышит, хотя даже еще ничего не сделал. — Каччан? — Деку говорит тихо, осторожно, как будто приближается к гребаному животному. — О чем ты хотел поговорить? — Твоя причуда, — говорит он. У него было много времени, чтобы подумать об этом, и он знает. — Это Всемогущий. Он отдал ее тебе. Деку переминается на месте. — Каччан… — Не ври мне, черт возьми, — его губы кривятся в оскале. — Я просто не понимаю. — Не понимаешь чего? — Ты был таким чертовски слабым, — говорит он, и у него так много вопросов, так много всего бурлит под его кожей, но именно этот вопрос ему нужно выплеснуть наружу. — Ты унаследовал его причуду, и все еще оставался, блять, слабым. А потом ты нашел родственные души и стал сильным. — Да, ну знаешь, помогли люди, чьи метки остались, — бормочет Деку, и это почти заставляет Бакуго морщиться от прилива жара между ребер. — Но у меня тоже есть родственные души, — выдыхает он. — Я должен был стать лучше. Сильнее. Но сегодня... Деку делает паузу, широко раскрыв глаза, а затем произносит «Каччан», и в этом столько гребаного понимания, что ему хочется взорвать что-либо. — Ты не слабый. Ты просто допустил несколько ошибок, вот и все. («Я беспричудный», — сказал Деку со слезящимися глазами. А потом протянул руку, пытаясь коснуться их меток, но Бакуго отшвырнул ее.) Жар внутри него достигает точки кипения. — Заткнись! — он хватает Деку за футболку и толкает его назад, к стене. Но не отпускает. Его пальцы впиваются в ткань, цепляясь за нее. Все… все рушится, кусочки головоломки перемешаны настолько, что их изображения уже невозможно различить. Амари, протягивающий руку через стол. Жуткая клыкастая девчонка, приставляющая зазубренный кончик ножа к его багровой метке. Деку, потирающий пальцы и бросающий взгляд на Бакуго. Каминари, висящий на потолочном светильнике и изо всех сил пытающийся дотянуться. Это... слишком много. Он ничего не понимает, его ладони потеют, зуд пульсирует под кожей, поэтому он выпускает несколько хлопков из ладони, и Деку… Деку вздрагивает. Бакуго отпускает его, делая три неуверенных шага назад. — Каччан? — спрашивает он обеспокоенно, как будто это Бакуго причинили боль. Как будто это Бакуго вздрогнул от звука нескольких небольших взрывов без всякой причины. Нет, не без причины. Потому что... потому что Бакуго... (Пустое место на костяшках его пальцев. То, что он так жестоко уничтожил, и ни разу не подумал о том, каково это — быть тем, кто по другую сторону.) Он не может дышать. Его легкие превратились в пепел в груди, и он не может сделать вдох. Он обхватывает себя руками, одной рукой хватаясь за метку на бицепсе, другой — за метку на локте. (Что, если... они исчезнут? Он видел, как Серо иногда смотрит на него. Неуверенный. Сомневающийся. И он прав, у него есть причины на это. Что, если однажды Бакуго проснется, а вокруг не будет ничего, кроме пустоты…) Впервые Бакуго чувствует этот жар, ползущий по коже, и осознает, что это такое. Это не гнев. — Блять, — произносит он между тяжелыми, прерывистыми вдохами. Его глаза горят. — Черт возьми. — Вам, ребята, не следует здесь находиться, — раздается голос из тени здания. Конечно, везение Бакуго снова в действии, Всемогущий здесь. — Уже комендантский час. — Простите! — Деку удается вымолвить. Он проскальзывает мимо Бакуго (прижимает руки к бокам, как будто защищаясь, как будто ожидая, что тот вот-вот протянет руку и...) и приближается к Всемогущему, который вышел из тени и теперь стоит на дороге, его бинты практически сияют в лунном свете. — Мы просто... э-э, разговаривали. Всемогущий хмыкает, как будто знает, что это не вся правда. Он подходит ближе, наклонив голову, с нежностью в глазах. — Бакуго? Ты в порядке? Я слышал об экзамене на временную лицензию. Сожалею о результатах, но, по крайней мере... — Я, нахрен, в порядке, — его пальцы впиваются в метки. Он проглатывает комок, подступающий к горлу, надеясь, что сбивчивое дыхание не заметно. Шаги, а затем высокая тень нависает над ним. — Юный Бакуго, — говорит Всемогущий так нежно, так мягко, что это едва не ломает его, — это нормально, если тебе сейчас плохо. Но ты должен понимать, что неудача — это всего лишь неудача. Это не делает тебя меньше героем. Он не может смотреть ему в глаза, не прямо сейчас. Не может признаться своему герою, что это не просто экзамен, это все. (То, что он не станет злодеем, не означает, что он станет героем.) Большая костлявая рука опускается на плечо Бакуго. Она обмотана бинтами, но кончики пальцев обнажены, и когда они касаются его голой кожи, что-то встает на место. Всемогущий смотрит на свои пальцы, теперь перепачканные сажей, с некоторым удивлением. — Хм, — произносит он, а затем слегка смеется. — Полагаю, мне следовало этого ожидать. Сердце Бакуго тем временем готово выскочить из груди. Ему едва удается выдавить: — Как ты можешь... (Как ты можешь любить меня после всего, что я сделал? Как ты можешь любить меня, когда я всех отталкиваю? Как ты можешь любить меня, когда я ничто по сравнению с тобой?) — Как ты можешь быть не против? Всемогущий хмурится. — Почему я должен быть против? — Потому что, — говорит он, и на этот раз не может сдержать рыданий, которые сопровождают его слова, — это моя вина. Если бы я не был таким чертовски слабым... (если бы он подпустил их раньше, если бы не отверг с самого начала) … тогда тебе не пришлось бы сражаться. В Камино. И у тебя осталась бы твоя причуда. На мгновение воцаряется тишина, а затем рука Всемогущего снова ложится ему на плечо. Она источает тепло, делая метку не просто брызгами цвета, служит напоминанием о том, что та все еще здесь. Хватка Бакуго на других метках немного ослабевает. — Бакуго, мне нужно, чтобы ты выслушал меня. В том, что произошло в Камино, не было твоей вины. Я уже терял силу. Ты ничего не мог сделать, чтобы изменить это. Ты сильный. Медленно Всемогущий другой рукой обхватывает затылок Бакуго и притягивает его к себе. Бакуго позволяет ему, прижимаясь лбом к груди героя, пряча слезы, текущие по лицу. И на мгновение воздух замирает. Жар в его костях остывает. Принятие того, что он наделал, собственной слабости, становится не таким тяжелым. (Мидория улыбнулся, протягивая Бакуго игрушку в виде Всемогущего. Их руки коснулись друг друга. Мягкое, легкое прикосновение, но когда они отстранились, следы, оставленные ими друг на друге, засияли. Бакуго посмотрел на темно-зеленую роспись, оставленную на костяшках его пальцев, и улыбнулся. И мир, пускай на мгновение, казался правильным.) А потом кто-то всхлипывает, и вот так он возвращается в настоящее. Две короткие руки обхватывают их с Всемогущим, и Деку говорит: — Каччан, я и не подозревал, что ты так себя чувствуешь. Тебе следовало… (Пустое место на костяшках тянет, тянет и тянет, но на этот раз, когда он пытается избавиться от ощущения, его подпитывает не гнев.) Бакуго отталкивает их обоих. Не сильно, но достаточно, чтобы они поняли, что с него него хватит. Он вытирает лицо и избегает их взгляда. — Мы должны вернуться. — Айзава знает, что вы оба нарушали комендантский час, — говорит Всемогущий, спокойно воспринимая внезапную перемену, — но поскольку это единственное нарушенное правило, у него нет причин наказывать вас, кроме вынесения предупреждения. — Да, — произносит Деку с удивлением. — На самом деле это единственное правило, которое мы нарушили. Бакуго уходит прежде, чем чувство вины поглотит его целиком. Когда он заходит в свою комнату, то не ожидает увидеть четверо уставших подростков, распластавшихся по всей территории. Пока он замер на месте, держа руку над выключателем, Ашидо замечает его и вскакивает. — Бакуго! Мы так долго тебя ждали. Слушай, мы знаем, что сегодняшний день был для тебя довольно хреновым, поэтому мы взяли ноутбук Серо, немного закусок и… (Пустое место. Деку вздрагивает. Сладкий запах нитроглицерина смешивается с едким запахом обожженной кожи.) — Убирайтесь, — говорит он. Это должно было звучать более сердито, но он просто чертовски устал. — Что? — остальные тоже проснулись, пытаясь понять, что происходит. Вся компания выглядит растерянно. — Я сказал, — он стискивает зубы от вновь появившегося жжения в глазах, — убирайтесь. Вон. На лице Ашидо мелькает обида. Она открывает рот, но Киришима опережает ее. — Ашидо, — говорит он ей, однако его глаза устремлены на Бакуго. В них есть что-то похожее на понимание, от чего его желудок еще больше сводит. — Почему бы вам, ребята, не пойти потусоваться в комнату Серо или еще куда-то? Я разберусь с этим. Она колеблется, но затем кивает в знак согласия, даже если ее лицо говорит, что ей не хотелось бы этого делать. Не говоря больше ни слова, она проталкивается мимо Бакуго и выходит из комнаты, увлекая за собой сонных Серо и Каминари. — Что случилось с Мидорией, чувак? Ты выглядишь... не очень. Подожди, это еще одна… — Неважно, — огрызается он, хватая с кровати свой пиджак и натягивая его так, чтобы скрыть золотистые отпечатки пальцев (часть его думает, что багровые костяшки тоже окажутся прикрытыми.) Киришима хмурится. — Я бы не назвал это неважным. Он не должен ему говорить. Если он это сделает, багровая метка ни за что не останется с ним. Но если он не скажет, он боится, что это чувство может съесть его заживо. Итак, Бакуго садится на свою кровать, прислонившись спиной к стене, подтянув колени к груди, и говорит: — Мы с Деку когда-то были родственными душами. — Но вы... больше нет? — спрашивает Киришима, устраиваясь на кровати рядом с ним. — Уже нет. И это моя вина, — и тогда Бакуго признается во всем. В каждом оскорблении, в каждом взрыве, в каждом плохом поступке, который он совершил. И других вещах тоже. Амари. Каким разочарованным и растерянным он чувствовал себя во время спортивного фестиваля. Его страх, когда Тога напала на него. Все, что связано с Всемогущим и с ним. Когда все кончено, Киришима молчит. На самом деле он не сказал ни слова с тех пор, как Бакуго начал, но сейчас он даже не смотрит на него, и Бакуго знает, что если сейчас посмотрит на свой бицепс... — Это... нехорошо, Бакуго, — говорит Киришима, прерывая ход его мыслей. — То, что ты сделал с Мидорией. Это... это действительно не по-мужски. Он выдыхает и откидывает голову назад, ударяясь о стену. — Я знаю. — Но ты же понимаешь, что это не... ты не... — Бакуго смотрит на него. Киришима хмурится, но его глаза широко раскрыты с присущей ему серьезностью. Он осторожно тянет Бакуго за пиджак. — Ты не мог бы снять это, пожалуйста? Неохотно он позволяет Киришиме убрать рукав, ожидая увидеть пустую кожу, но... она все еще там. Очертания багрово-красных костяшек пальцев, отпечатавшиеся на нем. Он смотрит, как Киришима прижимает их метки друг к другу, и тепло комфорта, которое это создает, заземляет его, но от этого жар внутри него еще больше закипает. — Ты не злодей. То есть, да, ты облажался, чувак. Но это не значит, что ты не можешь быть лучше. Хотя, знаешь, тебе, наверное, следует начать с извинений перед Мидорией. Бакуго смотрит вперед, уставившись на золотой брелок Всемогущего, свисающий с его настольной лампы. — Сначала я должен кое-что сделать. — Занятия начнутся только через час, Бакуго, — Айзава наклоняется вперед в своем кресле. — Тебе что-то нужно? Он бросает свой рюкзак на пол и садится, скрестив руки на груди. — Да. — Я ничего не могу поделать с экзаменом на временную лицензию. Тебе просто придется посещать дополнительные занятия. — Дело не в этом. Бровь Айзавы приподнимается. — Я хочу поговорить о нашей истории с Деку, или как там, черт возьми, ты это назвал, — он ерзает на стуле, его взгляд прикован к полу кабинета. — Что насчет нее? Бакуго делает глубокий вдох, встречается взглядом с прищуренными глазами Айзавы и во второй раз менее чем за двадцать четыре часа выплескивает все. Отстранение от занятий на четыре дня с домашним арестом и обязанностью по уборке, а также обязательная терапия с Гончим псом, спонсируемая школой. Он не будет лгать, у него было искушение возразить против последнего, но выражение лица Айзавы заставило его замолчать. Учитывая, что он вроде как думал, что его исключат, это, вероятно, лучшее, на что он мог надеяться. Киришима стучит в его дверь примерно через час после окончания занятий. — Эй, чувак, — говорит он с порога, почесывая затылок. — Я, э-э, слышал об отстранении. Кстати, никто больше не знает, почему это произошло. Они все думают, что ты напал на Мидорию или что-то подобное прошлой ночью. В любом случае нам не разрешено рассказывать тебе, что мы обсуждали на уроке, но я просто хотел сказать… Я горжусь тобой. Бакуго не собирается плакать из-за этого. Он не Деку. Но он все же позволяет Киришиме обнять себя, совсем ненадолго. После ужина Бакуго тащит три из шести мешков для мусора, которые класс 1-А успел наполнить за сегодня, к мусорному контейнеру за общежитием. Он почти уверен, что в третьем пакете что-то активно перемещается, и раздумывает, стоит ли ему устроить несколько взрывов в контейнере после того, как он выбросит его, когда позади раздаются знакомые шаги по бетону. — Каччан! — зовет Деку, и Бакуго оборачивается, чтобы увидеть, как тот бежит с тремя мусорными пакетами в руках. — Эй! Я... эм, захватил оставшиеся пакеты для тебя. Так что тебе не придется идти второй раз. Бакуго поднимает крышку и бросает пакеты в контейнер, прежде чем сухо сказать: — Спасибо. — Я… я также хотел... — Деку переминается с ноги на ногу, покусывая губу. — Я просто хотел сказать, что ничего не говорил Айзаве-сенсею. Он сказал, что это ты ему рассказал, так что, вероятно, ты уже знаешь об этом. Но я не был уверен и… — Ты должен был, — произносит Бакуго негромко, с глухим стуком возвращая крышку контейнера на место. Деку выглядит сбитым с толку. — Ты должен был сказать ему. Деку на мгновение отшатывается, моргая, но затем замирает и делает глубокий вдох. — Ну, не похоже, чтобы кто-то верил мне раньше. (Их учительница в четвертом классе однажды спросила Бакуго, специально ли он обжог Деку. Он видел это по ее глазам — она знала правду. Но на ее губах играла лукавая улыбка, которая говорила: — Просто скажи мне «нет». Так он и сделал, и Деку получил наказание за ложь.) — Я знаю, — рычит Бакуго, проводя рукой по лицу. Он должен... должен извиниться, но... не сейчас. Не здесь. Не тогда, когда он еще не знает, что сказать. Вместо этого он уходит. — Ничего страшного, если ты расстроен, — говорит Ашидо позже той ночью, растянувшись на его кровати, — но ты не должен отстраняться от нас, Бакуго. Когда ты это делаешь, ты не принимаешь хороших решений. Бакуго фыркает. — Ты забыла поменять здесь минус на плюс. — О черт, правда? — она перебирается через край кровати и берет у него рабочий лист с ручкой, пробегая глазами по рассматриваемой задаче. — Черт возьми, почему я всегда это делаю? — уронив бумагу, она бьет его ручкой по носу. — Спасибо за помощь, но я имела в виду то, что сказала! Не пытайся удержать нас на расстоянии. Мы тоже можем помочь тебе. — Я знаю. — Хорошо, — она ухмыляется и снова стучит его по носу, несмотря на то, что он угрожающе поднимает руки. Выходя из его комнаты, Ашидо машет ему через плечо и говорит: — Спокойной ночи, Бакубро. Смотри, чтобы волчок не укусил за бочок! Бакуго мгновение смотрит ей вслед, прежде чем пробормотать: — Она забрала мою чертову ручку. На третий день домашнего ареста Бакуго оказывается на кухне, оттирая раковину, в то время как Каминари облокачивается на стойку и скулит. — Это так тяжело, понимаешь? — Нет, — говорит он, занимаясь пятном, которое уже несколько недель находится рядом с краном. — Ну же, братан, ты же знаешь, что мне запрещено рассказывать тебе, что я имею в виду, — говорит Каминари. — Тебе остается только догадываться. В любом случае Киришима уже приступил к этому, и Мидория, и Цую, и Урарака тоже… Бакуго ворчит. Несмотря на все его старания, кольцо из чего-то красного не сдвигается с места. — Кстати о Мидории, что ты ему такое сделал, из-за чего тебя отстранили? Он не выглядит травмированным, хотя, я думаю, он мог бы пойти к Исцеляющей девочке. Но мне показалось, она сказала, что уже закончила его лечить… — Не твое собачье дело, — он бросает губку в раковину, отчего в воздухе разлетаются маленькие пузыри мыла. Пятно выглядит так, словно он к нему даже не прикасался. — Эй, дружище, успокойся, — говорит Каминари со смехом, но в нем слышится плохо скрытая обида. — Мне просто интересно. После одного тщательно контролируемого вдоха (спасибо, Гончий пес) он поворачивается к стойке. — Над чем бы, черт возьми, вы все ни работали, я уверен, вы найдете способ это сделать. Вероятно. Каминари смотрит на него несколько секунд, прежде чем, Бакуго клянется, из его глаз начинают литься слезы. — Бакубро, это... самая милая вещь, которую ты мне когда-либо говорил. — Заткнись к чертовой матери, гребаный неудачник. — Слишком поздно, ты, по сути, уже сказал… о, привет, Мидория. Незаметно для Бакуго Деку вошел на кухню. Он слегка машет Каминари, но ничего не говорит, хватает что-то из одного из шкафчиков и выбегает из комнаты. Когда он удаляется, Бакуго мельком замечает выражение его лица. Оно... потерянное. И напряженное. Какое-то время они хранят молчание, прежде чем Каминари произносит: — Интересно, что с ним? Бакуго, нахмурившись, не сводит глаз с того места, где исчез Деку. Он находит его на крыше. Не у края, иначе Бакуго, скорее всего, лишился бы рассудка, а на вершине одного из вентиляционных отверстий, перекусывая чем-то, похожим на чипсы. — Что за херня с тобой происходит? Деку чуть не падает со своего места. — Ка…Каччан! Что ты здесь делаешь? — Эта чертова крыша не принадлежит тебе, — говорит он, забираясь на вентиляционное отверстие и усаживаясь, скрестив ноги. — Думаю, нет, — бурчит Деку себе под нос, а затем снова выпрямляется. — Я просто... Сэр... я не знаю. Я действительно не могу сказать тебе из-за всей этой... истории с отстранением. Бакуго кивает, стараясь не выдать своего разочарования. В том, что он позади, виноват он сам, а не кто-то другой. — Почему ты все-таки рассказал Айзаве-сэнсэю? — большие зеленые глаза теперь устремлены на него. — Я этого не понимаю. В одну минуту ты пихаешь меня к стене, а в следующую признаешься, что издевался надо мной большую часть нашего детства. Что это вообще значит? Бакуго смотрит на горизонт. Изучает заходящее солнце, то, как оно окрашивает небо в оранжево-розовый цвет. Потирает пустое место на костяшках пальцев. А потом: — Прости. Деку давится. — Что? — Мне чертовски жаль, ясно? За все, что я сделал. За издевательства и… и за то, что причинил тебе боль, — слова вылетают все быстрее и быстрее. — Я не... не могу объяснить, почему я это делал, я просто... ты продолжал следовать за мной повсюду, и мне нужно было доказать... я не знаю. Это не имеет значения. Это было неправильно, и я очень сожалею. — Оу, — тихий, мягкий выдох. Когда Бакуго удается оглянуться, Деку смотрит на него широко раскрытыми блестящими глазами. — Каччан, это... это... — Это не так, — перебивает он. — Не говори этого. И мне не нужно твое гребаное прощение. Выражение крайнего замешательства на лице Деку было бы забавным при другом разговоре. — Что? Разве не поэтому ты извиняешься? — Нет. Ну, блять, может быть. Но я не хочу этого прямо сейчас, понятно? Потому что ты просто скажешь, что все в порядке или тому подобное, даже если это, черт возьми, не так, и ты попытаешься простить меня, потому что думаешь, что так поступил бы герой. Поэтому я говорю тебе, что не хочу. Не раньше, чем ты действительно будешь готов это сделать. Не раньше, чем я действительно это заслужу. Деку ничего не говорит, когда Бакуго соскальзывает с вентиляционного отверстия и направляется к выходу. Но, приближаясь к двери, он слышит: — Ты все еще чувствуешь это? Метку? Его пальцы дергаются. Он не оборачивается. — Да. Я все еще чувствую. Отстранение проходит быстрее, чем он ожидал, но он все еще отстает от остальных в своем классе. Пока его не было, все занялись поиском работы. Оказывается, пока он драил толчки, Киришима уже получил должность у Жирножвача. Он подавляет мерзкое, скручивающее чувство в животе и просто поздравляет свою родственную душу. («Должно быть, тяжело наблюдать, как совершенствуются все остальные, — говорит Гончий пес во время одной из их встреч. — Но помни, что успехи других людей никак не влияют на твою ценность.») По крайней мере, он не совсем одинок в этом. У Двухмордого, например, тоже нет лицензии. А Серо, Каминари и Ашидо не смогли найти работу, так что они не могут насмехаться над ним за то, что у него ее нет. («Я не верю, что они будут смотреть на тебя свысока из-за твоих трудностей. Они твои родственные души, Бакуго», — говорит Гончий пес, склонив голову набок, с блокнотом в руке. Бакуго только фыркает.) Все это непросто, но Бакуго никогда не был тем, кто отступает перед трудностями. Никто на самом деле не знает, что происходит у студентов-стажеров. Очевидно, это касается всех их, потому что они много разговаривают, прячась в тихих уголках и тут же замолкая всякий раз, когда кто-то приближается, но никто из них не проронил ни слова. Даже Киришима. (Каминари пытался выведать. Это закончилось тем, что он упал с лестницы.) В ту секунду, когда всех четверых выводят из класса, остальные понимают, что творится какая-то хрень. Им удается провести остаток дня относительно спокойно, но как только заканчивается последнее занятие, все собираются в общей комнате общежития, просматривая различные новостные ленты в поисках хоть какой-то информации о том, что происходит. Ожидание почти сводит Бакуго с ума. Примерно через три часа Яойорозу издает визг. Когда все поворачиваются к ней, она начинает читать, уставившись на свой телефон. — Только что поступило сообщение, что огромное количество полицейских в сопровождении по меньшей мере дюжины профессиональных героев были замечены на территории, предположительно связанной с преступной группировкой «Восемь заветов смерти». Среди них были герой Жирожвач и неуловимый бывший напарник Всемогущего — Сэр Ночноглаз. Это должны быть они, верно? — Кажется, я слышала, как Мидория упомянул, что в этом замешаны якудза, — говорит Джиро, накручивая на палец один из своих «наушников». — Ты шпионила за нашими одноклассниками? — обиженно спрашивает Иида. — Нет! Я просто... может быть, случайно ткнула одним из своих разъемов в стену рядом с тем местом, где они разговаривали. — Это совершенно… — С ними все будет в порядке, верно? — перебивает Серо, нахмурив брови. Он поворачивается к Бакуго. — Верно? Ашидо вскакивает прежде, чем Бакуго успевает подумать. — Конечно! Киришима тверд как скала, как и все остальные. Мы просто должны верить в них! Пока все бормочут в знак согласия, Бакуго прикусывает внутреннюю сторону щеки и следит за своим бицепсом. На всякий случай. Чтобы получить какие-либо вести, приходится ждать до одиннадцати вечера. Сущий Мик зашел на час раньше, чтобы попытаться уложить их спать, поскольку Айзавы не было, чтобы сделать это самому, но он, казалось, нервничал так же сильно, как и они, так что всем сошло с рук позднее времяпрепровождение. Тем не менее, когда Урарака и Цую открывают дверь, большинство из них находятся в полусонном состоянии или близки к нему. Бакуго, напротив, бодрствует. — Где Киришима? — спрашивает он прежде, чем кто-либо успевает заговорить. — Все еще в больнице, — говорит Урарака, подавляя зевок. Заметив паническое выражение, быстро появляющееся на лицах класса, она добавляет: — Но с ним все в порядке! Он получил некоторые повреждения во время боя, и ему нужно еще пару часов побыть с Исцеляющей девочкой, прежде чем его отпустят. — А что насчет Мидории? — спрашивает Иида с обеспокоенным выражением лица, и Бакуго тоже прислушивается к ответу. — С ним тоже все в порядке. Но... — она замолкает, и впервые он замечает красный оттенок вокруг ее глаз, то, как она дрожит, хотя и пытается удержаться на ногах. — Мы пока не можем сказать обо всем, — встревает Цую, дотрагиваясь рукой до плеча Урараки. Бакуго наплевать на все остальное, пока с Киришимой все в порядке (и с Деку тоже). Он закрывает глаза, выдыхая воздух, не подозревая, что не дышал все это время. Часть его хочет выйти отсюда и направиться прямо в больницу, просто чтобы убедиться. Однако нет шанса, чтобы Айзава был слишком рад этому, а он и так ходит по достаточно тонкому льду. — Может быть, тогда нам стоит пойти поспать? — предлагает Каминари, но даже он, похоже, не удовлетворен этой идеей. Ашидо садится, улыбаясь. — У меня есть идея получше. Ровно в 2:27 ночи Бакуго отрывает взгляд от телефона, когда Киришима открывает дверь своей спальни и замирает. Все остальные крепко спят: Серо в ленточном гамаке в углу, Каминари — свернушись калачиком вокруг подушки на полу, и Ашидо на кровати. Ее лицо прижато к боку Бакуго, а колено неловко согнуто, чтобы коснуться его метки (он раздумывал о том, не столкнуть ли ее с кровати, когда рога в четвертый раз чуть не вонзились в него, но потом она захрапела, и он просто закатил глаза.) — Что…? — произносит Киришима хриплым голосом, потирая глаза руками. У него все еще повязки на лбу и на руках, но в остальном он не выглядит сильно пострадавшим. — Иди сюда, — говорит Бакуго, стараясь, чтобы его голос звучал тихо. Он отодвигается в угол кровати, как можно осторожнее увлекая Ашидо за собой. — Не включай свет. Ты разбудишь идиотов. — Они не... идиоты, — говорит Киришима сквозь зевок, шаркая ногами и закрывая за собой дверь. Раздается глухой стук и тихое ругательство. Бакуго чувствует, как прогибается кровать с тихим скрипом. — Ты в порядке? — Думаю, да, — рука касается груди Бакуго, прокладывая путь к его плечу. На мгновение Киришима прижимает костяшки пальцев к их общей метке, и Бакуго впервые с утра делает легкий вдох. Киришима ложится и начинает тянуть на себя одеяло. — Сделал, как ты сказал. Выстоял. Постарался быть сильным. — Ты уже сильный, придурок, — говорит он, но в ответ слышит только храп. Еще раз закатив глаза, Бакуго засовывает телефон в карман, переворачивается на бок и пытается удержать двух мускулистых учеников-героев от сдавливания своего тела. — Каччан? Мы можем поговорить? Бакуго оглядывается. Деку стоит по другую сторону кухонной стойки, его руки так сильно сжимают друг друга, что Бакуго не удивился бы, если бы он сломал себе палец. — Мы уже разговариваем. — Я знаю, просто… можем не здесь? Он пожимает плечами и отставляет свой протеиновый коктейль. Каминари, вероятно, все равно придет и заберет его. — Хорошо. Они снова поднимаются на крышу (если быть честным, он действительно не уверен, как относиться к тому, что это место для их разговора). Деку тут же начинает расхаживать взад-вперед, неразборчиво бормоча что-то себе под нос. — Если ты действительно хочешь поговорить со мной, ботаник, ты должен, блять, разговаривать нормально. — Что? О, да, извини, — говорит Деку, останавливаясь. — Каччан, мне нужна твоя помощь. Он приподнимает бровь. — С чем? — Моя причуда. Или причуда Всемогущего — «Один за всех», — его челюсть сжата, в широко раскрытых зеленых глазах горит знакомый огонь. — Мне нужно овладеть ею. Чтобы... чтобы никто больше не умер. Бакуго выдыхает. Он слышал о Сэре Ночноглазе, но это впервые, когда Деку упоминает о нем. — Что тебе нужно от меня? — Ты единственный человек, который знает об этом, и Всемогущий велик, но... — Но ты не можешь выбить из него все дерьмо, чтобы понять, как работает твоя причуда. — Я бы выразился не так, но да, что-то в этом роде, — говорит Деку, почесывая затылок. — Послушай, Каччан... ты был прав. Я еще не готов простить тебя. Я не... не знаю, смогу ли я когда-то это сделать. Но я думаю, что достаточно доверяю тебе для этого, — он протягивает руку, уголок его рта приподнимается в обнадеживающей улыбке. — Ты поможешь мне? Бакуго хлопает Деку по руке. — Конечно. Почему бы, черт возьми, нет? (Он старается не разочароваться, когда его рука остается бесцветной.) Дополнительное обучение — это заноза в гребаной заднице. Буквально. Бакуго почти уверен, что у него синяк на пятой точке от того, что один из ублюдков команды Косатки приложил его о камень. Когда все заканчивается, Бакуго переодевается в раздевалке рядом с Двухмордым Тодороки. Деку продолжает упрекать его всякий раз, когда он использует прозвища для этого придурка, хотя он мог бы придумать что-то гораздо хуже. Обычно они проходят через этот процесс молча, слишком измученные, чтобы даже пытаться подколоть друг друга. Но сегодня Бакуго кое-что замечает мельком — пятно ярко-синего цвета вокруг его плеча. Через секунду оно исчезает, скрытое футболкой, но он знает, что видел. — Что это, блять, за хрень? Тодороки тщательно складывает свой костюм героя. — О чем ты? — След на твоей руке, — говорит он слишком резко. — Если только ты не сделал себе гребаную татуировку, то это была метка родственной души. — Это не твое дело, — голос Тодороки такой же ровный, как всегда, но легкое кривление губ выдает его с головой. — Что, оно от злодея или типа того? Лед ползет по шкафчикам, когда Тодороки захлопывает свой и переводит взгляд на Бакуго. В нем мелькнула лишь небольшая вспышка гнева, но для него это больше эмоций, чем обычно. — Почему бы нам вместо этого не поговорить о том, что ты сделал с Мидорией? Очевидный уход от ответа, но это работает. Бакуго делает шаг. — Он сказал тебе? — Трудно скрыть такие шрамы, — Тодороки наклоняет голову, рыжие волосы падают с его обожженной кожи. — Я больше не такой, — говорит он, скрещивая руки на груди. — Я уже слышал это раньше, — огрызается Тодороки в ответ. Бакуго знает только одного человека, который мог бы сказать ему что-то подобное. — Я совсем не похож на этот мешок дерьма… — Мешок дерьма, который не остановится ни перед чем, чтобы стать номером один, и его не волнует, кто при этом пострадает? Звучит знакомо, — его глаза сужаются, лед трескается и раскалывается вдоль скулы. Затем он делает глубокий вдох, и лед тает. — Я не буду ничего предпринимать, потому что Мидория попросил меня об этом. И... — И? — Бакуго выдыхает, стараясь удержать ладони от хлопков. — И вы с Мидорией когда-то были родственными душами. Он никогда не был связан ни с кем из нас. Но позволь мне прояснить, — Тодороки подходит ближе, сверкая глазами, — если ты еще раз причинишь ему такую боль, я без колебаний прикончу тебя. Месяц или два назад Бакуго сразился бы с ним. Он бы не подумал дважды, прежде чем размазать половинчатого ублюдка по стенке. Теперь он просто кивает и крепко сжимает челюсти, когда Тодороки уходит. — Юный Бакуго! — кричит ему вслед Всемогущий. Деку уже ушел, спеша на занятия, но герой в отставке еще здесь. Он на мгновение подумывает продолжить идти, как будто не слышал его, но вместо этого оборачивается. — Что? Всемогущий останавливается в нескольких шагах от него, костлявой рукой потирая место между шеей и плечом. Бакуго заметил, что это обычный для него жест. — Я хотел узнать, как ты? Мы почти не разговаривали за пределами тренировок Мидории с тех пор, как... ну… — Я в порядке, — говорит он, пожимая плечами. — Ты уверен? Как продвигается терапия? — Зачем тебе знать? — огрызается он, а затем внутренне морщится. От старых привычек трудно избавиться. Всемогущий хмурится. — Юный Бакуго, Мидория может быть моим преемником, но это не значит, что я не забочусь о тебе и остальных твоих одноклассниках. Если ты не хочешь разговаривать, ничего страшного, но не думай, что я делаю это просто из вежливости, — он протягивает руку, кладет пальцы на плечо Бакуго, неприкрытое майкой. Это напоминает солнечные лучи, падающие на кожу. — Я думал, что это достаточное тому доказательство. (Его метка все еще на месте. Даже после того, как Всемогущий узнал о том, насколько слаб Бакуго, даже после того, как у него было много шансов увидеть, что тот за человек, он все еще здесь.) Бакуго выдыхает, напряжение понемногу отпускает его тело. — Извини. С терапией… все нормально, я думаю. — Я вижу, что с каждым днем ты становишься все лучше и лучше, — сияя, говорит Всемогущий. Он разрывает контакт и вместо этого обхватывает Бакуго за плечи своей длинной рукой, начиная вести его за собой. — А теперь расскажи мне подробнее о ваших планах на школьный фестиваль... Когда Айзава говорит, что Бакуго и Деку поставлены в пару на дневную тренировку, он почти смеется. И тут он понимает, что это не шутка. Деку принимает это как должное, немедленно подбегает и начинает что-то бормотать, но Бакуго через плечо встречает напряженный, прищуренный взгляд своего классного руководителя. Посыл ясен: «Попробуй еще раз». Он поворачивается к Деку, расправляя плечи, и прерывает гул его непонятного бормотания. — Какие есть мысли? Деку улыбается, едва ли не подпрыгивая, когда указывает на землю. — Под этими зданиями есть система туннелей. Если мы спустимся вниз, то сможем... Это нелегко. Совсем нет. Бакуго по-прежнему огрызается, рычит и отвергает глупые идеи, но теперь Деку дает не меньший отпор, и вместе им удается придумать достойный план, как расправиться с этим хвостатым парнем и Токоями. Он и не подозревал, насколько синхронными их сделали дополнительные совместные тренировки, пока они на самом деле не начали сражаться вместе, двигаясь в тандеме. Бакуго выпускает мощный взрыв, и Деку использует его как прикрытие, чтобы нанести удар ногой в живот Оджиро. Деку уводит Токоями за угол, и Бакуго застает Темную тень врасплох. Оджиро удается заманить Бакуго в ловушку в коридоре, и Деку прорывается сквозь стену. На часах остается десять минут, когда Оджиро удается сбежать. Бакуго начинает преследовать его, но затем Темная тень врезается в него через окно (к счастью, уже разбитое, иначе Бакуго отправился бы прямиком к Исцеляющей девочке,) и он теряет их обоих из виду. Он пытается сесть, но только стонет и падает обратно, глухо ударяясь головой о бетонный пол. Эта дурацкая птица попала ему прямо в грудь и вышибла из него весь дух. Он примерно в двух секундах от того, чтобы вскочить на ноги, когда на него надвигается тень. — Ты в порядке? — спрашивает Деку, глядя на него сверху вниз. — В полном, нахрен, — рычит Бакуго. Звучало гораздо бы убедительнее, если бы он не хрипел так сильно. — Вот, — говорит Деку, протягивая руку. Мгновение он пристально смотрит на нее. (Крошечная рука, лишенная какого-либо цвета, протянулась к нему. Широко раскрытые зеленые глаза, выглядящие обеспокоенными, хотя они больше не являлись родственными душами.) А затем тянется, позволяя Деку поднять себя с земли. — Давай, — говорит Деку, не давая и минуты передышки, когда начинает перелезать через окно. — Они уходят! Однако Бакуго замирает на секунду. Он смотрит на свою руку, и хотя она в перчатке, он все равно чувствует там пустоту, то тянущее ощущение, даже если теперь оно немного мягче. Это не исправлено. Он знает, что, возможно, этого никогда не случится. Может быть, он никогда не сможет восстановить то, что так долго пытался выжечь из себя. Но когда Бакуго запрыгивает в окно и начинает следовать за Деку, он думает, что, возможно, начинает принимать это. Все, что он может сделать, это работать изо всех сил и продолжать добиваться поставленной цели.